Аксенов Василий
На полпути к луне
Василий Аксенов
На полпути к луне
Может, вам кофе принести?
- Можно.
- По-восточному?
- А?
- Кофе по-восточному, - торжествующе пропела официантка и поплыла по проходу.
"Ерунда, баба как баба", - успокаивал себя Кирпиченко, глядя ей вслед.
"Ерунда, - думал он, морщась от головной боли, - осталось пятьдесят минут. Сейчас объявят посадку и знать тебя не знали в этом городе. Город тоже мне. Городгородок. Не Москва. Может, кому он и нравится, мне лично не то чтобы очень. Ну его на фиг! Может, в другой раз он мне понравится".
Вчера было сильно выпито. Не то чтобы уж прямо "в лоскуты", но крепко. Вчера, позавчера и третьего дня. Все из-за этого гада Банина и его дражайшей сеструхи. Ну и раскололи они тебя на твои трудовые рубли!
Банина Кирпиченко встретил третьего дня на аэродроме в Южном. Он даже не знал, что у них отпуска совпадают. Вообще ему мало было дела до Банина. В леспромхозе все время носились с ним, все время кричали: "Банин-Банин! Равняйтесь на Банина!" но Валерий Кирпиченко не обращал на него особого внимания. Понятно, фамилию эту знал и личность была знакомая - электрик Банин, но в общем и целом человек это был незаметный, несмотря на весь шум, который вокруг него поднимали по праздникам.
"Вот так Банин! Ну и ну, вот тебе и Банин".
В леспромхозе были ребята, которые работали не хуже Банина, а может быть, и давали ему фору по всем статьям, но ведь у начальства всегда так - как нацелятся на одного человека, так и пляшут вокруг него, таким ребятам завидовать нечего, жалеть надо их. В Баюклах был такой Синицын, тоже на мотовозе работал, как и Кирпиченко. Облюбовали его корреспонденты, шум подняли страшный. Парень сначала вырезки из газет собирал, а потом не выдержал и в Оху смотался. Но Банин ничего, выдерживал. Чистенький такой ходил, шустрый. В порядке такой мужичок, не видно его и не слышно. В прошлом году весной привезли на рыбокомбинат двести невест с материка - сезонниц по рыборазделке. Собрались ребята к ним в
гости, орут, шумят... Смотрят, в кузове в углу Банин сидит, тихий такой, не видно его и не слышно.
"Ну и Банин..."
На аэродроме в Шжном Банин бросился к Кирпиченко, как к лучшему другу. Прямо захлебываясь от радости, он вопил, что страшно рад, что в Хабаровске у него сеструха, а у нее подружки - мировые девочки. Он стал расписывать все это подробно, и у Кирпиченко потемнело в глазах. После отъезда невест из рыбокомбината за всю зиму Валерий видел только двух женщин, точнее двух пожилых крокодилов - табельщицу и повариху.
"Ах ты Банин-Банин..."
В самолете он все кричал летчикам: "Эй, пилоты, подбросьте уголька!" Прямо узнать его было нельзя, такой сатирик...
"Мало я тебе подкинул, Банин!"
Дом, в котором жила банинская сеструха, чуть высовывался из-за сугроба. Горбатую эту улицу, видно, чистили специальные машины, а отвалы снега не были вывезены и почти скрывали от глаз маленькие домики. Домики лежали словно в траншее. В скрипучем морозном воздухе стояли над трубами голубые дымки, косо торчали антенны и шесты со скворечниками. Это была совершенно деревенская улица. Трудно было даже поверить, что на холме по проспекту ходит троллейбус.
Кирпиченко немного ошалел еще в аэропорту, когда увидел длинный ряд машин с зелеными огоньками и стеклянную стену ресторана, сквозь морозные узоры которой просвечивал чинный джаз. В "Гастрономе" на главной улице он распоясался: вытаскивал зеленые полусотенные бумажки, хохоча, запихивал в карманы бутылки, сгребал в охапку банки консервов, развеселый человек Банин смеялся еще пуще Кирпиченко и только подхватывал сыры и консервы, а потом вступил в переговоры с завотделом и добыл вязанку колбасы. Банин и Кирпиченко подкатили к домику на такси, заваленном разной снедью и бутылками чечено-ингушского коньяка. В общем, к сеструхе они прибыли не с пустыми руками.
Кирпиченко вошел в комнату мохнатой шапкой под потолок, опустил продукты на кровать, покрытую белым пикейным одеялом, выпрямился и сразу увидел в зеркале свое красное худое и недоброе лицо.
Лариска, банинская сеструха, по виду такая пухленькая медсестричка, уже расстегивала ему пальто, приговаривая: "Друзья моего брата - это мои друзья". Потом она надела пальто, боты и куда-то учапала.
Банин работал штопором и ножом, а Кирпиченко пока оглядывался. Обстановка в комнате была культурная: шифоньер с зеркалом, комод, приемник с радиолой. Над комодом висел портрет Ворошилова, еще довоенный, без погон, с маршальскими звездами в петлицах, а рядом грамота в рамке: "Отличному стрелку ВОХР за успехи в боевой и политической подготовке УСВИТЛ".
- Это батина грамота, - пояснил Банин.
- А что, он у тебя вохровцем был?
- Был да сплыл, - вздохнул Банин. - Помер.
Однако грустил он недолго, - стал крутить пластинки. Пластинки были знакомые - "Риорита", "Черноморская чайка", а одна какая-то французская - три мужика пели на разные голоса и так здорово, как будто прошли они весь белый свет и видели такое, что ты и не увидишь никогда.
Пришла Лариска с подругой, которую звали Томой. Лариска стала наводить на столе порядок, бегала на кухню и назад, таскала какие-то огурчики и грибы, а Тома как села в угол, так и окаменела, положила руки на колени. Как с ней получится, Кирпиченко не знал и старался не глядеть на нее, а как только взглядывал, у него темнело в глазах.
- Руки мерзнут, ноги зябнут, не пора ли нам дерябнуть? - с нервной веселостью воскликнул Банин. - Прошу к столу, леди и джентльмены.
"Мало я тебе пачек накидал, Банин".
Кирпиченко курил длинные папиросы "Сорок лет Советской Украины", курил и пускал колечки. Лариска хохотала и нанизывала их на мизинец. В низкой комнате было душно. Кирпиченкины ноги отсырели в валенках, наверное от них шел пар. Банин танцевал с Томой. Та за весь вечер не сказала ни слова. Банин что-то ей шептал, а она криво усмехалась сомкнутым ртом. Девица была статная, под капроновой кофточкой у нее просвечивало розовое белье. В темных оранжевых кругах перед Кирпиченко расплывались стены, портрет Ворошилова и слоники на комоде, и прыгали выпущенные им дымные колечки, и палец Ларисы выписывал какие-то непонятные знаки.
Банин и Тома ушли в другую комнату. Тихо щелкнул за ними английский замок.
- Ха-ха-ха, - хохотала Лариска, - что же вы не танцевали, Валерий? Надо было танцевать.
Кончилась пластинка, и наступила тишина. Лариска смотрела на него, щуря косые коричневые глаза. Из соседней комнаты доносился сдержанный визг.
- От вас, Валерий, одно продовольствие и никакого удовольствия, - хихикнула Лариска, и Кирпиченко вдруг увидел, что ей под тридцать, что она видала виды.
Она подошла к нему и прошептала:
- Пойдем танцевать.
- Да я в валенках, - сказал он.
- Ничего, пойдем.
Он встал. Она поставила пластинку, и три французских парня запели на разные голоса в комнате, пропахшей томатами и чечено-ингушским коньяком, о том, что они прошли весь белый свет и видели такое, что тебе и не увидеть никогда.
- Только не эту, - хрипло сказал Кирпиченко.
- А чего? - закричала Лариска. - Пластиночка что надо! Стиль!
Она закрутилась по комнате. Шбчонка ее плескалась вокруг ног. Кирпиченко снял пластинку и поставил "Риориту". Потом он шагнул к Лариске и схватил ее за плечи.
На полпути к луне
Может, вам кофе принести?
- Можно.
- По-восточному?
- А?
- Кофе по-восточному, - торжествующе пропела официантка и поплыла по проходу.
"Ерунда, баба как баба", - успокаивал себя Кирпиченко, глядя ей вслед.
"Ерунда, - думал он, морщась от головной боли, - осталось пятьдесят минут. Сейчас объявят посадку и знать тебя не знали в этом городе. Город тоже мне. Городгородок. Не Москва. Может, кому он и нравится, мне лично не то чтобы очень. Ну его на фиг! Может, в другой раз он мне понравится".
Вчера было сильно выпито. Не то чтобы уж прямо "в лоскуты", но крепко. Вчера, позавчера и третьего дня. Все из-за этого гада Банина и его дражайшей сеструхи. Ну и раскололи они тебя на твои трудовые рубли!
Банина Кирпиченко встретил третьего дня на аэродроме в Южном. Он даже не знал, что у них отпуска совпадают. Вообще ему мало было дела до Банина. В леспромхозе все время носились с ним, все время кричали: "Банин-Банин! Равняйтесь на Банина!" но Валерий Кирпиченко не обращал на него особого внимания. Понятно, фамилию эту знал и личность была знакомая - электрик Банин, но в общем и целом человек это был незаметный, несмотря на весь шум, который вокруг него поднимали по праздникам.
"Вот так Банин! Ну и ну, вот тебе и Банин".
В леспромхозе были ребята, которые работали не хуже Банина, а может быть, и давали ему фору по всем статьям, но ведь у начальства всегда так - как нацелятся на одного человека, так и пляшут вокруг него, таким ребятам завидовать нечего, жалеть надо их. В Баюклах был такой Синицын, тоже на мотовозе работал, как и Кирпиченко. Облюбовали его корреспонденты, шум подняли страшный. Парень сначала вырезки из газет собирал, а потом не выдержал и в Оху смотался. Но Банин ничего, выдерживал. Чистенький такой ходил, шустрый. В порядке такой мужичок, не видно его и не слышно. В прошлом году весной привезли на рыбокомбинат двести невест с материка - сезонниц по рыборазделке. Собрались ребята к ним в
гости, орут, шумят... Смотрят, в кузове в углу Банин сидит, тихий такой, не видно его и не слышно.
"Ну и Банин..."
На аэродроме в Шжном Банин бросился к Кирпиченко, как к лучшему другу. Прямо захлебываясь от радости, он вопил, что страшно рад, что в Хабаровске у него сеструха, а у нее подружки - мировые девочки. Он стал расписывать все это подробно, и у Кирпиченко потемнело в глазах. После отъезда невест из рыбокомбината за всю зиму Валерий видел только двух женщин, точнее двух пожилых крокодилов - табельщицу и повариху.
"Ах ты Банин-Банин..."
В самолете он все кричал летчикам: "Эй, пилоты, подбросьте уголька!" Прямо узнать его было нельзя, такой сатирик...
"Мало я тебе подкинул, Банин!"
Дом, в котором жила банинская сеструха, чуть высовывался из-за сугроба. Горбатую эту улицу, видно, чистили специальные машины, а отвалы снега не были вывезены и почти скрывали от глаз маленькие домики. Домики лежали словно в траншее. В скрипучем морозном воздухе стояли над трубами голубые дымки, косо торчали антенны и шесты со скворечниками. Это была совершенно деревенская улица. Трудно было даже поверить, что на холме по проспекту ходит троллейбус.
Кирпиченко немного ошалел еще в аэропорту, когда увидел длинный ряд машин с зелеными огоньками и стеклянную стену ресторана, сквозь морозные узоры которой просвечивал чинный джаз. В "Гастрономе" на главной улице он распоясался: вытаскивал зеленые полусотенные бумажки, хохоча, запихивал в карманы бутылки, сгребал в охапку банки консервов, развеселый человек Банин смеялся еще пуще Кирпиченко и только подхватывал сыры и консервы, а потом вступил в переговоры с завотделом и добыл вязанку колбасы. Банин и Кирпиченко подкатили к домику на такси, заваленном разной снедью и бутылками чечено-ингушского коньяка. В общем, к сеструхе они прибыли не с пустыми руками.
Кирпиченко вошел в комнату мохнатой шапкой под потолок, опустил продукты на кровать, покрытую белым пикейным одеялом, выпрямился и сразу увидел в зеркале свое красное худое и недоброе лицо.
Лариска, банинская сеструха, по виду такая пухленькая медсестричка, уже расстегивала ему пальто, приговаривая: "Друзья моего брата - это мои друзья". Потом она надела пальто, боты и куда-то учапала.
Банин работал штопором и ножом, а Кирпиченко пока оглядывался. Обстановка в комнате была культурная: шифоньер с зеркалом, комод, приемник с радиолой. Над комодом висел портрет Ворошилова, еще довоенный, без погон, с маршальскими звездами в петлицах, а рядом грамота в рамке: "Отличному стрелку ВОХР за успехи в боевой и политической подготовке УСВИТЛ".
- Это батина грамота, - пояснил Банин.
- А что, он у тебя вохровцем был?
- Был да сплыл, - вздохнул Банин. - Помер.
Однако грустил он недолго, - стал крутить пластинки. Пластинки были знакомые - "Риорита", "Черноморская чайка", а одна какая-то французская - три мужика пели на разные голоса и так здорово, как будто прошли они весь белый свет и видели такое, что ты и не увидишь никогда.
Пришла Лариска с подругой, которую звали Томой. Лариска стала наводить на столе порядок, бегала на кухню и назад, таскала какие-то огурчики и грибы, а Тома как села в угол, так и окаменела, положила руки на колени. Как с ней получится, Кирпиченко не знал и старался не глядеть на нее, а как только взглядывал, у него темнело в глазах.
- Руки мерзнут, ноги зябнут, не пора ли нам дерябнуть? - с нервной веселостью воскликнул Банин. - Прошу к столу, леди и джентльмены.
"Мало я тебе пачек накидал, Банин".
Кирпиченко курил длинные папиросы "Сорок лет Советской Украины", курил и пускал колечки. Лариска хохотала и нанизывала их на мизинец. В низкой комнате было душно. Кирпиченкины ноги отсырели в валенках, наверное от них шел пар. Банин танцевал с Томой. Та за весь вечер не сказала ни слова. Банин что-то ей шептал, а она криво усмехалась сомкнутым ртом. Девица была статная, под капроновой кофточкой у нее просвечивало розовое белье. В темных оранжевых кругах перед Кирпиченко расплывались стены, портрет Ворошилова и слоники на комоде, и прыгали выпущенные им дымные колечки, и палец Ларисы выписывал какие-то непонятные знаки.
Банин и Тома ушли в другую комнату. Тихо щелкнул за ними английский замок.
- Ха-ха-ха, - хохотала Лариска, - что же вы не танцевали, Валерий? Надо было танцевать.
Кончилась пластинка, и наступила тишина. Лариска смотрела на него, щуря косые коричневые глаза. Из соседней комнаты доносился сдержанный визг.
- От вас, Валерий, одно продовольствие и никакого удовольствия, - хихикнула Лариска, и Кирпиченко вдруг увидел, что ей под тридцать, что она видала виды.
Она подошла к нему и прошептала:
- Пойдем танцевать.
- Да я в валенках, - сказал он.
- Ничего, пойдем.
Он встал. Она поставила пластинку, и три французских парня запели на разные голоса в комнате, пропахшей томатами и чечено-ингушским коньяком, о том, что они прошли весь белый свет и видели такое, что тебе и не увидеть никогда.
- Только не эту, - хрипло сказал Кирпиченко.
- А чего? - закричала Лариска. - Пластиночка что надо! Стиль!
Она закрутилась по комнате. Шбчонка ее плескалась вокруг ног. Кирпиченко снял пластинку и поставил "Риориту". Потом он шагнул к Лариске и схватил ее за плечи.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента