Альбано Питер. Поиск седьмого авианосца (Седьмой авианосец - 4)

   - Риокан оставил этот мир с такими словами:
   "Что оставлю в наследство?
   Цветение вишни весною,
   Кукование кукушки в предгорье,
   Осенние листья".
   Он сел на место, а адмирал подался вперед и сказал:
   - Благодарю, подполковник. Будем надеяться, что те, кому придется отправиться в последний путь, сохранят мужество и твердость, достойные самураев.
   В ответ грянули крики: "Банзай!" и "Да здравствует император!" Окума и Сайки размахивали над головой кулаками, а престарелый Кацубе, держась одной рукой за стол, вскинул другую в воздух.
   - Все свободны, - сказал Фудзита, а потом, когда восторженные крики сменились грохотом отодвигаемых стульев и офицеры стали выходить из салона, добавил: - Лейтенант Росс, задержитесь на минуту.
   Марк Аллен остановился в дверях и сказал:
   - Брент, когда освободишься, зайди ко мне.
   - Есть, сэр, - ответил тот, и Аллен скрылся в коридоре.
   Фудзита указал лейтенанту на ближайшее кресло и через стол подтолкнул к нему книгу.
   - Это "Хага-куре", - с почтением в голосе сказал он. - Вы должны прочесть ее и не просто прочесть, а изучить досконально.
   Лейтенант взвесил на ладони тяжелый том.
   - Это ваша Библия, господин адмирал?
   - Да, но читаю я эту книгу не так, как вы - Священное Писание. Здесь совсем нет теологических рассуждений, а философия обращена скорее к чувству, нежели к разуму, и бесконечно далека от западного прагматизма, гуманизма и материализма, - он погладил кожаный переплет своего экземпляра. - Она научит вас постижению мира через медитацию. А интуиция, которая зиждется на истине и незыблемых моральных ценностях, может стать краеугольным камнем человечества.
   - И все это здесь, в одном томе?
   Адмирал усмехнулся:
   - Каждый берет из "Хага-куре" столько, сколько может унести. Лично вам, лейтенант, она поможет лучше понять самураев и побудительные причины их поступков. Вы, Брент-сан, уже успели проявить лучшие качества приверженца бусидо - вы от природы наделены отвагой и преданностью.
   - Спасибо, сэр... Вы слишком добры...
   - Доброта ту не при чем. Вы заслужили себе место за этим столом своим поведением в бою. У вас орлиный глаз, и вы не теряете мужества даже перед лицом смертельной опасности.
   - Временами мне бывало очень страшно.
   - Нам всем временами бывает очень страшно, Брент-сан. Но я уже говорил вам: "Храбрец - это трус, который умеет обуздывать свою трусость".
   Лейтенант задумчиво провел ладонью по щеке:
   - Господин адмирал, вы часто мне говорили, что у меня - самые зоркие глаза из всей команды. - Фудзита наклонил голову, подтверждая это. - Раз нам не дают бортовых радаров, заставляя полагаться тем самым на остроту нашего зрения, я прошу разрешения летать наблюдателем на одном из патрульных самолетов.
   - Что ж, этим можно послужить "Йонаге", - адмирал дернул свой одинокий волосок. - Разрешаю. - И снова дернул. - Вы умеете, обращаться с авиационным пулеметом?
   - Ну, разумеется! Когда мы с Йосиро Такии и Морисадой Мотицурой летали на B5N в Тель-Авив, я над Средиземным морем сбил из этой штуки DC-3.
   На лице старого адмирала появилось смущенное выражение - все-таки ему было сто лет, и безупречная память, способная до мельчайших подробностей воспроизвести события далекого прошлого, иногда давала сбои на совсем недавних эпизодах.
   - Мы должны были забрать израильский шифратор, - подсказал Брент.
   - А-а, да-да! Конечно! Над Средиземным морем. Вы были ранены, кажется?
   - Царапина, - ответил Брент. - Если вы согласны, сэр, прошу направить меня в экипаж лейтенанта Йосиро Такии.
   - Не возражаю. Да, вот еще что. Брент-сан, вы заметили, наверно, что я стараюсь не вмешиваться в конфликты моих подчиненных, даже самые острые, если, разумеется, это не грозит безопасности "Йонаги" - пусть разбираются сами.
   Брент понял, куда клонит Фудзита.
   - Заметил. Это мудрая политика. Но подполковник Окума, по всей видимости, ненавидит меня. Он относится ко мне с откровенной враждебностью...
   - Знаю. Не в моих правилах требовать, чтобы человек молча сносил оскорбления и обиды, затрагивающие его офицерскую честь. Но в ближайшие несколько месяцев мы столкнемся с очень серьезными испытаниями. И потому я прошу вас сдерживаться и потребовать удовлетворения - если до этого дойдет - по окончании нашего рейда. С этой же просьбой я обращусь и к подполковнику Окуме.
   - По моему мнению, о моей дуэли речь пока не идет, но за подполковника Мацухару ручаться не могу. Окума довел его до предела... Господин адмирал, могу я задать вам один вопрос не по службе?
   Адмирал рассмеялся:
   - Можете, лейтенант. А я в свою очередь - могу на него и не ответить.
   - Ходит слух, что император лично приказал вам зачислить на "Йонагу" лейтенанта Даизо Сайки?
   - Кто ходит?
   - Слух. Молва, сплетни.
   - А-а, теперь понимаю. Да это же всем известно. Лейтенант открыто говорит об этом. У вас, американцев, есть выражение "не для протокола". Эта часть нашей беседы, Брент-сан, тоже будет "не для протокола". - Брент энергично кивнул. Фудзита сложил руки на столе и переплел пальцы. - Да, это так. Император изъявил желание, чтобы я записал в судовую роль "Йонаги" и подполковника Окуму, и лейтенанта Сайки.
   - А желание императора - закон, не так ли?
   - Как же можно ослушаться микадо, Брет-сан? Вы меня удивляете? Он священен. Он бог, сто двадцать четвертый прямой потомок богини Аматэрасу-О-Ми-Ками. Если я не выполню волю императора, моя жизнь - да нет, жизни всех нас! - и само существование "Йонаги" утратит всякий смысл. - Он показал на книгу. - Вот прочтете "Хага-куре" - кое-что вам станет понятней.
   - Разумеется, - пробормотал Брент: логика этого нелепого утверждения была безупречна.
   Раздался стук в дверь, и вошел матрос корабельной полиции Катай. Вытянувшись, он вручил адмиралу пакет. Фудзита надел очки, прочел содержимое конверта и после этого взглянул на лейтенанта.
   - Маленькая ранка на заду у нашего американского гостя Кеннета Розенкранца воспалилась и нарывает. Мой главный хирург, начальник корабельной медчасти Хорикоси требует его госпитализации.
   - Я и не знал, что он ранен. Может быть, это с позволения сказать, членовредительство. Самострел? И он надеется, что из госпиталя ему легче будет бежать?
   Фудзита снова заглянул в рапорт:
   - Доктор опасается заражения крови - газовой гангрены. Он может умереть.
   - Невелика потеря.
   По лицу адмирала скользнула одна из его нечастых улыбок.
   - Перевести его в госпиталь. Приставить караул.
   Камаи поклонился, ловко повернулся и вышел из салона.
   Адмирал показал на груду карт, лежавших на столе.
   - Мне надо поработать - приготовить нашим арабам достойную встречу. Я учту ваши соображения, лейтенант. Действительно, все выглядит слишком просто и легко - как бы нам не попасть в хитроумную западню. И потом, лейтенант, не стоит заставлять ждать адмирала Аллена.
   - Не стоит, сэр.
   - Пожалуйста, постарайтесь убедить его, что вы вовсе не смотрите мне в рот и не ловите каждое мое слово.
   Брент был поражен: неужели от внимания этого старика ничего не может укрыться?!
   - Вы по-прежнему принадлежите только самому себе и в любую минуту вольны переменить место службы.
   - Да, сэр, конечно... - выдавил из себя Брент. - Но я хочу служить здесь... на "Йонаге"... с вами...
   Когда он вышел, старый адмирал улыбнулся вновь.
   - Я тебе подыскал в Пентагоне великолепную должность - заместителя начальника шифровального отдела. Через полгода будешь носить две "сосиски" [жаргонное наименование нарукавных нашивок, соответствующих званию капитан-лейтенанта]. Надо быть полным идиотом, Брент, чтобы упустить такую возможность, - сказал адмирал Аллен, откидываясь на спинку кресла.
   Брент через стол пристально взглянул в его серо-зеленые глаза.
   - Я вам очень благодарен, сэр, за все, что вы для меня делаете, но...
   - Что "но"? - прервал его Аллен. - Но "предпочитаю остаться на "Йонаге". Так?
   - Угадали, сэр.
   - Решается твоя судьба, Брент.
   - Решается судьба этой планеты, и во многом она зависит сейчас от авианосца "Йонага".
   Адмирал откинул со лба длинные пряди седых волос.
   - Ладно, Брент, не буду больше пришпоривать дохлую лошадь. Ты просто не хочешь расставаться с Фудзитой. Верно?
   - Но ведь мы уже столько раз говорили об этом...
   - И ни до чего не договаривались. - Он показал на "Хага-куре". - Это он тебе дал?
   - Да. По его словам, это учебник бусидо.
   - Так оно и есть: перед войной и во время войны книгу изучали в школах. Только японец мог написать такое. А звали его Ценутомо Ямамото - он был вассалом крупного феодала Мицусиге Набесимы, скончавшегося в тысяча семисотом году. Ямамото, убитый горем, стал буддийским священником и через семь лет написал эту книгу. "Хага-куре" значит "Под листьями". Это свод коротких историй о его сюзерене и других японских аристократах, афоризмов, правил хорошего тона и воинских ритуалов, и в каждой строчке указывается, как важно хранить верность своему повелителю и уметь правильно умереть.
   - Да, я знаю, я ее просматривал.
   - Но там есть очень забавные штучки. - Аллен, перегнувшись через стол, взял книгу и принялся перелистывать ее. - Ага! Вот! Слушай, Брент! "Если ты поранил себе лицо, помочись на него, потом наступи на него соломенными сандалиями: говорят, что кожа тогда слезет". - Засмеявшись, адмирал отшвырнул книгу.
   Брент открыл ее наугад:
   - Послушайте-ка вот это: "Отними чужую жизнь во имя микадо, и ты очистишься".
   - Смерть и умение умереть достойно и правильно - главные темы. Подобные сентенции в этой книге - на каждой странице.
   Брент захлопнул книгу и вернулся к прежней теме:
   - Так вот, сэр, я очень благодарен вам за хлопоты по устройству моей карьеры, но чувствую, что нужен здесь, на судне. "Йонага" - единственное, что может остановить Каддафи. Мы здесь - в самом центре событий, а не где-нибудь на обочине. Вы ведь тоже хотите остаться здесь.
   - Пожалуй, да, - вздохнул адмирал. - Это война. И хотя, как говорится, очко играет, когда тебя берут в "вилку", но мысль о том, что ты не пойдешь в бой, - непереносима.
   - Да-да, вот именно это я и чувствую.
   - Все мы это чувствуем. Ты знаешь, Брент, как называли сражения во время первой мировой?
   - Я немного не застал ее.
   Адмирал рассмеялся:
   - "Большое шоу". И люди шли, и шли, и шли прямо в пасть дракона, сожравшего десять миллионов человек.
   - Думаю, все мужчины смотрят на это как на представление.
   - В известном смысле это так, - произнес Аллен с поразившей Брента серьезностью. - Но когда убитых становятся горы, все меняется. Ты начинаешь мучиться виной, и с каждым из твоих убитых братьев умирает и частица тебя.
   Серо-зеленые глаза адмирала пристально глядели на Брента, но не видели его. Аллен смотрел в прошлое. Брент, до глубины души тронутый тем, как созвучны оказались ему мысли этого человека, представшего перед ним совсем в ином свете, сказал:
   - У нас есть какой-то встроенный механизм, обуздывающий страх, - он уничтожает его, оставляя только восторг, который ни с чем не сравним... Разве только с любовью.
   - И каждый раз нам приходится преодолевать его, этот страх?
   - Да. И в бою мы познаем себя по-настоящему.
   - Ты прав. Бой сдирает с тебя всю мишуру, и каждый видит, чего ты стоишь на самом деле. - Он вздохнул, откинулся на спинку кресла, а потом неожиданно улыбнулся: - Ты становишься философом, Брент.
   - То же самое сказал мне вчера Мацухара, - расхохотался тот.
   - И еще: ты собираешься влюбиться.
   - Как вы догадались?
   - Когда вчера ты пришел с берега, щеки у тебя горели, а глаза плясали. Ты не забывай, Брент, я знаю тебя с колыбели.
   - Она необыкновенно красива. И умна. И завтра мы с ней встретимся. Она мне покажет достопримечательности Токио.
   - Вот как?
   - Храм Ясукуни, например. Ну, а теперь я должен осмотреть другую достопримечательность - задницу Кеннета Розенкранца. Он - в лазарете, рана у него нагноилась. Подозрительно мне что-то все это. Пойду проведаю.
   - Розенкранц - воплощение зла. Редкий негодяй.
   6
   Когда старший фельдшер Эйити Хорикоси - маленький, хрупкий и сгорбленный старичок с венчиком пушистых седых волос над бледным лицом, на котором восемь прожитых десятилетий прочертили вдоль и поперек глубокие пересекающиеся морщины, - расхаживал на подгибающихся ревматических ногах по госпиталю и трубка фонендоскопа свисала с его тоненькой птичьей шейки, всегда казалось, что он вот-вот запутается в полах накрахмаленного белого халата, упадет и уже не сможет из-под него выбраться. Однако живые, быстрые, не по-японски широко прорезанные глаза, противореча его дряхлому виду, посверкивали бодро и энергично.
   Он был призван на "Йонагу" в 1940 году и начинал службу простым матросом, добровольно вызвавшись быть в судовом лазарете санитаром. Через два года он уже ассистировал на операциях главному врачу майору Ретецу Хосино, учившему его хирургии и тайнам диагностики. Во время ледового заточения в бухте Сано, когда Хосино и пять других врачей умерли, Хорикоси возглавил МСЧ [медико-санитарная часть] авианосца. По возвращении в Японии адмирал Фудзита, считавший все медицинское сословие "бандой коновалов и шарлатанов", наотрез отказался от предложения командования сил самообороны укомплектовать судно дипломированными судовыми врачами, и бразды правления по-прежнему оставались в маленьких, со вздутыми синими венами ручках Хорикоси, державших их так же крепко, как скальпель и пинцет. Под его началом было шестеро санитаров столь же преклонного возраста.
   Сверкающий чистотой лазарет находился в кормовой части надстройки, и сейчас из его тридцати коек двадцать две были заняты пострадавшими при авианалете японскими моряками, а на двадцать третьей лежал на животе американский летчик Кеннет Розенкранц с загноившейся раной правой ягодицы. Рядом стояла кровать Таку Исикавы.
   Из всех видов повреждений Хорикоси больше всего не любил ожоги. Обгоревшие люди испытывают мучительные и - что еще хуже - постоянные страдания: они совершенно беспомощны и могут только стонать и плакать от не отпускающих ни на миг болей, которые причиняют им страшные, незаживающие ожоги третьей степени, и от всепроникающего тошнотворного запаха гниющей плоти начинает першить в горле. Хорикоси перерыл горы книг по лечению ожогов, выписывал самые последние новинки фармацевтики, искал наиболее эффективные сочетания болеутоляющих и барбитуратов. Его помощники лили прямо на раневую поверхность раствор сернокислого серебра, потом накладывали на омертвевшие участки тела пропитанные особым составом бинты, чтобы через несколько часов снять их вместе с отслоившейся кожей. Потом вся процедура повторялась.
   Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали - иногда до тридцати раз в день - питательные смеси.
   И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом - кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.
   Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.
   - Эй ты! Болит! - услышал он внезапно голос пленного американца.
   - Ничего страшного, - ответил Хорикоси, - представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.
   Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.
   - Ты кто? - спросил лейтенант.
   - Тебе, косоглазая макака, не все равно? - вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.
   Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.
   - Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.
   - Я тебе, Исикава, не "Рози"!
   - Откуда ты знаешь мое имя?
   - Вон, на табличке написано, - американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. - Протри свои щелочки, косой!
   - Не смей называть меня косым.
   - Но ты же косой?!
   - Прекратить! - лаконично приказал фельдшер. - Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. - Он очертил в воздухе дугу. - Вы и так меня работой завалили.
   Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль - так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.
   - Да заткните ж вы глотку этой суке! - крикнул Розенкранц.
   - Такеда, введи ему четверть грана морфина, - распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.
   - Долго не протянет, - вполголоса сказал санитар.
   - Вот и хорошо, - заржал Кеннет. - Одной макакой меньше.
   Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:
   - Капитан, предупреждаю: не укоротите язык - я вам сделаю колостомию [операция по созданию искусственного наружного свища ободочной кишки] и отправлю обратно на гауптвахту. - Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:
   - Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!
   Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:
   - Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, - с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.
   - Что это еще за кол... кост... костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? - осведомился Кеннет.
   - Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, - усмехнувшись, объяснил Исикава.
   - И этот старый пердун решится на такое? - голос Кеннета дрогнул.
   - Будь уверен.
   Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.
   - Слушай, - сказал он. - А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?
   - Как ты узнал?
   - Разговоров было много. Ты молодец.
   - Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.
   - Мне бы тоже хотелось - и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.
   - Ты что, только ради денег воюешь?
   - Да как тебе сказать... Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. - Он задумался на мгновение. - А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?
   - Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.
   - Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.
   - Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, - с сарказмом сказал Таку. Высота твоих устремлений просто ошеломляет.
   Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.
   - А этот пижон... ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине - как его?..
   - Подполковник Мацухара.
   - Тоже летун - будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию - крыло всмятку!
   Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.
   - Ты подбил Мацухару?
   - Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.
   - И он не мог продолжать бой?
   - Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?
   - Нет, дотянул и сел на палубу.
   - Ну ничего, следующий раз я его сделаю.
   - Ты думаешь, у тебя будет "следующий раз"?
   - Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.
   - Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.
   Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было - были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:
   - Ты женат?
   Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.
   - Был женат. Жена умерла.
   - Несчастные вы, в сущности, люди - японцы. Жалко мне вас.
   - Это еще почему?
   - Да потому, - через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. - Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы - японки ваши! Титек нет, подержаться не за что... И еще, говорят, в этом месте у них - не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите - не представляю... - Он захохотал.
   Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил - только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.
   Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с "Оцу" в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.
   Закачались капельницы, зазвенев о штативы, - раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.
   - Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! - кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.
   Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.
   - Розенкранц, не трогай его! - крикнул, переходя на бег, Брент.
   Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.
   Кеннет быстро оглянулся через плечо и увидел Брента - тот, согнув руки в локтях, медленно и осторожно приближался к нему.
   - А-а, - протянул Кеннет. - Кто к нам пришел! Старый знакомый, стопроцентный американец!
   Санитар Такеда сделал новую попытку восстановить порядок:
   - Я кому сказал - по местам! Прекратить безобразие! Оба - в постель! Он двинулся мимо Брента к месту схватки, но лейтенант одной рукой легко придержал его.
   - Пошел-ка ты... - отозвался Кеннет, сделав похабный жест.
   - Розенкранц, ты просто сволочь, - придвигаясь к нему и сжимая кулаки, сказал Брент. Он чувствовал, как все туже натягиваются в нем нервы, как поднимается волна ярости. Мышцы плеч и рук напряглись, от шеи к квадратному подбородку толстыми веревками вздулись жилы.
   - Капитан Розенкранц, мне приказано вас охранять. Если вы не будете слушаться старшего санитара Такеду, я отведу вас в карцер, - заговорил часовой, тоже пытаясь подойти поближе. Брент задержал и его. - Господин лейтенант, вы препятствуете исполнению моих обязанностей.
   - Вы кто такой?
   - Матрос Шосецу Юи, господин лейтенант.
   - Как старший по званию, приказываю вернуться на ваш пост!
   - Господин лейтенант...
   - Исполнять!
   - Слушайся, - захохотал Кеннет, - слушайся старших - особенно по званию, - и тебя не отшлепают.
   - Мистер Росс, - вмешался Такеда. - В настоящий момент в судовом госпитале старший по должности - я. В отсутствие начальника МСЧ его заменяю я. А вы - строевой офицер, ваши приказы на госпиталь не распространяются.
   - А ваши - не выполняются! - сердито отмахнулся Брент. - И потому по корабельному уставу любого флота я беру командование на себя.
   - Я заявляю протест!
   - Очень хорошо, Такеда. Подайте рапорт.
   - Понял, старикан? - явно наслаждаясь происходящим, сказал Розенкранц. - Иди строчи.
   - Я буду с ним драться, - медленно распрямляясь, сказал Исикава.
   Брент, не обращая на него внимания, повернулся к Розенкранцу, и его синие глаза потемнели, сделавшись похожими на вороненую оружейную сталь.
   - Нам с вами, капитан, надо бы разобраться что к чему. Но вы ранены.