Питер Альбано
ПОИСК СЕДЬМОГО АВИАНОСЦА
1
Никогда ни с одной женщиной не возникало у Таку Исикавы такой близости, как с его истребителем «Мицубиси А6М2». Белая верткая боевая машина вначале и впрямь, как своевольная любовница, иногда упиралась и капризничала, но разогревшись, льнула к летчику, становилась продолжением его тела, послушным орудием его воли и решимости служить императору, выпускала огненные когти трассирующих очередей, несущих смерть врагам микадо.
Чуть заметный поворот ручки влево, одновременное прикосновение левой подошвы к педали руля высоты — и поблескивающий белый самолет, заложив пологий вираж над восточной оконечностью Токийского залива, вошел в разворот с набором высоты влево. Горячее масло омывало клапаны, поршни и шестерни всех четырнадцати цилиндров удовлетворенно рокочущего мотора. Летчик плавно прибавлял газ, пока тахометр не показал 1100 оборотов в минуту.
Он любил летать и в эти мгновения чувствовал себя богоравным, погружаясь в какое-то подобие нирваны, переносился в иную реальность. В воздухе ему казалось, будто неведомые силы управляют его телом независимо от его воли, оставляя ему лишь ощущения. Казалось, будто достаточно подуть на штурвал, взглянуть на руль высоты, подумать о легчайшем прикосновении к рычагу сектора газа — и машина, ставшая частью его существа, сама выполнит нужный маневр. Это было слияние с Благословенным и, может быть, переход в другое земное воплощение. А еще в эти минуты он, предвкушая близкую опасность, испытывал чувство того пьянящего восторга, который неизменно владел им в смертельной схватке с врагом.
Он быстро огляделся. Позади шли его ведомые, заменившие сбитых в тяжелейших воздушных боях над Малаккским проливом ветеранов его звена — Сио Йосиду и Йосана Саканиси. Младший лейтенант Акико Йосано, слишком круто повернувший штурвал своей машины, которая чутко слушалась малейшего прикосновения, теперь суетливо подстраивался вровень с его левым рулем высоты. Шедший справа морской пилот первого класса Юнихиро Танизаки, наоборот, промедлил, переосторожничал и справился с маневром не лучше, чем его напарник.
Исикава отдавал предпочтение «клину» перед «фронтом», особенно когда вел неслетанное звено. Двигаясь в параллельном строю, ведомые должны постоянно следить за лидером: сам он в относительной безопасности, а вот они легко могут стать добычей опытного противника. Конечно, «клин» тоже требует равнения, но для ведомых проще держаться у рулевой высоты лидера, чем идти голова в голову, а, кроме того, они видят друг друга, могут прикрывать напарника с фланга и в то же время повторять его маневр — увеличивать или уменьшать скорость, сходиться и расходиться. Но каким бы строем ни шла «тройка», пилоты должны действовать синхронно и согласованно, как игроки вышколенной команды, как актеры театра Кабуки, где каждый твердо знает свое место и очередность своих движений и балетных па. А Йосано и Танизаки еще слишком молоды, неопытны и неуверены в себе, чтобы заставлять их держать равнение — они потратят на это чересчур много времени и сил. Всевышний, молился Таку, дай ты мне поднатаскать новичков перед тем, как вести их в бой против асов полковника Каддафи.
Лейтенант беспокойно передернул широкими плечами: нависавший над самой головой плексигласовый фонарь тесной кабины, как всегда, вызвал в нем неприятное ощущение — боязнь замкнутого пространства. Теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, уже через двадцать минут полета мышцы шеи начинали ныть и неметь. Он чуть откинулся назад, расправляя крепко сбитое мускулистое тело, взглянул на приборы. Топливо — 11О галлонов, обороты в минуту — 1100, скорость — 122 узла, высота — 3700 м, давление в системах — 57 см ртутного столба, температура масла — 63 градуса. Глаза его скользнули по медной пластинке, вделанной в приборную доску чуть ниже альтиметра, и в тысячный раз прочли:
Мицубиси Юкогио КК, Накадзима Хикоки КК, Нигацу 10, 2,600, модель 11, тип 0, серия 136.
Какой странный день! Действительно странный! Молочная пена перистых облаков протянулась на километр к северо-востоку, а еще на тысячу метров выше кучевые облака, похожие на тщательно скрученные ватные шарики, ровным слоем затягивали небо до самого горизонта, где зубчатой крепостной стеной медленно оседала в море черная грозовая туча. Над водой рыскали бесчисленные стаи чаек — в рассеянном солнечном свете их суматошно машущие крылья мелькали как снежные хлопья в пургу.
Таку вздохнул. Как немощен и мал делался в этом безмерном пространстве человек, сидящий в хрупкой металлической птице! Отогнав эту тоскливую мысль, он принялся, коротко и резко перемещая глаза, обшаривать взглядом переднюю полусферу, ни во что не всматриваясь пристально и подолгу, а, как опытный истребитель, полагаясь на то, что боковым зрением различит вдали крошечные пятнышки, которые через мгновение вырастут, обрастут крыльями и рыльцами пулеметов и собьют беспечного пилота, так что тот и ахнуть не успеет. Впрочем, сейчас никто не мог угрожать ему и авианосцу «Йонага», над которым он летел на высоте 3700 метров. Отсюда стоявший на якоре авианосец, совсем недавно вернувшийся в строй после тяжелых боев с флотом полковника Каддафи в Южно-Китайском море, выглядел не больше мухи, присевшей на широкий голубой татами. Летчик улыбнулся этому сравнению. Гигантский авианосец водоизмещением 84.000 тонн, одиннадцать недель проведя в доке Йокосуки, был отремонтирован и теперь вновь стал боеспособным кораблем. Однако ливийские бомбы, торпеды и мины выкосили едва ли не весь летный состав и сотни человек его экипажа. На их место пришли необстрелянные юнцы вроде Йосано и Танизаки, но все же главную боевую силу, основу летной мощи авианосца, составляли уцелевшие ветераны, большей части которых, как и самому Таку, было уже за шестьдесят. Годы лишь прибавили им боевого опыта, не угасив в них дух бусидо: все были готовы без колебаний отдать жизнь за императора и снискать себе райское блаженство и место в храме Ясукуни, с честью погибнув в бою. Все были истинными самураями с сильной кармой, настоящими храбрецами и мужчинами в полном смысле слова, а не обабившимися трусами.
Лейтенант поглядел наверх, на гонимые ветром легкие перистые облачка, и задумался о китайской лазерной системе и о том, как неузнаваемо преобразился мир после того, как эта блуждающая космическая станция-убийца была выведена на орбиту. Ее запустили в космос для того, чтобы можно было вовремя пресечь безумный ядерный шаг России или США, лазерный комплекс с фтор-дейтериевой рабочей средой, состоящий из двадцати спутников-убийц и трех командных орбитальных станций, с самого начала разладился и стал уничтожать все реактивные самолеты и ракеты при запуске двигателя. В первый же день лазерные лучи сожгли одновременно почти полторы тысячи гражданских и военных самолетов, в которых нашли свою могилу больше 15000 человек — пассажиры и экипажи. На Ближнем Востоке при взрывах ПТУРС[1] и НУРС[2] гибли десятки иракских и иранских солдат, а в руках двоих палестинских боевиков, собиравшихся расстрелять автобус с израильскими школьниками, взорвался противотанковый гранатомет. Очень скоро человечество поняло, что ракетное оружие и реактивные самолеты — всего лишь ненужный хлам.
Странный мир родился из воцарившегося ненадолго хаоса. На международную арену, освободясь от страха перед ядерными сверхдержавами, со всей новообретенной мощью ворвались страны третьего мира, которым Россия и Америка в течение стольких лет сбывали устаревшие самолеты и корабли времен второй мировой войны. Полковник Муамар Каддафи, располагая колоссальными средствами от продажи нефти и — по слухам — наркотиков, прекратил поставки горючего Западу и Японии, собрал неисчислимые арабские армии, чтобы уничтожить Израиль и поставить на колени Америку. Советский Союз помог ему приобрести авианосцы, крейсера и самолеты, двинутые против японцев, которых полковник ненавидел так же сильно, как евреев и американцев.
«Йонага», встретив арабскую эскадру в Средиземном и Южно-Китайском морях, отвел от Израиля угрозу уничтожения: он потопил три авианосца, три крейсера и сбил несколько сотен самолетов. Но очень скоро стало известно, что готовится новая священная война — джихад — и вооруженные силы Ливии, Ливана, Сирии и Египта собираются раз и навсегда покончить с ненавистными израильтянами. Иран и Ирак были слишком заняты тем, что истребляли войска и население друг друга и потому не вошли в состав этой коалиции.
Таку размышлял обо всем этом, а глаза его тем временем продолжали делать свое привычное дело — зорко оглядывали горизонт. В сорока километрах к северу, над Токийским международным аэропортом, все эшелоны почти до четырех тысяч метров были заняты устаревшими самолетами с поршневыми двигателями. Они описывали широкий круг над Фунабаси, проходили к востоку от полуострова Босо и брали курс на Тихий океан. К югу самолеты старались не соваться, избегая попадать в воздушное пространство, в котором барражировали самолеты с авианосца. Таку лениво проводил взглядом грузный «Локхид С—121 Констеллейшн», проходивший в самом верхнем эшелоне и медленно отвернувший налево, к востоку — подальше от залива и запретного коридора, принадлежавшего самолетам с «Йонаги». Таку залюбовался четырьмя мощными моторами «Райт» по 3250 лошадиных сил в каждом. Ничего, когда-нибудь на место его 950-сильного «Сакаэ» поставят более мощный двигатель… Командир эскадрильи подполковник Йоси Мацухара обещал… Впрочем, этому американскому прихвостню веры нет. Так или иначе, пока новые двигатели не поступили, он летает на самолете, мотор которого был собран еще в 1939 году. Однако настораживали сведения израильской разведки о том, что арабы заменяют моторы своих «Мессершмиттов» новыми 1900-сильными двигателями «Мерседес-Бенц». Лейтенант сердито заворочался, оправляя тугие лямки парашюта и привязные ремни…
Он машинально проводил узкими цепкими глазами «Дуглас DC—4 Скаймастер», который, набирая высоту, сделал круг над аэропортом и пошел к югу. В голове лейтенанта, как у всякого летчика, в полном одиночестве проводящего на боевом дежурстве многие часы, крутился причудливый калейдоскоп воспоминаний. Он мысленно перенесся во времени и пространстве назад — в детство, в юность, к родителям и возлюбленным.
В прогалине между облаков мелькнул бирюзовый кусочек неба, сразу напомнивший Таку остров Кобата Сима и беспокойное море вокруг него. Занимая всего двадцать квадратных километров, этот поросший густым лесом остров высится над Бунго Суидо как изумрудная башня, увенчанная горой Амакуса. Летчик вспомнил, какой удивительный вид открывался с заброшенного маяка, построенного когда-то на скалистой вершине, возвышавшейся на юго-восточном склоне. Оттуда можно было различить северный берег острова Кюсю, а когда задувал муссон, — и остров Сикоку.
Там всегда стоит туман: теплые течения Японского моря встречаются с холодными океанскими потоками, отчего вода издает беспрестанный рокочущий гул и на поверхности ее вскипают пенные буруны. Ветер сбивает верхушки волн, похожие на страусовые перья, а на отмели оседает родившаяся из стычки враждующих потоков туманная дымка. Летом над острыми вершинами гор каждый день нависает грозовая туча, на закате края серебристых облаков наливаются зловещим синевато-багровым цветом, обещая пролиться дождем. Но обещания эти исполняются редко, хотя по вечерам слышатся громовые раскаты, а из облака в облако проскакивают вспышки зарниц, словно там сражаются за обладание небом две армии.
Жизнь на острове была тяжкая, зависела от капризов моря и его обитателей — акул и макрелей, осьминогов и карпов. Когда улов был хорош, Таку и его отец Шимей (Ото-сан) работали от утренней до вечерней звезды. Таку на всю жизнь запомнил изнурительную ловлю осьминогов, составлявших больше половины всей их добычи. Отец соединял шкив мотора их маленькой лодки с катушкой, укрепленной на планшире, так что получалось подобие лебедки. Потом Таку брал стеклянный буек и, отвязав, бросал в море трос, на котором были укреплены около сотни горшочков. Потравливая трос, лодочка медленно подвигалась вперед, а лебедка вытягивала один горшочек за другим, опорожняя их на дно перегруженной лодки. Когда лебедка не справлялась с тяжестью, Таку приходил ей на помощь: широко расставлял ноги, упирался ими в нос, ухватывал мокрый, тяжелый от воды пеньковый трос голыми руками и вытягивал горшочки, вываливая их вязкое, скользкое, липкое содержимое на палубу. От такой работы он через несколько лет заматерел: сильно раздался в плечах, мышцы шеи, груди и спины налились силой.
Ловить переметом было не в пример легче. Бечева с грузилом и множеством крючков шла по дну, прочесывая его как грабли. Улов почти всегда был хорош, и нежнейшая рыба попадала в искусные руки матери — неизменно лучившейся приветливой улыбкой Хацуйо (Ока-сан). Даже сейчас у лейтенанта потекли слюнки при воспоминании о нарезанной тонкими ломтиками сырой камбале с соевым соусом. К ней подавали пиво, рис и маринованную редиску.
Да, труды были тяжкие и долгие, но тем веселее проходили праздничные дни. Из всех пяти праздников, отмечаемых всей Японией, — День Семи Трав, День Девочек, День Звезд, День Хризантем и День Мальчиков — Таку больше всего любил последний, приходящийся на 5 мая. Все девятьсот жителей острова в этот день в честь своих сыновей ставили за оградой длинные шесты с разноцветными бумажными и шелковыми карпами, вившимися на ветру и, казалось, плывшими против течения по невидимой реке. Перед скромным домом Исикава всегда реял самый большой и гордый карп — символ мужества, силы, воли и энергии. Мать по случаю торжества готовила «симаки» — сладкую рисовую водку, настоянную на ароматных травах и водорослях. Дом Исикавы, по традиции, был обращен окнами не на северо-восток, где, по поверью, обитают злые духи. Эта незамысловатая постройка из дерева и проклеенной бумаги, поставленная без единого гвоздя и державшаяся за счет тяжелой тростниковой крыши, находилась в шести километрах от деревни на склоне горы. Деревянные стены и рамы не лакировали и не красили — они сохраняли свой благородный естественный цвет.
Семейство Исикава никогда не ходило в деревенскую баню, а наслаждалось собственной — маленькой, но зато своей: на задах дома помещалась железная бадья, наполненная водой, которую подогревала масляная печка. И каждый вечер в неизменном порядке — сначала отец, за ним мать, а за нею Таку — семья совершала тщательные омовения. После бани Хацуйо накрывала низенький стол в большой — «на шесть циновок» — комнате: ужин состоял обычно из нарезанной тоненькими ломтиками сырой рыбы, риса, запеченных в тесте морских водорослей, маринованных огурцов или свеклы. За едой Шимей, обсудив с сыном завтрашнюю ловлю, любил рассказывать историю своего рода: благородное происхождение невидимой стеной отделяло их от остальных обитателей деревни.
Однако прошло еще несколько лет, прежде чем Таку, уже став подростком, в полной мере осознал славное прошлое своей семьи. Четыре столетия назад его предки верно служили грозному дайне Такаучи Акаси, владевшему Йокухаси, маленьким городком на северном побережье Кюсю, где он воздвиг свой неприступный замок. Оттуда его бесстрашные самураи совершали походы и набеги, заходя далеко к югу, до самого Кумамото, огнем и мечом устанавливая власть своего господина. Особой отвагой и жестокостью отличались Исикава.
Они хранили верность своему повелителю до 1871 года, когда вновь воцарившаяся императорская династия объявила всех самураев вне закона, самыми кровавыми средствами лишила их всех привилегий и в одну ночь сделала беднейшими из бедных.
— Но превратить нас в суихейса не под силу никому, — повторял отец.
Хацуйо и Таку кивали в ответ, ибо никто из самураев никогда не поставит себя на одну доску с суихейса — низшим сословием презренных и грязных мясников, мелочных торговцев, ремесленников и землепашцев. Каждый самурай твердо помнил, что потерять лицо — значит лишиться всех жизненных сил: душевных, умственных и физических, — стать просто жалким подобием, видимостью человека. И гордый род самураев Исикава подтверждал свою верность заветам бусидо на службе императору Мэйдзи. Дед Таку, полковник Сасико Исикава, в 1900 году был сражен пулей в ту минуту, когда поднимал своих солдат в отчаянную, но бесполезную атаку во время подавления боксерского восстания в Пекине. Его брат, капитан третьего ранга Нобору Исикава, в 1905 году потерял ногу под Порт-Артуром, командуя эскадренным миноносцем, первым ворвавшимся в гавань. Дядя Таку, лейтенант Гозен Исикава, в 1911 году погиб при высадке десанта на остров Цу, успев перед смертью избавить мир от четырех отпетых негодяев — пиратов с Формозы, — собственноручно зарубив их своим длинным кривым мечом.
Да, традиция была жива, и родовая честь оставалась незапятнанной. Семья с гордостью воздавала ежедневные почести своим славным предкам у маленькой деревянной пагоды, выстроенной за домом в лесу, молясь Аматэрасу, Идзанами и Идзанаги, прося богов ниспослать им силу и твердость духа.
Таку вспоминал, как изучал он кодекс самурайской чести бусидо. «Есть только один путь стать настоящим мужчиной, — звучал у него в ушах непреклонный голос отца. — Хранить традицию и помнить жертвы, принесенные во имя чести твоими предками. Помнить, что быть мужчиной — самая настоятельная потребность из всех, какие возникают в жизни, ибо силы для всего, что ни делает мужчина, черпает он из этой потребности. Дисциплина, честь и бусидо — на этих трех китах должна зиждиться твоя жизнь, от них зависит острота твоего ума, широта твоей души, мощь твоих чресл».
Таку чуть ли не с молоком матери впитал ненависть к голландцам, корейцам, англичанам, китайцам, но самую лютую злобу испытывал он к немытым и грубым янки, которые своими квотами на иммиграцию из Японии, принятыми в 1924 году, оскорбили гордый народ, дали ему моральную оплеуху. А сколько было случаев, когда переселившиеся в Америку японцы слышали по своему адресу насмешки и брань? А открытое и наглое соперничество с империей за базы в Тихом океане? Разве не для того, чтобы угрожать Японии, обосновались янки на Филиппинах и Гавайях? Разве не для того, чтобы подорвать могущество империи, низвести ее до уровня третьеразрядной страны в управляемой ими Юго-Восточной Азии, пошли они на тайный сговор с англичанами и голландцами? Разве не свидетельствуют об их подлых намерениях итоги созванной в Вашингтоне конференции по военно-морскому флоту?
Таку, можно сказать, родился в море, а потому знал, что непременно будет служить на одном из боевых кораблей императорского флота. Как часто они с отцом, сидя в своей утлой лодочке, молча смотрели, как на горизонте, уходя в океан или возвращаясь в Японское море, кильватерной колонной идут серые огромные суда. Но еще сильнее волновали воображение Таку серебристые стальные птицы, с ревом проносившиеся в поднебесье. Летать, отринуть плен земного тяготения, почувствовать себя равным богам — что может сравниться с этим? Что еще так раскрепощает дух? Как еще можно лучше послужить императору?
Морских летчиков готовили в училище военно-морской авиации в городке Цутиура, расположенном в восьми километрах от Токио. Туда принимали три разряда курсантов: во-первых, офицеров флота, уже окончивших морскую академию, во-вторых, кадровых старшин, и, в-третьих, пятнадцатилетних юношей. Не было предела радости и гордости старого Ото-сан, когда в 1938 году Таку, отлично учившегося и обладавшего к тому же огромной физической силой, зачислили в летную школу.
Но перед отъездом в Цутиуру он вместе с родителями отправился поклониться святыне Аматэрасу-омиками. Стоя перед исполинской статуей богини, отец, по обычаю, дважды хлопнул в ладоши, прежде чем обратиться к родоначальнице императорской династии.
— О матерь микадо, — гулким эхом раскатился под каменными сводами пагоды его голос. — Укрепи хребет нашего сына, дай ему твердость и гибкость стали, пусть испытания и искусы воинского долга закалят в нем дух воина. Ниспошли ему решимость забыть о том, кто он, дабы он сделался частицей одного бесконечного целого, капелькой воды в безмерном пространстве Океана. Дай отринуть все, что помешает ему стать истинным самураем, а если ты решишь призвать его к себе, дай окончить свои дни в бою, сражая врага.
Мать заметно вздрогнула при этих словах, но не проронила ни звука, а потом, обернувшись к Таку, произнесла:
— Сын мой, твоя тетка Томи и двоюродная сестра Кацуко дали обет простоять на улице Токио до тех пор, пока тысяча прохожих не положат тысячу стежков на твой пояс.
— Спасибо, Ока-сан, — церемонно ответил Таку. — Когда благодатная сила тысячи молитв коснется моего тела, я покрою себя славой в бою.
— А вот здесь, — продолжала она, протягивая ему искусно расшитый золотом бархатный мешочек, — находится талисман «восьми мириад божеств» и Будды из «Трех тысяч миров». — Ее подбородок задрожал, а увлажнившиеся глаза заблестели, как полированный эбен. — Дед Томи не снимал этот амулет и невредимым прошел через боксерское восстание, через войны с китайцами и русскими. Есть поверье… — ее голос окреп, — что тот, кто носит его, неуязвим для пули.
— Я знаю, Ока-сан, — мягко ответил Таку.
Новый день он встретил уже в Цутиуре — новый день и новый мир. Из полутора тысяч поступавших принято было только семьдесят человек, и Таку возликовал, увидев свое имя в списке отобранных.
Однако ликование это было оборвано рукой старшины. Когда в первый день новобранцев выстроили в учебном центре — две ВПП длиной два и три километра и шесть огромных ангаров, обращенных к океану, — старшина первой статьи, случайно оказавшийся рядом с их шеренгой, ни с того ни с сего и без всякого предупреждения залепил Таку звонкую оплеуху. Сжав кулаки, тот готов был броситься на обидчика, чьи черные глаза насмешливо встретили его яростный взгляд. «Нет! Нельзя! Он проверяет меня!» — мелькнуло в голове юного рыбака, и он совладал с собой. Старшина ухмыльнулся и двинулся дальше вдоль строя.
И в кошмарном сне не могло присниться Таку, с какой зверской жестокостью будут относиться к ним в училище. Поскольку морские офицеры и старшины были неприкосновенны, всю свою злобу училищные командиры вымещали на тех кадетах, которые пришли сюда со школьной скамьи. За малейшее упущение по службе взыскивали и били беспощадно. За истинную или мнимую вину одного кадета наказывали весь взвод, воспитывая таким образом в новобранцах чувство ответственности. Из них делали бессловесную скотину — они не имели права переспросить, усомниться и вообще не имели права ни на что, кроме слепого и бездумного повиновения. В эти трудные дни на помощь Таку пришел древний самурайский кодекс — он укрепил в нем покорность судьбе и умение, не уклоняясь, принимать наказание.
Там, в летной школе, он и повстречал эту американскую свинью — Йоси Мацухару. Они возненавидели друг друга с первого взгляда, и дело почти мгновенно дошло до драки. Если бы не вмешательство старшины, Таку убил бы Йоси.
После того как командир учебной эскадрильи пригрозил в случае повторения немедленно списать обоих, кадеты стали избегать друг друга. Тем временем миновал изнурительный месяц начальной подготовки, и пошли занятия. Кадетам не давали пощады: когда учили плавать, обвязывали шкотом и бросали в океан. Таку не знал себе равных: он плавал со скоростью голодной акулы, а нырнув, мог, ко всеобщему изумлению, оставаться под водой три минуты. В особом почете были гимнастика и акробатические упражнения: кадетов заставляли часами прыгать с вышки в воду, а потом и на землю, отчего многие покалечились. Таку научился ходить на руках, по двадцать минут стоять на голове, демонстрируя редкостное чувство равновесия и удивительную координацию движений — то и другое впоследствии не раз спасало ему жизнь. Его от природы острые глаза стали еще зорче благодаря тренировкам: инструктор показывал наклеенный на белый картон черный силуэт самолета, и вскоре он в долю секунды научился распознавать все существующие в мире типы и марки.
По истечении одиннадцати месяцев из семидесяти зачисленных в училище осталось восемнадцать человек. Таку, как первый в выпуске, получил в награду от императора золотой браслет и нашил над нагрудным карманом кителя матерчатую нашивку. «Морской летчик третьего класса Таку Исикава», — снова и снова повторял он, упиваясь звучанием этих слов, и то горделиво ощупывал браслет, то дотрагивался до нашивки. Йоси Мацухара, как человек с университетским образованием, был аттестован младшим лейтенантом.
Таку начал службу в 1940 году в Китае. Его Вторая истребительная эскадрилья, входившая в состав Первой воздушной армии, базировалась в Тяньгане, на юго-востоке Китая, и раньше других получила на вооружение самолеты «Зеро-сен», обращавшие русские И—16 и американские «Кертис Р—40» в груду пылающих обломков. Спустя восемь месяцев Таку, числивший за собой три воздушных победы, получил повышение и стал морским летчиком первого класса. За год боевых действий эскадрилья потеряла только два самолета, да и те были уничтожены зенитным огнем.
Перед самым началом Большой войны в Юго-Восточной Азии Мацухару перевели в другую часть, поручив какое-то секретное задание, а Таку со своей эскадрильей передислоцировался на остров Формозу. 9 ноября 1941 года, прикрывая девять троек бомбардировщиков «Мицубиси G4M», совершавших налет на базу Кларк-Филд, он добавил к своему боевому счету еще один Р—40. Потом его эскадрилью приписали к авианосцу «Кага». В боях над Южно-Китайским и Яванским морями и Индийским океаном он одержал еще три победы: сбил над Цейлоном британский «Фулмар», а над Баликпапаном — два «Брюстера F2A Буффало» ВВС Голландии. Впрочем, это была легкая добыча. Затем «Кага» в группе из трех других авианосцев пошел к острову Мидуэй.
Чуть заметный поворот ручки влево, одновременное прикосновение левой подошвы к педали руля высоты — и поблескивающий белый самолет, заложив пологий вираж над восточной оконечностью Токийского залива, вошел в разворот с набором высоты влево. Горячее масло омывало клапаны, поршни и шестерни всех четырнадцати цилиндров удовлетворенно рокочущего мотора. Летчик плавно прибавлял газ, пока тахометр не показал 1100 оборотов в минуту.
Он любил летать и в эти мгновения чувствовал себя богоравным, погружаясь в какое-то подобие нирваны, переносился в иную реальность. В воздухе ему казалось, будто неведомые силы управляют его телом независимо от его воли, оставляя ему лишь ощущения. Казалось, будто достаточно подуть на штурвал, взглянуть на руль высоты, подумать о легчайшем прикосновении к рычагу сектора газа — и машина, ставшая частью его существа, сама выполнит нужный маневр. Это было слияние с Благословенным и, может быть, переход в другое земное воплощение. А еще в эти минуты он, предвкушая близкую опасность, испытывал чувство того пьянящего восторга, который неизменно владел им в смертельной схватке с врагом.
Он быстро огляделся. Позади шли его ведомые, заменившие сбитых в тяжелейших воздушных боях над Малаккским проливом ветеранов его звена — Сио Йосиду и Йосана Саканиси. Младший лейтенант Акико Йосано, слишком круто повернувший штурвал своей машины, которая чутко слушалась малейшего прикосновения, теперь суетливо подстраивался вровень с его левым рулем высоты. Шедший справа морской пилот первого класса Юнихиро Танизаки, наоборот, промедлил, переосторожничал и справился с маневром не лучше, чем его напарник.
Исикава отдавал предпочтение «клину» перед «фронтом», особенно когда вел неслетанное звено. Двигаясь в параллельном строю, ведомые должны постоянно следить за лидером: сам он в относительной безопасности, а вот они легко могут стать добычей опытного противника. Конечно, «клин» тоже требует равнения, но для ведомых проще держаться у рулевой высоты лидера, чем идти голова в голову, а, кроме того, они видят друг друга, могут прикрывать напарника с фланга и в то же время повторять его маневр — увеличивать или уменьшать скорость, сходиться и расходиться. Но каким бы строем ни шла «тройка», пилоты должны действовать синхронно и согласованно, как игроки вышколенной команды, как актеры театра Кабуки, где каждый твердо знает свое место и очередность своих движений и балетных па. А Йосано и Танизаки еще слишком молоды, неопытны и неуверены в себе, чтобы заставлять их держать равнение — они потратят на это чересчур много времени и сил. Всевышний, молился Таку, дай ты мне поднатаскать новичков перед тем, как вести их в бой против асов полковника Каддафи.
Лейтенант беспокойно передернул широкими плечами: нависавший над самой головой плексигласовый фонарь тесной кабины, как всегда, вызвал в нем неприятное ощущение — боязнь замкнутого пространства. Теперь, когда ему перевалило за шестьдесят, уже через двадцать минут полета мышцы шеи начинали ныть и неметь. Он чуть откинулся назад, расправляя крепко сбитое мускулистое тело, взглянул на приборы. Топливо — 11О галлонов, обороты в минуту — 1100, скорость — 122 узла, высота — 3700 м, давление в системах — 57 см ртутного столба, температура масла — 63 градуса. Глаза его скользнули по медной пластинке, вделанной в приборную доску чуть ниже альтиметра, и в тысячный раз прочли:
Мицубиси Юкогио КК, Накадзима Хикоки КК, Нигацу 10, 2,600, модель 11, тип 0, серия 136.
Какой странный день! Действительно странный! Молочная пена перистых облаков протянулась на километр к северо-востоку, а еще на тысячу метров выше кучевые облака, похожие на тщательно скрученные ватные шарики, ровным слоем затягивали небо до самого горизонта, где зубчатой крепостной стеной медленно оседала в море черная грозовая туча. Над водой рыскали бесчисленные стаи чаек — в рассеянном солнечном свете их суматошно машущие крылья мелькали как снежные хлопья в пургу.
Таку вздохнул. Как немощен и мал делался в этом безмерном пространстве человек, сидящий в хрупкой металлической птице! Отогнав эту тоскливую мысль, он принялся, коротко и резко перемещая глаза, обшаривать взглядом переднюю полусферу, ни во что не всматриваясь пристально и подолгу, а, как опытный истребитель, полагаясь на то, что боковым зрением различит вдали крошечные пятнышки, которые через мгновение вырастут, обрастут крыльями и рыльцами пулеметов и собьют беспечного пилота, так что тот и ахнуть не успеет. Впрочем, сейчас никто не мог угрожать ему и авианосцу «Йонага», над которым он летел на высоте 3700 метров. Отсюда стоявший на якоре авианосец, совсем недавно вернувшийся в строй после тяжелых боев с флотом полковника Каддафи в Южно-Китайском море, выглядел не больше мухи, присевшей на широкий голубой татами. Летчик улыбнулся этому сравнению. Гигантский авианосец водоизмещением 84.000 тонн, одиннадцать недель проведя в доке Йокосуки, был отремонтирован и теперь вновь стал боеспособным кораблем. Однако ливийские бомбы, торпеды и мины выкосили едва ли не весь летный состав и сотни человек его экипажа. На их место пришли необстрелянные юнцы вроде Йосано и Танизаки, но все же главную боевую силу, основу летной мощи авианосца, составляли уцелевшие ветераны, большей части которых, как и самому Таку, было уже за шестьдесят. Годы лишь прибавили им боевого опыта, не угасив в них дух бусидо: все были готовы без колебаний отдать жизнь за императора и снискать себе райское блаженство и место в храме Ясукуни, с честью погибнув в бою. Все были истинными самураями с сильной кармой, настоящими храбрецами и мужчинами в полном смысле слова, а не обабившимися трусами.
Лейтенант поглядел наверх, на гонимые ветром легкие перистые облачка, и задумался о китайской лазерной системе и о том, как неузнаваемо преобразился мир после того, как эта блуждающая космическая станция-убийца была выведена на орбиту. Ее запустили в космос для того, чтобы можно было вовремя пресечь безумный ядерный шаг России или США, лазерный комплекс с фтор-дейтериевой рабочей средой, состоящий из двадцати спутников-убийц и трех командных орбитальных станций, с самого начала разладился и стал уничтожать все реактивные самолеты и ракеты при запуске двигателя. В первый же день лазерные лучи сожгли одновременно почти полторы тысячи гражданских и военных самолетов, в которых нашли свою могилу больше 15000 человек — пассажиры и экипажи. На Ближнем Востоке при взрывах ПТУРС[1] и НУРС[2] гибли десятки иракских и иранских солдат, а в руках двоих палестинских боевиков, собиравшихся расстрелять автобус с израильскими школьниками, взорвался противотанковый гранатомет. Очень скоро человечество поняло, что ракетное оружие и реактивные самолеты — всего лишь ненужный хлам.
Странный мир родился из воцарившегося ненадолго хаоса. На международную арену, освободясь от страха перед ядерными сверхдержавами, со всей новообретенной мощью ворвались страны третьего мира, которым Россия и Америка в течение стольких лет сбывали устаревшие самолеты и корабли времен второй мировой войны. Полковник Муамар Каддафи, располагая колоссальными средствами от продажи нефти и — по слухам — наркотиков, прекратил поставки горючего Западу и Японии, собрал неисчислимые арабские армии, чтобы уничтожить Израиль и поставить на колени Америку. Советский Союз помог ему приобрести авианосцы, крейсера и самолеты, двинутые против японцев, которых полковник ненавидел так же сильно, как евреев и американцев.
«Йонага», встретив арабскую эскадру в Средиземном и Южно-Китайском морях, отвел от Израиля угрозу уничтожения: он потопил три авианосца, три крейсера и сбил несколько сотен самолетов. Но очень скоро стало известно, что готовится новая священная война — джихад — и вооруженные силы Ливии, Ливана, Сирии и Египта собираются раз и навсегда покончить с ненавистными израильтянами. Иран и Ирак были слишком заняты тем, что истребляли войска и население друг друга и потому не вошли в состав этой коалиции.
Таку размышлял обо всем этом, а глаза его тем временем продолжали делать свое привычное дело — зорко оглядывали горизонт. В сорока километрах к северу, над Токийским международным аэропортом, все эшелоны почти до четырех тысяч метров были заняты устаревшими самолетами с поршневыми двигателями. Они описывали широкий круг над Фунабаси, проходили к востоку от полуострова Босо и брали курс на Тихий океан. К югу самолеты старались не соваться, избегая попадать в воздушное пространство, в котором барражировали самолеты с авианосца. Таку лениво проводил взглядом грузный «Локхид С—121 Констеллейшн», проходивший в самом верхнем эшелоне и медленно отвернувший налево, к востоку — подальше от залива и запретного коридора, принадлежавшего самолетам с «Йонаги». Таку залюбовался четырьмя мощными моторами «Райт» по 3250 лошадиных сил в каждом. Ничего, когда-нибудь на место его 950-сильного «Сакаэ» поставят более мощный двигатель… Командир эскадрильи подполковник Йоси Мацухара обещал… Впрочем, этому американскому прихвостню веры нет. Так или иначе, пока новые двигатели не поступили, он летает на самолете, мотор которого был собран еще в 1939 году. Однако настораживали сведения израильской разведки о том, что арабы заменяют моторы своих «Мессершмиттов» новыми 1900-сильными двигателями «Мерседес-Бенц». Лейтенант сердито заворочался, оправляя тугие лямки парашюта и привязные ремни…
Он машинально проводил узкими цепкими глазами «Дуглас DC—4 Скаймастер», который, набирая высоту, сделал круг над аэропортом и пошел к югу. В голове лейтенанта, как у всякого летчика, в полном одиночестве проводящего на боевом дежурстве многие часы, крутился причудливый калейдоскоп воспоминаний. Он мысленно перенесся во времени и пространстве назад — в детство, в юность, к родителям и возлюбленным.
В прогалине между облаков мелькнул бирюзовый кусочек неба, сразу напомнивший Таку остров Кобата Сима и беспокойное море вокруг него. Занимая всего двадцать квадратных километров, этот поросший густым лесом остров высится над Бунго Суидо как изумрудная башня, увенчанная горой Амакуса. Летчик вспомнил, какой удивительный вид открывался с заброшенного маяка, построенного когда-то на скалистой вершине, возвышавшейся на юго-восточном склоне. Оттуда можно было различить северный берег острова Кюсю, а когда задувал муссон, — и остров Сикоку.
Там всегда стоит туман: теплые течения Японского моря встречаются с холодными океанскими потоками, отчего вода издает беспрестанный рокочущий гул и на поверхности ее вскипают пенные буруны. Ветер сбивает верхушки волн, похожие на страусовые перья, а на отмели оседает родившаяся из стычки враждующих потоков туманная дымка. Летом над острыми вершинами гор каждый день нависает грозовая туча, на закате края серебристых облаков наливаются зловещим синевато-багровым цветом, обещая пролиться дождем. Но обещания эти исполняются редко, хотя по вечерам слышатся громовые раскаты, а из облака в облако проскакивают вспышки зарниц, словно там сражаются за обладание небом две армии.
Жизнь на острове была тяжкая, зависела от капризов моря и его обитателей — акул и макрелей, осьминогов и карпов. Когда улов был хорош, Таку и его отец Шимей (Ото-сан) работали от утренней до вечерней звезды. Таку на всю жизнь запомнил изнурительную ловлю осьминогов, составлявших больше половины всей их добычи. Отец соединял шкив мотора их маленькой лодки с катушкой, укрепленной на планшире, так что получалось подобие лебедки. Потом Таку брал стеклянный буек и, отвязав, бросал в море трос, на котором были укреплены около сотни горшочков. Потравливая трос, лодочка медленно подвигалась вперед, а лебедка вытягивала один горшочек за другим, опорожняя их на дно перегруженной лодки. Когда лебедка не справлялась с тяжестью, Таку приходил ей на помощь: широко расставлял ноги, упирался ими в нос, ухватывал мокрый, тяжелый от воды пеньковый трос голыми руками и вытягивал горшочки, вываливая их вязкое, скользкое, липкое содержимое на палубу. От такой работы он через несколько лет заматерел: сильно раздался в плечах, мышцы шеи, груди и спины налились силой.
Ловить переметом было не в пример легче. Бечева с грузилом и множеством крючков шла по дну, прочесывая его как грабли. Улов почти всегда был хорош, и нежнейшая рыба попадала в искусные руки матери — неизменно лучившейся приветливой улыбкой Хацуйо (Ока-сан). Даже сейчас у лейтенанта потекли слюнки при воспоминании о нарезанной тонкими ломтиками сырой камбале с соевым соусом. К ней подавали пиво, рис и маринованную редиску.
Да, труды были тяжкие и долгие, но тем веселее проходили праздничные дни. Из всех пяти праздников, отмечаемых всей Японией, — День Семи Трав, День Девочек, День Звезд, День Хризантем и День Мальчиков — Таку больше всего любил последний, приходящийся на 5 мая. Все девятьсот жителей острова в этот день в честь своих сыновей ставили за оградой длинные шесты с разноцветными бумажными и шелковыми карпами, вившимися на ветру и, казалось, плывшими против течения по невидимой реке. Перед скромным домом Исикава всегда реял самый большой и гордый карп — символ мужества, силы, воли и энергии. Мать по случаю торжества готовила «симаки» — сладкую рисовую водку, настоянную на ароматных травах и водорослях. Дом Исикавы, по традиции, был обращен окнами не на северо-восток, где, по поверью, обитают злые духи. Эта незамысловатая постройка из дерева и проклеенной бумаги, поставленная без единого гвоздя и державшаяся за счет тяжелой тростниковой крыши, находилась в шести километрах от деревни на склоне горы. Деревянные стены и рамы не лакировали и не красили — они сохраняли свой благородный естественный цвет.
Семейство Исикава никогда не ходило в деревенскую баню, а наслаждалось собственной — маленькой, но зато своей: на задах дома помещалась железная бадья, наполненная водой, которую подогревала масляная печка. И каждый вечер в неизменном порядке — сначала отец, за ним мать, а за нею Таку — семья совершала тщательные омовения. После бани Хацуйо накрывала низенький стол в большой — «на шесть циновок» — комнате: ужин состоял обычно из нарезанной тоненькими ломтиками сырой рыбы, риса, запеченных в тесте морских водорослей, маринованных огурцов или свеклы. За едой Шимей, обсудив с сыном завтрашнюю ловлю, любил рассказывать историю своего рода: благородное происхождение невидимой стеной отделяло их от остальных обитателей деревни.
Однако прошло еще несколько лет, прежде чем Таку, уже став подростком, в полной мере осознал славное прошлое своей семьи. Четыре столетия назад его предки верно служили грозному дайне Такаучи Акаси, владевшему Йокухаси, маленьким городком на северном побережье Кюсю, где он воздвиг свой неприступный замок. Оттуда его бесстрашные самураи совершали походы и набеги, заходя далеко к югу, до самого Кумамото, огнем и мечом устанавливая власть своего господина. Особой отвагой и жестокостью отличались Исикава.
Они хранили верность своему повелителю до 1871 года, когда вновь воцарившаяся императорская династия объявила всех самураев вне закона, самыми кровавыми средствами лишила их всех привилегий и в одну ночь сделала беднейшими из бедных.
— Но превратить нас в суихейса не под силу никому, — повторял отец.
Хацуйо и Таку кивали в ответ, ибо никто из самураев никогда не поставит себя на одну доску с суихейса — низшим сословием презренных и грязных мясников, мелочных торговцев, ремесленников и землепашцев. Каждый самурай твердо помнил, что потерять лицо — значит лишиться всех жизненных сил: душевных, умственных и физических, — стать просто жалким подобием, видимостью человека. И гордый род самураев Исикава подтверждал свою верность заветам бусидо на службе императору Мэйдзи. Дед Таку, полковник Сасико Исикава, в 1900 году был сражен пулей в ту минуту, когда поднимал своих солдат в отчаянную, но бесполезную атаку во время подавления боксерского восстания в Пекине. Его брат, капитан третьего ранга Нобору Исикава, в 1905 году потерял ногу под Порт-Артуром, командуя эскадренным миноносцем, первым ворвавшимся в гавань. Дядя Таку, лейтенант Гозен Исикава, в 1911 году погиб при высадке десанта на остров Цу, успев перед смертью избавить мир от четырех отпетых негодяев — пиратов с Формозы, — собственноручно зарубив их своим длинным кривым мечом.
Да, традиция была жива, и родовая честь оставалась незапятнанной. Семья с гордостью воздавала ежедневные почести своим славным предкам у маленькой деревянной пагоды, выстроенной за домом в лесу, молясь Аматэрасу, Идзанами и Идзанаги, прося богов ниспослать им силу и твердость духа.
Таку вспоминал, как изучал он кодекс самурайской чести бусидо. «Есть только один путь стать настоящим мужчиной, — звучал у него в ушах непреклонный голос отца. — Хранить традицию и помнить жертвы, принесенные во имя чести твоими предками. Помнить, что быть мужчиной — самая настоятельная потребность из всех, какие возникают в жизни, ибо силы для всего, что ни делает мужчина, черпает он из этой потребности. Дисциплина, честь и бусидо — на этих трех китах должна зиждиться твоя жизнь, от них зависит острота твоего ума, широта твоей души, мощь твоих чресл».
Таку чуть ли не с молоком матери впитал ненависть к голландцам, корейцам, англичанам, китайцам, но самую лютую злобу испытывал он к немытым и грубым янки, которые своими квотами на иммиграцию из Японии, принятыми в 1924 году, оскорбили гордый народ, дали ему моральную оплеуху. А сколько было случаев, когда переселившиеся в Америку японцы слышали по своему адресу насмешки и брань? А открытое и наглое соперничество с империей за базы в Тихом океане? Разве не для того, чтобы угрожать Японии, обосновались янки на Филиппинах и Гавайях? Разве не для того, чтобы подорвать могущество империи, низвести ее до уровня третьеразрядной страны в управляемой ими Юго-Восточной Азии, пошли они на тайный сговор с англичанами и голландцами? Разве не свидетельствуют об их подлых намерениях итоги созванной в Вашингтоне конференции по военно-морскому флоту?
Таку, можно сказать, родился в море, а потому знал, что непременно будет служить на одном из боевых кораблей императорского флота. Как часто они с отцом, сидя в своей утлой лодочке, молча смотрели, как на горизонте, уходя в океан или возвращаясь в Японское море, кильватерной колонной идут серые огромные суда. Но еще сильнее волновали воображение Таку серебристые стальные птицы, с ревом проносившиеся в поднебесье. Летать, отринуть плен земного тяготения, почувствовать себя равным богам — что может сравниться с этим? Что еще так раскрепощает дух? Как еще можно лучше послужить императору?
Морских летчиков готовили в училище военно-морской авиации в городке Цутиура, расположенном в восьми километрах от Токио. Туда принимали три разряда курсантов: во-первых, офицеров флота, уже окончивших морскую академию, во-вторых, кадровых старшин, и, в-третьих, пятнадцатилетних юношей. Не было предела радости и гордости старого Ото-сан, когда в 1938 году Таку, отлично учившегося и обладавшего к тому же огромной физической силой, зачислили в летную школу.
Но перед отъездом в Цутиуру он вместе с родителями отправился поклониться святыне Аматэрасу-омиками. Стоя перед исполинской статуей богини, отец, по обычаю, дважды хлопнул в ладоши, прежде чем обратиться к родоначальнице императорской династии.
— О матерь микадо, — гулким эхом раскатился под каменными сводами пагоды его голос. — Укрепи хребет нашего сына, дай ему твердость и гибкость стали, пусть испытания и искусы воинского долга закалят в нем дух воина. Ниспошли ему решимость забыть о том, кто он, дабы он сделался частицей одного бесконечного целого, капелькой воды в безмерном пространстве Океана. Дай отринуть все, что помешает ему стать истинным самураем, а если ты решишь призвать его к себе, дай окончить свои дни в бою, сражая врага.
Мать заметно вздрогнула при этих словах, но не проронила ни звука, а потом, обернувшись к Таку, произнесла:
— Сын мой, твоя тетка Томи и двоюродная сестра Кацуко дали обет простоять на улице Токио до тех пор, пока тысяча прохожих не положат тысячу стежков на твой пояс.
— Спасибо, Ока-сан, — церемонно ответил Таку. — Когда благодатная сила тысячи молитв коснется моего тела, я покрою себя славой в бою.
— А вот здесь, — продолжала она, протягивая ему искусно расшитый золотом бархатный мешочек, — находится талисман «восьми мириад божеств» и Будды из «Трех тысяч миров». — Ее подбородок задрожал, а увлажнившиеся глаза заблестели, как полированный эбен. — Дед Томи не снимал этот амулет и невредимым прошел через боксерское восстание, через войны с китайцами и русскими. Есть поверье… — ее голос окреп, — что тот, кто носит его, неуязвим для пули.
— Я знаю, Ока-сан, — мягко ответил Таку.
Новый день он встретил уже в Цутиуре — новый день и новый мир. Из полутора тысяч поступавших принято было только семьдесят человек, и Таку возликовал, увидев свое имя в списке отобранных.
Однако ликование это было оборвано рукой старшины. Когда в первый день новобранцев выстроили в учебном центре — две ВПП длиной два и три километра и шесть огромных ангаров, обращенных к океану, — старшина первой статьи, случайно оказавшийся рядом с их шеренгой, ни с того ни с сего и без всякого предупреждения залепил Таку звонкую оплеуху. Сжав кулаки, тот готов был броситься на обидчика, чьи черные глаза насмешливо встретили его яростный взгляд. «Нет! Нельзя! Он проверяет меня!» — мелькнуло в голове юного рыбака, и он совладал с собой. Старшина ухмыльнулся и двинулся дальше вдоль строя.
И в кошмарном сне не могло присниться Таку, с какой зверской жестокостью будут относиться к ним в училище. Поскольку морские офицеры и старшины были неприкосновенны, всю свою злобу училищные командиры вымещали на тех кадетах, которые пришли сюда со школьной скамьи. За малейшее упущение по службе взыскивали и били беспощадно. За истинную или мнимую вину одного кадета наказывали весь взвод, воспитывая таким образом в новобранцах чувство ответственности. Из них делали бессловесную скотину — они не имели права переспросить, усомниться и вообще не имели права ни на что, кроме слепого и бездумного повиновения. В эти трудные дни на помощь Таку пришел древний самурайский кодекс — он укрепил в нем покорность судьбе и умение, не уклоняясь, принимать наказание.
Там, в летной школе, он и повстречал эту американскую свинью — Йоси Мацухару. Они возненавидели друг друга с первого взгляда, и дело почти мгновенно дошло до драки. Если бы не вмешательство старшины, Таку убил бы Йоси.
После того как командир учебной эскадрильи пригрозил в случае повторения немедленно списать обоих, кадеты стали избегать друг друга. Тем временем миновал изнурительный месяц начальной подготовки, и пошли занятия. Кадетам не давали пощады: когда учили плавать, обвязывали шкотом и бросали в океан. Таку не знал себе равных: он плавал со скоростью голодной акулы, а нырнув, мог, ко всеобщему изумлению, оставаться под водой три минуты. В особом почете были гимнастика и акробатические упражнения: кадетов заставляли часами прыгать с вышки в воду, а потом и на землю, отчего многие покалечились. Таку научился ходить на руках, по двадцать минут стоять на голове, демонстрируя редкостное чувство равновесия и удивительную координацию движений — то и другое впоследствии не раз спасало ему жизнь. Его от природы острые глаза стали еще зорче благодаря тренировкам: инструктор показывал наклеенный на белый картон черный силуэт самолета, и вскоре он в долю секунды научился распознавать все существующие в мире типы и марки.
По истечении одиннадцати месяцев из семидесяти зачисленных в училище осталось восемнадцать человек. Таку, как первый в выпуске, получил в награду от императора золотой браслет и нашил над нагрудным карманом кителя матерчатую нашивку. «Морской летчик третьего класса Таку Исикава», — снова и снова повторял он, упиваясь звучанием этих слов, и то горделиво ощупывал браслет, то дотрагивался до нашивки. Йоси Мацухара, как человек с университетским образованием, был аттестован младшим лейтенантом.
Таку начал службу в 1940 году в Китае. Его Вторая истребительная эскадрилья, входившая в состав Первой воздушной армии, базировалась в Тяньгане, на юго-востоке Китая, и раньше других получила на вооружение самолеты «Зеро-сен», обращавшие русские И—16 и американские «Кертис Р—40» в груду пылающих обломков. Спустя восемь месяцев Таку, числивший за собой три воздушных победы, получил повышение и стал морским летчиком первого класса. За год боевых действий эскадрилья потеряла только два самолета, да и те были уничтожены зенитным огнем.
Перед самым началом Большой войны в Юго-Восточной Азии Мацухару перевели в другую часть, поручив какое-то секретное задание, а Таку со своей эскадрильей передислоцировался на остров Формозу. 9 ноября 1941 года, прикрывая девять троек бомбардировщиков «Мицубиси G4M», совершавших налет на базу Кларк-Филд, он добавил к своему боевому счету еще один Р—40. Потом его эскадрилью приписали к авианосцу «Кага». В боях над Южно-Китайским и Яванским морями и Индийским океаном он одержал еще три победы: сбил над Цейлоном британский «Фулмар», а над Баликпапаном — два «Брюстера F2A Буффало» ВВС Голландии. Впрочем, это была легкая добыча. Затем «Кага» в группе из трех других авианосцев пошел к острову Мидуэй.