Страница:
В холодном гневе Хаману во второй раз ушел из Кригилл. С верными ему ветеранами за спиной, он пошел по следу тех, кто предал его и все человечество. Он убил самого наглого из них — и обнаружил, что наслаждается страданиями человека ничуть не меньше, чем страданиями троллей. Он мог бы убить любого бандита, носившего медальон со Львом, и любого из этих недолговечных червяков-бандитов, грабившего фермеров вместе с ними. Но убивать членов своей расы — той, к которой принадлежал он сам, когда был смертным — было противно Хаману, хотя и насыщало его.
Одновременно продолжалось превращение его собственного тела. Он стал настолько тяжел, что ни один канк не мог его на себе нести, и теперь он ходил повсюду пешком в облике получеловека-полульва, в котором он сражался в последней битве с Виндривером. Его последователей это не пугало; со временем уже не верили, что он когда-то был человеком, как они. Они думали, что служат живому богу.
Живой бог, подумал Хаману, бредя по колено в дымящейся болотной жиже, должен получше обращать внимание на то, куда поставить ногу!
Репутация Льва распростанилась далеко за пределы Кригилл. Хаману принимал беженцев из самых разных мест Центральных Земель, где другие Доблестные Воины вели свои очистительные войны. Они приходили к нему с жалобами на обыкновенных бандитов или главарей маленьких армий, которые никогда в жизни не видели ни одного тролля, но носили на шее его керамический медальон. Вначале он отказывался помогать, но со временем в долинах Кригилл набралось столько беженцев, что стало не хватать еды. Так что ему пришлось пойти на запад, преследуя слухи и банды, пересечь пустыню Ярамуке, пока он не добрался до пары маленьких городов, Урик и Кодеш, чьи соперничающие между собой предводители сражались за право контролировать торговые пути между Тиром и Джиустеналем.
Делегация из Урика встретила Хаману и его воинов, когда они были еще в нескольких днях пути от городов-соперников. Среди Урикитов были аристократы и фермеры, женщины и мужчины, бродячие торговцы и ремесленники — и даже несколько странных существ, которые родились от союза эльфов с людьми, первые полукровки, встреченные Хаману.
Предубеждение, которое он впитал с молоком матери, которое родилось в нем задолго до проклятое превращения в Доблестного Воина, поднялось в Хаману.
Он решил, что знает, что надо делать еще до того, как было произнесено хотя бы одно слово: разрушить Урик до основания за его нечистоту и пусть судьба этого города послужит уроком Кодешу. Тем не менее он решил их выслушать — бог должен слушать, или, по меньшей мере, делать вид, что слушает. Его рука — та самая, которой он держал в тайне от всех камень с молчаливой душой Виндривера — болела все время, пока он слушал тщательно обдуманные мольбы Урикитов не только на то, чтобы выгнать бандитов с их шайками из города, но и предложение навсегда сделать Урик его домом.
— Бессмертный волшебник правит в Тире, — объяснил предводитель Урикитов, — а другой в Джиустенале. Урик лежит между ними. Шайки бандитов не только пьют кровь из самого Урика, О Могучий Лев; они грабят караваны, которые идут из Тира в Джиустеналь и обратно. В результате живые боги этих городов угрожают нам за преступления, которые мы не может предотвратить. Мы просим вас покончить с бандитами и их предводителями, и остаться с нами, чтобы защитить нас от жадности и гнева соседей. Если мы должны жить под игом бога, мы бы хотели сами выбрать себе бога, а не бога Джиустеналя или Тира.
— Тир и Джиустеналь большие города, — сказал Хаману, игнорируя все остальное. Они искушали его, эти гордые, прагматичные люди, которые не видели разницы между тем, что работающий человек делает — и даже между различными расами — и стремились к безопасности всех жителей. — Что может Урик предложить мне такого, чтобы я захотел стать его богом ?
Они рассказали ему, что Урик стоит на возвышенности и занимает прекрасный кусок земли. Он господствует над окружающей местностью и его легко защищать, потому что под городом есть неисчерпаемый источник воды, который может напоить во много раз больше народа, чем в городе живет сейчас.
Отдохнув на один удар сердца рядом с покрытой мхом статуей дракона, Хаману вспомнил серьезные лица Урикитов. В тот день они не сказали ему, что их соперники, Кодешиты, проложили свою собственную тропинку к этому же подземному озеру, и что Кодеш мертвой хваткой держит единственную приличную дорогу между их цитаделью и караванным путем Тир-Джиустеналь. Дорога была настолько широка, что на ней могли разъехаться двухколесные тележки. Эти пикантные подробности Хаману вытащил из их спутанных мыслей.
За те несколько лет, которые прошли после завершения войны с троллями, последний Доблестный Воин Раджаата стал настоящим мастером по выуживанию мыслей из человеческих сознаний. Тем не менее он очень удивился — и обрадовался — когда открыл, что эльфийская кровь никоим не образом не мешает этой весьма полезной способности.
В результате он принял предложение Урикитов, по меньшей мере в той части, которая касалась уничтожения банд и их предводителей, а решение вопроса с Кодешем отложил на потом. Оказалось, что это намного легче обещать, чем выполнить. Главари бандитов тоже были наслышаны о репутации Льва, и им хватило здравого смысла заключить с Кодешем договор против него, а потом и послать объединенную просьбу о помощи тирану Тира, Калаку.
Калак не был Доблестным Воином, ни тогда, ни потом. Он никогда не стоял под куполом Хрустального Шпиля белой башни Раджаата. Это был могущественный и безжалостный волшебник, захвативший Тирскую равнину, пивший из нее жизнь своими заклинания, оставлявшими землю бесплодной на многие поколения. В первый раз с тех пор, как он стал Доблестным Воином, Хаману нашел себе достойного соперника, сразившего с ним равном бою.
После чего уже не было и речи о возвращении в Кригиллы. К тому времени, когда пыль от воиска Калака направилась обратно в Тир, вопрос о короле Урика был решен. То, за что Лев сражался, он и сохранил в своей власти. Учитывая, что он может прочитать любые, самые низкие мысли, Хаману предложил медальоны тем, кто служил ему — ветеранам, бандитам и Урикитам, не делая между ними различия. В Урике не было предательства, зато был мир — его мир — и процветание.
Хаману нашел свой дом. Он сам короновал себя королем. Бесплодные, выжженные и заваленные золой поля, оскверненные Калаком, были очищены от золы. Свежая плодородная земля была привезена из далеких Кригилл. Однако сын фермера больше никогда не работал на земле сам. Вместо сева и сбора урожая теперь его фермерское сердце занимали только проблемы Урика.
В сердце фермера нет место для чувств, как и в сердце короля. Урик был чем-то похож на поле; его было нужно чистить, удобрять и вспахивать — а время от времени оставлять под паром, невозделанным, чтобы поддерживать равновесие между законами, налогами и здравым смыслом — чтобы он оставался по-настоящему продуктивным. А Урикиты были как стадо домашних животных. Их надо было кормить, защищать, а самое главное выбраковывать, по меньшей мере тех, чье поведение становилось совершенно нетерпимым. Он запускал к ним своих миньонов, глядел на свое поле своими собственными глазами, и выбраковывал свое стадо своими собственными руками. В результате, в точности как поля и стада, Урик и его жители были надежно защищены от хищников, которых появлялось в Центральных Землях все больше, по мере того, как Доблестные Воины Раджаата возвращались после своих Очистительных Войн.
Однако даже не угроза со стороны Тира или Джиустеналя, Галга или Раама вместе с Нибенаем заставила Хаману обнести город стенами и удобно устроиться в кирпичном дворце. Народ продолжал прибывать в его город на холме. Люди, по большей части, хотя Хаману не задавал вопросов иммигрантам, если они не выглядели как чистокровные эльфы или дварфы — единственные невычещенные расы, оставшие в Центральных Землях. Его пыльный маленький городок превратился в огромный сложный город, который, сам по себе, привлекал множество народу, по большей части честного народу, хотя встречались среди них и бывшие бандиты, предводители шаек и даже тираны других городов.
Хаману разрешал всем селиться в городе, но потом выдергивал сорняки, если они опять брались за свое. Когда город стал настолько велик, что он не мог заниматься всем сам, он обратился к тем мужчинам и женщинам, которые уже носили его медальоны на шее. После этого оставался только маленький шаг, и появились темплары, разбитые на три бюро и одетые в желтую одежду. А после появления темпларов стены и дворец выросли, можно сказать, сами собой.
Это были золотые годы Урика, ласковые дожди выпадали каждый год, когда солнце спускалось в надир(точка небесной сферы, противоположная зениту) или поднималось в зенит. Это были годы перед тем, как Раджаат призвал их выполнить свой долг, прежде, чем Доблестные Воины восстали против своего создателя и Борс превратился в Дракона, чье безумие опустошило некогда зеленые Центральные Земли.
Когда Борс пришел в себя, он нашел Ур Дракс, в который поместил тюрьму Раджаата и принял на себя задачу хранить от него Атхас и особенно своих товарищей, Доблестных Воинов. План Борса работал на протяжении долгих тринадцати столетий — вечность, с точки зрения обычных смертных — но недостаточно долго с точки зрения Хаману.
Он опустил взгляд вниз и продолжил свой путь через трясину, заполнившую улицы пустынного города в молчании, запретив себе думать. Грязь стала тоньше. Когда Хаману подошел к разрушенным заклинанием стенам, которые отделяли дворец Борса от города, он оказался у границы непрерывного вихря, созданного Тихианом. Как и обещал Виндривер, порывы ледяного ветра чередовались с серными испарениями. Земля была скользкая, ненадежная, на ней ничего не росло.
Присев на цыпочки, чтобы создать себе хоть какое-либо укрытие, Хаману вынул бусинки с заклинанием из шкатулки. Он поднял их над головой, дав теплу своей руки растопить их, превратить в просвечивающее желе, которое потекло вниз по руке и телу. Хотя это и не делало его полностью невидимым, но больше он не был совершенной имитацией преданного высшего темплара, он стал незаметным и не привлекающим к себе внимания существом, ящерицей, как две капли воды похожей на ту ящерицу-критик, которая пожертвовала своей жизнью ради этого момента.
Он опять прислушался к окружающей местности и нашел путь, ведущий в сердце Ур Дракса и к лавовому озеру. С каждым шагом теплый туман становился все краснее и краснее. Было искушение списать все эти изменения на Принесшего-Войну, на настоящая причина была много проще: солнце начало опускаться, дневной свет гас.
Хаману выругался. Не везет! Он потерял слишком много времени в Серости. Ночь будет темной и густой, как смола. А если он хочет увидеть озеро лавы своими собственными глазами, придется идти на четвереньках. При этом он так близко от костей Раджаата, что сомнительно, что хоть что-нибудь в состоянии скрыть его. Идти вперед при таких обстоятельствах было глупостью, смертельной глупостью, по меньшей мере для смертных. Бессмертный Хаману пошел, шаг за шагом.
Он сделал около сотни осторожных шагов, оглушаемый громом Тихиана, но избегая света синих молний, которые скорее всего и вызывали гром, когда он опять приподнялся и сел на корточки, чтобы оценить ситуацию. Он был так близко к Черной Линзе, что было трудно ощущать что-либо другое, кроме ее пульсирующей силы. Хаману был настолько поглощен поисками тела первого волшебника силы под Черной Линзой, что вначале даже не заметил, что ее присутствие становится сильнее, хотя он сам не двигается.
Насколько Хаману мог понимать магию Раджаата, Черная Линза скорее была артефактом тени, чем чистой примитивной тьмы. Он была — или должна была быть — менее могущественной после солнечного заката, когда теней почти нет. Если не-
В голову Хаману пришла мысль, очень простая и тем не менее влекущая за собой такие последствия, что он опять опустился на четвереньки: сила Садиры идет из теней. Днем она ничем не уступала Доблестным Воинам, но ночью она была обыкновенной смертной волшебницей, колдуньей, скорее даже начинающей в выбранном ей искусстве. Что-то вроде Павека в друидстве. Ее собственные заклинания были мелкими и незначительными, простые трюки, она даже не могла летать, и конечно никогда не смогла бы справиться с бессмертным изобретателем волшебства.
Павек смог поднять стража Урика, но только тогда, когда страж хотел, чтобы его подняли. Могли ли заклинания Садиры связать Раджаата, если он не хотел быть связанным?
Хаману не сомневался, что волшебница из Тира искренне собиралась заточить Раджаата в могилу навсегда. Живой бог Урика в этом ошибиться не мог. Пять лет назад, когда они все стояли недалеко от этого места, он осторожно и аккуратно проверил сознание Садиры — ночью .
Живой бог Урика поменял мнение о самом себе.
По ночам Садира была свободна от волшебства, которое она получила от народа тени в Башне Пристин — белой башне Раджаата, в которой он создавал своих Доблестных Воинов. По ночам она искренне верила, что поместила как кости так и Черную Линзу в место, из которого их невозможно достать и использовать во зло Атхасу. Днем же, она, возможно, тоже верила в это, но днем у нее в руках была теневая магия Раджаата, и не исключено, что ее вера была вызвана желанием Раджаата.
Нет сомнения, что они застали первого волшебника врасплох в тот день, когда был убит Борс. Они сразились с ним и победили. Но когда Хаману и оставшиеся в живых Доблестные Воины дали Садире бросить Черную Линзу в лавовое озеро вместе с костями Раджаата, не исключено, что они все плясали под дудку Принесшего-Войну. Они бросили его в идеальное место для зализывания ран: тень Черной Линзы.
Прихоть Льва — его собственное благодушие может быть доказательством длительного воздействия Раджаата на него самого !
Теперь, с такими мыслями, горящими в сознании, не было ни малейшей необходимости рисковать и подходить ближе. Хаману хотел бы узнать побольше о Садире: что она видела и чувствовала пять лет назад, что она делала с того времени, но, находясь в Ур Драксе, ответы на эти вопросы не получишь. Начав медленное отступление, Хаману осознал, что теневые охранные заклинания, которые Садира оставила около озера, достаточно ослабели и давали возможность сущности Принесшего-Войну просачиваться из Пустоты в его кости, плававшие в озере лавы рядом с Черной Линзой.
Король-Лев стал как можно меньше и незаметнее, укрепил иллюзию ящерицы, когда очередная синяя молния Раджаат пронзила туман. Хаману был ближе к лавовому озеру, чем сам думал, настолько близко, что при свете от вспышки молнии смог заметить куски расплавленного камня, плавающего по темной поверхности озера, настолько близко, что с ужасом увидел, как обсидиановый осколок вынырнул из лавы и исчез в тумане.
Медленно и осторожно Хаману сделал следующий шаг назад. Влажный серный воздух прошептал его имя.
— Хаману. Лев Урика.
Голос не Раджаата…скорее Тихиана. Тихиан был узурпатором, чем-то совершенно незначительным, высшим темпларом Тира, червяком, дерьмом под ногами баарзага, который предал всех и вся, запутался в сетях собственной лжи.
— Раджаат сказал, что Хаману из Урика является ключом к новому Атхасу. Он сказал, что когда ты станешь Драконом, мир изменится. Борс из Эбе, сказал он, был только свечой. Ты станешь солнцем. А я говорю, что, если это правда, тебе нет необходимости красться, переодетым в ящерицу.
Тринадцать веков, немалый срок, во всяком случае за это время можно научиться понимать, когда тебе бросают вызов и когда тебе лучше его не принимать. Не очень приятно узнавать, что Раджаат делится мыслями с этим червяком, но жизнь и так не слишком баловала последнего Доблестного Воина, ничего нового, очередная неприятность.
— И я говорю, — продолжал ветер голосом Тихиана, — что Раджаат хочет преобразовать весь Атхас, и нужен Дракон, настоящий Дракон, способный остановить его. Я знаю, как создать его! Хаману, выведи меня отсюда. Я сыграю роль Борса. Я стану Драконом Тира. Мне этого вполне достаточно.
Хаману подавил приступ неожиданного смеха. Правда состояла в том, что внутренние качества смертного человека определяют силу бессмертного дракона, и, действительно, из этого червяка получился бы не самый сильный дракон. Но это не то, во что верил Тихиан. Трусливый дурак верил, что он получил безграничную силу; и еще хуже, он верил, что может запудрить мозги Хаману из Урика, и Лев поможет ему добиться этого.
Единственное, чего мог добиться этим Тихиан на самом деле — привлечь внимание Раджаата, и как раз теперь, когда Хаману был почти вне опасности.
Очень внимательный в почти непроницаемом тумане на скользкой предательской почве, Хаману продолжал идти. Ему надо выйти из кольца разрушенных стен дворца, прежде, чем он осмелится уйти в нижний мир. Стены были уже совсем близко, когда нытье Тихиана внезапно оборвалось. Хаману отбросил и илюзию и осторожность. Он побежал к периметру изо всех сил, когда ветер заговорил другим голосом, более громким и намного более угрожающим.
— Хаману, — промурлыкал Раджаат. — Иди ко мне, маленький Ману.
Наполненный влагой ветер поменял направление. Теперь он дул в лицо Хаману, толкая его в сторону лавового озера. Король опустил голову, вцепился в сырой мох черными когтями своих драконьих ног.
— Ты голодаешь, Ману. Так ты умрешь с голоду; ты и так уже тень того, каким был. Раньше ты был больше и лучше, Ману.
— Как только ты начнешь наполнять свое пустое сознание жизнью, ты не сумеешь остановиться, пока не избавишься от всех остатков твоей глупой человечности. Я ждал очень долго, Ману. Другие мои Доблестные Воины поднялись против тебя, Ману, — они никогда не любили тебя, они легко договорились. Они хотят дракона…. — голос Раджаата стал ласковый и доверительным: хищник играет со своей жертвой. — Ты никогда не говорил им, Ману; они думают, что ты как они.
— Три дня, Ману, три дня, и они сомкнут свое кольцо вокруг Урика так тесно, что Дракон должен будет родиться. И ты будешь служить, Ману. Тывыполнишь свое предназначение.
— Никогда! — выкрикнул Хаману в ответ, но в этот момент воздух вокруг него нагрелся так, что туман рассеялся, земля треснула и открылась неровная, наполненная лавой расселина, окружившая его со всех сторон.
В отчаянии он рассек воздух, открывая себе дорогу в Серость. Он был уже по лодыжку в расплавленном камне, когда нырнул в другой сорт тумана и темноты, цепляясь за надежду, что Раджаат должен был устроить ему ловушку только в материальном мире, чтобы заставить его превратиться в дракона.
Та же самая надежда была у него и в Урике тринадцать веков назад.
Серость сомкнулась вокруг него, знакомая и безопасная. А Хаману вспомнил тот судьбоносный день. Тогда он получил и проигнорировал два приглашения вернуться в белую башню. Раджаат лично пришел с третьим.
— Мир почти очищен, — сказал Раджаат в теперь запертой навсегда комнате дворца Хаману. — Остались только эльфы, дварфы и гиганты, и очень скоро их судьба будет написана. Борс запер последних дварфов в Кемалоке. Албеорн и Дрегош тоже побеждают. Пришло время для моего последнего Доблестного Воина начать последнюю чистку. Расы Возрождения оскверняли Атхас своей нечистотой только потому, что само человечество оскверняет этот мир. Забудь о троллях и огненных глазах — послужи мне как Дракон Атхаса.
Прежде чем Хаману пршел в себя от шока, вызванного как внезапным появлением Раджаата, так и его предложением, первый волшебник схватил его за запястья. Все его иллюзии испарились между двумя ударами сердца. Он увидел себя, тощего и длинного, с жесткой кожей и плотью, высоко поднятой над черными костями. Потом его тело стало распухать, а сознание закричало от смерти смертных, чьим единственным преступлением была близость к нему.
Хаману — и Урик — пережили этот день только потому, что Раджаат даже не представлял себе, что одно из его творений может сопротивляться не только ему, первому волшебнику, но и ярости дракона, живущей внутри него. Однако, на самом деле это оказалось не так то и сложно. Когда он почувствовал, что грязный экстаз рапространяется по его телу, Хаману использовал его для единственного взрывчатого заклинания. Он бросил себя в Серость, а оттуда в Кемалок, где, как Раджаат только что сказал ему, можно найти того единственного Доблестного Воина, которому можно доверять.
На этот раз уже не было ни Борса, ни Кемалока, бежать было некуда. Был только он сам, Хаману, и все еще стерегущий Черноту желтокожий гигант с золотым мечом и черной гривой льва.
Двенадцатая Глава
Одновременно продолжалось превращение его собственного тела. Он стал настолько тяжел, что ни один канк не мог его на себе нести, и теперь он ходил повсюду пешком в облике получеловека-полульва, в котором он сражался в последней битве с Виндривером. Его последователей это не пугало; со временем уже не верили, что он когда-то был человеком, как они. Они думали, что служат живому богу.
Живой бог, подумал Хаману, бредя по колено в дымящейся болотной жиже, должен получше обращать внимание на то, куда поставить ногу!
Репутация Льва распростанилась далеко за пределы Кригилл. Хаману принимал беженцев из самых разных мест Центральных Земель, где другие Доблестные Воины вели свои очистительные войны. Они приходили к нему с жалобами на обыкновенных бандитов или главарей маленьких армий, которые никогда в жизни не видели ни одного тролля, но носили на шее его керамический медальон. Вначале он отказывался помогать, но со временем в долинах Кригилл набралось столько беженцев, что стало не хватать еды. Так что ему пришлось пойти на запад, преследуя слухи и банды, пересечь пустыню Ярамуке, пока он не добрался до пары маленьких городов, Урик и Кодеш, чьи соперничающие между собой предводители сражались за право контролировать торговые пути между Тиром и Джиустеналем.
Делегация из Урика встретила Хаману и его воинов, когда они были еще в нескольких днях пути от городов-соперников. Среди Урикитов были аристократы и фермеры, женщины и мужчины, бродячие торговцы и ремесленники — и даже несколько странных существ, которые родились от союза эльфов с людьми, первые полукровки, встреченные Хаману.
Предубеждение, которое он впитал с молоком матери, которое родилось в нем задолго до проклятое превращения в Доблестного Воина, поднялось в Хаману.
Он решил, что знает, что надо делать еще до того, как было произнесено хотя бы одно слово: разрушить Урик до основания за его нечистоту и пусть судьба этого города послужит уроком Кодешу. Тем не менее он решил их выслушать — бог должен слушать, или, по меньшей мере, делать вид, что слушает. Его рука — та самая, которой он держал в тайне от всех камень с молчаливой душой Виндривера — болела все время, пока он слушал тщательно обдуманные мольбы Урикитов не только на то, чтобы выгнать бандитов с их шайками из города, но и предложение навсегда сделать Урик его домом.
— Бессмертный волшебник правит в Тире, — объяснил предводитель Урикитов, — а другой в Джиустенале. Урик лежит между ними. Шайки бандитов не только пьют кровь из самого Урика, О Могучий Лев; они грабят караваны, которые идут из Тира в Джиустеналь и обратно. В результате живые боги этих городов угрожают нам за преступления, которые мы не может предотвратить. Мы просим вас покончить с бандитами и их предводителями, и остаться с нами, чтобы защитить нас от жадности и гнева соседей. Если мы должны жить под игом бога, мы бы хотели сами выбрать себе бога, а не бога Джиустеналя или Тира.
— Тир и Джиустеналь большие города, — сказал Хаману, игнорируя все остальное. Они искушали его, эти гордые, прагматичные люди, которые не видели разницы между тем, что работающий человек делает — и даже между различными расами — и стремились к безопасности всех жителей. — Что может Урик предложить мне такого, чтобы я захотел стать его богом ?
Они рассказали ему, что Урик стоит на возвышенности и занимает прекрасный кусок земли. Он господствует над окружающей местностью и его легко защищать, потому что под городом есть неисчерпаемый источник воды, который может напоить во много раз больше народа, чем в городе живет сейчас.
Отдохнув на один удар сердца рядом с покрытой мхом статуей дракона, Хаману вспомнил серьезные лица Урикитов. В тот день они не сказали ему, что их соперники, Кодешиты, проложили свою собственную тропинку к этому же подземному озеру, и что Кодеш мертвой хваткой держит единственную приличную дорогу между их цитаделью и караванным путем Тир-Джиустеналь. Дорога была настолько широка, что на ней могли разъехаться двухколесные тележки. Эти пикантные подробности Хаману вытащил из их спутанных мыслей.
За те несколько лет, которые прошли после завершения войны с троллями, последний Доблестный Воин Раджаата стал настоящим мастером по выуживанию мыслей из человеческих сознаний. Тем не менее он очень удивился — и обрадовался — когда открыл, что эльфийская кровь никоим не образом не мешает этой весьма полезной способности.
В результате он принял предложение Урикитов, по меньшей мере в той части, которая касалась уничтожения банд и их предводителей, а решение вопроса с Кодешем отложил на потом. Оказалось, что это намного легче обещать, чем выполнить. Главари бандитов тоже были наслышаны о репутации Льва, и им хватило здравого смысла заключить с Кодешем договор против него, а потом и послать объединенную просьбу о помощи тирану Тира, Калаку.
Калак не был Доблестным Воином, ни тогда, ни потом. Он никогда не стоял под куполом Хрустального Шпиля белой башни Раджаата. Это был могущественный и безжалостный волшебник, захвативший Тирскую равнину, пивший из нее жизнь своими заклинания, оставлявшими землю бесплодной на многие поколения. В первый раз с тех пор, как он стал Доблестным Воином, Хаману нашел себе достойного соперника, сразившего с ним равном бою.
После чего уже не было и речи о возвращении в Кригиллы. К тому времени, когда пыль от воиска Калака направилась обратно в Тир, вопрос о короле Урика был решен. То, за что Лев сражался, он и сохранил в своей власти. Учитывая, что он может прочитать любые, самые низкие мысли, Хаману предложил медальоны тем, кто служил ему — ветеранам, бандитам и Урикитам, не делая между ними различия. В Урике не было предательства, зато был мир — его мир — и процветание.
Хаману нашел свой дом. Он сам короновал себя королем. Бесплодные, выжженные и заваленные золой поля, оскверненные Калаком, были очищены от золы. Свежая плодородная земля была привезена из далеких Кригилл. Однако сын фермера больше никогда не работал на земле сам. Вместо сева и сбора урожая теперь его фермерское сердце занимали только проблемы Урика.
В сердце фермера нет место для чувств, как и в сердце короля. Урик был чем-то похож на поле; его было нужно чистить, удобрять и вспахивать — а время от времени оставлять под паром, невозделанным, чтобы поддерживать равновесие между законами, налогами и здравым смыслом — чтобы он оставался по-настоящему продуктивным. А Урикиты были как стадо домашних животных. Их надо было кормить, защищать, а самое главное выбраковывать, по меньшей мере тех, чье поведение становилось совершенно нетерпимым. Он запускал к ним своих миньонов, глядел на свое поле своими собственными глазами, и выбраковывал свое стадо своими собственными руками. В результате, в точности как поля и стада, Урик и его жители были надежно защищены от хищников, которых появлялось в Центральных Землях все больше, по мере того, как Доблестные Воины Раджаата возвращались после своих Очистительных Войн.
Однако даже не угроза со стороны Тира или Джиустеналя, Галга или Раама вместе с Нибенаем заставила Хаману обнести город стенами и удобно устроиться в кирпичном дворце. Народ продолжал прибывать в его город на холме. Люди, по большей части, хотя Хаману не задавал вопросов иммигрантам, если они не выглядели как чистокровные эльфы или дварфы — единственные невычещенные расы, оставшие в Центральных Землях. Его пыльный маленький городок превратился в огромный сложный город, который, сам по себе, привлекал множество народу, по большей части честного народу, хотя встречались среди них и бывшие бандиты, предводители шаек и даже тираны других городов.
Хаману разрешал всем селиться в городе, но потом выдергивал сорняки, если они опять брались за свое. Когда город стал настолько велик, что он не мог заниматься всем сам, он обратился к тем мужчинам и женщинам, которые уже носили его медальоны на шее. После этого оставался только маленький шаг, и появились темплары, разбитые на три бюро и одетые в желтую одежду. А после появления темпларов стены и дворец выросли, можно сказать, сами собой.
Это были золотые годы Урика, ласковые дожди выпадали каждый год, когда солнце спускалось в надир(точка небесной сферы, противоположная зениту) или поднималось в зенит. Это были годы перед тем, как Раджаат призвал их выполнить свой долг, прежде, чем Доблестные Воины восстали против своего создателя и Борс превратился в Дракона, чье безумие опустошило некогда зеленые Центральные Земли.
Когда Борс пришел в себя, он нашел Ур Дракс, в который поместил тюрьму Раджаата и принял на себя задачу хранить от него Атхас и особенно своих товарищей, Доблестных Воинов. План Борса работал на протяжении долгих тринадцати столетий — вечность, с точки зрения обычных смертных — но недостаточно долго с точки зрения Хаману.
Он опустил взгляд вниз и продолжил свой путь через трясину, заполнившую улицы пустынного города в молчании, запретив себе думать. Грязь стала тоньше. Когда Хаману подошел к разрушенным заклинанием стенам, которые отделяли дворец Борса от города, он оказался у границы непрерывного вихря, созданного Тихианом. Как и обещал Виндривер, порывы ледяного ветра чередовались с серными испарениями. Земля была скользкая, ненадежная, на ней ничего не росло.
Присев на цыпочки, чтобы создать себе хоть какое-либо укрытие, Хаману вынул бусинки с заклинанием из шкатулки. Он поднял их над головой, дав теплу своей руки растопить их, превратить в просвечивающее желе, которое потекло вниз по руке и телу. Хотя это и не делало его полностью невидимым, но больше он не был совершенной имитацией преданного высшего темплара, он стал незаметным и не привлекающим к себе внимания существом, ящерицей, как две капли воды похожей на ту ящерицу-критик, которая пожертвовала своей жизнью ради этого момента.
Он опять прислушался к окружающей местности и нашел путь, ведущий в сердце Ур Дракса и к лавовому озеру. С каждым шагом теплый туман становился все краснее и краснее. Было искушение списать все эти изменения на Принесшего-Войну, на настоящая причина была много проще: солнце начало опускаться, дневной свет гас.
Хаману выругался. Не везет! Он потерял слишком много времени в Серости. Ночь будет темной и густой, как смола. А если он хочет увидеть озеро лавы своими собственными глазами, придется идти на четвереньках. При этом он так близко от костей Раджаата, что сомнительно, что хоть что-нибудь в состоянии скрыть его. Идти вперед при таких обстоятельствах было глупостью, смертельной глупостью, по меньшей мере для смертных. Бессмертный Хаману пошел, шаг за шагом.
Он сделал около сотни осторожных шагов, оглушаемый громом Тихиана, но избегая света синих молний, которые скорее всего и вызывали гром, когда он опять приподнялся и сел на корточки, чтобы оценить ситуацию. Он был так близко к Черной Линзе, что было трудно ощущать что-либо другое, кроме ее пульсирующей силы. Хаману был настолько поглощен поисками тела первого волшебника силы под Черной Линзой, что вначале даже не заметил, что ее присутствие становится сильнее, хотя он сам не двигается.
Насколько Хаману мог понимать магию Раджаата, Черная Линза скорее была артефактом тени, чем чистой примитивной тьмы. Он была — или должна была быть — менее могущественной после солнечного заката, когда теней почти нет. Если не-
В голову Хаману пришла мысль, очень простая и тем не менее влекущая за собой такие последствия, что он опять опустился на четвереньки: сила Садиры идет из теней. Днем она ничем не уступала Доблестным Воинам, но ночью она была обыкновенной смертной волшебницей, колдуньей, скорее даже начинающей в выбранном ей искусстве. Что-то вроде Павека в друидстве. Ее собственные заклинания были мелкими и незначительными, простые трюки, она даже не могла летать, и конечно никогда не смогла бы справиться с бессмертным изобретателем волшебства.
Павек смог поднять стража Урика, но только тогда, когда страж хотел, чтобы его подняли. Могли ли заклинания Садиры связать Раджаата, если он не хотел быть связанным?
Хаману не сомневался, что волшебница из Тира искренне собиралась заточить Раджаата в могилу навсегда. Живой бог Урика в этом ошибиться не мог. Пять лет назад, когда они все стояли недалеко от этого места, он осторожно и аккуратно проверил сознание Садиры — ночью .
Живой бог Урика поменял мнение о самом себе.
По ночам Садира была свободна от волшебства, которое она получила от народа тени в Башне Пристин — белой башне Раджаата, в которой он создавал своих Доблестных Воинов. По ночам она искренне верила, что поместила как кости так и Черную Линзу в место, из которого их невозможно достать и использовать во зло Атхасу. Днем же, она, возможно, тоже верила в это, но днем у нее в руках была теневая магия Раджаата, и не исключено, что ее вера была вызвана желанием Раджаата.
Нет сомнения, что они застали первого волшебника врасплох в тот день, когда был убит Борс. Они сразились с ним и победили. Но когда Хаману и оставшиеся в живых Доблестные Воины дали Садире бросить Черную Линзу в лавовое озеро вместе с костями Раджаата, не исключено, что они все плясали под дудку Принесшего-Войну. Они бросили его в идеальное место для зализывания ран: тень Черной Линзы.
Прихоть Льва — его собственное благодушие может быть доказательством длительного воздействия Раджаата на него самого !
Теперь, с такими мыслями, горящими в сознании, не было ни малейшей необходимости рисковать и подходить ближе. Хаману хотел бы узнать побольше о Садире: что она видела и чувствовала пять лет назад, что она делала с того времени, но, находясь в Ур Драксе, ответы на эти вопросы не получишь. Начав медленное отступление, Хаману осознал, что теневые охранные заклинания, которые Садира оставила около озера, достаточно ослабели и давали возможность сущности Принесшего-Войну просачиваться из Пустоты в его кости, плававшие в озере лавы рядом с Черной Линзой.
Король-Лев стал как можно меньше и незаметнее, укрепил иллюзию ящерицы, когда очередная синяя молния Раджаат пронзила туман. Хаману был ближе к лавовому озеру, чем сам думал, настолько близко, что при свете от вспышки молнии смог заметить куски расплавленного камня, плавающего по темной поверхности озера, настолько близко, что с ужасом увидел, как обсидиановый осколок вынырнул из лавы и исчез в тумане.
Медленно и осторожно Хаману сделал следующий шаг назад. Влажный серный воздух прошептал его имя.
— Хаману. Лев Урика.
Голос не Раджаата…скорее Тихиана. Тихиан был узурпатором, чем-то совершенно незначительным, высшим темпларом Тира, червяком, дерьмом под ногами баарзага, который предал всех и вся, запутался в сетях собственной лжи.
— Раджаат сказал, что Хаману из Урика является ключом к новому Атхасу. Он сказал, что когда ты станешь Драконом, мир изменится. Борс из Эбе, сказал он, был только свечой. Ты станешь солнцем. А я говорю, что, если это правда, тебе нет необходимости красться, переодетым в ящерицу.
Тринадцать веков, немалый срок, во всяком случае за это время можно научиться понимать, когда тебе бросают вызов и когда тебе лучше его не принимать. Не очень приятно узнавать, что Раджаат делится мыслями с этим червяком, но жизнь и так не слишком баловала последнего Доблестного Воина, ничего нового, очередная неприятность.
— И я говорю, — продолжал ветер голосом Тихиана, — что Раджаат хочет преобразовать весь Атхас, и нужен Дракон, настоящий Дракон, способный остановить его. Я знаю, как создать его! Хаману, выведи меня отсюда. Я сыграю роль Борса. Я стану Драконом Тира. Мне этого вполне достаточно.
Хаману подавил приступ неожиданного смеха. Правда состояла в том, что внутренние качества смертного человека определяют силу бессмертного дракона, и, действительно, из этого червяка получился бы не самый сильный дракон. Но это не то, во что верил Тихиан. Трусливый дурак верил, что он получил безграничную силу; и еще хуже, он верил, что может запудрить мозги Хаману из Урика, и Лев поможет ему добиться этого.
Единственное, чего мог добиться этим Тихиан на самом деле — привлечь внимание Раджаата, и как раз теперь, когда Хаману был почти вне опасности.
Очень внимательный в почти непроницаемом тумане на скользкой предательской почве, Хаману продолжал идти. Ему надо выйти из кольца разрушенных стен дворца, прежде, чем он осмелится уйти в нижний мир. Стены были уже совсем близко, когда нытье Тихиана внезапно оборвалось. Хаману отбросил и илюзию и осторожность. Он побежал к периметру изо всех сил, когда ветер заговорил другим голосом, более громким и намного более угрожающим.
— Хаману, — промурлыкал Раджаат. — Иди ко мне, маленький Ману.
Наполненный влагой ветер поменял направление. Теперь он дул в лицо Хаману, толкая его в сторону лавового озера. Король опустил голову, вцепился в сырой мох черными когтями своих драконьих ног.
— Ты голодаешь, Ману. Так ты умрешь с голоду; ты и так уже тень того, каким был. Раньше ты был больше и лучше, Ману.
— Как только ты начнешь наполнять свое пустое сознание жизнью, ты не сумеешь остановиться, пока не избавишься от всех остатков твоей глупой человечности. Я ждал очень долго, Ману. Другие мои Доблестные Воины поднялись против тебя, Ману, — они никогда не любили тебя, они легко договорились. Они хотят дракона…. — голос Раджаата стал ласковый и доверительным: хищник играет со своей жертвой. — Ты никогда не говорил им, Ману; они думают, что ты как они.
— Три дня, Ману, три дня, и они сомкнут свое кольцо вокруг Урика так тесно, что Дракон должен будет родиться. И ты будешь служить, Ману. Тывыполнишь свое предназначение.
— Никогда! — выкрикнул Хаману в ответ, но в этот момент воздух вокруг него нагрелся так, что туман рассеялся, земля треснула и открылась неровная, наполненная лавой расселина, окружившая его со всех сторон.
В отчаянии он рассек воздух, открывая себе дорогу в Серость. Он был уже по лодыжку в расплавленном камне, когда нырнул в другой сорт тумана и темноты, цепляясь за надежду, что Раджаат должен был устроить ему ловушку только в материальном мире, чтобы заставить его превратиться в дракона.
Та же самая надежда была у него и в Урике тринадцать веков назад.
Серость сомкнулась вокруг него, знакомая и безопасная. А Хаману вспомнил тот судьбоносный день. Тогда он получил и проигнорировал два приглашения вернуться в белую башню. Раджаат лично пришел с третьим.
— Мир почти очищен, — сказал Раджаат в теперь запертой навсегда комнате дворца Хаману. — Остались только эльфы, дварфы и гиганты, и очень скоро их судьба будет написана. Борс запер последних дварфов в Кемалоке. Албеорн и Дрегош тоже побеждают. Пришло время для моего последнего Доблестного Воина начать последнюю чистку. Расы Возрождения оскверняли Атхас своей нечистотой только потому, что само человечество оскверняет этот мир. Забудь о троллях и огненных глазах — послужи мне как Дракон Атхаса.
Прежде чем Хаману пршел в себя от шока, вызванного как внезапным появлением Раджаата, так и его предложением, первый волшебник схватил его за запястья. Все его иллюзии испарились между двумя ударами сердца. Он увидел себя, тощего и длинного, с жесткой кожей и плотью, высоко поднятой над черными костями. Потом его тело стало распухать, а сознание закричало от смерти смертных, чьим единственным преступлением была близость к нему.
Хаману — и Урик — пережили этот день только потому, что Раджаат даже не представлял себе, что одно из его творений может сопротивляться не только ему, первому волшебнику, но и ярости дракона, живущей внутри него. Однако, на самом деле это оказалось не так то и сложно. Когда он почувствовал, что грязный экстаз рапространяется по его телу, Хаману использовал его для единственного взрывчатого заклинания. Он бросил себя в Серость, а оттуда в Кемалок, где, как Раджаат только что сказал ему, можно найти того единственного Доблестного Воина, которому можно доверять.
На этот раз уже не было ни Борса, ни Кемалока, бежать было некуда. Был только он сам, Хаману, и все еще стерегущий Черноту желтокожий гигант с золотым мечом и черной гривой льва.
Двенадцатая Глава
К тому времени, когда Хаману понял, что Раджаат не преследует его, он был уже далеко от Ур Дракса, далеко от Пустоты и Черноты, далеко от загадочного львиноподобного гиганта, и даже далеко от Урика. Учитывая скорость его побега и сосущее сердце ощущение, что опасность нависла над его драгоценным городом, Урик был бы последним местом в Центральных Землях, где он хотел бы оказаться. Однако, пока Хаману бесцельно плыл по Серости, никакое другое место в материальном мире не приходило ему на ум.
Он не мог представить себе, что ему захочется увидеть Галларда или Дрегоша, как ему захотелось повидаться с Борсом из Эбе в окрестностях Кемалока больше тысячи лет назад, а Иненек была дурой. Центральные Земли были домом для моножества гильдий могучих волшебников, друидов, псиоников и других хозяев магии. Хаману много знал об их истинных возможностях, знал о том, что они сами о себе думают, и был уверен, что никто из них не сумел бы зажечь и свечку на ветру Раджаата. Как Король-Лев Урика он тринадцать сотен лет пренебрегал любыми возможными союзниками; и сейчас, когда последний Доблестный Воин Раджаата, восставший против своего создателя, думал о трех коротких днях, оставшихся до смерти, не было никого, кто бы хотел — или мог — помочь ему.
Хаману надо было посидеть, подумать, проверить свои возможности, если у него они еще есть, разработать стратегию, которая, если и не принесет победу, сможет по крайней мере спасти город. Он представил себя на верхушке безмятежного холма, читающим ответы на свои вопросы на облаках, спокойно плывущих по небу. Хотя это было место было достаточно реально в сознании Хаману, но тем не менее недостаточно реально, чтобы вырвать его из Серости. Зеленые верхушки холмов и плывущие облака остались в прошлом Атхаса. А сейчас, в настоящем, все места вдали от Урика, о которых только мог подумать Хаману, принадлежали либо прошлому, либо его врагам.
Наконец его внутренний взгляд сосредоточился на одном месте, наполненом камнями того же цвета, что и нижний мир: руины домов троллей среди пиков Кригилл над Дэшем. Руины не изменились за те века, что он не видел их; он с легкостью нашел их из нижнего мира. Несколько стен упали, не осталось и следа от матрацев, которые юный Ману нашел под массивными кроватями троллей, но остальное было в точности таким, каким он его помнил.
Первые мысли Хаману после выхода из Серости были вовсе не о Принесшем-Войну. Его руки, по-прежнему с черными когтями и костями, задержались на совершенных и бессмертных дверях из серого камня, погладили их великолепные швы и соединения. Тролли ушли с поверхности Атхаса, но их дома были готовы приветствовать их, если завтра они будут в состоянии вернуться.
С человеческим жильем было совсем иначе. Отвернувшись от домов троллей, Хаману посмотрел на безжизненную долину под собой. Не война опустошила Кригиллы. Долина была совещенно невредима, когда Хаману ушел из нее. И ни один Доблестный Воин не ступал на ее плодородную землю, пока не пришел Борс, в облике дракона и с безумием дракона, и не выпил из нее жизнь.
Через сотню лет после того, как он насытился полностью и завершил свою трансформацию, Борс восстановил свое душевное здоровье, пришел в себя, но земля — земля не была так удачлива. Небо над долиной было постоянно затянуто красным туманом, туманом из пепла и золы. Пока этот червяк, Тихиан, не начал напускать на Урик свои мрачные ураганы, обыкновенный смертный видел дождь не больше одного раза за жизнь — к тому же дождь из грязных, мутных капель, даже близко не напоминающий приносящий жизнь небесный водопад из детства Хаману.
Дождь или нет, но ветер все еще дул в Кригиллах. Тринадцать веков постоянного обжигающего ветра похоронили долины под неровным, вечно волнующимся покрывалом серо-коричневой грязи. Сама земля под грязью была хороша, возможно даже лучше чем та тяжелая почва, которую помнил Хаману. Если дожди вернутся — и фермеры построят террасы, чтобы сохранить землю до тех пор, пока многолетние растения не пустят свои корни — долины опять зацветут. А пока только скелетоподобные ветки самых высоких деревьев торчали из своих могил.
От гибели долин пострадал главным образом весь Атхас, а не он, почувствовал Хаману, отводя взгляд. Не осталось ничего, что бы напоминало то, что он потерял: Дэш, Дорин, его собственная человеческая сущность. В его памяти было лицо, которое он называл Дорин, но если бы его Дорин вдруг появилась сейчас перед ним, он не был уверен, что узнал бы ее. И она никогда бы не узнала его. Тот юноша, который танцевал для нее, исчез. И его преобразившееся тело не в состоянии выполнять сложные танцевальные па.
Он не мог представить себе, что ему захочется увидеть Галларда или Дрегоша, как ему захотелось повидаться с Борсом из Эбе в окрестностях Кемалока больше тысячи лет назад, а Иненек была дурой. Центральные Земли были домом для моножества гильдий могучих волшебников, друидов, псиоников и других хозяев магии. Хаману много знал об их истинных возможностях, знал о том, что они сами о себе думают, и был уверен, что никто из них не сумел бы зажечь и свечку на ветру Раджаата. Как Король-Лев Урика он тринадцать сотен лет пренебрегал любыми возможными союзниками; и сейчас, когда последний Доблестный Воин Раджаата, восставший против своего создателя, думал о трех коротких днях, оставшихся до смерти, не было никого, кто бы хотел — или мог — помочь ему.
Хаману надо было посидеть, подумать, проверить свои возможности, если у него они еще есть, разработать стратегию, которая, если и не принесет победу, сможет по крайней мере спасти город. Он представил себя на верхушке безмятежного холма, читающим ответы на свои вопросы на облаках, спокойно плывущих по небу. Хотя это было место было достаточно реально в сознании Хаману, но тем не менее недостаточно реально, чтобы вырвать его из Серости. Зеленые верхушки холмов и плывущие облака остались в прошлом Атхаса. А сейчас, в настоящем, все места вдали от Урика, о которых только мог подумать Хаману, принадлежали либо прошлому, либо его врагам.
Наконец его внутренний взгляд сосредоточился на одном месте, наполненом камнями того же цвета, что и нижний мир: руины домов троллей среди пиков Кригилл над Дэшем. Руины не изменились за те века, что он не видел их; он с легкостью нашел их из нижнего мира. Несколько стен упали, не осталось и следа от матрацев, которые юный Ману нашел под массивными кроватями троллей, но остальное было в точности таким, каким он его помнил.
Первые мысли Хаману после выхода из Серости были вовсе не о Принесшем-Войну. Его руки, по-прежнему с черными когтями и костями, задержались на совершенных и бессмертных дверях из серого камня, погладили их великолепные швы и соединения. Тролли ушли с поверхности Атхаса, но их дома были готовы приветствовать их, если завтра они будут в состоянии вернуться.
С человеческим жильем было совсем иначе. Отвернувшись от домов троллей, Хаману посмотрел на безжизненную долину под собой. Не война опустошила Кригиллы. Долина была совещенно невредима, когда Хаману ушел из нее. И ни один Доблестный Воин не ступал на ее плодородную землю, пока не пришел Борс, в облике дракона и с безумием дракона, и не выпил из нее жизнь.
Через сотню лет после того, как он насытился полностью и завершил свою трансформацию, Борс восстановил свое душевное здоровье, пришел в себя, но земля — земля не была так удачлива. Небо над долиной было постоянно затянуто красным туманом, туманом из пепла и золы. Пока этот червяк, Тихиан, не начал напускать на Урик свои мрачные ураганы, обыкновенный смертный видел дождь не больше одного раза за жизнь — к тому же дождь из грязных, мутных капель, даже близко не напоминающий приносящий жизнь небесный водопад из детства Хаману.
Дождь или нет, но ветер все еще дул в Кригиллах. Тринадцать веков постоянного обжигающего ветра похоронили долины под неровным, вечно волнующимся покрывалом серо-коричневой грязи. Сама земля под грязью была хороша, возможно даже лучше чем та тяжелая почва, которую помнил Хаману. Если дожди вернутся — и фермеры построят террасы, чтобы сохранить землю до тех пор, пока многолетние растения не пустят свои корни — долины опять зацветут. А пока только скелетоподобные ветки самых высоких деревьев торчали из своих могил.
От гибели долин пострадал главным образом весь Атхас, а не он, почувствовал Хаману, отводя взгляд. Не осталось ничего, что бы напоминало то, что он потерял: Дэш, Дорин, его собственная человеческая сущность. В его памяти было лицо, которое он называл Дорин, но если бы его Дорин вдруг появилась сейчас перед ним, он не был уверен, что узнал бы ее. И она никогда бы не узнала его. Тот юноша, который танцевал для нее, исчез. И его преобразившееся тело не в состоянии выполнять сложные танцевальные па.