Страница:
Альтов Генрих
Гадкие утята фантастики
Г. Альтов
ГАДКИЕ УТЯТА ФАНТАСТИКИ
Пятьдесят идей Александра Беляева
В рассказе Клиффорда Саймака "Необъятный двор" посланцы инозвездной цивилизации, прибыв на Землю для установления торговых контактов, неожиданно отказываются покупать какие бы то ни было товары. Пришельцев интересует только один товар - новые идеи. И герой рассказа разъясняет обескураженному представителю ООН: "Это их метод работы. Они открывают новую планету и выменивают идеи. Они уже очень давно торгуют с вновь открытыми мирами. И им нужны идеи, новые идеи, потому что только таким путем они развивают свою технику и культуру. И у них, сэр, есть множество идей, которыми человечество могло бы воспользоваться..." *
"Необъятный двор" впервые был напечатан в 1958 году, а три-четыре года спустя и в самом деле появились оптовые покупатели новых идей. Это были, однако, не космические пришельцы, а ученые, закладывающие основы футурологии - науки о прогнозировании будущего. Главным же поставщиком новых идей оказалась научно-фантастическая литература.
Конечно, фантастике и раньше случалось сбывать свои идеи науке. Но ученые, по правде сказать, не слишком любили подчеркивать, что родословная открытий и изобретений нередко начинается с выдумки писателя. Ах, каким непрактичным купцом была фантастика! Она отдавала золотые плоды воображения и получала взамен мелочные придирки и снисходительные взгляды свысока.
Один такой эпизод заслуживает, чтобы о нем рассказали, уж очень он характерен. В 1964 году журнал "Вопросы психологии" опубликовал две статьи о гипнопедии. Как водится, изложение начиналось с истории вопроса. В одной статье летоисчисление велось с исследований О. Хаксли, выполненных в 1932 году, и последующих опытов М. Шировера. Вторая статья указывала, что опыты ставились еще за десять лет до О. Хаксли - в морской школе во Флориде. Так или иначе, все выглядело вполне солидно: никакой фантастики, гипнопедия начинается с научных исследований. Однако очень
* "Экспедиция на Землю", изд. "Мир", 1965, стр. 410.
скоро журналу пришлось выступить с уточнением. Оказалось, что О. Хаксли исследований не вел, а описал гипнопедию... в фантастическом романе. Шировер же создал гипнопедические приборы... в научно-фантастической новелле "Цереброфон". В 1947 году инженер Э. Браун по заданию Шировера сконструировал аппарат "дормифон" - комбинацию патефона с электрическими часами и наушниками, и год спустя Р. Элиот применил этот аппарат для обучения студентов во время сна. Что же касается экспериментов в морской школе, то их просто-напросто не было: это отголоски эпизода из фантастического романа Гернсбека "Ральф 124С41+", опубликованного еще в 1911 году.
Такая вот совсем неакадемическая родословная обнаружилась у гипнопедии: сначала идеи в научно-фантастических произведениях, потом неказистый прибор, сооруженный по подсказке фантаста, и, наконец, первые реальные опыты...
Надо сразу сказать: механизм воздействия фантастики на науку не сводится к простой формуле "фантаст предсказал ученый осуществил". Отлично работают и самые неосуществимые идеи. Просто их работа тоньше: они помогают преодолевать психологические барьеры на путях к "безумным" идеям, без которых не может развиваться современная наука.
Благодаря фантастике в нормальный (и потому не сулящий особых открытий) ход мыслей врываются неожиданные ассоциации. В волшебных лучах фантастики мысль чаще подвергается мутациям, увеличивается вероятность возникновения новых идей. Научно-фантастическая литература, как справедливо заметил А. Кларк, увеличивает гибкость ума, повышает готовность принять новое. И внимательный наблюдатель мог бы заметить: чтение фантастики постепенно становится элементом профессиональной подготовки и тренировки ученого. Еще немного и курс НФ-литературы войдет в учебные программы вузов. Во всяком случае, в учебную программу недавно созданного Общественного института изобретательского творчества уже включен курс фантазии: систематическое изучение научно-фантастической литературы, освоение приемов получения новых фантастических идей и упражнения по развитию творческого воображения...
Только сейчас мы начинаем понимать, насколько многообразно взаимодействие фантастики и науки. Футурологов, например, заинтересовали даже не сами фантастические идеи и не способность фантастики воспламенять воображение, а методы, которыми создаются новые идеи.
Следует отдать должное футурологам - они оказались дальновиднее инопланетных купцов из рассказа Саймака. Секреты производства всегда ценнее продуктов производства.
В самом деле, откуда берутся Настоящие Фантастические Идеи?
Оставим в стороне, увы, нередкие случаи, когда фантасты черпают вдохновение из журнала типа "Юного техника". Оставим и те случаи, когда мысли заимствуются у других авторов. К счастью, в золотом фонде фантастики есть сотни подлинно великолепных идей, ошеломляющих неожиданностью, размахом, силой мысли.
"Интересно было бы, - говорил Д. Гранин в одной из своих статей, - изучить, в чем сбывались и не сбывались описания будущего. Как и куда отклоняется развитие науки и техники, в какую сторону ошибаются воображение и чутье. Что может предусмотреть человечество, какие предсказанные сроки совпали".
В первом приближении такая работа проделана: были опубликованы материалы о судьбе предвидений Жюля Верна и Герберта Уэллса **.
Сейчас перед читателем третий экскурс в глубь фантастики - таблица "Пятьдесят идей Александра Беляева".
Общедоступная теория фантастики заманчиво проста. Существуют два (только два!) метода. Жюль Верн использовал метод экстраполяции, количественного
* В альманахе "Мир приключений", выпуск девятый, изд. "Детская литература", 1963.
** В сборнике "Эти удивительные звезды", Азернешр, Баку, 1966.
увеличения: появилась первая и еще очень плохонькая подводная лодка Алстита с электромотором - и семь лет спустя придуман могучий "Наутилус". Уэллс, с его "опытами воображения совсем иного рода", шел от невозможного (этот метод называют интуитивным): путешествия в прошлое и будущее считаются невозможными, - хорошо, так вот вам невозможная машина времени...
Сотни раз повторенная, ставшая привычной и потому кажущаяся до очевидности бесспорной, эта схема разваливается, как карточный домик, при первой же попытке применить ее к фантастике Александра Беляева.
Действительно, Ихтиандр - это "по Жюлю Верну" или "по Уэллсу"? И как быть с Ариэлем?
Схемы всегда агрессивны: они работают по принципу "или-или", третьего для них не дано. И тогда появляются такие объяснения: "Человек-рыба из романа А. Беляева уже существует, но задача эта - добиться возможности длительное время быть под водой - решена иначе, чем предполагал писатель. Летающий человек, описанный Беляевым, - мечта, но миниатюрные летательные аппараты дают возможность подниматься в воздух и двигаться по своему желанию, подобно Ариэлю из фантастического романа". Схема торжествует: Ихтиандр подтянут поближе к достоверной фантастике Жюля Верна, Ариэль отодвинут подальше, к выдумкам Уэллса. И вообще есть акваланг, есть "миниатюрные летательные аппараты", все в порядке... Все в абсолютнейшем порядке, если забыть, что писал Беляев.
А писал он так:
"- Да, очевидно, вы совершенно не поняли сущности задания. Что вы предлагаете? Новый летательный аппарат. Только и всего. Аппарат!.. Но, дорогой мой, нам надо совсем другое! Мы должны создать уникум - человека, который мог бы летать без всякого аппарата, вот так - взял да и полетел..." *.
Нехитрая механика - подменить Ихтиандра аквалангистом, а Ариэля - пилотом "миниатюрного летательного аппарата". Ну, а если без подмены? Если поразмышлять именно над тем, о чем пишет Беляев?
Схема исключает размышление. Или-или. Или научно достоверный Жюль Верн, или откровенно условный
* А. Беляев. Собр. соч., т, 7, стр. 215.
Уэллс. Остальное подлежит решительному искоренению. Вот как это делается: "Все помнят, кбнечно, как барон Мюнхаузен вытащил себя за шевелюру из болота. Можно ли на такой идее построить научно-фантастический роман? Можно. Фантасту можно. Именно на этом базисе создан роман Беляева "Ариэль". Более того - эта оригинальная идея довольно пространно "научно" обосновывается автором, - в этом он невыгодно отличается от бравого барона. И будь даже "Ариэль" жемчужиной мировой литературы, и будь я редактором, и будь Беляев не Беляевым, а Толстым... Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, но я бы сказал ему:
"В таком виде, Лев Николаевич, простите, печатать не могу. Это блестяще, гениально, написано рукой мэтра, но, увольте, не могу..." В подобной ситуации надо культурно, но быстро и энергично обезопасить читателя от автора".
Так пишет В. Смилга в статье "Фантастическая наука и научная фантастика"'. Начав составлять таблицу "Пятьдесят идей Александра Беляева", я вспомнил об этой статье, перечитал ее и уже не мог отделаться от звучащего, как строка назойливой песенки, страшного в своей высокомерной слепоте приговора: "Быстро и энергично обезопасить".
Нельзя не изумляться мужеству Беляева. На протяжении десяти лет критика прилагала все усилия, чтобы обезопасить читателя от его фантастики. Порой это делалось так быстро и так энергично, что больной и далеко не молодой уже писатель отправлялся в поисках заработка на Север, в рыбачьи артели. И вот после критических разносов, после тягучих проработок, после статей, снисходительно поучавших, как надлежит фантазировать, Беляев незадолго до смерти пишет "Ариэля".
Нет, черт возьми, мир устроен не так уж глупо! Есть в этом мире что-то вроде закона сохранения фантазии: вся сдерживаемая эти годы дерзость мысли, весь неизрасходованный запас воображения воплотились в великолепной идее летающего человека.
"- Слушай, Ариэль, слушай внимательно. Теперь ты умеешь делать то, чего не умеет делать ни один
* "Знание-сила", 1964, № 2.
человек. Ты можешь летать. И для того, чтобы полететь, тебе надо только пожелать этого. Ты можешь подниматься, летать быстрее или медленнее, поворачиваться в любую сторону, опускаться по своему желанию. Надо только управлять собой, как ты управляешь своим телом, когда идешь, встаешь, садишься, ложишься" *.
Не положено человеку летать вот так - без крыльев, без мотора. А ведь не удается о б е з о п а с и ть, не удается прицепить Ариэлю "миниатюрный летательный аппарат"! Книга живет и будет жить.
Я говорил, что схемы агрессивны. Я забыл добавить: старея, схемы становятся особенно нетерпимыми. Уже не "или-или", не "можно так и можно этак", а "надо только так" и "надо только этак". Только как Жюль Верн и даже еще обоснованнее! Нет, только как Уэллс и даже еще дальше от науки!..
Идея не должна быть "беспочвенным фантазерством", заявляет Ю. Котляр, дозволены лишь "обоснованные" гипотезы: "...читательское доверие налагает на писателя-фантаста и повышенную ответственность; он не имеет права бросаться необоснованными утверждениями и сомнительными идеями" **. Не правда ли, знакомая интонация?
Парадоксально, но факт: перечисляя тут же образцы "правильной" фантастики, Ю. Котляр упоминает "Человека-амфибию"! При жизни Беляева Ихтиандр считался антинаучной выдумкой, затем - выдумкой сомнительной, да и совсем еще недавно человека-рыбу стыдливо подменяли аквалангистом. А теперь приспособление людей к жизни под водой стало научной программой, и "Человек-амфибия" противопоставляется разным "необоснованным утверждениям и сомнительным идеям"...
И ведь это не единственный случай. Превратились в явь сотни идей, считавшихся когда-то антинаучной фантастикой, но не перевелось стремление обезопасить.
* А. Б е л я е в. Собр. соч., т. 7, стр. 229.
** Ю. Котляр, "Мир мечты и фантазии". "Октябрь", 1967, № 4, стр. 194.
Идеи всегда рождаются "сомнительными"; ни одна смелая идея - ни в науке, ни в фантастике - не была сразу признана абсолютно верной. Идеи растут, испытываются жизнью, и если они верны, со временем крепнут и выживают. Без слабых и писклявых новорожденных не было бы зрелых людей. Нелепо "отменять" новорожденных только потому, что есть сомнения в их будущем.
Ну, с Ю. Котляром понятно. Он ратует за чисто популяризаторскую фантастику и "освобождает" фантаста от необходимости что-то придумывать самостоятельно. Удивляет другое: к такому же выводу приходят и некоторые оппоненты Ю. Котляра.
Фантастика, говорят они, это художественная литература, а предметом художественной литературы является человек. Отсюда вывод: нет необходимости придумывать новые идеи, выдвигать новые модели будущего, ибо фантастика - только литературный прием.
Да, художественная литература всегда была человековедением. Она им и осталась. Но где-то в середине XX века возник сначала едва приметный, а теперь уже отчетливо видимый процесс расширения духовного мира человека.
В известном курсе физики Ричарда Фейнмана есть небольшое лирическое отступление. Я приведу его, оно поможет увидеть, что именно меняется в духовном мире человека:
"Поэты утверждают, что наука лишает звезды красоты, для нее, мол, звезды - просто газовые шары. Ничего не "просто". Я тоже любуюсь звездами и чувствую их красоту. Но кто из нас видит больше? Обширность небес превосходит мое воображение... Затерянный в этой карусели, мой маленький глаз способен видеть свет, которому миллионы лет. Безбрежное зрелище Вселенной... и я сам - ее часть. Быть может, вещество моего тела извергнуто какой-нибудь забытой звездой, такой же, как вон та, чей взрыв я вижу сейчас. Или я смотрю на звезды гигантским оком Паломарского телескопа, вижу, как они устремляются во все стороны от той первоначальной точки, где, быть может, они некогда обитали бок о бок. Что это за картина и каков ее смысл? И зачем все это?.. Почему же нынешние поэты не говорят об этом? Что за народ эти лирики, если они способны говорить о Юпитере только как о человеке, и молчат, если это огромный вращающийся шар из метана и аммиака?" *
На протяжении тысячелетий такое видение мира было редчайшим исключением. Но не надо быть футурологом, чтобы уверенно предсказать: умение видеть, слышать, чувствовать большой, мир станет характерной особенностью человека будущего. Соответственно должно расшириться и понятие человековедения. Может быть, уже сегодня правильнее было бы говорить, что литература - это мировидение.
Подавляющее большинство героев фантастики - ученые. Чаще всего - большие ученые. Нельзя сколько-нибудь убедительно показать таких людей без адекватных им мыслей и идей. Мало заверить, что герой - умный человек. Надо вложить в его голову умные мысли и новые идеи, которые создали бы определенное, свойственное именно этому человеку видение большого мира.
Иначе получится, как в повести В. Михайлова "Спутник "Шаг вперед". В центре этой повести - Особое звено космонавтов. Вот появляется один из них:
"- Ну, Гур, - сказал круглолицый. - Ну, ну..."
Затем "круглолицый" умолкает до следующей страницы, где вновь произносит: "Ну, Гур. Ну, ну..."
И потом на следующей странице:
"- Ну, ну, Слава, - сказал Дуглас. - Ну... Дразнить себя".
И тут же:
"- Ну, ну, - сказал Дуглас".
Еще через три страницы:
"- Ну, Гур. Ну, ну..."
И еще через три:
"- Ну, Гур, - проворчал Дуглас. - Ну, ну..."
Так и пройдет по повести "круглолицый Дуглас", сказав 172 слова, из которых 124 - "ну". Разумеется, это не случайно: нет у автора новых мыслей и идей для своих героев. И хоть названы эти лица Особым звеном, хоть заверяет нас автор, что они умные и даже талантливые, все они "ну-ну". Поэтому и возятся с пустяковой задачей на всем протяжении пространной повести. Нет идеи, на которой можно было бы показать Особое звено; нет у героев интересных мыслей, убоги духом эти герои.
* "Фейнманские лекции по физике", 1965, т. 1, стр. 64.
Странный человек был Беляев. Его ругали за новые идеи, его толкали к популяризации того, что уже кем-то придумано и кем-то одобрено, а он вновь и вновь искал необычайное. Уже на склоне лет он сказал о фантастических идеях: "Они должны быть новыми, это прежде всего". И ведь умел находить новые идеи!
Когда оглядываешь эти идеи, собранные вот так, вместе, сразу бросается в глаза их, пожалуй, главная особенность: в лучших своих вещах Беляев - вопреки традиционной схеме - сочетал уэллсовскую неожиданность с жюльверновской достоверностью.
В самом деле, разве "Голова профессора Доуэля" менее фантастична, чем, скажем, "Остров доктора Моро" или "Человек-невидимка"? Но как вскользь говорит Уэллс об операциях Моро и опытах Гриффина, и с какой убедительностью показана Беляевым работа Керна!
Не думайте, пожалуйста, что это так просто - найти неожиданную идею и обосновать ее. Простота тут кажущаяся. Можно найти неожиданную идею, но она не поддастся обоснованию, и вы получите всего лишь изящную юмореску вроде "Правды о Пайкрафте" Уэллса. Можно все очень правдоподобно обосновать, но при этом улетучится неожиданность: так было с "Плавучим островом" Жюля Верна.
Впрочем, есть смысл детально разобраться, что получилось с "Плавучим островом".
Последнее десятилетие XIX века. В Атлантике с новой силой разгорается битва за "Голубую ленту" - приз кораблю, который пересечет океан за наименьшее время. Пароходные компании "Кунард лайн", "Уайт стар", "Инман лайн" - наперебой увеличивают размеры своих кораблей, мощность их двигателей. Рекламы обещают комфорт, безопасность и всяческие увеселения. На стапелях заложены еще большие корабли, а инженеры проектируют совсем уже чудо-лайнеры - с мюзик-холлами, летними и зимними садами, гимнастическими залами, плавательными бассейнами, площадками для катания на роликовых коньках и турецкими банями...
Что ж, линия развития отчетливо видна, и в 1894 году Жюль Верн пишет "Плавучий остров". Вот оно, будущее: уже не лайнер, а целый плавучий остров! Площадь- д вадцать семь миллионов квадратных метров, водоизмещение - двести шестьдесят миллионов тонн, мощность двигателей - десять миллионов лошадиных сил...
В 1895 году роман выходит в свет. "Это необыкновенно оригинальная вещь, - говорит Жюлю Верну издатель Этцель-младший. - Вы проявили удивительную смелость мысли и превзошли самого себя".
Что ж, все верно: плавучий остров неплохо придуман, да и разработан до мельчайших деталей. Миллионы метров, миллионы тонн, миллионы сил... И где-то в тени остается удивительный факт: в 1891 году Шарль де Ламберт запатентовал во Франции судно на подводных крыльях. Больше того, Ламберт построил катер с подводными крыльями и испытал его в Париже, на Сене. Это видели тысячи парижан: смешно было следить за отчаянными попытками Ламберта обуздать катер, норовящий и вовсе выпрыгнуть из воды. Об этом писали газеты: смешна была уверенность Ламберта в будущем своего суденышка.
Еще один факт. За десять лет до появления "Плавучего острова" шведский изобретатель Густав Лаваль построил первый катер на воздушной подушке. Испытания были не слишком удачны. Лаваль приступил к сооружению второго катера, газеты перестали об этом писать.
И еще один факт. В 1850 году француз Ламбо изготовил из армоцемента небольшой челн, который демонстрировался на Всемирной выставке, а затем до конца XIX века плавал по прудам парижских парков.
Почти невероятно, чтобы Жюль Верн не видел ботика Ламбо или не читал об опытах Ламберта и Лаваля. Просто не обратил особого внимания на эти курьезы. Кто мог подумать, что неказистые суденышки предвещают революцию в судостроении, наступление эры новых принципов движения и новых материалов!
Гадким утенком ходило будущее. "Утки клевали его, куры щипали, а Девушка, что кормила домашнюю птицу, толкнула утенка ногой". Будущее сначала всегда бывает гадким утенком, и, вероятно, самое трудное в трудном искусстве фантаста увидеть гадкого утенка, которому суждено превратиться в прекрасного лебедя.
Мне могут возразить: допустим, для научной фантастики действительно нужно видеть будущие научно-технические перевороты, но разве это обязательно для фантастики социальной?
Что ж, давайте посмотрим, что получается, когда не ищут гадких утят.
В журнале "Изобретатель и рационализатор" была как-то опубликована небольшая заметка об "автомате против усталости". Подвергая человека вибрации, автомат якобы ускоряет бег крови в организме; в результате одна минута "виброотдыха" заменяет три часа сна. Врачи, говорилось в заметке, предлагают установить виброавтоматы на улицах.
Некоторое время спустя в том же журнале появился рассказ Б. Зубкова и Е. Муслина "Красная дверь". Методом экстраполяции авторы превратили вибро-автомат в мир сплошной вибрации. На людях надеты вибрирующие ошейники и вибрирующие браслеты. Вибрируют полы, скамейки, столы. Реклама назойливо внушает:
"Дрожите все! Дрожите день и ночь!"
Рассказ легко читается... и столь же легко забывается. Ведь мы-то знаем, что такого вибро-мира наверняка не будет!
Технология фантастики в данном случае предельно обнажена. Берется какая-то деталь или особенность современного мира, экстраполируется в будущее - и возникает рассказ-предупреждение. Беда, однако, в том, что опасность, о которой предупреждают, заведомо нереальна. И вместо социальной фантастики получается буффонада.
В сущности, это закономерно: утята ведь взяты наугад, и было бы крайне странно, если бы именно из них выросли прекрасные лебеди. Гадкие утята прячутся, и очень даже здорово прячутся.
Их надо уметь искать.
Беляев великолепно отыскивал гадких утят. Жаль, конечно, что он ни разу не объяснил, как это делается. Но когда размышляешь над собранными в таблицу идеями и потом перечитываешь написанное Беляевым, начинают вырисовываться некоторые общие принципы.
Есть три типа идей:
1. Признанные идеи;
2. Идеи, не успевшие получить признания, но еще и не отвергнутые;
3. Идеи, осуществление которых считается невозможным.
Чаще всего фантасты используют идеи второго типа. Уж очень соблазинительно получить в готовом виде новехонькую идею. К сожалению, идеи второго типа неустойчивы. Они быстро получают общее признание или причисляются к "невозможным". И что хуже всего: у них есть свой автор, их нельзя приписать герою произведения. Когда, например, в повести Е. Велтистова "Глоток солнца" некий физик напряженно думает, ищет, а потом пересказывает идею Дайсона, восклицая: "Тут уж меня осенило!" - читатель вправе спросить: "Почему же тебя?! Это Дайсона осенило, это его идея, она описана в популярной книжке". И мгновенно испаряется художественная достоверность образа: никакой, братец, ты не физик, а очередной манекен с неполным популярно-брошюрным образованием...
Гадкие утята фантастики прячутся, как правило, среди идей третьего типа. В сущности, гадкий утенок и есть "невозможная" идея, которая в будущем станет возможной.
В "Ариэле" биофизик Хайд, излагая свои мысли, подчеркивает: другие ученые считают, что нельзя упорядочить броуново движение, они поставили на этом крест, а я, Хайд, с ними не согласен. И далее объясняет - почему. Хайд идет типичным для беляевских героев путем: проверим, противоречит ли данная идея самым общим тенденциям развития нашего знания, и если не противоречит, тогда трудности только временные. То, что сегодня нельзя решить на молекулярном уровне, станет возможным, если "углубиться в изучение сложной игры сил, происходящей в самих атомах, из которых состоят молекулы, и овладеть этой силой" *.
Трудно отказать Хайду в логике. Вспомним хотя бы, что превращение химических элементов тоже считалось невозможным и даже стало почти таким же символом вздора, как и вечный двигатель, а потом было осуществлено средствами ядерной физики. Или лазеры: если удалось упорядочить "прыжки" электронов с орбиты на орбиту (а ведь это тоже считалось невозможным), почему нельзя упорядочить и движение молекул?
Рассуждения беляевского Хайда сближаются с методами, которыми ныне начинают пользоваться для научного прогнозирования. "В современной физике, - пишет проф. Б. Г. Кузнецов, приходится (и еще в большей степени придется) отказываться от весьма фундаментальных концепций... Общие размышления о путях науки стали сейчас существенным элементом самой науки. Сейчас наступило время, когда ход технического прогресса и его темпы во многом зависят не только от физических представлений о мире, но и от размышлений об их возможном изменении, от противопоставления, сопоставления и оценки универсальных схем мироздания, наиболее общих, исходных закономерностей бытия" **.
В приложении к фантастике это звучит так: смело берите "невозможные" идеи, ломающие наши представления о мире, меняйте их, сталкивайте между собой, развивайте, а затем смотрите - вписывается ли полученное в общую картину мироздания. И если не вписывается, начинайте сначала. И потом еще и еще, пока не увидите: да, так может быть!
Наступит день, когда человек впервые поднимется в небо, как поднимался Ариэль. Выглядеть это будет, вероятно, не слишком торжественно.
* А. Беляев. Собр. соч., т. 7, стр. 219.
** Б. Г. Кузнецов. "О научных прогнозах и перспективном планировании". Сб. "Будущее науки", изд. "Знание", 1966, стр. 86-88.
Однажды утром в институтский двор войдет молодой человек в синем тренировочном костюме и волейбольных кедах. Товарищи крикнут ему из окна что-нибудь шутливое, он машинально улыбнется. И не будет ни предстартовых речей, ни отсчета времени, потому что сорок или семьдесят раз он пытался подняться - и не мог.
Обходя оставшиеся от ночного дождя лужи, испытатель подумает, что сегодня, пожалуй, надо без разбега, и пройдет на середину двора. Он постоит немного, потом посмотрит вверх, в небо, - и время для него исчезнет.
ГАДКИЕ УТЯТА ФАНТАСТИКИ
Пятьдесят идей Александра Беляева
В рассказе Клиффорда Саймака "Необъятный двор" посланцы инозвездной цивилизации, прибыв на Землю для установления торговых контактов, неожиданно отказываются покупать какие бы то ни было товары. Пришельцев интересует только один товар - новые идеи. И герой рассказа разъясняет обескураженному представителю ООН: "Это их метод работы. Они открывают новую планету и выменивают идеи. Они уже очень давно торгуют с вновь открытыми мирами. И им нужны идеи, новые идеи, потому что только таким путем они развивают свою технику и культуру. И у них, сэр, есть множество идей, которыми человечество могло бы воспользоваться..." *
"Необъятный двор" впервые был напечатан в 1958 году, а три-четыре года спустя и в самом деле появились оптовые покупатели новых идей. Это были, однако, не космические пришельцы, а ученые, закладывающие основы футурологии - науки о прогнозировании будущего. Главным же поставщиком новых идей оказалась научно-фантастическая литература.
Конечно, фантастике и раньше случалось сбывать свои идеи науке. Но ученые, по правде сказать, не слишком любили подчеркивать, что родословная открытий и изобретений нередко начинается с выдумки писателя. Ах, каким непрактичным купцом была фантастика! Она отдавала золотые плоды воображения и получала взамен мелочные придирки и снисходительные взгляды свысока.
Один такой эпизод заслуживает, чтобы о нем рассказали, уж очень он характерен. В 1964 году журнал "Вопросы психологии" опубликовал две статьи о гипнопедии. Как водится, изложение начиналось с истории вопроса. В одной статье летоисчисление велось с исследований О. Хаксли, выполненных в 1932 году, и последующих опытов М. Шировера. Вторая статья указывала, что опыты ставились еще за десять лет до О. Хаксли - в морской школе во Флориде. Так или иначе, все выглядело вполне солидно: никакой фантастики, гипнопедия начинается с научных исследований. Однако очень
* "Экспедиция на Землю", изд. "Мир", 1965, стр. 410.
скоро журналу пришлось выступить с уточнением. Оказалось, что О. Хаксли исследований не вел, а описал гипнопедию... в фантастическом романе. Шировер же создал гипнопедические приборы... в научно-фантастической новелле "Цереброфон". В 1947 году инженер Э. Браун по заданию Шировера сконструировал аппарат "дормифон" - комбинацию патефона с электрическими часами и наушниками, и год спустя Р. Элиот применил этот аппарат для обучения студентов во время сна. Что же касается экспериментов в морской школе, то их просто-напросто не было: это отголоски эпизода из фантастического романа Гернсбека "Ральф 124С41+", опубликованного еще в 1911 году.
Такая вот совсем неакадемическая родословная обнаружилась у гипнопедии: сначала идеи в научно-фантастических произведениях, потом неказистый прибор, сооруженный по подсказке фантаста, и, наконец, первые реальные опыты...
Надо сразу сказать: механизм воздействия фантастики на науку не сводится к простой формуле "фантаст предсказал ученый осуществил". Отлично работают и самые неосуществимые идеи. Просто их работа тоньше: они помогают преодолевать психологические барьеры на путях к "безумным" идеям, без которых не может развиваться современная наука.
Благодаря фантастике в нормальный (и потому не сулящий особых открытий) ход мыслей врываются неожиданные ассоциации. В волшебных лучах фантастики мысль чаще подвергается мутациям, увеличивается вероятность возникновения новых идей. Научно-фантастическая литература, как справедливо заметил А. Кларк, увеличивает гибкость ума, повышает готовность принять новое. И внимательный наблюдатель мог бы заметить: чтение фантастики постепенно становится элементом профессиональной подготовки и тренировки ученого. Еще немного и курс НФ-литературы войдет в учебные программы вузов. Во всяком случае, в учебную программу недавно созданного Общественного института изобретательского творчества уже включен курс фантазии: систематическое изучение научно-фантастической литературы, освоение приемов получения новых фантастических идей и упражнения по развитию творческого воображения...
Только сейчас мы начинаем понимать, насколько многообразно взаимодействие фантастики и науки. Футурологов, например, заинтересовали даже не сами фантастические идеи и не способность фантастики воспламенять воображение, а методы, которыми создаются новые идеи.
Следует отдать должное футурологам - они оказались дальновиднее инопланетных купцов из рассказа Саймака. Секреты производства всегда ценнее продуктов производства.
В самом деле, откуда берутся Настоящие Фантастические Идеи?
Оставим в стороне, увы, нередкие случаи, когда фантасты черпают вдохновение из журнала типа "Юного техника". Оставим и те случаи, когда мысли заимствуются у других авторов. К счастью, в золотом фонде фантастики есть сотни подлинно великолепных идей, ошеломляющих неожиданностью, размахом, силой мысли.
"Интересно было бы, - говорил Д. Гранин в одной из своих статей, - изучить, в чем сбывались и не сбывались описания будущего. Как и куда отклоняется развитие науки и техники, в какую сторону ошибаются воображение и чутье. Что может предусмотреть человечество, какие предсказанные сроки совпали".
В первом приближении такая работа проделана: были опубликованы материалы о судьбе предвидений Жюля Верна и Герберта Уэллса **.
Сейчас перед читателем третий экскурс в глубь фантастики - таблица "Пятьдесят идей Александра Беляева".
Общедоступная теория фантастики заманчиво проста. Существуют два (только два!) метода. Жюль Верн использовал метод экстраполяции, количественного
* В альманахе "Мир приключений", выпуск девятый, изд. "Детская литература", 1963.
** В сборнике "Эти удивительные звезды", Азернешр, Баку, 1966.
увеличения: появилась первая и еще очень плохонькая подводная лодка Алстита с электромотором - и семь лет спустя придуман могучий "Наутилус". Уэллс, с его "опытами воображения совсем иного рода", шел от невозможного (этот метод называют интуитивным): путешествия в прошлое и будущее считаются невозможными, - хорошо, так вот вам невозможная машина времени...
Сотни раз повторенная, ставшая привычной и потому кажущаяся до очевидности бесспорной, эта схема разваливается, как карточный домик, при первой же попытке применить ее к фантастике Александра Беляева.
Действительно, Ихтиандр - это "по Жюлю Верну" или "по Уэллсу"? И как быть с Ариэлем?
Схемы всегда агрессивны: они работают по принципу "или-или", третьего для них не дано. И тогда появляются такие объяснения: "Человек-рыба из романа А. Беляева уже существует, но задача эта - добиться возможности длительное время быть под водой - решена иначе, чем предполагал писатель. Летающий человек, описанный Беляевым, - мечта, но миниатюрные летательные аппараты дают возможность подниматься в воздух и двигаться по своему желанию, подобно Ариэлю из фантастического романа". Схема торжествует: Ихтиандр подтянут поближе к достоверной фантастике Жюля Верна, Ариэль отодвинут подальше, к выдумкам Уэллса. И вообще есть акваланг, есть "миниатюрные летательные аппараты", все в порядке... Все в абсолютнейшем порядке, если забыть, что писал Беляев.
А писал он так:
"- Да, очевидно, вы совершенно не поняли сущности задания. Что вы предлагаете? Новый летательный аппарат. Только и всего. Аппарат!.. Но, дорогой мой, нам надо совсем другое! Мы должны создать уникум - человека, который мог бы летать без всякого аппарата, вот так - взял да и полетел..." *.
Нехитрая механика - подменить Ихтиандра аквалангистом, а Ариэля - пилотом "миниатюрного летательного аппарата". Ну, а если без подмены? Если поразмышлять именно над тем, о чем пишет Беляев?
Схема исключает размышление. Или-или. Или научно достоверный Жюль Верн, или откровенно условный
* А. Беляев. Собр. соч., т, 7, стр. 215.
Уэллс. Остальное подлежит решительному искоренению. Вот как это делается: "Все помнят, кбнечно, как барон Мюнхаузен вытащил себя за шевелюру из болота. Можно ли на такой идее построить научно-фантастический роман? Можно. Фантасту можно. Именно на этом базисе создан роман Беляева "Ариэль". Более того - эта оригинальная идея довольно пространно "научно" обосновывается автором, - в этом он невыгодно отличается от бравого барона. И будь даже "Ариэль" жемчужиной мировой литературы, и будь я редактором, и будь Беляев не Беляевым, а Толстым... Великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, но я бы сказал ему:
"В таком виде, Лев Николаевич, простите, печатать не могу. Это блестяще, гениально, написано рукой мэтра, но, увольте, не могу..." В подобной ситуации надо культурно, но быстро и энергично обезопасить читателя от автора".
Так пишет В. Смилга в статье "Фантастическая наука и научная фантастика"'. Начав составлять таблицу "Пятьдесят идей Александра Беляева", я вспомнил об этой статье, перечитал ее и уже не мог отделаться от звучащего, как строка назойливой песенки, страшного в своей высокомерной слепоте приговора: "Быстро и энергично обезопасить".
Нельзя не изумляться мужеству Беляева. На протяжении десяти лет критика прилагала все усилия, чтобы обезопасить читателя от его фантастики. Порой это делалось так быстро и так энергично, что больной и далеко не молодой уже писатель отправлялся в поисках заработка на Север, в рыбачьи артели. И вот после критических разносов, после тягучих проработок, после статей, снисходительно поучавших, как надлежит фантазировать, Беляев незадолго до смерти пишет "Ариэля".
Нет, черт возьми, мир устроен не так уж глупо! Есть в этом мире что-то вроде закона сохранения фантазии: вся сдерживаемая эти годы дерзость мысли, весь неизрасходованный запас воображения воплотились в великолепной идее летающего человека.
"- Слушай, Ариэль, слушай внимательно. Теперь ты умеешь делать то, чего не умеет делать ни один
* "Знание-сила", 1964, № 2.
человек. Ты можешь летать. И для того, чтобы полететь, тебе надо только пожелать этого. Ты можешь подниматься, летать быстрее или медленнее, поворачиваться в любую сторону, опускаться по своему желанию. Надо только управлять собой, как ты управляешь своим телом, когда идешь, встаешь, садишься, ложишься" *.
Не положено человеку летать вот так - без крыльев, без мотора. А ведь не удается о б е з о п а с и ть, не удается прицепить Ариэлю "миниатюрный летательный аппарат"! Книга живет и будет жить.
Я говорил, что схемы агрессивны. Я забыл добавить: старея, схемы становятся особенно нетерпимыми. Уже не "или-или", не "можно так и можно этак", а "надо только так" и "надо только этак". Только как Жюль Верн и даже еще обоснованнее! Нет, только как Уэллс и даже еще дальше от науки!..
Идея не должна быть "беспочвенным фантазерством", заявляет Ю. Котляр, дозволены лишь "обоснованные" гипотезы: "...читательское доверие налагает на писателя-фантаста и повышенную ответственность; он не имеет права бросаться необоснованными утверждениями и сомнительными идеями" **. Не правда ли, знакомая интонация?
Парадоксально, но факт: перечисляя тут же образцы "правильной" фантастики, Ю. Котляр упоминает "Человека-амфибию"! При жизни Беляева Ихтиандр считался антинаучной выдумкой, затем - выдумкой сомнительной, да и совсем еще недавно человека-рыбу стыдливо подменяли аквалангистом. А теперь приспособление людей к жизни под водой стало научной программой, и "Человек-амфибия" противопоставляется разным "необоснованным утверждениям и сомнительным идеям"...
И ведь это не единственный случай. Превратились в явь сотни идей, считавшихся когда-то антинаучной фантастикой, но не перевелось стремление обезопасить.
* А. Б е л я е в. Собр. соч., т. 7, стр. 229.
** Ю. Котляр, "Мир мечты и фантазии". "Октябрь", 1967, № 4, стр. 194.
Идеи всегда рождаются "сомнительными"; ни одна смелая идея - ни в науке, ни в фантастике - не была сразу признана абсолютно верной. Идеи растут, испытываются жизнью, и если они верны, со временем крепнут и выживают. Без слабых и писклявых новорожденных не было бы зрелых людей. Нелепо "отменять" новорожденных только потому, что есть сомнения в их будущем.
Ну, с Ю. Котляром понятно. Он ратует за чисто популяризаторскую фантастику и "освобождает" фантаста от необходимости что-то придумывать самостоятельно. Удивляет другое: к такому же выводу приходят и некоторые оппоненты Ю. Котляра.
Фантастика, говорят они, это художественная литература, а предметом художественной литературы является человек. Отсюда вывод: нет необходимости придумывать новые идеи, выдвигать новые модели будущего, ибо фантастика - только литературный прием.
Да, художественная литература всегда была человековедением. Она им и осталась. Но где-то в середине XX века возник сначала едва приметный, а теперь уже отчетливо видимый процесс расширения духовного мира человека.
В известном курсе физики Ричарда Фейнмана есть небольшое лирическое отступление. Я приведу его, оно поможет увидеть, что именно меняется в духовном мире человека:
"Поэты утверждают, что наука лишает звезды красоты, для нее, мол, звезды - просто газовые шары. Ничего не "просто". Я тоже любуюсь звездами и чувствую их красоту. Но кто из нас видит больше? Обширность небес превосходит мое воображение... Затерянный в этой карусели, мой маленький глаз способен видеть свет, которому миллионы лет. Безбрежное зрелище Вселенной... и я сам - ее часть. Быть может, вещество моего тела извергнуто какой-нибудь забытой звездой, такой же, как вон та, чей взрыв я вижу сейчас. Или я смотрю на звезды гигантским оком Паломарского телескопа, вижу, как они устремляются во все стороны от той первоначальной точки, где, быть может, они некогда обитали бок о бок. Что это за картина и каков ее смысл? И зачем все это?.. Почему же нынешние поэты не говорят об этом? Что за народ эти лирики, если они способны говорить о Юпитере только как о человеке, и молчат, если это огромный вращающийся шар из метана и аммиака?" *
На протяжении тысячелетий такое видение мира было редчайшим исключением. Но не надо быть футурологом, чтобы уверенно предсказать: умение видеть, слышать, чувствовать большой, мир станет характерной особенностью человека будущего. Соответственно должно расшириться и понятие человековедения. Может быть, уже сегодня правильнее было бы говорить, что литература - это мировидение.
Подавляющее большинство героев фантастики - ученые. Чаще всего - большие ученые. Нельзя сколько-нибудь убедительно показать таких людей без адекватных им мыслей и идей. Мало заверить, что герой - умный человек. Надо вложить в его голову умные мысли и новые идеи, которые создали бы определенное, свойственное именно этому человеку видение большого мира.
Иначе получится, как в повести В. Михайлова "Спутник "Шаг вперед". В центре этой повести - Особое звено космонавтов. Вот появляется один из них:
"- Ну, Гур, - сказал круглолицый. - Ну, ну..."
Затем "круглолицый" умолкает до следующей страницы, где вновь произносит: "Ну, Гур. Ну, ну..."
И потом на следующей странице:
"- Ну, ну, Слава, - сказал Дуглас. - Ну... Дразнить себя".
И тут же:
"- Ну, ну, - сказал Дуглас".
Еще через три страницы:
"- Ну, Гур. Ну, ну..."
И еще через три:
"- Ну, Гур, - проворчал Дуглас. - Ну, ну..."
Так и пройдет по повести "круглолицый Дуглас", сказав 172 слова, из которых 124 - "ну". Разумеется, это не случайно: нет у автора новых мыслей и идей для своих героев. И хоть названы эти лица Особым звеном, хоть заверяет нас автор, что они умные и даже талантливые, все они "ну-ну". Поэтому и возятся с пустяковой задачей на всем протяжении пространной повести. Нет идеи, на которой можно было бы показать Особое звено; нет у героев интересных мыслей, убоги духом эти герои.
* "Фейнманские лекции по физике", 1965, т. 1, стр. 64.
Странный человек был Беляев. Его ругали за новые идеи, его толкали к популяризации того, что уже кем-то придумано и кем-то одобрено, а он вновь и вновь искал необычайное. Уже на склоне лет он сказал о фантастических идеях: "Они должны быть новыми, это прежде всего". И ведь умел находить новые идеи!
Когда оглядываешь эти идеи, собранные вот так, вместе, сразу бросается в глаза их, пожалуй, главная особенность: в лучших своих вещах Беляев - вопреки традиционной схеме - сочетал уэллсовскую неожиданность с жюльверновской достоверностью.
В самом деле, разве "Голова профессора Доуэля" менее фантастична, чем, скажем, "Остров доктора Моро" или "Человек-невидимка"? Но как вскользь говорит Уэллс об операциях Моро и опытах Гриффина, и с какой убедительностью показана Беляевым работа Керна!
Не думайте, пожалуйста, что это так просто - найти неожиданную идею и обосновать ее. Простота тут кажущаяся. Можно найти неожиданную идею, но она не поддастся обоснованию, и вы получите всего лишь изящную юмореску вроде "Правды о Пайкрафте" Уэллса. Можно все очень правдоподобно обосновать, но при этом улетучится неожиданность: так было с "Плавучим островом" Жюля Верна.
Впрочем, есть смысл детально разобраться, что получилось с "Плавучим островом".
Последнее десятилетие XIX века. В Атлантике с новой силой разгорается битва за "Голубую ленту" - приз кораблю, который пересечет океан за наименьшее время. Пароходные компании "Кунард лайн", "Уайт стар", "Инман лайн" - наперебой увеличивают размеры своих кораблей, мощность их двигателей. Рекламы обещают комфорт, безопасность и всяческие увеселения. На стапелях заложены еще большие корабли, а инженеры проектируют совсем уже чудо-лайнеры - с мюзик-холлами, летними и зимними садами, гимнастическими залами, плавательными бассейнами, площадками для катания на роликовых коньках и турецкими банями...
Что ж, линия развития отчетливо видна, и в 1894 году Жюль Верн пишет "Плавучий остров". Вот оно, будущее: уже не лайнер, а целый плавучий остров! Площадь- д вадцать семь миллионов квадратных метров, водоизмещение - двести шестьдесят миллионов тонн, мощность двигателей - десять миллионов лошадиных сил...
В 1895 году роман выходит в свет. "Это необыкновенно оригинальная вещь, - говорит Жюлю Верну издатель Этцель-младший. - Вы проявили удивительную смелость мысли и превзошли самого себя".
Что ж, все верно: плавучий остров неплохо придуман, да и разработан до мельчайших деталей. Миллионы метров, миллионы тонн, миллионы сил... И где-то в тени остается удивительный факт: в 1891 году Шарль де Ламберт запатентовал во Франции судно на подводных крыльях. Больше того, Ламберт построил катер с подводными крыльями и испытал его в Париже, на Сене. Это видели тысячи парижан: смешно было следить за отчаянными попытками Ламберта обуздать катер, норовящий и вовсе выпрыгнуть из воды. Об этом писали газеты: смешна была уверенность Ламберта в будущем своего суденышка.
Еще один факт. За десять лет до появления "Плавучего острова" шведский изобретатель Густав Лаваль построил первый катер на воздушной подушке. Испытания были не слишком удачны. Лаваль приступил к сооружению второго катера, газеты перестали об этом писать.
И еще один факт. В 1850 году француз Ламбо изготовил из армоцемента небольшой челн, который демонстрировался на Всемирной выставке, а затем до конца XIX века плавал по прудам парижских парков.
Почти невероятно, чтобы Жюль Верн не видел ботика Ламбо или не читал об опытах Ламберта и Лаваля. Просто не обратил особого внимания на эти курьезы. Кто мог подумать, что неказистые суденышки предвещают революцию в судостроении, наступление эры новых принципов движения и новых материалов!
Гадким утенком ходило будущее. "Утки клевали его, куры щипали, а Девушка, что кормила домашнюю птицу, толкнула утенка ногой". Будущее сначала всегда бывает гадким утенком, и, вероятно, самое трудное в трудном искусстве фантаста увидеть гадкого утенка, которому суждено превратиться в прекрасного лебедя.
Мне могут возразить: допустим, для научной фантастики действительно нужно видеть будущие научно-технические перевороты, но разве это обязательно для фантастики социальной?
Что ж, давайте посмотрим, что получается, когда не ищут гадких утят.
В журнале "Изобретатель и рационализатор" была как-то опубликована небольшая заметка об "автомате против усталости". Подвергая человека вибрации, автомат якобы ускоряет бег крови в организме; в результате одна минута "виброотдыха" заменяет три часа сна. Врачи, говорилось в заметке, предлагают установить виброавтоматы на улицах.
Некоторое время спустя в том же журнале появился рассказ Б. Зубкова и Е. Муслина "Красная дверь". Методом экстраполяции авторы превратили вибро-автомат в мир сплошной вибрации. На людях надеты вибрирующие ошейники и вибрирующие браслеты. Вибрируют полы, скамейки, столы. Реклама назойливо внушает:
"Дрожите все! Дрожите день и ночь!"
Рассказ легко читается... и столь же легко забывается. Ведь мы-то знаем, что такого вибро-мира наверняка не будет!
Технология фантастики в данном случае предельно обнажена. Берется какая-то деталь или особенность современного мира, экстраполируется в будущее - и возникает рассказ-предупреждение. Беда, однако, в том, что опасность, о которой предупреждают, заведомо нереальна. И вместо социальной фантастики получается буффонада.
В сущности, это закономерно: утята ведь взяты наугад, и было бы крайне странно, если бы именно из них выросли прекрасные лебеди. Гадкие утята прячутся, и очень даже здорово прячутся.
Их надо уметь искать.
Беляев великолепно отыскивал гадких утят. Жаль, конечно, что он ни разу не объяснил, как это делается. Но когда размышляешь над собранными в таблицу идеями и потом перечитываешь написанное Беляевым, начинают вырисовываться некоторые общие принципы.
Есть три типа идей:
1. Признанные идеи;
2. Идеи, не успевшие получить признания, но еще и не отвергнутые;
3. Идеи, осуществление которых считается невозможным.
Чаще всего фантасты используют идеи второго типа. Уж очень соблазинительно получить в готовом виде новехонькую идею. К сожалению, идеи второго типа неустойчивы. Они быстро получают общее признание или причисляются к "невозможным". И что хуже всего: у них есть свой автор, их нельзя приписать герою произведения. Когда, например, в повести Е. Велтистова "Глоток солнца" некий физик напряженно думает, ищет, а потом пересказывает идею Дайсона, восклицая: "Тут уж меня осенило!" - читатель вправе спросить: "Почему же тебя?! Это Дайсона осенило, это его идея, она описана в популярной книжке". И мгновенно испаряется художественная достоверность образа: никакой, братец, ты не физик, а очередной манекен с неполным популярно-брошюрным образованием...
Гадкие утята фантастики прячутся, как правило, среди идей третьего типа. В сущности, гадкий утенок и есть "невозможная" идея, которая в будущем станет возможной.
В "Ариэле" биофизик Хайд, излагая свои мысли, подчеркивает: другие ученые считают, что нельзя упорядочить броуново движение, они поставили на этом крест, а я, Хайд, с ними не согласен. И далее объясняет - почему. Хайд идет типичным для беляевских героев путем: проверим, противоречит ли данная идея самым общим тенденциям развития нашего знания, и если не противоречит, тогда трудности только временные. То, что сегодня нельзя решить на молекулярном уровне, станет возможным, если "углубиться в изучение сложной игры сил, происходящей в самих атомах, из которых состоят молекулы, и овладеть этой силой" *.
Трудно отказать Хайду в логике. Вспомним хотя бы, что превращение химических элементов тоже считалось невозможным и даже стало почти таким же символом вздора, как и вечный двигатель, а потом было осуществлено средствами ядерной физики. Или лазеры: если удалось упорядочить "прыжки" электронов с орбиты на орбиту (а ведь это тоже считалось невозможным), почему нельзя упорядочить и движение молекул?
Рассуждения беляевского Хайда сближаются с методами, которыми ныне начинают пользоваться для научного прогнозирования. "В современной физике, - пишет проф. Б. Г. Кузнецов, приходится (и еще в большей степени придется) отказываться от весьма фундаментальных концепций... Общие размышления о путях науки стали сейчас существенным элементом самой науки. Сейчас наступило время, когда ход технического прогресса и его темпы во многом зависят не только от физических представлений о мире, но и от размышлений об их возможном изменении, от противопоставления, сопоставления и оценки универсальных схем мироздания, наиболее общих, исходных закономерностей бытия" **.
В приложении к фантастике это звучит так: смело берите "невозможные" идеи, ломающие наши представления о мире, меняйте их, сталкивайте между собой, развивайте, а затем смотрите - вписывается ли полученное в общую картину мироздания. И если не вписывается, начинайте сначала. И потом еще и еще, пока не увидите: да, так может быть!
Наступит день, когда человек впервые поднимется в небо, как поднимался Ариэль. Выглядеть это будет, вероятно, не слишком торжественно.
* А. Беляев. Собр. соч., т. 7, стр. 219.
** Б. Г. Кузнецов. "О научных прогнозах и перспективном планировании". Сб. "Будущее науки", изд. "Знание", 1966, стр. 86-88.
Однажды утром в институтский двор войдет молодой человек в синем тренировочном костюме и волейбольных кедах. Товарищи крикнут ему из окна что-нибудь шутливое, он машинально улыбнется. И не будет ни предстартовых речей, ни отсчета времени, потому что сорок или семьдесят раз он пытался подняться - и не мог.
Обходя оставшиеся от ночного дождя лужи, испытатель подумает, что сегодня, пожалуй, надо без разбега, и пройдет на середину двора. Он постоит немного, потом посмотрит вверх, в небо, - и время для него исчезнет.