Андраде Хорхе Каррера
Биография, написанная для птиц
Хорхе Каррера Андраде
Биография, написанная для птиц
Перевод: Валерий Булгаков
Я родился в столетие, когда умерла роза,
когда мотор уже разгонял ангелов.
Кито встречало последние почтовые дилижансы,
и за ними пока еще бежали рядком цепи деревьев,
заборы и дома новых кварталов
на порогах деревень,
где медлительные коровы пережевывали молчание
и ветер пришпоривал своих невесомых коней.
Моя мать в накидке свернутой из заката,
хранила свою молодость на дне гитары
и лишь вечерами являлась нам изредка
окутанной музыкой, светом и словами.
Я люблю гидрографию дождя,
желтые блохи яблонь
и жаб, что дважды, трижды ударяют
в свои толстые деревянные колокольцы.
Огромный парусник воздуха маневрировал не переставая.
Гребни горных хребтов казались побережьем неба.
Приступала буря, и бил барабан,
и неслись ее штурмовые полки;
но после вставало солнце с его золотыми дозорами
восстанавливая мир, земледельческий и прозрачный.
Я видел, как люди обнимали ячмень,
как всадники исчезали в небесах,
и вагоны, груженные ревущим скотом,
отъезжали к побережью, пахнущему манго.
Там была долина со своими гасиендами,
где заря взрывалась бегом петушиного крика,
и край на западе, где сахарный тростник волнуется,
полощет своими мирными вымпелами, и какао
прячет свою тайную силу в шкатулки,
ананас одевает броню аромата,
и бананы сбрасывают свои шелковые туники.
Все это сошло в неутомимый прибой,
как напрасные цифры пены.
Годы идут без спешки свивая свои косы
и воспоминание уже как водная лилия,
кажущая меж двух волн
лицо утопленницы.
Гитара по-прежнему гроб для песни,
и в голове подранено кричит петух.
Все земные ангелы эмигрировали,
даже коричневый ангел какао.
Биография, написанная для птиц
Перевод: Валерий Булгаков
Я родился в столетие, когда умерла роза,
когда мотор уже разгонял ангелов.
Кито встречало последние почтовые дилижансы,
и за ними пока еще бежали рядком цепи деревьев,
заборы и дома новых кварталов
на порогах деревень,
где медлительные коровы пережевывали молчание
и ветер пришпоривал своих невесомых коней.
Моя мать в накидке свернутой из заката,
хранила свою молодость на дне гитары
и лишь вечерами являлась нам изредка
окутанной музыкой, светом и словами.
Я люблю гидрографию дождя,
желтые блохи яблонь
и жаб, что дважды, трижды ударяют
в свои толстые деревянные колокольцы.
Огромный парусник воздуха маневрировал не переставая.
Гребни горных хребтов казались побережьем неба.
Приступала буря, и бил барабан,
и неслись ее штурмовые полки;
но после вставало солнце с его золотыми дозорами
восстанавливая мир, земледельческий и прозрачный.
Я видел, как люди обнимали ячмень,
как всадники исчезали в небесах,
и вагоны, груженные ревущим скотом,
отъезжали к побережью, пахнущему манго.
Там была долина со своими гасиендами,
где заря взрывалась бегом петушиного крика,
и край на западе, где сахарный тростник волнуется,
полощет своими мирными вымпелами, и какао
прячет свою тайную силу в шкатулки,
ананас одевает броню аромата,
и бананы сбрасывают свои шелковые туники.
Все это сошло в неутомимый прибой,
как напрасные цифры пены.
Годы идут без спешки свивая свои косы
и воспоминание уже как водная лилия,
кажущая меж двух волн
лицо утопленницы.
Гитара по-прежнему гроб для песни,
и в голове подранено кричит петух.
Все земные ангелы эмигрировали,
даже коричневый ангел какао.