Истерика в уголовных глазах потухла, и Егор с облегчением увидел, что Гена отказался от мысли напасть исподтишка.
   – Извини, земеля. – Гена попробовал освободить зажатую руку, Егор ее отпустил. – Обознались, видать. Сигнал был, вроде ты залетный. Но ты из Малаховки. Теперь я узнал.
   К этому времени обрел голос фиксатый:
   – Сигаретку дайте, пацаны… Ух, тяжко! Ты чем ударил, друг? Кастетом, что ли?
   Егор нагнулся, поднял нож, сложил и вернул хозяину. Потом угостил сигаретой фиксатого.
   – Прием такой: укус тарантула. Хочешь научу?
   – Не надо, – фиксатый жадно затянулся.
   Егор достал пачку валюты, отслоил сотенную, протянул ему.
   – Сходи разменяй. И пивка прихвати. От пива тебе полегчает.
   У парней глаза заблестели волшебным светом, забавно на них смотреть.
   Фиксатый убежал с деньгами, Гена поерзал, отодвинулся. Тоже закурил. Сказал задумчиво:
   – Рисковый ты, вижу. Но, извини, неосторожный.
   Здесь территория Куприна Сашки. Далеко не уйдешь. Наши на выходе примут.
   – Что предлагаешь?
   – Помогу, если хочешь. Я сам когда-то был такой. Теперь помягчал маленько.
   – На меня поработаешь?
   – Чего надо?
   – Тачку нормальную. Не засвеченную. Права. Потом, может, еще чего-нибудь.
   – Когда надо?
   – К вечеру подгонишь к отелю.
   – Какой суммой располагаешь?
   – Любой. В пределах разумного.
   – Сделаю… А ведь ты не из Малаховки.
   – Чалился давно?
   – В том году вышел. Так ты оттуда? Вроде непохоже.
   – Об этом не думай. Два процента с тачки годится?
   – Ништяк.
   Подоспел фиксатый с пивом и разменной монетой.
   Две тысячи с мелочью отсчитал Егору.
   – Курс по две сорок. На пиво из твоих взял, правильно?
   – Да… Вас кто навел? Вадик, что ли?
   – Ты даешь в натуре, – фиксатый возмущенно вскинулся, но наткнулся на ледяной взгляд Егора, поперхнулся, механически погладил кадык.
   – Ген, сказать ему?
   – Конечно, говори. Она, сучка, нас чуть не подставила. На хорошего человека натравила.
   – Лиза? – удивился Егор.
   – Кто же еще, – усмехнулся Гена, уже откупорив банку. – Она там от Куприна поставлена. Ее тоже осуждать нельзя, работа как работа. Козлов надо стричь.
   Егор попрощался с братанами, пошел дальше.
   На душе опять кошки скребли. Женщины! Скрытные, загадочные создания. Мужчину легко распознать, но не женщину. У них бывает какое-то уродство в мозгах. Вон Ирина прознала, что он уезжает, прибежала на автобусную остановку. Кинулась к нему, как лань к проточной воде. Он, в общем-то, обрадовался, что она живая. Сдержал слово Жакин. Но не знал, как с ней говорить. Зато Ирина вела себя так, словно ничего особенного за последние дни с ним не произошло, и так нежно прикасалась к его щеке, так потерянно улыбалась, будто в самом деле провожала любимого человека. Потрясающе! Он определил ее поведение как чисто женское, неосознанное предательство. И устыдился самого себя. Ему стало по-настоящему жалко непутевую, горькую добытчицу, тратящую жизнь неизвестно на что, в сущности, беспомощную, как птичка в клетке. Ирина клянчила, не надеясь на успех:
   – Возьми меня с собой, Егорушка. Что тебе стоит?
   Я тебе пригожусь.
   – О чем хочешь проси, но не об этом.
   – Почему, милый? Я тебя больше не возбуждаю?
   – Я же говорил, у меня невеста дома.
   Не смутилась, не обиделась.
   – Ну и что? Я не помешаю. Я же в сторонке буду, а когда понадоблюсь…
   Предательство – вот оно. Бессмысленное, жутковатое.
   Лишь бы утянуться куда-нибудь, лишь бы достичь чего-то, ей самой неведомого. Может быть, большой кучи денег. А может быть, благодати. Ей все едино. К счастью, подоспел Жакин со свертком жратвы на дорогу. Увидел Ирину, цыкнул на нее, отогнал. Та послушалась, смиренно потупясь, с трагической миной побрела к дальней скамейке. Она при Жакине теперь делалась как бы немного загипнотизированная.
   Учитель напутствовал так:
   – Собачья любовь, Егор, вернее женской. Гирей тосковать будет.
   – Я вернусь. Чего мне там особенно делать. Заберу Аню и вернусь.
   Жакин усомнился:
   – Могут и не выпустить. Но помни, мне жить тоже недолго осталось. Лет десять, не больше. А здесь все твое.
   …Остаток дня Егор провел спокойно. Вернулся в отель, сходил в парикмахерскую. Оттуда вышел помолодевшим опять на свои двадцать лет. Поднялся в номер и вздремнул часика три. Потом спустился в ресторан и поужинал. В небольшом зале с роскошной хрустальной люстрой, с пианино в углу, за которым тихонько что-то медлительное бренчал длинноволосый тапер, чинно, бесшумно двигались официанты в длиннополых пиджаках сюртучного покроя. На каждом столе, застеленном старинной парчовой скатертью, – ваза с цветами и свеча в золотом подсвечнике. Все пристойно, богато, с аристократической претензией, как в английском клубе. Публики немного, и тоже в основном солидные люди со своими спутницами или небольшие компании. Громких голосов не слышно. Дамы в вечерних нарядах, в камнях, в бриллиантах. Может, и проститутки, но не отличишь от герцогинь. Егор поймал на себе два-три цепких, изучающих женских взгляда, в которых сверкнул незамысловатый интерес.
   Он заказал жаркое, какие-то закуски, немного водки.
   Официант, средних лет мужчина с умным, чуть утомленным лицом, почтительно предложил бутылочку "Мутона"
   1952 года, которое якобы смягчит остроту жаркого. Егор не знал, что это такое, но согласился. Через двадцать минут официант подкатил столик-жаровню, где под чугунным противнем тускло-ало тлели крупные угли, присыпанные пеплом. Девушка-помощница в строгом бежевом костюме принесла глиняный горшок с тушеной картошкой с грибами. С противня в глубокую фарфоровую тарелку официант переложил огромное количество ароматного мяса, помощница сняла крышку с горшка и подковырнула маленьким ножичком коричневую пленку, проверяя крепость картофельного жара. На столе появились вазочка со сметаной и несколько мелких судков со специями. Егор следил за этим священнодействием, едва ли не открыв рот.
   Официант откупорил бутылку черного вина с поблекшей от старости этикеткой и подал ему пробку. Егор не ударил в грязь лицом, со значительным выражением понюхал, кивнул.
   – Приятного аппетита, – пожелал официант и, элегантно пятясь, удалился.
   Тут на Егорку напал такой жор, будто года два перед тем постился. Набил брюхо так, что пришлось незаметно расстегнуть кожаный ремень с медной (с намеком) бляхой. Наверное, окажись рядом учитель, он простил бы Егору неумеренность в еде, хотя постоянно внушал, что голодный желудок для мужчины – залог сердечной отваги и ясного ума. Никогда в жизни Егор не ел такого вкусного, горячего мяса и не запивал таким восхитительным, сладким, густым вином. Не будь он на людях, остатки грибной подливы из горшочка выскоблил бы кусочками хлеба – по старой домашней привычке.
   Под водку, на десерт официант подал туесок с черной икрой, маринованную зелень, крестьянское масло на лопухе и свежий, белый, крупнопористый хлеб.
   Егор осоловел. Спросил у официанта:
   – Повар у вас, наверное, грузин?
   – Никак нет, – охотно ответил официант. – Обыкновенный российский мужичок. Конечно, при регалиях.
   Никто пока не жаловался. Переманили из "Славянского базара".
   – Как зовут его?
   – Ибрагим-оглы. Между своих кличем его Славиком.
   Он не обижается. Позвать?
   – Не надо, – Егор ничего не понял. – Передайте, что он гений.
   Расплатившись и отвалив щедрые чаевые, он вышел на улицу. Вечер стоял теплый, но немного сырой. С неба падал редкий, мокрый снег, просверкивая в электрических лучах алмазными искрами. Поодаль, на другой стороне улицы, возле черного БМВ прохаживался с сигаретой утренний налетчик Гена. Голова не покрыта, волосы слиплись на лбу в живописный рог. Егор приблизился.
   – Давно ждешь?
   – С полчаса… Как она тебе, годится?
   Егор обошел машину, заглянул в салон, пахнущий почему-то хвоей. Приборы светились, из динамика текла тихая музыка.
   – Нормально… Можно бы поскромнее.
   – В наших силах поменять.
   – Ладно, сойдет. Сколько?
   – Пятнашка с прицепом. С моим процентом.
   Сели в салон. Гена передал документы: права, техпаспорт и доверенность. Егор отсчитал 160 сотенных.
   – Сдача в рублях, ничего? – Гена застенчиво улыбался. От утреннего забияки не осталось и следа. Обычный работяга-парень, притомившийся к ночи.
   – Сдачу отработаешь, не мелочись, – сказал Егор. – Гарантия есть, что она не в компьютере?
   – Полная. Тачка наша, Данику принадлежала. Его в том месяце замочили. Перешла жене. Все чин по чину. Ей бабки нужны, чтобы на Канары смотаться. Страдает из-за Даника.
   – Тогда все, спасибо. Оставь телефон, понадобишься, позвоню.
   Гена мялся.
   – Ну? – спросил Егор. – Чего еще у тебя? Давай скорее, спать хочу.
   – Кудрин Санл имеет желание повидаться.
   – Зачем?
   – Территория-то его. Он ее держит, ну и ответственность на нем. Просто потолковать. Без понта.
   – Передай, я готов. Но срочной необходимости нету.
   – Хорошо… Если поинтересуется, кто за тобой стоит… Что сказать?
   – Скажи, как есть. Дескать, на гастролях.
   – Понял. – Гена вздохнул с явным облегчением, закурил. – Насчет твоего предложения. Оно в силе?
   – Сказал же, позвоню.
   – Что касается обычного набора; стволы, обеспечение – нет проблем.
   – Отлично.
   – Опять же в смысле досуга: кислота, девочки – все есть. Товар первоклассный, с гарантией. Саня просил, чтобы на сторону не обращался. Так не принято.
   – Не забывайся, – приструнил Егор. – Думай, о чем говоришь.
   – Извини. – Гена – само смирение, но глаза диковато сверкнули, еле успел опустить. – Так я пойду?
   – Спасибо за тачку.
   Егор сделал круг по Москве, спустился к Парку культуры и по двум проспектам – Ленинскому и Вернадского – вернулся на набережную. Его опыт вождения был невелик: перевозки товара по окрестностям Федулинска – на "жигулях", а позже на "фольксвагене", но он оценил мягкую податливость мощной машины.
   Припарковался на платной стоянке отеля, охраняемой боевиками с автоматами в пятнистой маскировочной униформе. У того, кто дал талон, поинтересовался:
   – Как у вас тут, не шалят?
   – Что вы, как можно, – удивился пехотинец.
   – Для меня машина дороже сестры, – авторитетно пояснил Егор.
   – Это мы понимаем. Ничего, устережем. Отдыхайте спокойно.
   В номере проверил сейф, потом открыл холодильник, долго изучал содержимое. После некоторых колебаний наложил на тарелку ветчины и немного маслин, прихватил пару банок английского пива. Уселся перед телевизором, дожидаясь, когда веки начнут смыкаться.
   Раньше ложиться не имело смысла: мысли полезут в голову, а он не хотел ни о чем думать.
   С телевизором за те два года, что он его не смотрел, произошла какая-то важная перемена. Ни по одной программе, сколько ни щелкал, не услышал внятной русской речи. То есть отдельные слова прорывались, но не несущие смыслового содержания. В американских боевиках, которые крутили по двум программам, и в мыльных операх (по трем) – это еще было понятно, но когда наткнулся на новости – обнаружил то же самое: развязная девица с огромным декольте и накрашенная, как "Барби", бойко строчила по-английски с добавлением в особо эмоциональных местах отечественного сленга. Воспитанный в ранней юности уже на американской культуре, Егор из радостного щебетания дикторши кое-как уяснил, что в Москве за последние сутки произошло два новых взрыва в метро, прорвало канализацию на Манеже с выбросом на поверхность пяти мощных гейзеров (гейзеры показали, это впечатляло), а также на улице Сеченова обнаружили в мусорном баке несколько расчлененных детских трупиков, отчего у милиции возникло подозрение, что в городе снова объявился серийный маньяк по кличке "Чемберлен", которого, по данным того же МВД, казнили в прошлом году. Расчлененку демонстрировали, заводя камеру с разных направлений и со смаком укрупняя ракурс. Как раз на этом месте Егора, застывшего не донеся банку с пивом до рта, вывел из легкого шока стук в дверь. Егор крикнул: "Открыто!" – и в номере появился утренний коридорный в смокинге, пожилой и благообразный.
   В гостиную не вошел, топтался на пороге.
   – Объясните, пожалуйста, – попросил Егор, ткнув пальцем в экран, где в стоп-кадре застыла изуродованная детская головка. – Что это?
   – Это телевизор, – сказал коридорный, – Если желаете, заменим на более крупный экран.
   – Я не про то. Почему они все говорят по-английски?
   Коридорный, в свою очередь, озадачился и сделал два шага вперед. Внезапно его печальное лицо прояснилось.
   – Понимаю. Не всем гостям нравится. Администрация уже позаботилась об этом. Ведутся переговоры с немецкой фирмой "Телефункен". О подключении ихнего канала.
   – А если я хочу послушать чего-нибудь по-русски?
   – Шутите? Зачем вам это? Ничего хорошего все равно не скажут. Матерщина одна.
   – И то верно. – Егор вырубил экран. – Вам-то что нужно?
   Коридорный встрепенулся, на губах возникла добрая улыбка, как у старого моржа.
   – Наш отель располагает большим набором услуг для развлечения гостей. Особенно если кто желает остренького… В мои обязанности входит ознакомить, так сказать… В прейскурант, сами изволите понимать, некоторые услуги не вписаны.
   – Из-за налогов?
   Коридорный склонился в легком поклоне.
   – Имеет место и это, зачем скрывать… Так что ежели есть желание…
   – Перечислите, пожалуйста.
   Вместо перечисления служитель неожиданно хлопнул в ладоши, и в полуоткрытую дверь впорхнули две совсем юных девчушки в коротеньких черно-белых гимназических платьицах, за ними прибежал мальчуган лет десяти, рыжий, шустрый и голубоглазый. Вся троица под внезапно загудевшую откуда-то сверху музыку исполнила быстрый зажигательный танец и застыла посреди ковра в позе раскоряченных лягушек. Шесть наивных детских глаз уставились на Егора с непонятной, трогательной мольбой.
   Он судорожно допил пиво. Спросил:
   – Это что?
   – Наша фирменная ночная услуга, – отрекомендовал коридорный вдруг задорно зазвучавшим голосом, – Трио бандуристов. Разумеется, на любителя… Ежели, допустим, легкая бессонница, усыпят кого угодно.
   – Кыш! – Егор махнул рукой, отгоняя наваждение.
   Детишек будто ветром сдуло.
   – В принципе, – не смутившись продолжал коридорный. – Дамский товар держим на любой вкус, самый взыскательный. Любой комплекции, а также национальной принадлежности. Цены ниже средних. За барышом не гонимся. Нам главное, удовлетворить гостя.
   – У меня невеста, – сказал Егор. – Мне женщины ни к чему.
   – И это поправимо, – коридорный уже передвинулся в центр гостиной, глубокомысленно хмурился, превратившись из обыкновенного изворотливого гостиничного клерка в серьезного, философски настроенного человека, готового угодить не только делом, но и советом. – На цокольном этаже прекрасное казино, с приличными ставками. Отбор гостей только положительный.
   Никакого уличного сброда, за этим строго следим…
   Имеется сауна, бильярдные, клуб холостяков, а также морозильник.
   – Морозильник?
   Служитель неожиданно хихикнул в кулачок, стушевался и движением бровей вернул на лицо выражение глубокой, доброжелательной озабоченности.
   – Не уверен, что вам это подойдет.
   – И все же… Что такое "морозильник"?
   – Там опять дамы… Немного садизма, немного хорошей музыки и вина. Все пристойно, без перебора. Летальных исходов не зарегистрировано. Во всяком случае, в этом месяце.
   – Скажите, пожалуйста, уважаемый, вы где работали до отеля?
   Вопрос оказался для коридорного неприятным, он гордо вскинул голову.
   – У вас, извиняюсь, какие-то претензии?
   – Чистое любопытство. У вас речь характерная, нравоучительная.
   – Да, представьте себе, служил директором одной из московских школ. И не стыжусь этого.
   – Чего же тут стыдиться, – удивился Егор. – Я сам давно ли мечтал быть студентом… Что ж, спасибо за информацию, но мне сегодня ничего не надо. Лягу спать.
   – То есть никаких распоряжений?
   – Совершенно никаких.
   Бывший директор, похоже, растерялся, с минуту еще маячил в гостиной, качая головой и бессмысленно разводя руками, и лишь затем, пожелав спокойной ночи, удалился.

Глава 3

   – Пока не повидаю Анюту, ничего делать не буду, – упрямо сказал он Мышкину, который сидел перед ним, развалившись в кресле, как на нарах, скрестив ноги, бодрый, улыбающийся.
   Час назад Мышкин ввалился в номер, разбудив Егора дубовым стуком в дверь. Егор открыл полусонный, накинув халат на голое тело, – и едва признал гостя. На Мышкине был ослепительно-желтый парик, половину рожи закрывали роскошные, тоже рыжие и явно приклеенные усы, только по родному бельму да по перебитому в трех местах шнобелю Егор угадал, кто такой.
   – Ну-ка, ну-ка, – радостно загудел Харитон Данилович, – покажись, сынку, какой ты стал. О, вижу, заматерел, забурел, поднакачал мослы, постарался Питоша…
   А в башке, поди, все такая же карусель?
   Насколько Егор помнил, материн сожитель прежде не склонен был к такому бурному проявлению чувств.
   Вдобавок его покоробило, когда Мышкин, ни слова не говоря, попытался ткнуть ему кулаком в живот: еле успел увернуться. Но все равно он был рад.
   За те годы, что провел в Угорье, Егор часто думал об этом человеке, пытаясь понять, какая в нем тайна. С виду мужик как мужик, крепко сбитый, немногословный.
   В сущности, невежественный, малограмотный, хотя много странствовал и от жизни, конечно, нахватался ума.
   Но откуда же в нем такая сила, которая всех окружающих всегда подавляла, да и на юного Егорку действовала: когда Мышкин к нему обращался за каким-нибудь пустяком, он непроизвольно настораживался, напрягался, хотя причин для этого не было. Мышкин никого не пугал и не совершал бессмысленных, злобных поступков.
   Теперь-то, пожалуй, Егор знал ответ, и Жакин этот ответ косвенно не раз подтверждал. Такая сила, как у Харитона, это всего лишь – дар Божий, как талант, как красота. В нем присутствовала тихая мощь, как в природе, разлитой вокруг нас, и такая же, как в природе, в нем таилась способность к самообновлению и мгновенному разрушительному взрыву. Подобные люди редки, и им почему-то хочется угождать, хотя они этого вовсе не требуют. Жакин, дорогой учитель, точно так же устроен, с тем же даром природной мощи. И про себя Егор знал, что будет таким же. С той разницей, что Мышкин свою природную силу не контролировал, слепо подчинялся ее неожиданным прихотям, а Егор надеялся, что сумеет направить тайную энергию по высшему, предначертанному пути. Другого ему не дано. Он спаситель. Плохо ли, хорошо ли, но это так.
   С некоторых пор он больше не сомневался в своей судьбе.
   За час они о многом поговорили и собирались позавтракать, но упрямство Егора смутило гостя.
   – Второй раз об ней вспомнил. Зачем она тебе?
   Егор огрызнулся:
   – Сколько вам лет, Харитон Данилович?
   – Шестьдесят с гаком, а чего? Молодой еще.
   – Зачем тогда спрашиваете? Невеста она мне. Вы же знаете.
   – Я-то знаю, да она помнит ли.
   – Вы на что-то намекаете, Харитон Данилович?
   – Дак это, – Мышкин дурашливо подергал парик, посмотрел на Егора сочувственно. – Намекать не приходится. Всем в городе известно." У Саши Хакасского она в приживалках.
   – Как это – в приживалках?
   – Вроде как любовница, что ли. Ты не расстраивайся, Егор. Содержит он ее богато, кормит, одевает. Гулять – и то с охраной ходит.
   Как писали в старину, ни один мускул не дрогнул у Егора на лице.
   – Хакасский – кто такой?
   – О, большой человек. Главный бугор в Федулинске.
   От него вся тьма и неурядица.
   – Молодой, старый?
   – Как сказать, у сатанят возраста нету. По виду им всегда лет тридцать. На морду красивый, как мои волосья.
   При этом улыбчивый. Бабы на таких клюют.
   – Не верю, – сказал Егор. – Тут что-то не так. Не сходится что-то.
   – Почему не сходится? Девушка из бедной семьи, родители у нее оборонщики. В больнице горшки старикам подавала. И тут враз такое богатство. Да и сам он, говорю же, червонный туз. Мало кто устоит. Ее осуждать не за что. Но ты не горюй, другую невесту найдешь. Их много в Федулинске.
   Егор подошел к столу, снял трубку и заказал в номер завтрак на двоих. Сказал Мышкину:
   – В холодильнике жратвы полно, но пусть горяченького принесут, да?
   Мышкин ответил:
   – Стыдно мне немного за тебя, Егор.
   – Почему?
   – У тебя матушку убили, дом отобрали. По земле погнали, как зайца. А ты об невесте печешься, с которой два дня хороводился. Несолидно как-то.
   Егор взглянул на него с осуждением.
   – Харитон Данилович, я же не отказываюсь. Все сделаю, как велите. Но сперва поговорю с ней. Пусть сама скажет, что я ей не нужен. У меня руки развяжутся.
   Мышкин сморщился в печеное яблоко, сверкнул бельмом, всегдашний признак раздражения, но не успел возразить: у входной двери раздался звонок. Егор нажал кнопку пульта – и красивая, высокая девушка в черной юбке и белоснежной блузке вкатила на двухъярусной коляске завтрак. Ни разу не взглянув на них, начала сервировать стол у окна.
   – Немая, что ли? – удивился Мышкин. – Чего-то даже не поздоровалась.
   – Не обращайте внимания. Здесь свои порядки.
   – Эй, детка, – окликнул Мышкин. – Тебе не помочь?
   Девушка выпрямилась, изящно качнув полными бедрами, обернулась:
   – Завтрак подан, господа.
   – Спасибо, милая. Но чего ты вроде как-то дичишься?
   – Нет, не дичусь. Нам первыми нельзя заговаривать с господами.
   – Почему?
   – По инструкции. Некоторым не нравится развязность.
   Отвечала бойко, как по писаному, взгляд обалделый.
   Мышкин не унимался:
   – Тебя как зовут?
   – Галя.
   – Скажи, Галл, ты только завтраки подаешь или есть другие обязанности?
   Нежное личико прояснилось, сверкнула белозубая улыбка:
   – Все, что угодно. Желание гостя превыше всего.
   У меня все справки с собой.
   Чтобы не быть голословной, достала из фартучка и показала издали какие-то синие бумажки.
   – Дорого берешь?
   – Совершенно ни копейки. Наши услуги входят в стоимость питания. Это обозначено в прейскуранте. Разве что могу принять маленький подарок за особые старания.
   Цветы, например.
   – Да-а, – в раздумье протянул Мышкин. – Вот так прожили пеньками и ничего хорошего не видели. А ты говоришь – невеста!
   Егор махнул рукой, и девушка, не попрощавшись, шмыгнула за дверь.
   – Что касается свидания, – продолжал Мышкин, – сегодня же увидишь свою Анюту. Только после не жалей.
   – Вот и хорошо, – обрадовался Егор.
   * * *
   Ближе к вечеру весь федулинский бомонд собрался на стадионе. После довольно долгого перерыва, связанного с эпидемией краснухи, унесшей на тот свет несколько тысяч ослабленных голодом горожан, спорт снова начал входить в моду. Проводились соревнования по мини-футболу, по бодибилдингу, по бегу в мешках, но особенной популярностью пользовались так называемые русские скачки. Действительно, веселое, незабываемое зрелище. В городе оборонщиков отродясь не было ипподрома, да и в ближайших деревнях всех лошадей, какие были, давно пустили на мясо, но оказалось, что это не беда. Голь, как говорится, на выдумки хитра. Скачки устраивали на теннисном корте, участвовать в них мог любой желающий, коней заменяли обыкновенные деревянные палки, пропущенные между ног. Правила тоже самые немудреные. Тот, кто пробегал пять кругов и не падал, считался победителем. Каждому удачному заезду благодарные федулинские зрители радовались, как дети, орали, вопили, швыряли на корт пустые бутылки, заключали сумасшедшие пари, короче, скачки превращались в большой спортивный праздник. Для самых азартных болельщиков, желающих всерьез попытать счастья, в ближайшем пункте прививки поставили настоящий тотализатор, где, при отсутствии денег, можно было сыграть на любой свой орган: почку, глаз, сердце, – а также внести в залог определенное количество крови – сто граммов, двести, литр, сколько не жалко. Выигрыши выпадали огромные. Рассказывали, что на одном из прошлых заездов некто Кеша Давыдов, поставив разом обе почки и селезенку, выиграл на инвалиде Петрове, изображающем лошадь по кличке Мандолина, сразу два мешка дури, которой обеспечил всю свою родню на десять лет вперед. Особую демократичность придавало скачкам то, что в них наравне с мужчинами участвовали женщины.
   Городская администрация всячески поощряла увлечение обывателей спортивными состязаниями, из собственной казны выделяла средства на призовой фонд, спонсорами выступали такие уважаемые люди, как Александр Ханович Хакасский и Лева Грек по кличке "Душегуб", возглавляющий личную, летучую гвардию Рашидова.
   В этот день на стадионе состоялся праздник-ретро "День физкультурника", и все трибуны, естественно, были переполнены, яблоку негде упасть. Центральным мероприятием стал матч по боксу за звание абсолютного чемпиона Федулинска, который начался, как только отцы города заняли ложу для почетных гостей.
   Правила соревнований были не совсем обычные, но вполне соответствовали духу времени. Мэр Гека Монастырский выделил двух профессионалов, Боку Тучкова и Гарика Махмудова, бывших лет десять назад чуть ли не призерами страны в полутяже, а нынче занимавших важные посты во внутриведомственной охране. Эти двое поднялись на ринг и для затравки провели показательный бой в один раунд, обменявшись серией мощных, но неопасных ударов. Потом, по очереди, разбили об головы друг Другу по несколько кирпичей. Затем главный судья матча, подполковник милиции Гаркави, облаченный в белый смокинг, поклонившись в сторону почетной ложи, зычно объявил о начале матча. Претенденты на звание абсолютного чемпиона потянулись на ринг один за другим. Некоторых пошатывало от слабости, и их выводили под руки жены и дети. Условия были, конечно, заманчивые. Тот, кто выдерживал от Тучкова или Гарика Махмудова один удар, не летел с колес, получал поощрительный приз: на выбор – либо ящик прокладок, либо бутылку местной водки "Саня X.", но это, разумеется, не все. В идеале, если бы нашелся боец, сумевший устоять против двух профессионалов тридцать секунд, он получил бы вместе со званием абсолютного чемпиона еще и главную награду – бесплатную путевку на Канары, куда счастливец мог отправиться либо один, либо, по желанию, в сопровождении знаменитой федулинской куртизанки Машеньки Масюты, дочки предыдущего мэра.