Песах Амнуэль
Странные приключения Ионы Шекета
Часть четвертая. Литературная вселенная Ионы Шекета
МОЙ ПЕРВЫЙ РОМАН
Иногда мне говорят, что событий, о которых я рассказываю, хватило бы на десяток или даже сотню человеческих жизней — один человек, по мнению некоторых, не в состоянии на протяжении каких-то десятилетий быть и патрульным времени, и звездопроходцем, и рекламным агентом, и студентом Оккультного университета, и галактическим разведчиком, и… Вот-вот, вы уже спотыкаетесь, пытаясь вспомнить, кем же еще был Иона Шекет в своей богатой приключениями жизни. А между тем я еще не все рассказал, и не нужно закатывать глаза, изображая недоверие. Более правдивого рассказчика, чем Иона Шекет, еще не было во Вселенной.
Да, со мной безусловно случалось все, о чем я уже поведал читателю, и все, о чем я поведаю в будущем — ведь жизнь продолжается, и странные приключения происходят со мной сегодня, сейчас, в эту минуту…
Вот, к примеру, собираясь на очередную встречу со своими поклонниками, я получил по электронной почте экземпляр своей книги «Война и Вселенная» — романа, написанного мной в промежутках между лекциями в Оккультном университете. Первый мой опыт в области художественного слова. «Войну и Вселенную» я сочинял в пику своему тогдашнему приятелю Оксиду Галлахенбогеру, заявившему как-то: «Иона, ты, конечно, человек по-своему способный, но литературного дара у тебя нет абсолютно. В этом смысле ты — нуль по Кельвину».
Я был молод, горяч, нетерпелив и сказал в ответ: «Вот как? Погоди же! ». «Войну и Вселенную» я сочинил в течение второго и третьего семестров, сдавая попутно экзамены по оккультной медицине и вызыванию неперсонифицированных духов.
«Войну и Вселенную» можно найти во всех издательских системах галактического книжного поиска, и каждый читатель волен по-своему распорядиться моей интеллектуальной собственностью: распечатать книгу по старинке и поставить на полку, ввести в мозг и усвоить, как усваивают таблицу умножения, или войти в книгу лично и поучаствовать в перипетиях ее сюжета в качестве главного или второстепенного героя — это уж у кого какие претензии.
Для тех, кто вообще не хочет терять время на усвоение моего замечательного романа, я коротко расскажу, в чем там дело — может, пересказ пробудит ваше любопытство и вы все-таки приобретете файл, благо он не так уж и дорог, не дороже порции метанового мороженого «Юпитер».
Итак, действие моего произведения происходит на планете Русик — это большой по размерам и богатый полезными ископаемыми мир, жители которого воображают о себе достаточно, чтобы не допускать на свою планету завоевателей из других звездных систем. Противниками русиканцев по сюжету являются фрашки, живущие в расположенной неподалеку одноименной звездной системе, — народ умный, но с придурью: фрашки то и дело совершают налеты на соседние системы, регулярно получают по зубам, однако налетают после этого с новыми силами. Русиканцы терпеть не могут фрашков, что очевидно. Но даже мне, автору, непонятно, почему, ненавидя фрашков, русиканцы пользуются тем не менее в приватных разговорах фрашканским языком, обожают фрашканскую кухню и для чад своих нанимают фрашканских воспитателей, прививающих русиканским детям фрашканские манеры. Вы, конечно, спросите: если автору это непонятно, отчего же он все это описал в своем сочинении? Так я вам отвечу: если бы автор понимал то, что описывает, разве стал бы он вообще заниматься сочинительством? Очевидно, что нет — все, что и так понятно, не имеет смысла пересказывать окружающим, ибо их интерпретации затуманят вам мозги и вы перестанете понимать очевидное.
Так вот, фрашканский военачальник Партобонус Первый не понимает, как и автор: почему русиканцы по-фрашкански говорят с удовольствием, а подчиняться законам Фрашки не желают ни под каким видом? Непорядок. Разумеется, Партобонус собирает свою галактическую флотилию (сто семнадцать звездолетов большого тоннажа и около тысячи субсветовых канонерок) и вторгается в пределы системы Русика с намерением изменить параметры главного светила.
«Ах, — говорят смертельно оскорбленные русиканцы, — нам нравится спектр нашего любимого Солнца, особенно красная и синия линии железа, расположенные совсем не так, как в спектре фрашканского светила. И мы не позволим инопланетному воинству переставлять нам линии с места на место! »
Главный военный эксперт русиканцев астролиссимус Куттуз по прозвищу Повязка на требование населения дать отпор агрессору, отвечает: «Ах, оставьте! Вы что, фрашканцев не знаете? Да их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся. Терпение, господа, и все будет хорошо! »
Вы видели где-нибудь народ, имеющий терпение? Наплевав на предостережения астролиссимуса, русиканцы собирают ополчение (двадцать три межзвездных велосипеда, можете себе представить! ) и ка-а-ак ударяют по агрессору… Бой происходит в районе Бородкинской гравитационной аномалии, и это вовсе не моя литературная выдумка — такая аномалия действительно существует в трех миллипарсеках от орбиты Плутона. Астролиссимус, который все же является патриотом, хотя и мудрым парнем, встает во главе импровизированной армии, и только этим можно объяснить, почему фрашки терпят в Бородкинском сражении унизительное для их самолюбия поражение. Двадцать три фотонных велосипеда против более чем сотни крейсеров — это ж надо!
Обалдевшие фрашки собираются было устроить русиканцам сатисфакцию, но мудрый, хотя и патриотичный, Куттуз по прозвищу Повязка неожиданно для всех изрекает: «Да я что? Я ничего. Я только сказать хотел, что можете пролетать, господа, наше светило — ваше светило, и вообще»…
Русиканцы даже не успевают повесить сошедшего с ума астролиссимуса на первой же комете — фрашки с лета занимают все разрешенные орбиты вокруг русиканского солнца, да и запрещенными орбитами тоже не брезгуют. И только тогда (заметьте, это кульминационная сцена моего романа! ) русиканцы понимают гениальность того, кого они уже успели смешать с навозной грязью. Говорил же Куттуз: «Их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся». Кто его тогда слушал? Никто. Но именно так и происходит. Фрашки даже победу свою толком отпраздновать не успевают, как наступает русиканское звездное лето, температура на близких орбитах, где расположил свой флот командующий Партобонус, достигает точки кипения ванадия, и тут в полную силу дает себя знать пословица: «Что русиканцу здорово, то фрашке смерть».
Когда, вернувшись во Фрашку, военачальник Партобонус подсчитывает потери, выясняется, что он мог бы их не считать: из адского горнила спаслись только флагманский крейсер да какой-то случайный катер, на борту которого почему-то (почему-то! Волей автора, естественно) оказалась любовница Партонобуса баронесса Помпа по прозвищу Дура. Тут уж без комментариев — имя и прозвище говорят сами за себя.
Разумеется, на фоне этой эпической панорамы, написанной, как говорят критики, широкими мазками, я изобразил лирическую историю жизни и любви простой русиканской девушки Нетленки Растуцкой. Как раз в те дни, когда Партобонус собирал свои звездолеты на линии старта и давал последние гениальные указания, Нетленка Растуцкая танцевала на своем первом в жизни балу, где и познакомилась с отважным воякой и нежным любовником Андром Лоджием. Разумеется, я мог бы описать любовь и с первого взгляда, но не стоило ради красного словца жертвовать жизненной правдой. Каждый романист знает, что с первого взгляда можно увидеть лишь общие контуры будущего объекта любви. Второй взгляд позволяет рассмотреть, во что данный объект одет, и лишь третий, более внимательный взгляд приводит к любовной вспышке.
Как бы то ни было, но с бала Нетленка и Андр уходят вдвоем. Впрочем, счастье их продолжается ровно столько времени, сколько требуется Партонобусу, чтобы пересечь на своем флагмане звездную систему Русики.
— Прощай, дорогая! — восклицает Андр. — Труба зовет, маршевые двигатели включены, я должен быть в первых рядах защитников Отечества!
— Ах, мой Андр! — ломая руки (разумеется, понарошку, Нетленка вовсе не собирается после отъезда любимого ходить в гипсе), восклицает девушка. — Возвращайся с победой!
Если бы Андр сказал Нетленке «до свиданья», он еще мог бы и выжить, но его угораздило сказать «прощай», а это дело серьезное. Будучи автором, я просто не мог после этой фразы оставить Андра Лоджия в живых. Разумеется, его сразил луч лазера, когда, стоя у главного экрана своего фотонного велосипеда, Лоджий отдавал распоряжения штурману атаковать вражеский флагман.
Самой сильной лирической сценой в моем романе я считаю момент прощания бедной влюбленной Нетленки с умирающим графом Лоджием, так и не успевшим сделать свою невесту матерью. Пересказывать эту сцену я не собираюсь — желающие могут прочитать «Войну и Вселенную», заказав файл в любой общемировой поисковой системе.
Кстати, если вас интересует, как сложилась жизнь Нетленки Растуцкой после смерти любимого человека, могу сказать сразу: хорошо сложилась. Это только в плохих романах женщины, теряя жениха или мужа, ломают себе руки (впрочем, даже в плохих романах они делают это понарошку) и уходят в монастырь. В хороших романах они, как в жизни, выходят замуж за другого мужчину. Так поступает и моя героиня Нетленка — супругом ее становится ничего в воинской службе не смыслящий Пэрр Безногов. Честно признаюсь, одно время я раздумывал: не выдать ли героиню за истинного героя — астролиссимуса Куттуза. С точки зрения завершенности конструкции романа это был бы идеальный вариант. Но я так и не смог вообразить себе юную русиканскую девицу в объятиях старого греховодника-фрашки, пусть и героя.
По-моему, у меня получился хороший роман. Настолько хороший, что даже я сам читаю некоторые страницы не без удовольствия. К примеру, мне удалось описание сражения, в котором некий Курон, командующий эскадрильей пограничных фотонных велосипедов, сдерживает до прихода главных сил атаку фрашканского гиперструйного крейсера. Погибают все, а это не каждому автору удается, обычно очень хочется оставить кого-нибудь в живых, чтобы вернуться к этому персонажу на следующих страницах. Но я преодолел этот искус, чем и горжусь. Всех так всех!
Недавно я прочитал в одной рецензии: «Иона Шекет в своем романе „Война и Вселенная“ дал правдивую картину всех сторон жизни русиканского общества времен Великой Патриотической войны». И это верно. Непонятно только, как можно было описать правдивую картину жизни никогда не существовавшей цивилизации.
Или критики не читали «Историю Галактики», где о Русике нет ни одного слова?
«Война и Вселенная» была первой моей попыткой написать от нечего делать нечто значительное и нетленное. Читатели требовали от меня продолжения, но я терпеть не могу сериалов, и потому следующим моим шедевром стал роман «Убийство и суд».
Да, со мной безусловно случалось все, о чем я уже поведал читателю, и все, о чем я поведаю в будущем — ведь жизнь продолжается, и странные приключения происходят со мной сегодня, сейчас, в эту минуту…
Вот, к примеру, собираясь на очередную встречу со своими поклонниками, я получил по электронной почте экземпляр своей книги «Война и Вселенная» — романа, написанного мной в промежутках между лекциями в Оккультном университете. Первый мой опыт в области художественного слова. «Войну и Вселенную» я сочинял в пику своему тогдашнему приятелю Оксиду Галлахенбогеру, заявившему как-то: «Иона, ты, конечно, человек по-своему способный, но литературного дара у тебя нет абсолютно. В этом смысле ты — нуль по Кельвину».
Я был молод, горяч, нетерпелив и сказал в ответ: «Вот как? Погоди же! ». «Войну и Вселенную» я сочинил в течение второго и третьего семестров, сдавая попутно экзамены по оккультной медицине и вызыванию неперсонифицированных духов.
«Войну и Вселенную» можно найти во всех издательских системах галактического книжного поиска, и каждый читатель волен по-своему распорядиться моей интеллектуальной собственностью: распечатать книгу по старинке и поставить на полку, ввести в мозг и усвоить, как усваивают таблицу умножения, или войти в книгу лично и поучаствовать в перипетиях ее сюжета в качестве главного или второстепенного героя — это уж у кого какие претензии.
Для тех, кто вообще не хочет терять время на усвоение моего замечательного романа, я коротко расскажу, в чем там дело — может, пересказ пробудит ваше любопытство и вы все-таки приобретете файл, благо он не так уж и дорог, не дороже порции метанового мороженого «Юпитер».
Итак, действие моего произведения происходит на планете Русик — это большой по размерам и богатый полезными ископаемыми мир, жители которого воображают о себе достаточно, чтобы не допускать на свою планету завоевателей из других звездных систем. Противниками русиканцев по сюжету являются фрашки, живущие в расположенной неподалеку одноименной звездной системе, — народ умный, но с придурью: фрашки то и дело совершают налеты на соседние системы, регулярно получают по зубам, однако налетают после этого с новыми силами. Русиканцы терпеть не могут фрашков, что очевидно. Но даже мне, автору, непонятно, почему, ненавидя фрашков, русиканцы пользуются тем не менее в приватных разговорах фрашканским языком, обожают фрашканскую кухню и для чад своих нанимают фрашканских воспитателей, прививающих русиканским детям фрашканские манеры. Вы, конечно, спросите: если автору это непонятно, отчего же он все это описал в своем сочинении? Так я вам отвечу: если бы автор понимал то, что описывает, разве стал бы он вообще заниматься сочинительством? Очевидно, что нет — все, что и так понятно, не имеет смысла пересказывать окружающим, ибо их интерпретации затуманят вам мозги и вы перестанете понимать очевидное.
Так вот, фрашканский военачальник Партобонус Первый не понимает, как и автор: почему русиканцы по-фрашкански говорят с удовольствием, а подчиняться законам Фрашки не желают ни под каким видом? Непорядок. Разумеется, Партобонус собирает свою галактическую флотилию (сто семнадцать звездолетов большого тоннажа и около тысячи субсветовых канонерок) и вторгается в пределы системы Русика с намерением изменить параметры главного светила.
«Ах, — говорят смертельно оскорбленные русиканцы, — нам нравится спектр нашего любимого Солнца, особенно красная и синия линии железа, расположенные совсем не так, как в спектре фрашканского светила. И мы не позволим инопланетному воинству переставлять нам линии с места на место! »
Главный военный эксперт русиканцев астролиссимус Куттуз по прозвищу Повязка на требование населения дать отпор агрессору, отвечает: «Ах, оставьте! Вы что, фрашканцев не знаете? Да их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся. Терпение, господа, и все будет хорошо! »
Вы видели где-нибудь народ, имеющий терпение? Наплевав на предостережения астролиссимуса, русиканцы собирают ополчение (двадцать три межзвездных велосипеда, можете себе представить! ) и ка-а-ак ударяют по агрессору… Бой происходит в районе Бородкинской гравитационной аномалии, и это вовсе не моя литературная выдумка — такая аномалия действительно существует в трех миллипарсеках от орбиты Плутона. Астролиссимус, который все же является патриотом, хотя и мудрым парнем, встает во главе импровизированной армии, и только этим можно объяснить, почему фрашки терпят в Бородкинском сражении унизительное для их самолюбия поражение. Двадцать три фотонных велосипеда против более чем сотни крейсеров — это ж надо!
Обалдевшие фрашки собираются было устроить русиканцам сатисфакцию, но мудрый, хотя и патриотичный, Куттуз по прозвищу Повязка неожиданно для всех изрекает: «Да я что? Я ничего. Я только сказать хотел, что можете пролетать, господа, наше светило — ваше светило, и вообще»…
Русиканцы даже не успевают повесить сошедшего с ума астролиссимуса на первой же комете — фрашки с лета занимают все разрешенные орбиты вокруг русиканского солнца, да и запрещенными орбитами тоже не брезгуют. И только тогда (заметьте, это кульминационная сцена моего романа! ) русиканцы понимают гениальность того, кого они уже успели смешать с навозной грязью. Говорил же Куттуз: «Их звездолеты на наших орбитах и года не выдержат — расплавятся». Кто его тогда слушал? Никто. Но именно так и происходит. Фрашки даже победу свою толком отпраздновать не успевают, как наступает русиканское звездное лето, температура на близких орбитах, где расположил свой флот командующий Партобонус, достигает точки кипения ванадия, и тут в полную силу дает себя знать пословица: «Что русиканцу здорово, то фрашке смерть».
Когда, вернувшись во Фрашку, военачальник Партобонус подсчитывает потери, выясняется, что он мог бы их не считать: из адского горнила спаслись только флагманский крейсер да какой-то случайный катер, на борту которого почему-то (почему-то! Волей автора, естественно) оказалась любовница Партонобуса баронесса Помпа по прозвищу Дура. Тут уж без комментариев — имя и прозвище говорят сами за себя.
Разумеется, на фоне этой эпической панорамы, написанной, как говорят критики, широкими мазками, я изобразил лирическую историю жизни и любви простой русиканской девушки Нетленки Растуцкой. Как раз в те дни, когда Партобонус собирал свои звездолеты на линии старта и давал последние гениальные указания, Нетленка Растуцкая танцевала на своем первом в жизни балу, где и познакомилась с отважным воякой и нежным любовником Андром Лоджием. Разумеется, я мог бы описать любовь и с первого взгляда, но не стоило ради красного словца жертвовать жизненной правдой. Каждый романист знает, что с первого взгляда можно увидеть лишь общие контуры будущего объекта любви. Второй взгляд позволяет рассмотреть, во что данный объект одет, и лишь третий, более внимательный взгляд приводит к любовной вспышке.
Как бы то ни было, но с бала Нетленка и Андр уходят вдвоем. Впрочем, счастье их продолжается ровно столько времени, сколько требуется Партонобусу, чтобы пересечь на своем флагмане звездную систему Русики.
— Прощай, дорогая! — восклицает Андр. — Труба зовет, маршевые двигатели включены, я должен быть в первых рядах защитников Отечества!
— Ах, мой Андр! — ломая руки (разумеется, понарошку, Нетленка вовсе не собирается после отъезда любимого ходить в гипсе), восклицает девушка. — Возвращайся с победой!
Если бы Андр сказал Нетленке «до свиданья», он еще мог бы и выжить, но его угораздило сказать «прощай», а это дело серьезное. Будучи автором, я просто не мог после этой фразы оставить Андра Лоджия в живых. Разумеется, его сразил луч лазера, когда, стоя у главного экрана своего фотонного велосипеда, Лоджий отдавал распоряжения штурману атаковать вражеский флагман.
Самой сильной лирической сценой в моем романе я считаю момент прощания бедной влюбленной Нетленки с умирающим графом Лоджием, так и не успевшим сделать свою невесту матерью. Пересказывать эту сцену я не собираюсь — желающие могут прочитать «Войну и Вселенную», заказав файл в любой общемировой поисковой системе.
Кстати, если вас интересует, как сложилась жизнь Нетленки Растуцкой после смерти любимого человека, могу сказать сразу: хорошо сложилась. Это только в плохих романах женщины, теряя жениха или мужа, ломают себе руки (впрочем, даже в плохих романах они делают это понарошку) и уходят в монастырь. В хороших романах они, как в жизни, выходят замуж за другого мужчину. Так поступает и моя героиня Нетленка — супругом ее становится ничего в воинской службе не смыслящий Пэрр Безногов. Честно признаюсь, одно время я раздумывал: не выдать ли героиню за истинного героя — астролиссимуса Куттуза. С точки зрения завершенности конструкции романа это был бы идеальный вариант. Но я так и не смог вообразить себе юную русиканскую девицу в объятиях старого греховодника-фрашки, пусть и героя.
По-моему, у меня получился хороший роман. Настолько хороший, что даже я сам читаю некоторые страницы не без удовольствия. К примеру, мне удалось описание сражения, в котором некий Курон, командующий эскадрильей пограничных фотонных велосипедов, сдерживает до прихода главных сил атаку фрашканского гиперструйного крейсера. Погибают все, а это не каждому автору удается, обычно очень хочется оставить кого-нибудь в живых, чтобы вернуться к этому персонажу на следующих страницах. Но я преодолел этот искус, чем и горжусь. Всех так всех!
Недавно я прочитал в одной рецензии: «Иона Шекет в своем романе „Война и Вселенная“ дал правдивую картину всех сторон жизни русиканского общества времен Великой Патриотической войны». И это верно. Непонятно только, как можно было описать правдивую картину жизни никогда не существовавшей цивилизации.
Или критики не читали «Историю Галактики», где о Русике нет ни одного слова?
«Война и Вселенная» была первой моей попыткой написать от нечего делать нечто значительное и нетленное. Читатели требовали от меня продолжения, но я терпеть не могу сериалов, и потому следующим моим шедевром стал роман «Убийство и суд».
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ИЛИ НАКАЗАНИЕ?
Довольно часто меня спрашивают: сложно ли сочинять собственную биографию. Читатели тонко намекают на то, что приключений, описанных в моих мемуарах, хватило бы на добрый десяток полнокровных жизней. Но это, знаете ли, кто как живет на этом свете: кому-то нравится сидеть на одном месте, теплом, приятном, но совершенно не приспособленном для приключений, а кто-то другой и дня не может прожить без смертельного риска. Кто-то может всю жизнь искать рискованные ситуации и не получать ничего, кроме мелких дорожных происшествий, а на кого-то другого приключения сваливаются независимо от его желания, едва только он продирает глаза и говорит: «Сегодня, кажется, будет спокойный день». Так вот, у меня с приключениями очень дружеские отношения: я везде их нахожу, а они не могут обойтись без меня.
Люблю всякие приключения, в том числе и приключения духа, когда вроде бы сидишь в кресле и ничего не делаешь, но в мыслях твоих творится такое…
Вот так однажды, сидя в любимом кресле и глядя на трещину в потолке, я набрел на сюжет, о котором не мог не подумать: «Вот чепуха на постном масле! » Сюжет, пришедший мне в голову, оказался настолько не стоящим внимания, что я просто не смог себя заставить от него отказаться.
Не подумайте, что я придумываю парадоксы. На собственном писательском опыте я убедился — если в голову приходит замечательная идея нового произведения, ты начинаешь думать над ней, и процесс этот оказывается чаще всего самодостаточным. Когда все до конца продумываешь, то уже и сил нет все это записывать в память компьютера. По этому поводу Гамлет, принц датский, однажды сказал: «Так погибают замыслы с размахом»… Видимо, у него тоже были проблемы с хорошими сюжетами — он слишком долго и тщательно обдумывал фабулу, так что на реализацию у бедняги не оставалось ни сил, ни времени.
А вот с простенькими и даже глупыми сюжетами все обстоит совершенно противоположным образом. Тратить мыслительную энергию на обдумывание не приходится, и вся она уходит на реализацию — бывает просто невозможно отказаться от сюжета, который, вообще говоря, недостоин даже ячейки в оперативной памяти.
Такой простенькой идеей и оказалась та, о которой, как я уже упоминал выше, мне подумалось: «Вот чепуха на постном масле! » Так родился роман, который я назвал «Убийство и суд», и если вы думаете, что речь идет о детективном произведении, то вы не ошибаетесь.
Все тривиально до неприличия. У студента Расколли нет денег для оплаты учебы в Галактическом университете трансцивилизационных наук. Чтобы завершить уже начатый курс дихотомического мутационного заппинга, мой герой обращается к своей соседке — старушке, имеющей счет в банке «Галактономикон». «Верну, как только представится возможность», — заверяет студент с намерением выполнить обещанное.
А потом, как и положено в подобных банальных сюжетах, сессию студент благополучно заваливает, в подработке на верфях субсветовиков ему отказывают, иной работы, на которой можно было бы получить столько денег, чтобы расплатиться со зловредной старухой, Расколли тоже не находит. Тут читатель наверняка пожимает плечами и думает: «В наше время! Не найти возможности заработать! Глупости какие! » Так вот я и говорю: беспредельно глубый сюжет, но именно поэтому я и не мог от него избавиться, пока не изложил своему терпеливому компьютеру.
Итак, у студента нет денег, чтобы расплатиться, а старуха говорит: «Или ты платишь сегодня, или я завтра заказываю в Метеослужбе фигурные облака в форме твоего имени, и тогда каждый живущий в районе Средиземноморского бассейна своими глазами увидит, как необязательны современные молодые люди».
Будучи на месте героя этого сюжета, лично я только пожал бы плечами — мало ли какой формы облака проплывают ежедневно над нашими головами, большая часть населения не интересуется этой формой эпистолярной деятельности отдельных заказчиков. Но я ведь был не героем произведения, а его автором! Другая ментальность, знаете ли.
Как автор, я не мог допустить, чтобы мой герой равнодушно смотрел на проплывавшие в небе облака в виде букв ивритского алфавита, утверждающие, что студент Расколли является злостным неплательщиком. В душе студента происходит борьба. «Что важнее для мироздания? — решает он. — Мое доброе имя или жизнь злой старухи-процентщицы?» Промучившись ночь над проблемой и использовав для ее решения все наработки Фрейда, Юнга, маркиза де Сада, Захер Мазоха, а также современного психолога Сергея Лукьяненко-Ишпанского, студент приходит к однозначному выводу и отправляется к своей соседке.
На следующий день пришедший к старухе очередной клиент находит бедняжку на пороге спальни в луже… Нет, не крови, конечно, но чистая вода в данном случае ничем не лучше. Приехавший по вызову патрульный офицер уголовной полиции определяет причину смерти: переохлаждение с удушением. Иными словами, некто приставил к затылку бабушки пистолет-морозильник и включил процесс. В течение одиннадцати секунд старушка оказалась замурованной в толще ледяного куба размером в два метра. Так наступила смерть, а потом вода, конечно, начала таять, и через сутки, когда старушку обнаружил клиент, лед превратился в воду, большая часть которой успела вытечь через сток в ванной комнате.
Вот так. Я с самого начала сделал глупость — рассказал читателю, как мой главный герой, студент Расколли, решает свои материальные проблемы. Для детектива это недопустимо — о том, кто убил, читатель не должен догадываться до последнего абзаца, а лучше если он и вовсе не поймет, в чем было дело. Поэтому мне пришлось делать вид, что пишу я на самом деле вовсе не детектив, а философскую притчу о сути убийства и искупления. Должно быть, я так переборщил, описывая душевные метания студента Расколли, что некоторые читатели решили: этот бедняга, постоянно занимающийся нравственным самоистязанием, не мог убить несчастную старушку. Он только думает, что он ее убил, потому что ее действительно нашли мертвой в луже воды, и вот у него заговорила совесть, и он обвинил себя, хотя убил кто-то другой. Кто? Тут я опять сделал глупость — я ведь был в то время неопытным литератором и не знал, что героев в детективном романе должно быть строго ограниченное количество — желательно не больше пяти, чтобы читатель, пересчитывая подозреваемых в преступлении, мог это сделать, пользуясь пальцами одной руки.
Не зная этого золотого правила литературы, я ввел в роман столько действующих лиц, сколько мог одновременно удержать в памяти, не путая имен и профессий. А читатель, вообразив, что студента Расколли я ему подсунул лишь для того, чтобы запутать, до самой последней страницы пытался разобраться — так кто же, черт побери, пустил в расход старушку?
Когда над проблемой думает следователь уголовной полиции Дышкевич, это нормально — он-то первых глав не читал и о студенте не имел до поры до времени никакого представления. Но когда над той же проблемой раздумывает читатель, которому я все изложил открытым текстом — это катастрофа. Читатель, видите ли, не верит автору, потому что не положено в детективе раскрывать карты на первой же странице. Но разве я раскрыл все карты? Я всего лишь описал, как студент собирает из частей, купленных в магазине, пистолет-холодильник, как звонит в дверь квартиры старушки-процентщицы, как поднимает оружие и активизирует процесс… Да, я описал это, потому что автор должен быть правдив, а герой его — этот несчастный студиозус — именно так все и видел собственными глазами. Но, господа, задайтесь вопросом: а не могло ли описанное на первых страницах романа быть всего лишь воспаленным бредом бедняги Расколли? Он хотел убить старушку, он думал, что сделал это, но было ли так НА САМОМ ДЕЛЕ?
Не знаете? То-то и оно. Поэтому не нужно обвинять автора в том, что он пренебрег правилами детектива и указал пальцем на убийцу в самом начале долгого и нудного повествования. Уверяю вас, даже я буквально до последней страницы этого опуса не представлял себе, кто же прикончил старушку. Студент всю душу себе вымотал (окружающих он, впрочем, тоже не пожалел), обвиняя себя в том, что он, возможно, сделал, а возможно — и нет. Следователь Дышкевич тоже не мог прийти к какому-то решению (не умнее же он собственного автора! ). Остальные персонажи, на которых в той или иной степени на той или иной виртуальной странице падало подозрение, мучились из-за невозможности доказать свою невиновность — истинную или мнимую.
А ведь в романе нужно еще и действие. Преступник убегает, сыщик преследует, остальные смотрят и аплодируют. Вот и пришлось мне ради правдоподобия заставить Расколли улететь с Земли в систему Антокнируса — сбежал-то он, вообще говоря, от собственной невесты Софинды, с которой повздорил относительно даты бракосочетания. Но следователь Дышкевич, ясное дело, рассудил так: убежал — значит, виновен.
И начинается погоня. Тут я дал себе волю, описав на последних страницах романа собственные приключения в звездных мирах — автор ведь обязан опираться на жизненный опыт, иначе его произведения приобретут характер никчемного сочинительства!
Обнаружив, что размер романа начинает превосходить всякие разумные пределы (издатели обычно и говорить не хотят о публикации рукописей объемом больше двадцати мегабайт, а у меня уже было почти тридцать! ), я заставил Расколли и Дышкевича встретиться друг с другом в корчме на большой дороге, ведущей из столицы Антокнируса Дажги в ее главную тюрьму.
Заканчивается роман диалогом, в котором сосредоточена, на мой взгляд, суть конфликта между преступлением и наказанием.
— Ты убил старушку и совершил преступление! — убеждает студентуса сыщик.
— Я наказал ее, потому что она была виновна, — возражает Расколли. — Арестовав меня, преступление совершит общество, ведь нельзя судить палача!
— Преступление предшествует наказанию, — говорит сыщик. — Сначала идет убийство, потом — тюрьма.
— Наказание также может предшествовать преступлению, — возражает студент, — не забывай о курице и яйце.
Каюсь: в те годы мне не давались финалы. Финалы вообще мало кому удаются — говорят, даже в Новом завете, очень популярной книге, финал провисает, поскольку логически не обоснован всем предшествующим сюжетом. Что ж говорить обо мне, начинающем авторе?
Короче говоря, беседой сыщика со студентом я закончил роман и поставил точку. На самом деле это было жирное многоточие, потому что диалог остался незавершенным, студент — не арестованным, а сыщик — в полном недоумении относительно того, зачем он вообще понадобился автору, если тот сам для себя не решил, был Расколли убийцей или все-таки палачом? Наказал он или совершил преступление?
Мне и самому хотелось это знать, и ответ на столь каверзный вопрос я попытался дать в другом своем романе, названном «Хана Каренн».
Люблю всякие приключения, в том числе и приключения духа, когда вроде бы сидишь в кресле и ничего не делаешь, но в мыслях твоих творится такое…
Вот так однажды, сидя в любимом кресле и глядя на трещину в потолке, я набрел на сюжет, о котором не мог не подумать: «Вот чепуха на постном масле! » Сюжет, пришедший мне в голову, оказался настолько не стоящим внимания, что я просто не смог себя заставить от него отказаться.
Не подумайте, что я придумываю парадоксы. На собственном писательском опыте я убедился — если в голову приходит замечательная идея нового произведения, ты начинаешь думать над ней, и процесс этот оказывается чаще всего самодостаточным. Когда все до конца продумываешь, то уже и сил нет все это записывать в память компьютера. По этому поводу Гамлет, принц датский, однажды сказал: «Так погибают замыслы с размахом»… Видимо, у него тоже были проблемы с хорошими сюжетами — он слишком долго и тщательно обдумывал фабулу, так что на реализацию у бедняги не оставалось ни сил, ни времени.
А вот с простенькими и даже глупыми сюжетами все обстоит совершенно противоположным образом. Тратить мыслительную энергию на обдумывание не приходится, и вся она уходит на реализацию — бывает просто невозможно отказаться от сюжета, который, вообще говоря, недостоин даже ячейки в оперативной памяти.
Такой простенькой идеей и оказалась та, о которой, как я уже упоминал выше, мне подумалось: «Вот чепуха на постном масле! » Так родился роман, который я назвал «Убийство и суд», и если вы думаете, что речь идет о детективном произведении, то вы не ошибаетесь.
Все тривиально до неприличия. У студента Расколли нет денег для оплаты учебы в Галактическом университете трансцивилизационных наук. Чтобы завершить уже начатый курс дихотомического мутационного заппинга, мой герой обращается к своей соседке — старушке, имеющей счет в банке «Галактономикон». «Верну, как только представится возможность», — заверяет студент с намерением выполнить обещанное.
А потом, как и положено в подобных банальных сюжетах, сессию студент благополучно заваливает, в подработке на верфях субсветовиков ему отказывают, иной работы, на которой можно было бы получить столько денег, чтобы расплатиться со зловредной старухой, Расколли тоже не находит. Тут читатель наверняка пожимает плечами и думает: «В наше время! Не найти возможности заработать! Глупости какие! » Так вот я и говорю: беспредельно глубый сюжет, но именно поэтому я и не мог от него избавиться, пока не изложил своему терпеливому компьютеру.
Итак, у студента нет денег, чтобы расплатиться, а старуха говорит: «Или ты платишь сегодня, или я завтра заказываю в Метеослужбе фигурные облака в форме твоего имени, и тогда каждый живущий в районе Средиземноморского бассейна своими глазами увидит, как необязательны современные молодые люди».
Будучи на месте героя этого сюжета, лично я только пожал бы плечами — мало ли какой формы облака проплывают ежедневно над нашими головами, большая часть населения не интересуется этой формой эпистолярной деятельности отдельных заказчиков. Но я ведь был не героем произведения, а его автором! Другая ментальность, знаете ли.
Как автор, я не мог допустить, чтобы мой герой равнодушно смотрел на проплывавшие в небе облака в виде букв ивритского алфавита, утверждающие, что студент Расколли является злостным неплательщиком. В душе студента происходит борьба. «Что важнее для мироздания? — решает он. — Мое доброе имя или жизнь злой старухи-процентщицы?» Промучившись ночь над проблемой и использовав для ее решения все наработки Фрейда, Юнга, маркиза де Сада, Захер Мазоха, а также современного психолога Сергея Лукьяненко-Ишпанского, студент приходит к однозначному выводу и отправляется к своей соседке.
На следующий день пришедший к старухе очередной клиент находит бедняжку на пороге спальни в луже… Нет, не крови, конечно, но чистая вода в данном случае ничем не лучше. Приехавший по вызову патрульный офицер уголовной полиции определяет причину смерти: переохлаждение с удушением. Иными словами, некто приставил к затылку бабушки пистолет-морозильник и включил процесс. В течение одиннадцати секунд старушка оказалась замурованной в толще ледяного куба размером в два метра. Так наступила смерть, а потом вода, конечно, начала таять, и через сутки, когда старушку обнаружил клиент, лед превратился в воду, большая часть которой успела вытечь через сток в ванной комнате.
Вот так. Я с самого начала сделал глупость — рассказал читателю, как мой главный герой, студент Расколли, решает свои материальные проблемы. Для детектива это недопустимо — о том, кто убил, читатель не должен догадываться до последнего абзаца, а лучше если он и вовсе не поймет, в чем было дело. Поэтому мне пришлось делать вид, что пишу я на самом деле вовсе не детектив, а философскую притчу о сути убийства и искупления. Должно быть, я так переборщил, описывая душевные метания студента Расколли, что некоторые читатели решили: этот бедняга, постоянно занимающийся нравственным самоистязанием, не мог убить несчастную старушку. Он только думает, что он ее убил, потому что ее действительно нашли мертвой в луже воды, и вот у него заговорила совесть, и он обвинил себя, хотя убил кто-то другой. Кто? Тут я опять сделал глупость — я ведь был в то время неопытным литератором и не знал, что героев в детективном романе должно быть строго ограниченное количество — желательно не больше пяти, чтобы читатель, пересчитывая подозреваемых в преступлении, мог это сделать, пользуясь пальцами одной руки.
Не зная этого золотого правила литературы, я ввел в роман столько действующих лиц, сколько мог одновременно удержать в памяти, не путая имен и профессий. А читатель, вообразив, что студента Расколли я ему подсунул лишь для того, чтобы запутать, до самой последней страницы пытался разобраться — так кто же, черт побери, пустил в расход старушку?
Когда над проблемой думает следователь уголовной полиции Дышкевич, это нормально — он-то первых глав не читал и о студенте не имел до поры до времени никакого представления. Но когда над той же проблемой раздумывает читатель, которому я все изложил открытым текстом — это катастрофа. Читатель, видите ли, не верит автору, потому что не положено в детективе раскрывать карты на первой же странице. Но разве я раскрыл все карты? Я всего лишь описал, как студент собирает из частей, купленных в магазине, пистолет-холодильник, как звонит в дверь квартиры старушки-процентщицы, как поднимает оружие и активизирует процесс… Да, я описал это, потому что автор должен быть правдив, а герой его — этот несчастный студиозус — именно так все и видел собственными глазами. Но, господа, задайтесь вопросом: а не могло ли описанное на первых страницах романа быть всего лишь воспаленным бредом бедняги Расколли? Он хотел убить старушку, он думал, что сделал это, но было ли так НА САМОМ ДЕЛЕ?
Не знаете? То-то и оно. Поэтому не нужно обвинять автора в том, что он пренебрег правилами детектива и указал пальцем на убийцу в самом начале долгого и нудного повествования. Уверяю вас, даже я буквально до последней страницы этого опуса не представлял себе, кто же прикончил старушку. Студент всю душу себе вымотал (окружающих он, впрочем, тоже не пожалел), обвиняя себя в том, что он, возможно, сделал, а возможно — и нет. Следователь Дышкевич тоже не мог прийти к какому-то решению (не умнее же он собственного автора! ). Остальные персонажи, на которых в той или иной степени на той или иной виртуальной странице падало подозрение, мучились из-за невозможности доказать свою невиновность — истинную или мнимую.
А ведь в романе нужно еще и действие. Преступник убегает, сыщик преследует, остальные смотрят и аплодируют. Вот и пришлось мне ради правдоподобия заставить Расколли улететь с Земли в систему Антокнируса — сбежал-то он, вообще говоря, от собственной невесты Софинды, с которой повздорил относительно даты бракосочетания. Но следователь Дышкевич, ясное дело, рассудил так: убежал — значит, виновен.
И начинается погоня. Тут я дал себе волю, описав на последних страницах романа собственные приключения в звездных мирах — автор ведь обязан опираться на жизненный опыт, иначе его произведения приобретут характер никчемного сочинительства!
Обнаружив, что размер романа начинает превосходить всякие разумные пределы (издатели обычно и говорить не хотят о публикации рукописей объемом больше двадцати мегабайт, а у меня уже было почти тридцать! ), я заставил Расколли и Дышкевича встретиться друг с другом в корчме на большой дороге, ведущей из столицы Антокнируса Дажги в ее главную тюрьму.
Заканчивается роман диалогом, в котором сосредоточена, на мой взгляд, суть конфликта между преступлением и наказанием.
— Ты убил старушку и совершил преступление! — убеждает студентуса сыщик.
— Я наказал ее, потому что она была виновна, — возражает Расколли. — Арестовав меня, преступление совершит общество, ведь нельзя судить палача!
— Преступление предшествует наказанию, — говорит сыщик. — Сначала идет убийство, потом — тюрьма.
— Наказание также может предшествовать преступлению, — возражает студент, — не забывай о курице и яйце.
Каюсь: в те годы мне не давались финалы. Финалы вообще мало кому удаются — говорят, даже в Новом завете, очень популярной книге, финал провисает, поскольку логически не обоснован всем предшествующим сюжетом. Что ж говорить обо мне, начинающем авторе?
Короче говоря, беседой сыщика со студентом я закончил роман и поставил точку. На самом деле это было жирное многоточие, потому что диалог остался незавершенным, студент — не арестованным, а сыщик — в полном недоумении относительно того, зачем он вообще понадобился автору, если тот сам для себя не решил, был Расколли убийцей или все-таки палачом? Наказал он или совершил преступление?
Мне и самому хотелось это знать, и ответ на столь каверзный вопрос я попытался дать в другом своем романе, названном «Хана Каренн».
СТРАСТЬ И ТРАГЕДИЯ ХАНЫ КАРЕНН
Третий мой роман, названный по имени главной героини «Хана Каренн», повествует о печальной судьбе аборигенки, обитающей на планете Облон в системе, которую с Земли не видно даже в телескопы, поскольку, как я полагаю, этой системы на самом деле не существует в природе.
Хана (знакомые звали ее уменьшительным именем Аннинушечка) лелеяла девичью мечту выйти замуж за принца, явившегося либо из системы туманности Конская голова, либо, на худой конец, с одной из планет Бетельгейзе. И не спрашивайте, почему Аннинушечке грезился принц именно из этих галактических задворок — то, о чем мечтают экзальтированные девицы, не способен понять никто, даже придумавший их автор.
Принц однако не явился (да и как он мог это сделать, если в системах Конской головы и Бетельгейзе к тому времени еще не существовало межзвездных коммуникаций даже на уровне никому не нужного радио?), и Хану выдали замуж за старого, но богатого и знатного аборигена по имени Паша Каренн — вот откуда, кстати, у моей героини появилась фамилия, которую она называла всякому, кто желал познакомиться с этой импозантной, знавшей себе цену дамой.
Я долго размышлял над тем, нужны ли в моем романе эротические сцены. Читатель любит эротику — это понятно. Мой компьютер, не при нем будь сказано, любит эротику еще больше, хотя, ясное дело, не способен лично испытать ни единой эмоции, связанной с этой стороной человеческого существования. Эротика для моего компьютера — способ повышения покупательной способности создаваемого нами товара.
Возникло затруднение. С одной стороны, роман без эротики не будет иметь успеха на рынке. С другой стороны — какая, к черту, эротика на планете Облон, где детей никто не хотел рожать даже в пробирке! Паша Каренн женился на Аннинушечке (Хане) вовсе не для того, чтобы создавать молодое поколение, а по той причине, что каждый облонец старше шестидесяти оборотов планеты должен иметь спутницу жизни, чтобы было кому положить его в капсулу после ухода в иной мир — ведь никто, кроме жены, просто не захочет этого делать!
Будучи автором, я дал задание, а мой компьютер, будучи талантливым исполнителем, придумал для моих героев такую эротику, какая не могла не привести к трагическому повороту сюжета. Оказывается (честно — я бы сам до этого не додумался), на планете Облон дети рождаются из сгущения воздуха, а воздух сгущается в нужном месте только в том случае, если супружеская пара дуэтом читает ею же сочиненные тексты самого что ни на есть непристойного содержания. Вы ж понимаете, я не мог вставить в свой роман непристойные слова, даже если они сказаны были на языке, абсолютно непонятном земному читателю. Но натуралистическое описание того, как Паша и Хана становятся в позу (фантазируйте, фантазируйте! ) и вопят натужными голосами тексты, которые у них самих (особенно у целомудренного Паши) вызывают острое неприятие, это описание нам с компьютером удалось как нельзя лучше. Почитайте — убедитесь.
Итак, у Паши с Ханой родился сын Этя, которого моя героиня обожала, забыв о том, сколько непристойных слов сказано было в адрес еще не рожденного существа.
Прелюдия к трагедии начинается, когда на одном из балов Хана случайно знакомится с красивым кавалером Алеком Вроном. Офицер галактической гвардии! Мундир! Собственная лошадь, чего не каждый офицер мог себе позволить по причине высокой стоимости биогенетического конструирования. Хане это было ясно, а читателю пришлось объяснить, что лошадь на Облоне — искусственно синтезируемое животное, способное не только скакать галопом, но готовое и в космос со своим хозяином отправиться, поскольку у каждой лошади имелась в брюхе вживленная ракетная система. Дорогая игрушка, но у Алекса Врона она была, и Хана не могла не обратить на это своего женского внимания.
Хана (знакомые звали ее уменьшительным именем Аннинушечка) лелеяла девичью мечту выйти замуж за принца, явившегося либо из системы туманности Конская голова, либо, на худой конец, с одной из планет Бетельгейзе. И не спрашивайте, почему Аннинушечке грезился принц именно из этих галактических задворок — то, о чем мечтают экзальтированные девицы, не способен понять никто, даже придумавший их автор.
Принц однако не явился (да и как он мог это сделать, если в системах Конской головы и Бетельгейзе к тому времени еще не существовало межзвездных коммуникаций даже на уровне никому не нужного радио?), и Хану выдали замуж за старого, но богатого и знатного аборигена по имени Паша Каренн — вот откуда, кстати, у моей героини появилась фамилия, которую она называла всякому, кто желал познакомиться с этой импозантной, знавшей себе цену дамой.
Я долго размышлял над тем, нужны ли в моем романе эротические сцены. Читатель любит эротику — это понятно. Мой компьютер, не при нем будь сказано, любит эротику еще больше, хотя, ясное дело, не способен лично испытать ни единой эмоции, связанной с этой стороной человеческого существования. Эротика для моего компьютера — способ повышения покупательной способности создаваемого нами товара.
Возникло затруднение. С одной стороны, роман без эротики не будет иметь успеха на рынке. С другой стороны — какая, к черту, эротика на планете Облон, где детей никто не хотел рожать даже в пробирке! Паша Каренн женился на Аннинушечке (Хане) вовсе не для того, чтобы создавать молодое поколение, а по той причине, что каждый облонец старше шестидесяти оборотов планеты должен иметь спутницу жизни, чтобы было кому положить его в капсулу после ухода в иной мир — ведь никто, кроме жены, просто не захочет этого делать!
Будучи автором, я дал задание, а мой компьютер, будучи талантливым исполнителем, придумал для моих героев такую эротику, какая не могла не привести к трагическому повороту сюжета. Оказывается (честно — я бы сам до этого не додумался), на планете Облон дети рождаются из сгущения воздуха, а воздух сгущается в нужном месте только в том случае, если супружеская пара дуэтом читает ею же сочиненные тексты самого что ни на есть непристойного содержания. Вы ж понимаете, я не мог вставить в свой роман непристойные слова, даже если они сказаны были на языке, абсолютно непонятном земному читателю. Но натуралистическое описание того, как Паша и Хана становятся в позу (фантазируйте, фантазируйте! ) и вопят натужными голосами тексты, которые у них самих (особенно у целомудренного Паши) вызывают острое неприятие, это описание нам с компьютером удалось как нельзя лучше. Почитайте — убедитесь.
Итак, у Паши с Ханой родился сын Этя, которого моя героиня обожала, забыв о том, сколько непристойных слов сказано было в адрес еще не рожденного существа.
Прелюдия к трагедии начинается, когда на одном из балов Хана случайно знакомится с красивым кавалером Алеком Вроном. Офицер галактической гвардии! Мундир! Собственная лошадь, чего не каждый офицер мог себе позволить по причине высокой стоимости биогенетического конструирования. Хане это было ясно, а читателю пришлось объяснить, что лошадь на Облоне — искусственно синтезируемое животное, способное не только скакать галопом, но готовое и в космос со своим хозяином отправиться, поскольку у каждой лошади имелась в брюхе вживленная ракетная система. Дорогая игрушка, но у Алекса Врона она была, и Хана не могла не обратить на это своего женского внимания.