Мысли об улучшении быта помещичьих крестьян Тверской губернии, изложенные Тверским губернским предводителем дворянства Уньковским[1] и Корчевским уездным предводителем дворянства Головачевым[2]
1857 г.
Важность вопроса и значение его для России
Циркулярные отношения министра внутренних дел губернским предводителям дворянства от 24 ноября и 8 декабря задают вопросы, которые касаются интересов не только дворянства и помещичьих крестьян, но всех вообще сословий, всего административного и полицейского порядка в государстве. Стоит вспомнить, что теперь должны обсуживаться участь 20 миллионов жителей и судьба будущего экономического быта России. Все стороны общей государственной жизни народа касаются этих вопросов, и следовательно, потребуют реформ, тем более существенных, чем более их связь с интересами помещиков и земледельцев. В таких обстоятельствах каждый истинный сын отечества обязан сказать правительству все свои верования прямо и откровенно, без всякой боязни и утайки, объяснить все, к чему, по его мнению, может и должно вести обсуждение настоящего вопроса и вместе с сим показать, если имеет в виду, какой способ он считает возможным и более удобным для перехода от старого порядка к новому.
Необходимость упразднения крепостного права
Необходимость освобождения крестьян очевидна. Стоит лишь сравнить нынешние отношения крестьян к помещикам с теми, которые существовали лет за 20-ть перед сим, и всякий беспристрастный человек убедится, что патриархальные начала, на которых основываются эти отношения, слабеют с каждым днем и, боже сохрани, если они исчезнут, и мы не постараемся их заменить новыми, более рациональными.
К чему же отнести, к чему приписать это ослабление патриархальных начал, прежде так тесно связавших помещика с крестьянином? Здесь время и просвещение имеют важное значение. Образ жизни, характер, привычки, потребности народа – все изменяется, а с ними изменяется и направление народного труда. Зависимость одного частного лица от другого в младенческие эпохи народов есть факт всеобщий. Но как бы ни был порабощен народ, все часть его с известным временем нечувствительно освобождается, и возле труда обязательного является труд свободный. Этот свободный труд, не имея возможности соперничать с трудом обязательным в одной и той же промышленности, переходит к другим родам деятельности. Таким образом, в одной промышленности, обеспеченной вследствие обязательного труда достаточными выгодами, забот об улучшении не прилагается; все идет рутиною, допотопный порядок и невежество остаются нетронутыми и полагают непреодолимую преграду всякому успеху. В других же сферах деятельности предприниматель, не имея верного обеспечения в неволе ближнего, старается вознаградить себя улучшениями всякого рода (вот причина, почему наше сельское хозяйство на такой низкой степени в сравнении с другими отраслями промышленности). Успехи в других родах деятельности порождают необходимость усовершенствований в промышленности отсталой и вызывают мнения о вреде труда обязательного. Выше было сказано, что просвещение здесь имеет также свое значение. Просвещение не может проникать одинаково все слои общества: помещики, как люди с большими средствами, должны были необходимо уйти далеко вперед от своих крепостных людей и начать жизнь совершенно иную. Прежде помещики жили жизнью, если неодинаковою с их крепостными людьми, то, по крайней мере, близкою к их жизни и имели с ними много общего. Теперь с каждым шагом помещиков на пути к просвещению, эти два класса все более и более расходятся между собою в жизни и образе мыслей. Вместе с тем цивилизация, проникая и в низшие слои общества, порождает в крепостном сословии сознание несправедливости существующих отношений, чему способствует соседство свободных сословий. А так как цивилизация и соседство свободных сословий суть явления необходимые, то и сознание несправедливости крепостного права есть также необходимость и растет с временем.
Вот внутренние, исторические, необходимые причины ослабления тех начал, на которых держится крепостное право. Они незаметно ослабляют патриархальные связи помещиков и крестьян; но есть еще причины другие, внешние, происходящие от сознательной деятельности или самого общества, или правительства. Общее сознание несправедливой зависимости и желание сколько-нибудь оградить личность от произвола и насилия порождают ряд мер законодательных, которые, ограничивая власть владельцев, явно разрушают в народе сознание законности крепостного права и порождают антагонизм между помещиками и крестьянами. Этот антагонизм вследствие необходимости самых мер является, в свою очередь, необходимостью и существует более или менее повсеместно, скрываясь в глубине души. Хотя явной борьбы еще нет, но попытки к ней являлись уже в некоторых местностях[3]. Зато язва общественной деморализации начинает свое дело. Крепостной человек, будучи бесправным в отношении к своему господину, сознавая в глубине души незаконность его власти и нуждаясь в необходимом, остается в невежестве и против власти может прибегать лишь к лжи, обману, воровству и плутням. Владелец, имеющий в своем имении и полицейскую, и судебную власть, обличая часто эти пороки, принужден обращаться к телесным наказаниям, при повторении которых теряет всякое уважение к личности человека, ему принадлежащего; обязанный же государственною службою он переносит и в служебную деятельность это неуважение к личности человека. Руководствуясь произволом в своих отношениях к людям, ему принадлежащим, он переносит, по привычке, этот произвол и на службу. Таким образом, крепостное право порождает естественным путем недобросовестность чиновников и, следовательно, недоверие к ним народа. Даже свободные сословия не имеют сочувствия к дворянству, ибо будучи ближе по степени образования и образу жизни к лицам зависимым, они естественно тяготеют более к сим последним. Вот следствия настоящего положения вещей, откуда прямо вытекает необходимость упразднения крепостного права. В этом немногие сомневаются. Эти немногие редко возвышаются мыслию над тем, что существует. Привычка к обыденному порядку, при отсутствии всякой мысли вне этого порядка, порождает страх за будущее. Страх этот извинителен, потому что общество не имеет ни малейшего понятия о тех началах, которыми будет руководствоваться правительство в экономической, финансовой и административной жизни государства. Выбор пути для перехода и объяснения с правительством с полною откровенностию должен уничтожить последние опасения.
К чему же отнести, к чему приписать это ослабление патриархальных начал, прежде так тесно связавших помещика с крестьянином? Здесь время и просвещение имеют важное значение. Образ жизни, характер, привычки, потребности народа – все изменяется, а с ними изменяется и направление народного труда. Зависимость одного частного лица от другого в младенческие эпохи народов есть факт всеобщий. Но как бы ни был порабощен народ, все часть его с известным временем нечувствительно освобождается, и возле труда обязательного является труд свободный. Этот свободный труд, не имея возможности соперничать с трудом обязательным в одной и той же промышленности, переходит к другим родам деятельности. Таким образом, в одной промышленности, обеспеченной вследствие обязательного труда достаточными выгодами, забот об улучшении не прилагается; все идет рутиною, допотопный порядок и невежество остаются нетронутыми и полагают непреодолимую преграду всякому успеху. В других же сферах деятельности предприниматель, не имея верного обеспечения в неволе ближнего, старается вознаградить себя улучшениями всякого рода (вот причина, почему наше сельское хозяйство на такой низкой степени в сравнении с другими отраслями промышленности). Успехи в других родах деятельности порождают необходимость усовершенствований в промышленности отсталой и вызывают мнения о вреде труда обязательного. Выше было сказано, что просвещение здесь имеет также свое значение. Просвещение не может проникать одинаково все слои общества: помещики, как люди с большими средствами, должны были необходимо уйти далеко вперед от своих крепостных людей и начать жизнь совершенно иную. Прежде помещики жили жизнью, если неодинаковою с их крепостными людьми, то, по крайней мере, близкою к их жизни и имели с ними много общего. Теперь с каждым шагом помещиков на пути к просвещению, эти два класса все более и более расходятся между собою в жизни и образе мыслей. Вместе с тем цивилизация, проникая и в низшие слои общества, порождает в крепостном сословии сознание несправедливости существующих отношений, чему способствует соседство свободных сословий. А так как цивилизация и соседство свободных сословий суть явления необходимые, то и сознание несправедливости крепостного права есть также необходимость и растет с временем.
Вот внутренние, исторические, необходимые причины ослабления тех начал, на которых держится крепостное право. Они незаметно ослабляют патриархальные связи помещиков и крестьян; но есть еще причины другие, внешние, происходящие от сознательной деятельности или самого общества, или правительства. Общее сознание несправедливой зависимости и желание сколько-нибудь оградить личность от произвола и насилия порождают ряд мер законодательных, которые, ограничивая власть владельцев, явно разрушают в народе сознание законности крепостного права и порождают антагонизм между помещиками и крестьянами. Этот антагонизм вследствие необходимости самых мер является, в свою очередь, необходимостью и существует более или менее повсеместно, скрываясь в глубине души. Хотя явной борьбы еще нет, но попытки к ней являлись уже в некоторых местностях[3]. Зато язва общественной деморализации начинает свое дело. Крепостной человек, будучи бесправным в отношении к своему господину, сознавая в глубине души незаконность его власти и нуждаясь в необходимом, остается в невежестве и против власти может прибегать лишь к лжи, обману, воровству и плутням. Владелец, имеющий в своем имении и полицейскую, и судебную власть, обличая часто эти пороки, принужден обращаться к телесным наказаниям, при повторении которых теряет всякое уважение к личности человека, ему принадлежащего; обязанный же государственною службою он переносит и в служебную деятельность это неуважение к личности человека. Руководствуясь произволом в своих отношениях к людям, ему принадлежащим, он переносит, по привычке, этот произвол и на службу. Таким образом, крепостное право порождает естественным путем недобросовестность чиновников и, следовательно, недоверие к ним народа. Даже свободные сословия не имеют сочувствия к дворянству, ибо будучи ближе по степени образования и образу жизни к лицам зависимым, они естественно тяготеют более к сим последним. Вот следствия настоящего положения вещей, откуда прямо вытекает необходимость упразднения крепостного права. В этом немногие сомневаются. Эти немногие редко возвышаются мыслию над тем, что существует. Привычка к обыденному порядку, при отсутствии всякой мысли вне этого порядка, порождает страх за будущее. Страх этот извинителен, потому что общество не имеет ни малейшего понятия о тех началах, которыми будет руководствоваться правительство в экономической, финансовой и административной жизни государства. Выбор пути для перехода и объяснения с правительством с полною откровенностию должен уничтожить последние опасения.
Невозможность постепенного освобождения крестьян
Теперь является вопрос: каким путем придти к новому порядку вещей. Возможно ли улучшение быта помещичьих крестьян без совершенного освобождения их от власти помещиков и возможен ли в этом случае постепенный переход, как предлагает правительство, или нужно разом и совершенно прекратить зависимость? С первого взгляда кажется, что постепенный переход, без нарушения всех хозяйственных отношений землевладельцев к работнику, есть лучший, но чем глубже мы вникаем в существующий порядок и в будущие отношения этих двух сословий, тем более убеждаемся в противном. Выше мы видели, что полумеры для ограничения власти помещика и ограждения личности крестьянина, в сущности необходимые, порождают антагонизм, ибо поселяют в крестьянине уверенность, что правительство желает его освобождения, но что помещики противополагают этому все возможные препятствия. Настроение в этом смысле крестьян в настоящее время до того сильно и неведение их в законах так велико, что самые неосновательные поводы, не имеющие даже и тени здравого смысла, принимаются ими за полное доказательство для отыскивания вольности, а с тем вместе является и полное неповиновение. В настоящее время довольно, чтобы крестьяне подали какую-нибудь просьбу об освобождении, и они совершенно убеждены в том, что повиновение помещику лишит их свободы и даже составит преступление против Особы Государя Императора. Всякому, кто бывал при увещании таковых крестьян, конечно, удавалось слышать следующие слова: «Что же я буду против великого Государя, если, утруждая его просьбою, обяжусь повиноваться помещику». И никакие убеждения не только местных властей, но даже лиц, командируемых по Высочайшим повелениям, не могут заставить его верить, что он обязан повиновением. Крестьянин ложится с крестом под розги, повторяя, что святые больше терпели. Наконец, когда уже меры строгости превышают человеческое терпение, тогда только крестьянин покоряется необходимости. Такое настроение крестьян есть плод разных полумер, принятых в последнее время правительством для ограничения помещичьей власти, полумер, в сущности, вовсе недействительных, и хотя можно сказать, что борьбы между дворянством и крестьянами еще нет, но она уже наготове. Переходное состояние, которое предлагает правительство[4], породит повсеместно то, что теперь является в редких случаях и приведет к совершенной анархии. Ненависть между двумя сословиями, обязанными жить вместе и на добром согласии которых должно основываться все благосостояние государства, поселится окончательно. Улучшить быт крестьян без их освобождения, оградить крепостного человека от произвола помещика, не уничтожая вовсе его власти, согласовать свободу и неволю, полицейскую и административную власть помещика и самостоятельность крестьянина – задача чисто невозможная; а между тем эта-то задача и лежит в основании идеи постоянного[5] перехода от зависимости к свободе. Крестьяне переходного состояния должны получить право жаловаться на помещика и вместе с тем подлежат его полицейским взысканиям. Возможно ли такое положение? Да и к чему поведет это право жалоб? Может ли существовать беспристрастный суд, когда он будет в руках чиновников, которые также помещики? Возможно ли допустить беспристрастный суд, когда власть и подчинение должны остаться и после суда? Сверх того, давно уже в народе ходят слухи, что он должен быть свободным. Он чувствует, что наступило время, в которое он может надеяться на лучшую участь, ожидает этого со спокойствием и с твердым убеждением, что это необходимо. Можно ли при этом настроении народа поставить его в полузависимость и растолковать ему необходимость этой полузависимости в видах административных? Он не поймет как этих целей, так и их необходимости, а что всего хуже, он не поверит, что на это есть Высочайшая воля. Он будет разочарован в своих ожиданиях, и негодование вследствие этого разочарования обратится опять на помещиков, в которых он увидит своих притеснителей. Неминуемым следствием такого положения дел будет совершенное нарушение всего хозяйственного порядка, который желают поддержать постепенным переходом к свободе, и притом разрушение не временное, которое бы могло пройти, как скоро уляжется брожение умов, – нет! Разрушение, порожденное ненавистью, следовательно, на долгое время, если не навсегда. Остзейские провинции[6] не могут служить в этом случае примером. Не говоря уже о том, в какой мере сносно настоящее положение тамошнего работника и лучше ли оно в сравнении с положением помещичьего крестьянина в Тверской губернии (что подлежит большому сомнению). Следует заметить, что остзейский крестьянин до сих пор находится еще в переходном состоянии. Преимущественный способ отбывания крестьянами Эстляндской губернии господских повинностей есть барщина, и помещик может подвергать неисправных работников телесному наказанию. Такое положение после долгих стремлений к освобождению и самый продолжительный срок переходного состояния вовсе не говорят в пользу подобного учреждения. Где то хваленое освобождение, когда существует барщина и розги? Этого освобождения не было и нет! Оно существует только на одной бумаге. Во всяком случае, это переходное состояние возможно было в Остзейских провинциях, но не у нас. Там крестьянин относился к помещику как раб; он сделался им вследствие завоеваний. Там крестьянин принадлежит к одному племени, а помещик к другому, и крестьянин никогда не считал себя собственником той земли, на которой жил. У нас наоборот, крестьянин никогда не был в полном смысле рабом, сословие русских помещиков не есть сословие завоевателей, а потому отношения между ними и крестьянами должны были образоваться более мягкие, на началах патриархального быта, и крестьянин наш, будучи всегда владельцем земли, а не батраком, привык себя считать собственником земли. Для него положение остзейского батрака будет невыносимым. Сверх того, количество крепостных в трех остзейских губерниях, поставленных в такое положение, совершенно ничтожно в сравнении с десятью миллионами душ великороссийского крепостного сословия. Что могли сделать остзейцы? Они были поставлены в совершенную необходимость подчиниться безропотно своей участи, даже если и не были ею довольны. Будет ли это так у нас – отвечать трудно. Из всего этого ясно, что постепенное освобождение крестьян представляет такие опасности, которыми рисковать не следует. Совсем другое дело переход решительный, так, чтоб между крестьянином и помещиком не оставалось никаких отношений, кроме могущих установиться впоследствии по обоюдному соглашению. Такой переход не породит никаких неудовольствий со стороны народа. Возможность разрешения вопроса этим способом рассмотрим ниже, а здесь будем разбирать предположения, сообщенные правительством.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента