Дэвид Амброуз
Суеверие
Избегать суеверий есть суеверие.
Фрэнсис Бэкон, 1561 — 1626
Суеверие: неоднозначное слово, возможно, может употребляться только в качестве субъективной оценки.
Энциклопедия Британника
Лулу, Мику и Дэйхи, в доме которых эта книга была задумана и по случайному совпадению закончена восемнадцать месяцев спустя. Что бы ни значили совпадения.
Пролог
Он не отрываясь глядел на ничем не примечательный дом, похожий на все остальные дома по обеим сторонам улицы. Дверь была такого темного зеленого цвета, что казалась почти черной. Номер на ней — 139 — был составлен из плоских медных цифр. Сбоку от двери и непосредственно над ней были квадратные окна, струившие теплый свет в прохладу ноябрьских сумерек. Сквозь стекло он видел строгие линии интерьера комнат и отметил про себя, что картины, мебель и предметы искусства создают приятное сочетание старинного и современного стилей.
В другое время он счел бы такую обстановку привлекательной, но сейчас его не покидала тревога, граничащая с ужасом. Это чувство вызывало у него то, или тот, с кем он должен был встретиться.
Сэм разговаривал с Ральфом Казабоном только раз — час назад, по телефону. Он не знал об этом человеке ничего, кроме того, что ему рассказала Джоанна, а она ни словом не обмолвилась о том, что они женаты. Казабон назвал ее по телефону «моя жена». То, что этот человек и Джоанна — муж и жена, было просто нонсенсом, и от этого Сэма терзало какое-то болезненное чувство, куда более мучительное, чем ревность, но пока он еще не мог подобрать название этому чувству.
Он заметил, что прохожие с любопытством на него поглядывают, и только тогда понял, что утратил представление о времени. Но все же вряд ли он стоит тут долго. Сэм подождал, пока отъедет такси, стоящее напротив, и сошел с бордюра на дорогу. По мере того как он приближался к дому, тот увеличивался, заполняя собой все поле зрения. Сэму почудилось, что дом тянется к нему, стремясь обхватить и всосать в себя. На мгновение он чуть было не поддался панике, но, совладав с собой, продолжал путь.
Поскольку Сэм был ученым, он предпочитал всему находить разумное объяснение. Здравый смысл и логика, по его мнению, были единственными инструментами человека, с помощью которых можно попытаться постичь тайну своего бытия, хотя он не рискнул бы даже предположить, как далеко они заведут его на этом поприще. За последние месяцы он стал свидетелем того, как увеличивается пропасть между тем, что с ним происходит, и его способностью осмыслить происходящее. Через эту пропасть пролегла темная страна суеверия, проникающего во все уголки его сознания, подобно серому туману над Манхэттеном, который заполняет все щели и закоулки большого города. Суеверие, как он теперь убедился на своем горьком опыте, это такая вещь, против которой у разума нет защиты.
Он поднялся по каменным ступеням и нажал кнопку звонка, решительно отметая все колебания. Он услышал резкую трель где-то в недрах квартиры и стал ждать, заставив себя забыть о своей предубежденности против человека, чьи шаги раздались за дверью.
Через минуту дверь отворилась, и он увидел долговязого мужчину с пышной темной шевелюрой. Глаза у него тоже были темные и смотрели испытующе. На мужчине был плотный твидовый пиджак, серые брюки и вязаный галстук. На ногах у него были лаковые штиблеты цвета красного бургундского вина, явно пошитые на заказ. На вид хозяину дома было лет тридцать восемь.
— Мистер Казабон? Я — Сэм Таун...
Они не стали обмениваться рукопожатием. Казабон производил впечатление человека, который в обычных обстоятельствах умеет быть дружелюбным, но сейчас он смотрел на Сэма так же настороженно, как Сэм на него. Потом он молча отступил в сторону, давая гостю войти. В его движениях была уверенность, которая свидетельствовала не только о силе духа, но и о том, что принято называть «породой». Этот человек прекрасно сознает собственную значимость и еще, подумал Сэм, такую уверенность, наверное, придают ему деньги, которые уже давно стали для него чем-то само собой разумеющимся.
— Как я уже говорил вам по телефону, моей жены сейчас нет дома, — сказал Казабон Сэму по пути в гостиную.
Сэма тревожило ее отсутствие. Он даже хотел спросить — где, черт возьми, она шляется после того, что произошло сегодня утром? Впрочем, он понимал, что мистеру Казабону ничего не известно о том, что случилось. Сэм промолчал. Его первейшей задачей было убедиться, что Джоанне ничего не угрожает, поэтому ссориться с Казабоном не имело смысла. Нужно поговорить с ним, понять, что он за человек и вообще узнать о нем как можно больше. И видимо, придется задать куда больше вопросов, чем это позволяется при первом знакомстве.
Сэм чувствовал, что его слова по телефону произвели странное впечатление. Однако он заметил, что, увидев его, Казабон слегка успокоился. Во внешности Сэма Тауна не было ничего устрашающего.
Он примерно одних лет с Казабоном, роста среднего, телосложения — не могучего. С первого взгляда видно, что перед вами — низкооплачиваемый научный работник, мало достигший на пути к мировому признанию и не снискавший особых материальных благ. Сэм увидел свое отражение в большом венецианском зеркале, висящем над резной каминной полкой, и понял, как невыгодно он смотрится в этой шикарной квартире в джинсах, в спортивной рубашке и плаще, накинутом поверх вельветового пиджака.
— Прошу прощения, — произнес Казабон, пытаясь загладить собственную невежливость. — Давайте я повешу ваш плащ.
Сэм скинул дождевик и, отдавая его Казабону, сказал:
— Я не отниму у вас много времени.
Казабон кивнул и пошел вешать плащ на старинную чугунную вешалку в прихожей.
— Выпьете что-нибудь? — спросил он, вернувшись в комнату. Хорошие манеры в конце концов взяли вверх над подозрительностью.
— Спасибо, нет.
— Тогда, может быть, вы присядете и расскажете мне, что вас сюда привело? — Казабон указал Сэму на маленький диванчик цвета овсяной муки, а сам сел в кресло напротив и приготовился слушать.
Таун уселся и поймал себя на том, что сцепил пальцы рук, чтобы унять дрожь.
— Вам это может показаться очень странным. Из ваших слов я понял, что ваша жена никогда не рассказывала вам ни обо мне, ни о моей работе.
— Насколько я знаю — никогда, мистер... Прошу прощения — доктор Таун.
— Я — психолог Манхэттенского университета, — начал Сэм. — Я возглавляю исследовательскую группу, которая занимается изучением различного рода аномальных явлений, — он почувствовал, что руки у него опять начинают трястись, и мысленно произнес молитву, которой всегда предварял разговор о своей работе с непосвященным человеком. — В основном, нас интересует вопрос взаимодействия человеческого сознания с теми или иными физическими устройствами и системами. Таким образом, в сферу нашего внимания попадают такие явления, как телепатия, способность к предвидению, телекинез...
Глаза Казабона чуть сузились:
— То есть вы изучаете медиумов?
— В общем, можно сказать и так, хотя я не люблю слова «медиум». Оно слишком неопределенно и выражает предвзятое отношение к тем явлениям, которые мы исследуем. В нашу группу входят психологи, инженеры, физики и статистики. Нас семь человек, хотя мы сотрудничаем и с другими отделениями университета, а также привлекаем для участия в нашей работе посторонних.
— Каким образом это все касается моей жены? Насколько мне известно, она никогда не сталкивалась с такими вещами и не питала к ним интереса.
Тут Сэму требовалось быть весьма осторожным. Он до сих пор не знал, с кем — или с чем — ему приходится иметь дело. Человек, сидящий напротив, казался вполне нормальным, культурным и здравомыслящим — но Сэм уже ни в чем не мог быть уверен.
— Некая женщина, которая носит имя вашей жены, или, лучше сказать — использует ее девичью фамилию, Джоанна Кросс — принимала участие в проекте, который я возглавляю.
Казабон посмотрел на Сэма с недоверием, граничащим с враждебностью.
— Этого не может быть. Я бы обязательно об этом знал. Вы, вероятно, ошиблись.
— Возможно. Но тогда я должен в этом удостовериться.
Казабон обеспокоенно поднялся, подошел к камину, зачем-то заглянул в него и снова обернулся к Сэму.
— Вы хотите сказать, что какая-то женщина выдает себя за мою жену? Я вас правильно понял?
— Я не хочу вас тревожить. Уверен, этому есть какое-то объяснение.
— Простите, но я считаю, что для тревоги есть все основания. — Тон Казабона стал жестче. — Мне кажется, этим должна заняться полиция.
— Нет, полиция тут ни при чем, — возразил Сэм скорее устало, нежели настойчиво, как будто считал обращение в полицию пустой тратой времени. — Кстати сказать, она уже в это вовлечена — косвенным образом.
— Как? — воскликнул Казабон.
— Два человека сегодня погибли, — ответил Сэм и, увидев тревогу в глазах Казабона, поспешно добавил: — Ваша жена — или женщина, которая называет себя вашей женой, — не имеет к этому непосредственного отношения. Она даже не присутствовала при этом.
— Тогда зачем же вы здесь?
Таун заколебался. Как бы все объяснить так, чтобы это не прозвучало бредом сумасшедшего? Страх за нее, как и опасение, которое внушал ему Казабон, не давали Сэму собраться с мыслями.
— Простите, — сказал он наконец. — В отсутствие вашей жены очень нелегко говорить об этом.
Казабон нахмурился:
— Послушайте, доктор Таун, моя жена — неглупая женщина, у нее широкие взгляды, но я не могу позволить вам расстраивать ее дикой историей о том, что какая-то посторонняя особа выдает себя за нее — особенно сейчас...
Он умолк, словно решил в последнюю секунду не уточнять, в чем специфика именно текущего момента. Но, разумеется, можно было догадаться, что сейчас ей необходимо особенно деликатное обращение: может, она нездорова, удручена какими-то тяжкими заботами или в конце концов просто беременна. Как бы там ни было, Казабон дал ясно понять, что готов оберегать ее от любых неприятностей и треволнений.
— Я понимаю, что все это звучит дико... — запинаясь, проговорил Сэм.
— В самом деле? Я даже не знаю, кто вы такой, только с ваших слов.
— Вы можете позвонить в университет.
Казабон промолчал, но Сэм почувствовал, что он позвонит — если не сейчас, то позже. Хорошо бы он это сделал.
— Послушайте, — сказал Сэм, стараясь говорить тоном человека практичного, — надеюсь, нам удастся во всем разобраться, не причиняя беспокойства вашей жене. Может быть, вы покажете мне ее фотографию?
— Разумеется, только я не уверен, что это вам что-то даст, — разве что лишний раз убедитесь, что женщина, о которой вы говорили, определенно не моя жена.
— Для начала и это было бы неплохо.
Казабон направился к резному китайскому шкафчику, но не успел его открыть: в холле послышались шаги.
Когда она вошла, Сэм встал — но скорее от излишней нервозности, нежели из учтивости. Казабон подошел к ней и нежно поцеловал в щечку; он явно испытал громадное облегчение, увидев жену.
— Милая, — сказал он, — это — доктор Сэм Таун из Манхэттенского университета. Он поведал мне крайне необычную историю.
Он умолк на полуслове, потому что в это мгновение Сэм громко ахнул. Казабон и женщина, которая только что вошла, обернулись и увидели, что их гость застыл с разинутым ртом. Он не мигая смотрел на женщину, и, казалось, его вот-вот хватит удар.
Сэм Таун был к этому не готов.
Произошло нечто невероятное.
В другое время он счел бы такую обстановку привлекательной, но сейчас его не покидала тревога, граничащая с ужасом. Это чувство вызывало у него то, или тот, с кем он должен был встретиться.
Сэм разговаривал с Ральфом Казабоном только раз — час назад, по телефону. Он не знал об этом человеке ничего, кроме того, что ему рассказала Джоанна, а она ни словом не обмолвилась о том, что они женаты. Казабон назвал ее по телефону «моя жена». То, что этот человек и Джоанна — муж и жена, было просто нонсенсом, и от этого Сэма терзало какое-то болезненное чувство, куда более мучительное, чем ревность, но пока он еще не мог подобрать название этому чувству.
Он заметил, что прохожие с любопытством на него поглядывают, и только тогда понял, что утратил представление о времени. Но все же вряд ли он стоит тут долго. Сэм подождал, пока отъедет такси, стоящее напротив, и сошел с бордюра на дорогу. По мере того как он приближался к дому, тот увеличивался, заполняя собой все поле зрения. Сэму почудилось, что дом тянется к нему, стремясь обхватить и всосать в себя. На мгновение он чуть было не поддался панике, но, совладав с собой, продолжал путь.
Поскольку Сэм был ученым, он предпочитал всему находить разумное объяснение. Здравый смысл и логика, по его мнению, были единственными инструментами человека, с помощью которых можно попытаться постичь тайну своего бытия, хотя он не рискнул бы даже предположить, как далеко они заведут его на этом поприще. За последние месяцы он стал свидетелем того, как увеличивается пропасть между тем, что с ним происходит, и его способностью осмыслить происходящее. Через эту пропасть пролегла темная страна суеверия, проникающего во все уголки его сознания, подобно серому туману над Манхэттеном, который заполняет все щели и закоулки большого города. Суеверие, как он теперь убедился на своем горьком опыте, это такая вещь, против которой у разума нет защиты.
Он поднялся по каменным ступеням и нажал кнопку звонка, решительно отметая все колебания. Он услышал резкую трель где-то в недрах квартиры и стал ждать, заставив себя забыть о своей предубежденности против человека, чьи шаги раздались за дверью.
Через минуту дверь отворилась, и он увидел долговязого мужчину с пышной темной шевелюрой. Глаза у него тоже были темные и смотрели испытующе. На мужчине был плотный твидовый пиджак, серые брюки и вязаный галстук. На ногах у него были лаковые штиблеты цвета красного бургундского вина, явно пошитые на заказ. На вид хозяину дома было лет тридцать восемь.
— Мистер Казабон? Я — Сэм Таун...
Они не стали обмениваться рукопожатием. Казабон производил впечатление человека, который в обычных обстоятельствах умеет быть дружелюбным, но сейчас он смотрел на Сэма так же настороженно, как Сэм на него. Потом он молча отступил в сторону, давая гостю войти. В его движениях была уверенность, которая свидетельствовала не только о силе духа, но и о том, что принято называть «породой». Этот человек прекрасно сознает собственную значимость и еще, подумал Сэм, такую уверенность, наверное, придают ему деньги, которые уже давно стали для него чем-то само собой разумеющимся.
— Как я уже говорил вам по телефону, моей жены сейчас нет дома, — сказал Казабон Сэму по пути в гостиную.
Сэма тревожило ее отсутствие. Он даже хотел спросить — где, черт возьми, она шляется после того, что произошло сегодня утром? Впрочем, он понимал, что мистеру Казабону ничего не известно о том, что случилось. Сэм промолчал. Его первейшей задачей было убедиться, что Джоанне ничего не угрожает, поэтому ссориться с Казабоном не имело смысла. Нужно поговорить с ним, понять, что он за человек и вообще узнать о нем как можно больше. И видимо, придется задать куда больше вопросов, чем это позволяется при первом знакомстве.
Сэм чувствовал, что его слова по телефону произвели странное впечатление. Однако он заметил, что, увидев его, Казабон слегка успокоился. Во внешности Сэма Тауна не было ничего устрашающего.
Он примерно одних лет с Казабоном, роста среднего, телосложения — не могучего. С первого взгляда видно, что перед вами — низкооплачиваемый научный работник, мало достигший на пути к мировому признанию и не снискавший особых материальных благ. Сэм увидел свое отражение в большом венецианском зеркале, висящем над резной каминной полкой, и понял, как невыгодно он смотрится в этой шикарной квартире в джинсах, в спортивной рубашке и плаще, накинутом поверх вельветового пиджака.
— Прошу прощения, — произнес Казабон, пытаясь загладить собственную невежливость. — Давайте я повешу ваш плащ.
Сэм скинул дождевик и, отдавая его Казабону, сказал:
— Я не отниму у вас много времени.
Казабон кивнул и пошел вешать плащ на старинную чугунную вешалку в прихожей.
— Выпьете что-нибудь? — спросил он, вернувшись в комнату. Хорошие манеры в конце концов взяли вверх над подозрительностью.
— Спасибо, нет.
— Тогда, может быть, вы присядете и расскажете мне, что вас сюда привело? — Казабон указал Сэму на маленький диванчик цвета овсяной муки, а сам сел в кресло напротив и приготовился слушать.
Таун уселся и поймал себя на том, что сцепил пальцы рук, чтобы унять дрожь.
— Вам это может показаться очень странным. Из ваших слов я понял, что ваша жена никогда не рассказывала вам ни обо мне, ни о моей работе.
— Насколько я знаю — никогда, мистер... Прошу прощения — доктор Таун.
— Я — психолог Манхэттенского университета, — начал Сэм. — Я возглавляю исследовательскую группу, которая занимается изучением различного рода аномальных явлений, — он почувствовал, что руки у него опять начинают трястись, и мысленно произнес молитву, которой всегда предварял разговор о своей работе с непосвященным человеком. — В основном, нас интересует вопрос взаимодействия человеческого сознания с теми или иными физическими устройствами и системами. Таким образом, в сферу нашего внимания попадают такие явления, как телепатия, способность к предвидению, телекинез...
Глаза Казабона чуть сузились:
— То есть вы изучаете медиумов?
— В общем, можно сказать и так, хотя я не люблю слова «медиум». Оно слишком неопределенно и выражает предвзятое отношение к тем явлениям, которые мы исследуем. В нашу группу входят психологи, инженеры, физики и статистики. Нас семь человек, хотя мы сотрудничаем и с другими отделениями университета, а также привлекаем для участия в нашей работе посторонних.
— Каким образом это все касается моей жены? Насколько мне известно, она никогда не сталкивалась с такими вещами и не питала к ним интереса.
Тут Сэму требовалось быть весьма осторожным. Он до сих пор не знал, с кем — или с чем — ему приходится иметь дело. Человек, сидящий напротив, казался вполне нормальным, культурным и здравомыслящим — но Сэм уже ни в чем не мог быть уверен.
— Некая женщина, которая носит имя вашей жены, или, лучше сказать — использует ее девичью фамилию, Джоанна Кросс — принимала участие в проекте, который я возглавляю.
Казабон посмотрел на Сэма с недоверием, граничащим с враждебностью.
— Этого не может быть. Я бы обязательно об этом знал. Вы, вероятно, ошиблись.
— Возможно. Но тогда я должен в этом удостовериться.
Казабон обеспокоенно поднялся, подошел к камину, зачем-то заглянул в него и снова обернулся к Сэму.
— Вы хотите сказать, что какая-то женщина выдает себя за мою жену? Я вас правильно понял?
— Я не хочу вас тревожить. Уверен, этому есть какое-то объяснение.
— Простите, но я считаю, что для тревоги есть все основания. — Тон Казабона стал жестче. — Мне кажется, этим должна заняться полиция.
— Нет, полиция тут ни при чем, — возразил Сэм скорее устало, нежели настойчиво, как будто считал обращение в полицию пустой тратой времени. — Кстати сказать, она уже в это вовлечена — косвенным образом.
— Как? — воскликнул Казабон.
— Два человека сегодня погибли, — ответил Сэм и, увидев тревогу в глазах Казабона, поспешно добавил: — Ваша жена — или женщина, которая называет себя вашей женой, — не имеет к этому непосредственного отношения. Она даже не присутствовала при этом.
— Тогда зачем же вы здесь?
Таун заколебался. Как бы все объяснить так, чтобы это не прозвучало бредом сумасшедшего? Страх за нее, как и опасение, которое внушал ему Казабон, не давали Сэму собраться с мыслями.
— Простите, — сказал он наконец. — В отсутствие вашей жены очень нелегко говорить об этом.
Казабон нахмурился:
— Послушайте, доктор Таун, моя жена — неглупая женщина, у нее широкие взгляды, но я не могу позволить вам расстраивать ее дикой историей о том, что какая-то посторонняя особа выдает себя за нее — особенно сейчас...
Он умолк, словно решил в последнюю секунду не уточнять, в чем специфика именно текущего момента. Но, разумеется, можно было догадаться, что сейчас ей необходимо особенно деликатное обращение: может, она нездорова, удручена какими-то тяжкими заботами или в конце концов просто беременна. Как бы там ни было, Казабон дал ясно понять, что готов оберегать ее от любых неприятностей и треволнений.
— Я понимаю, что все это звучит дико... — запинаясь, проговорил Сэм.
— В самом деле? Я даже не знаю, кто вы такой, только с ваших слов.
— Вы можете позвонить в университет.
Казабон промолчал, но Сэм почувствовал, что он позвонит — если не сейчас, то позже. Хорошо бы он это сделал.
— Послушайте, — сказал Сэм, стараясь говорить тоном человека практичного, — надеюсь, нам удастся во всем разобраться, не причиняя беспокойства вашей жене. Может быть, вы покажете мне ее фотографию?
— Разумеется, только я не уверен, что это вам что-то даст, — разве что лишний раз убедитесь, что женщина, о которой вы говорили, определенно не моя жена.
— Для начала и это было бы неплохо.
Казабон направился к резному китайскому шкафчику, но не успел его открыть: в холле послышались шаги.
Когда она вошла, Сэм встал — но скорее от излишней нервозности, нежели из учтивости. Казабон подошел к ней и нежно поцеловал в щечку; он явно испытал громадное облегчение, увидев жену.
— Милая, — сказал он, — это — доктор Сэм Таун из Манхэттенского университета. Он поведал мне крайне необычную историю.
Он умолк на полуслове, потому что в это мгновение Сэм громко ахнул. Казабон и женщина, которая только что вошла, обернулись и увидели, что их гость застыл с разинутым ртом. Он не мигая смотрел на женщину, и, казалось, его вот-вот хватит удар.
Сэм Таун был к этому не готов.
Произошло нечто невероятное.
Годом раньше
Глава 1
Элеоноре — Элли — Рэй не было еще шестидесяти, хотя на вид ей можно было дать лет на десять больше. Впрочем, она усиленно культивировала это впечатление: внешность престарелой бабушки только способствовала процветанию ее бизнеса.
Глядя на нее сейчас, коренастую и некрасивую, ростом всего пять футов, трудно было представить себе ту Элли, какой она была когда-то — в сетчатых чулках, в расшитом перьями и блестками платье, которое было на ней во время комического представления «Ванда и Рэй». Этот номер худо-бедно кормил ее на протяжении двадцати долгих лет кочевой жизни. Она была Вандой, а Рэем — Мюррей Рэй, ее муж. Когда они познакомились, Элли была танцовщицей, хотя из-за невысокого роста вечно терялась среди других, а для сольного выступления ей не хватало таланта. Она освоила несколько новых номеров на пару с другой девушкой, которая была выше шести футов. Они выступали в Кэтскиелсе, но сборы быстро упали с мизерных до нулевых, и Элли уже собиралась окончательно бросить это занятие, но тут появился Мюррей.
Он был всего на год или два ее старше, но уже преуспел, хотя и не стал звездой. Возможно, это вообще было ему не суждено. Мюррей был забавным коротышкой, чуть выше самой Элли, но не лишен обаяния. Несколько раз в сезон они выступали в одной программе, и за сценой он показывал ей фокусы в надежде завлечь ее в постель. Элли отлично понимала, чего он добивается, и долго не стала раздумывать. В те дни с этим было просто. Секс был неплохим способом отдохнуть после выступления или скоротать время в перерывах между выходами.
Но фокусы были ей в новинку и поразительно ее увлекли. Элли начала репетировать несколько трюков, которые ей показал Мюррей. Он говорил, что у нее есть способности. Все, что для этого нужно, — только прилежание, а прилежание у Элли было. Для нее это была единственная надежда избежать карьеры официантки в каком-нибудь захудалом баре — а большего ей не светило, если бы она бросила свое ремесло.
Они поженились через три месяца после знакомства, но, прежде чем она вышла на сцену с Мюрреем, прошел еще год. Понадобилось время на подготовку нового представления, и слова Мюррея насчет прилежания оказались чистой правдой. Они показывали простенькие фокусы, ерунду, которая у мастера ничего, кроме отвращения, не вызывала бы. Фокусы посерьезнее были на удивление просты в исполнении и осуществлялись в основном с помощью различных приспособлений, но это, во-первых, был не их стиль, а во-вторых, у них не было денег на покупку и перевозку необходимого оборудования. Так что они с Мюрреем пошли по более сложному пути — точный расчет времени, условные сигналы, отвлекающие движения и сноровка. В те времена маленькие ручки Элли были сильнее, чем у иного мужчины. Она научилась жонглировать карточной колодой, незаметно прятать шифоновые шарфы и выхватывать помеченные банкноты — при этом ее улыбка никогда не превращалась в гримасу, даже когда боль пронзала ей руки до самых локтей, а то и до плеч. Дальше будет легче, говорила она себе. Дело мастера боится. Когда у меня появится опыт, уже не будет так больно.
Элли снова села и посмотрела на свои руки, которые уже давно стали морщинистыми и покрылись пигментными пятнами. Она повернула их ладонями вверх и согнула пальцы как когти. Ничего, если понадобится, в них есть еще сила. В свое время ни одна банка или бутылка с завинчивающейся крышкой не могли устоять против ее железной хватки. Она улыбнулась, вспомнив грузчика из Атланты, который однажды попробовал к ней пристать. Пришлось схватить его за яйца, чтобы до него дошло, что он ей не нравится. Бедняга никогда уже не будет прежним мужиком.
Очнувшись от мыслей, она подняла взгляд. Шум голосов стал громче. Взглянув сквозь прямоугольник стекла, который с обратной стороны был просто зеркальным отражением одной из двух звезд, расположенных по бокам сцены, она увидела, что зал уже почти полон. Она посмотрела на свои дешевые часики с пластиковым ремешком, которые всегда надевала на работу. Картье, что Мюррей подарил ей на последний день рождения, лежали дома в шкафу. Еще будет время щегольнуть ими, когда через пять месяцев они уедут отсюда и начнут наслаждаться плодами того денежного дерева, которое несколько лет терпеливо выращивали.
Переговоры о продаже заведения практически завершились, и вырученных денег должно было с избытком хватить, чтобы доживать свои дни в тепле и уюте. Элли никогда не бывала в Европе и мечтала повидать Париж, Рим и Лондон. Ей уже снились ежегодные зимние круизы по Карибскому морю. И разумеется — это Элли считала главной жемчужиной в короне — у них будет особняк в центре Манхэттена. Девчонка из Нью-Джерси завершит свой жизненный путь респектабельной матроной в Ист-Сайде. Этот триумф ей подарят духи — единственные духи, в которых она еще верила.
Легкая улыбка тронула ее губы — и сразу угасла. Все складывается так замечательно — но Элли невольно подумала, что лучше бы это случилось лет тридцать назад.
Но все же лучше, гораздо лучше добиться этого сейчас, чем вообще никогда.
Джоанна Кросс отыскала себе место подальше от сцены и чуть сбоку. Отсюда ей было все видно, и при этом сама Джоанна оставалась в тени. Хватит уже того, что она моложе других, которые обычно посещают заведения, подобные этому. Даже прислуга состояла по преимуществу из людей среднего возраста, кроме разве что монтировщиков и других рабочих сцены, которым не приходится общаться с гостями.
Впрочем, одному медиуму было на вид не больше тридцати, но это являлось исключением из правил. Кроме того, он был талантлив. На его сеансах духи говорили через парящий во тьме светящийся жестяной рупор, а порой из него самого вырывалось облачко эктоплазмы, которое принимало форму человеческого тела, — и люди в зале считали, что они видят своих умерших близких. Все это, несомненно, было великолепной иллюзией, и единственное, что удивляло Джоанну, — это полная неспособность людей увидеть то, чего они видеть не хотят и их готовность поверить в то, чему им верить хочется. Или необходимо.
Вот что ее так задевало. С одной стороны, все это просто безвредная глупость. С другой — жестокая эксплуатация тех, кто пережил трагедию или утрату и ищет утешения. Вместо этого их водят за нос и втягивают в игру, которая частенько оставляет их без гроша. И поэтому Джоанна хотела бы обойтись с Элли и Мюрреем как они того заслуживают: упечь их в тюрьму за мошенничество, а если не получится, вывести на чистую воду, чтобы все узнали, кто они такие на самом деле. И чтобы это послужило уроком другим.
А других таких же было пруд пруди. Начав собирать материал для этой статьи, Джоанна поразилась, насколько обширна индустрия медиумов — от уличных прорицателей и хиромантов до целых городков, вроде того, в котором Джоанна была сейчас. Этот бизнес приносил их владельцам миллионы, если не миллиарды долларов — причем в основном наличными, а их банковские сбережения любезно оберегал не слишком точно сформулированный закон, согласно которому любой проходимец имел право объявить себя основателем новой церкви и получить статус мессии. Понятно, почему зрители, среди которых находилась сейчас Джоанна, называли Храм Новой Звезды «собором».
Взгляд ее перебегал от одного поблескивающего на сцене зеркального многогранника к другому. Эти вульгарные украшения явно служили для того, чтобы лишний раз напомнить присутствующим о «новой звезде». А за одним из них имелся тайник, откуда Элли Рэй могла следить за происходящим — чем в эту минуту она, видимо, и занималась, — а также управлять ходом представления.
Джоанна посмотрела на часы. Скоро уже начало. Будь что будет, но если ей удастся осуществить задуманное, этот сеанс станет последним в заведении Элли и Мюррея.
Элли нажала клавишу, и разноцветные рыбки исчезли с экрана компьютера. Она открыла файл, который создала утром, получив список тех, кто придет на сеанс. В основном это были новички, узнавшие об этом заведении от знакомых. При умелой обработке почти всех можно будет сделать постоянными посетителями, а кое-кого — и здорово ощипать, предложив через пару дней индивидуальные сеансы с лучшими медиумами.
Элли неторопливо пролистывала файлы. Здесь была вся необходимая информация, подробная и упорядоченная. Разумеется, нужно еще не забыть, как кого зовут из этих полутора сотен человек — ведь со многими она говорила не больше пятнадцати минут — но не зря же Элли практиковалась в мнемонике, когда они с Мюрреем демонстрировали публике чудеса памяти.
За спиной послышался шорох. Элли обернулась. В каморку вошел Рэй, вытирая нос огромным белым платком. Последнюю неделю он был сильно простужен, но стойко продолжал работать и не пропустил ни одного сеанса. Сейчас он вроде бы пошел на поправку, но вид у него по-прежнему был нездоровый. Надо обязательно заставить его сесть на диету, подумала Элли. Такой вес в его возрасте — слишком опасно. Ему уже все костюмы тесны, а в некоторые он уже просто не влезает.
— Готов танцевать рок-н-ролл, — сказал Рэй, запихнув скомканный платок в карман. Потом он взял со стола батарейку и сел спиной к Элли.
Это была их обычная процедура перед выходом на сцену. Мюррей закрепил в ухе маленький наушник, а Элли пропустила тоненький проводок ему под воротник и подсоединила его к батарейке в потайном кармане пиджака. После этого она постучала по микрофону у себя на столе, и Мюррей кивнул. Связь действовала.
Элли еще раз удостоверилась, что все собрались, и дала сигнал Марку, помощнику режиссера, начинать представление.
Хорошо поставленный голос Марка проникновенно зазвучал через динамики в зале:
— Дамы и господа, мы начинаем сеанс. Миссис Элли Рэй хочет поприветствовать вас и сказать несколько вступительных слов.
Поднялся занавес. На сцене стояло только массивное кресло с прямой спинкой — настоящий трон из красного дерева, обитый алым бархатом. Софиты осветили узорчатый задник, и Элли вышла из-за кулис. Она подняла руки — как в знак приветствия, так и для того, чтобы прервать аплодисменты, раздавшиеся при ее появлении.
— Ну что же, дорогие мои, — начала она. — Мы все здесь друзья, так что просто расслабьтесь и настройте сознание на ту волну, которая поможет вам прикоснуться к вашим близким, которых уже нет в живых. Здесь очень хорошая аура. Очень. Я чувствую, как духи тянутся сюда, к нам. Не забывайте, духи хотят войти в контакт. Они лишь ждут, когда вы отворите для них сердце и разум, а я знаю, что в эту минуту вы стараетесь открыть им путь, и, значит, они придут к вам. Мой муж Мюррей. Вы все знаете Мюррея...
Мюррей вразвалку вышел на сцену, сияя улыбкой, взял жену за руку и слегка поклонился — только слегка и довольно неуклюже: меньше всего им с Элли хотелось, чтобы люди догадались об их артистическом прошлом.
— Мюррей станет вашим проводником в мир духов, — продолжала Элли, — и позвольте мне для тех, кто впервые посетил нас, объяснить, что здесь будет происходить.
Пока она говорила, Мюррей уселся на трон, и Элли шелковым черным платком старательно завязала ему глаза.
— Если вы хотите вступить в контакт с кем-то из потустороннего мира, вам стоит только поднять руку, и одна из наших добровольных помощниц — это Мерли и Минни, вот они, машут вам рукой — передадут вам микрофон. Микрофон нужен лишь для того, чтобы вас слышали все остальные. Если вы не хотите произносить свой вопрос вслух, духи все равно вас поймут. Они прочтут, что у вас на душе, и ответят через нашего медиума, Мюррея. Когда Мерли или Минни укажут на вас, вам нужно будет просто направить свои мысли в мир призраков, и те, кого мы любим, заговорят с нами через медиума. Или, если вам больше понравится такой вариант, вы можете передать медиуму какую-то личную вещь: часы или брелок для ключей, или же украшение, — одним словом, что-то, что принадлежит вам или тому, кого больше нет с вами. Аура этой вещи проникнет через медиума в мир духов и достигнет того, с кем вы хотели бы вступить в контакт.
Еще раз проверив, плотно ли сидит повязка на глазах Мюррея, Элли на несколько шагов отступила.
— Теперь я вас покидаю, но прежде хочу попросить всех сохранять тишину, пока медиум входит в мир духов. После этого прозвучит объявление, и все, кто хочет задать вопрос, могут поднять руку. А сейчас — тише, дамы и господа, прошу вас, сидите очень, очень тихо...
Софиты погасли, Элли скрылась за кулисами, а Мюррей начал погружаться в транс — голова запрокинута, грудь вздымается в медленном, глубоком дыхании. Постепенно его окутало белое сияние — это у него над головой зажегся луч, символизирующий небесный свет. Примерно через минуту Мюррей поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то, а потом кивнул, приветствуя кого-то незримого.
Из динамиков вновь полился тихий голос Марка:
— Дамы и господа, медиум готов. Прошу вас, поднимите руку, если хотите задать вопрос.
Со своего наблюдательного пункта Элли увидела, как Мерли замерла в нерешительности, не зная, кому первому передать микрофон: в зале поднялся целый лес рук. От ее решения зависело едва ли не все, и, хотя казалось, что первого человека она выбрала случайно, Мерли не ошиблась, отдав, как ей велела Элли, микрофон пухлой даме лет шестидесяти. Ее муж недавно умер, оставив вдове крупное состояние, выражающееся семизначным числом.
Очень гладко, подумала Джоанна. Она невольно восхищалась представлением. Мюррей отвечал и на невысказанные вопросы, и на те, что были произнесены вслух, — и каждый раз ответы вызывали в публике изумленное бормотание. Теперь он ощупывал короткими толстыми пальцами брошь, которую ему передала женщина из первого ряда. Он перечислял имена и города, тонко обыгрывая и украшая информацию, которую ему нашептывала Элли. На того, кто не знал, как это делается, это производило сильное впечатление. Только Джоанна знала.
Глядя на нее сейчас, коренастую и некрасивую, ростом всего пять футов, трудно было представить себе ту Элли, какой она была когда-то — в сетчатых чулках, в расшитом перьями и блестками платье, которое было на ней во время комического представления «Ванда и Рэй». Этот номер худо-бедно кормил ее на протяжении двадцати долгих лет кочевой жизни. Она была Вандой, а Рэем — Мюррей Рэй, ее муж. Когда они познакомились, Элли была танцовщицей, хотя из-за невысокого роста вечно терялась среди других, а для сольного выступления ей не хватало таланта. Она освоила несколько новых номеров на пару с другой девушкой, которая была выше шести футов. Они выступали в Кэтскиелсе, но сборы быстро упали с мизерных до нулевых, и Элли уже собиралась окончательно бросить это занятие, но тут появился Мюррей.
Он был всего на год или два ее старше, но уже преуспел, хотя и не стал звездой. Возможно, это вообще было ему не суждено. Мюррей был забавным коротышкой, чуть выше самой Элли, но не лишен обаяния. Несколько раз в сезон они выступали в одной программе, и за сценой он показывал ей фокусы в надежде завлечь ее в постель. Элли отлично понимала, чего он добивается, и долго не стала раздумывать. В те дни с этим было просто. Секс был неплохим способом отдохнуть после выступления или скоротать время в перерывах между выходами.
Но фокусы были ей в новинку и поразительно ее увлекли. Элли начала репетировать несколько трюков, которые ей показал Мюррей. Он говорил, что у нее есть способности. Все, что для этого нужно, — только прилежание, а прилежание у Элли было. Для нее это была единственная надежда избежать карьеры официантки в каком-нибудь захудалом баре — а большего ей не светило, если бы она бросила свое ремесло.
Они поженились через три месяца после знакомства, но, прежде чем она вышла на сцену с Мюрреем, прошел еще год. Понадобилось время на подготовку нового представления, и слова Мюррея насчет прилежания оказались чистой правдой. Они показывали простенькие фокусы, ерунду, которая у мастера ничего, кроме отвращения, не вызывала бы. Фокусы посерьезнее были на удивление просты в исполнении и осуществлялись в основном с помощью различных приспособлений, но это, во-первых, был не их стиль, а во-вторых, у них не было денег на покупку и перевозку необходимого оборудования. Так что они с Мюрреем пошли по более сложному пути — точный расчет времени, условные сигналы, отвлекающие движения и сноровка. В те времена маленькие ручки Элли были сильнее, чем у иного мужчины. Она научилась жонглировать карточной колодой, незаметно прятать шифоновые шарфы и выхватывать помеченные банкноты — при этом ее улыбка никогда не превращалась в гримасу, даже когда боль пронзала ей руки до самых локтей, а то и до плеч. Дальше будет легче, говорила она себе. Дело мастера боится. Когда у меня появится опыт, уже не будет так больно.
Элли снова села и посмотрела на свои руки, которые уже давно стали морщинистыми и покрылись пигментными пятнами. Она повернула их ладонями вверх и согнула пальцы как когти. Ничего, если понадобится, в них есть еще сила. В свое время ни одна банка или бутылка с завинчивающейся крышкой не могли устоять против ее железной хватки. Она улыбнулась, вспомнив грузчика из Атланты, который однажды попробовал к ней пристать. Пришлось схватить его за яйца, чтобы до него дошло, что он ей не нравится. Бедняга никогда уже не будет прежним мужиком.
Очнувшись от мыслей, она подняла взгляд. Шум голосов стал громче. Взглянув сквозь прямоугольник стекла, который с обратной стороны был просто зеркальным отражением одной из двух звезд, расположенных по бокам сцены, она увидела, что зал уже почти полон. Она посмотрела на свои дешевые часики с пластиковым ремешком, которые всегда надевала на работу. Картье, что Мюррей подарил ей на последний день рождения, лежали дома в шкафу. Еще будет время щегольнуть ими, когда через пять месяцев они уедут отсюда и начнут наслаждаться плодами того денежного дерева, которое несколько лет терпеливо выращивали.
Переговоры о продаже заведения практически завершились, и вырученных денег должно было с избытком хватить, чтобы доживать свои дни в тепле и уюте. Элли никогда не бывала в Европе и мечтала повидать Париж, Рим и Лондон. Ей уже снились ежегодные зимние круизы по Карибскому морю. И разумеется — это Элли считала главной жемчужиной в короне — у них будет особняк в центре Манхэттена. Девчонка из Нью-Джерси завершит свой жизненный путь респектабельной матроной в Ист-Сайде. Этот триумф ей подарят духи — единственные духи, в которых она еще верила.
Легкая улыбка тронула ее губы — и сразу угасла. Все складывается так замечательно — но Элли невольно подумала, что лучше бы это случилось лет тридцать назад.
Но все же лучше, гораздо лучше добиться этого сейчас, чем вообще никогда.
Джоанна Кросс отыскала себе место подальше от сцены и чуть сбоку. Отсюда ей было все видно, и при этом сама Джоанна оставалась в тени. Хватит уже того, что она моложе других, которые обычно посещают заведения, подобные этому. Даже прислуга состояла по преимуществу из людей среднего возраста, кроме разве что монтировщиков и других рабочих сцены, которым не приходится общаться с гостями.
Впрочем, одному медиуму было на вид не больше тридцати, но это являлось исключением из правил. Кроме того, он был талантлив. На его сеансах духи говорили через парящий во тьме светящийся жестяной рупор, а порой из него самого вырывалось облачко эктоплазмы, которое принимало форму человеческого тела, — и люди в зале считали, что они видят своих умерших близких. Все это, несомненно, было великолепной иллюзией, и единственное, что удивляло Джоанну, — это полная неспособность людей увидеть то, чего они видеть не хотят и их готовность поверить в то, чему им верить хочется. Или необходимо.
Вот что ее так задевало. С одной стороны, все это просто безвредная глупость. С другой — жестокая эксплуатация тех, кто пережил трагедию или утрату и ищет утешения. Вместо этого их водят за нос и втягивают в игру, которая частенько оставляет их без гроша. И поэтому Джоанна хотела бы обойтись с Элли и Мюрреем как они того заслуживают: упечь их в тюрьму за мошенничество, а если не получится, вывести на чистую воду, чтобы все узнали, кто они такие на самом деле. И чтобы это послужило уроком другим.
А других таких же было пруд пруди. Начав собирать материал для этой статьи, Джоанна поразилась, насколько обширна индустрия медиумов — от уличных прорицателей и хиромантов до целых городков, вроде того, в котором Джоанна была сейчас. Этот бизнес приносил их владельцам миллионы, если не миллиарды долларов — причем в основном наличными, а их банковские сбережения любезно оберегал не слишком точно сформулированный закон, согласно которому любой проходимец имел право объявить себя основателем новой церкви и получить статус мессии. Понятно, почему зрители, среди которых находилась сейчас Джоанна, называли Храм Новой Звезды «собором».
Взгляд ее перебегал от одного поблескивающего на сцене зеркального многогранника к другому. Эти вульгарные украшения явно служили для того, чтобы лишний раз напомнить присутствующим о «новой звезде». А за одним из них имелся тайник, откуда Элли Рэй могла следить за происходящим — чем в эту минуту она, видимо, и занималась, — а также управлять ходом представления.
Джоанна посмотрела на часы. Скоро уже начало. Будь что будет, но если ей удастся осуществить задуманное, этот сеанс станет последним в заведении Элли и Мюррея.
Элли нажала клавишу, и разноцветные рыбки исчезли с экрана компьютера. Она открыла файл, который создала утром, получив список тех, кто придет на сеанс. В основном это были новички, узнавшие об этом заведении от знакомых. При умелой обработке почти всех можно будет сделать постоянными посетителями, а кое-кого — и здорово ощипать, предложив через пару дней индивидуальные сеансы с лучшими медиумами.
Элли неторопливо пролистывала файлы. Здесь была вся необходимая информация, подробная и упорядоченная. Разумеется, нужно еще не забыть, как кого зовут из этих полутора сотен человек — ведь со многими она говорила не больше пятнадцати минут — но не зря же Элли практиковалась в мнемонике, когда они с Мюрреем демонстрировали публике чудеса памяти.
За спиной послышался шорох. Элли обернулась. В каморку вошел Рэй, вытирая нос огромным белым платком. Последнюю неделю он был сильно простужен, но стойко продолжал работать и не пропустил ни одного сеанса. Сейчас он вроде бы пошел на поправку, но вид у него по-прежнему был нездоровый. Надо обязательно заставить его сесть на диету, подумала Элли. Такой вес в его возрасте — слишком опасно. Ему уже все костюмы тесны, а в некоторые он уже просто не влезает.
— Готов танцевать рок-н-ролл, — сказал Рэй, запихнув скомканный платок в карман. Потом он взял со стола батарейку и сел спиной к Элли.
Это была их обычная процедура перед выходом на сцену. Мюррей закрепил в ухе маленький наушник, а Элли пропустила тоненький проводок ему под воротник и подсоединила его к батарейке в потайном кармане пиджака. После этого она постучала по микрофону у себя на столе, и Мюррей кивнул. Связь действовала.
Элли еще раз удостоверилась, что все собрались, и дала сигнал Марку, помощнику режиссера, начинать представление.
Хорошо поставленный голос Марка проникновенно зазвучал через динамики в зале:
— Дамы и господа, мы начинаем сеанс. Миссис Элли Рэй хочет поприветствовать вас и сказать несколько вступительных слов.
Поднялся занавес. На сцене стояло только массивное кресло с прямой спинкой — настоящий трон из красного дерева, обитый алым бархатом. Софиты осветили узорчатый задник, и Элли вышла из-за кулис. Она подняла руки — как в знак приветствия, так и для того, чтобы прервать аплодисменты, раздавшиеся при ее появлении.
— Ну что же, дорогие мои, — начала она. — Мы все здесь друзья, так что просто расслабьтесь и настройте сознание на ту волну, которая поможет вам прикоснуться к вашим близким, которых уже нет в живых. Здесь очень хорошая аура. Очень. Я чувствую, как духи тянутся сюда, к нам. Не забывайте, духи хотят войти в контакт. Они лишь ждут, когда вы отворите для них сердце и разум, а я знаю, что в эту минуту вы стараетесь открыть им путь, и, значит, они придут к вам. Мой муж Мюррей. Вы все знаете Мюррея...
Мюррей вразвалку вышел на сцену, сияя улыбкой, взял жену за руку и слегка поклонился — только слегка и довольно неуклюже: меньше всего им с Элли хотелось, чтобы люди догадались об их артистическом прошлом.
— Мюррей станет вашим проводником в мир духов, — продолжала Элли, — и позвольте мне для тех, кто впервые посетил нас, объяснить, что здесь будет происходить.
Пока она говорила, Мюррей уселся на трон, и Элли шелковым черным платком старательно завязала ему глаза.
— Если вы хотите вступить в контакт с кем-то из потустороннего мира, вам стоит только поднять руку, и одна из наших добровольных помощниц — это Мерли и Минни, вот они, машут вам рукой — передадут вам микрофон. Микрофон нужен лишь для того, чтобы вас слышали все остальные. Если вы не хотите произносить свой вопрос вслух, духи все равно вас поймут. Они прочтут, что у вас на душе, и ответят через нашего медиума, Мюррея. Когда Мерли или Минни укажут на вас, вам нужно будет просто направить свои мысли в мир призраков, и те, кого мы любим, заговорят с нами через медиума. Или, если вам больше понравится такой вариант, вы можете передать медиуму какую-то личную вещь: часы или брелок для ключей, или же украшение, — одним словом, что-то, что принадлежит вам или тому, кого больше нет с вами. Аура этой вещи проникнет через медиума в мир духов и достигнет того, с кем вы хотели бы вступить в контакт.
Еще раз проверив, плотно ли сидит повязка на глазах Мюррея, Элли на несколько шагов отступила.
— Теперь я вас покидаю, но прежде хочу попросить всех сохранять тишину, пока медиум входит в мир духов. После этого прозвучит объявление, и все, кто хочет задать вопрос, могут поднять руку. А сейчас — тише, дамы и господа, прошу вас, сидите очень, очень тихо...
Софиты погасли, Элли скрылась за кулисами, а Мюррей начал погружаться в транс — голова запрокинута, грудь вздымается в медленном, глубоком дыхании. Постепенно его окутало белое сияние — это у него над головой зажегся луч, символизирующий небесный свет. Примерно через минуту Мюррей поднял голову, словно прислушиваясь к чему-то, а потом кивнул, приветствуя кого-то незримого.
Из динамиков вновь полился тихий голос Марка:
— Дамы и господа, медиум готов. Прошу вас, поднимите руку, если хотите задать вопрос.
Со своего наблюдательного пункта Элли увидела, как Мерли замерла в нерешительности, не зная, кому первому передать микрофон: в зале поднялся целый лес рук. От ее решения зависело едва ли не все, и, хотя казалось, что первого человека она выбрала случайно, Мерли не ошиблась, отдав, как ей велела Элли, микрофон пухлой даме лет шестидесяти. Ее муж недавно умер, оставив вдове крупное состояние, выражающееся семизначным числом.
Очень гладко, подумала Джоанна. Она невольно восхищалась представлением. Мюррей отвечал и на невысказанные вопросы, и на те, что были произнесены вслух, — и каждый раз ответы вызывали в публике изумленное бормотание. Теперь он ощупывал короткими толстыми пальцами брошь, которую ему передала женщина из первого ряда. Он перечислял имена и города, тонко обыгрывая и украшая информацию, которую ему нашептывала Элли. На того, кто не знал, как это делается, это производило сильное впечатление. Только Джоанна знала.