Страница:
Еще одно важное изменение, произошедшее в первой половине XVIII века, касается не самих купцов, а тех сведений, которыми исследователь располагает в отношении их деятельности. До многоцветья второй половины XIX века пока что далеко. Еще нет тех обширных комплексов переписки, мемуаров, дневниковых записей, которые возникнут в период золотого века русского меценатства. Еще не может современный человек в сколько-нибудь полной мере добраться до глубин «внутренней» жизни купечества той эпохи. И все же…
…документально московское купечество XVIII – первой половины XIX столетия представлено на порядок лучше, чем купечество допетровской эпохи. Основной источник сведений здесь – церковное и государственное делопроизводство, которое дает пусть и сухие, зато достоверные данные, объем которых относительно велик. Начиная с XVIII века появляется возможность подробно очертить судьбу того или иного весьма богатого семейства, причем в подавляющем большинстве случаев это оказываются крупные благотворители.
К примеру, исследователям хорошо известна судьба рода Лукутиных, восходящего по крайней мере к XVII веку. Более всего Лукутины прославились как владельцы одного из крупнейших в стране промыслов – Лукутинской (с начала XX века – Федоскинской) лаковой миниатюры. Но история их семейства уходит корнями в далекое прошлое. «Тяглецы» Кадашевской слободы[28], «природные» московские купцы, Лукутины на рубеже 1740–1750-х годов вошли в состав первой гильдии. В Московской переписи 1725 года упоминается имя купца Василия Прокофьевича Лукутина, торговца Золотого ряда, проживавшего в самом купеческом районе Москвы – в Замоскворечье[29]. В начале 1740-х годов Василий Прокофьевич жил с женой и сыновьями во дворе своего зятя, купца первой гильдии О.Н. Новикова[30]. Именно его сыновья, Андрей, Илья и Дмитрий Лукутины, добились того, что их фамилия вошла в число крупнейших промышленных родов XVIII века. Братья Лукутины имели торг «в Завязошном и Крашенинном ряду»[31], но этим их предпринимательская активность не ограничивалась. К примеру, старший из братьев, Андрей Васильевич, начав с торга, полученного им в 1748 году в Завязочном ряду «от хозяина Колотова», к 1767-му уже имел собственный торг в кружевном Золотом ряду. Известно, кроме того, что у А.В. Лукутина имелись лавки, которые он сдавал внаем[32]. Помня о надобностях своего «живота», братья Лукутины не забывали заботиться и о душе. Так, попечением Ильи Васильевича Лукутина был устроен придел пророка Илии в церкви Троицы в Вешняках (1763). Троицкий храм на протяжении многих лет был для Лукутиных приходским[33], о нем и радение было особенное. Самый активный из братьев, Андрей, также занимался благотворительностью, совершая значительные пожертвования на богадельни и церкви. Его сыновья, купцы первой гильдии Василий и Семен Андреевичи, во время Отечественной войны 1812 года выделили крупные суммы на защиту России от захватчиков, за что были награждены званием первостатейных купцов[34]. Надо сказать, что Семен Андреевич в делах своих пошел дальше отца: он уже не ограничивался торговлей золотыми вещами, а сам производил их на фабрике «плащильного золота» (золотой нити). Фабрикой этой он владел с конца 1790-х годов, и большинство рабочих на ней были не крепостными, а вольнонаемными[35]. Один же из сыновей Василия Андреевича, Петр, занялся производством лакокрасочных изделий: табакерок, подносов и тому подобных предметов из папье-маше, более известных как федоскинская лаковая миниатюра (по селу Федоскино, где располагалась фабрика Лукутиных). Лукутины – одна из немногих купеческих династий, которым удалось не только достичь высокого положения в обществе, но и удерживать это положение на протяжении многих десятилетий. Известный с XVII века, род этот был по-прежнему знаменит и уважаем на рубеже XIX–XX столетий. Среди Лукутиных были и другие благотворители, получавшие за свою деятельность звание потомственных дворян.
Другая видная купеческая династия, чью судьбу можно проследить по крайней мере с XVII столетия, – Лихонины. Род этот происходит из Суздаля, где на их средства в XVII веке была построена одна из лучших церквей города – Троицкий собор, до наших дней не дошедший. В световые проемы здания была вставлена слюда – материал очень дорогой, позволить его себе могли только невероятно богатые люди. Почти восемь десятилетий поколение за поколением суздальцы Лихонины входили в состав московской Гостиной сотни[36]. Постепенно они закрепились в Москве. Во всяком случае, часть представителей династии осела в столице, обзавелась здесь дворами, породнилась с исконными купеческими фамилиями[37]. Так, два брата, Григорий Васильевич и Иван Васильевич Лихонины (оба родились в 1710-х годах), вместе прибыли из Суздаля в Москву. Произошло это после 1725 года. Младший из братьев, Григорий, вошел в состав московского первогильдейского купечества и сумел добиться большого влияния в столичных «предпринимательских» кругах, войти в число крупнейших «воротил» своего времени. По-видимому, значительную часть капитала Г.В. Лихонин накопил, участвуя в питейных откупах. В 1759–1766 годах он уже не рядовой откупщик, а директор московских и петербургских питейных сборов. Взращенный на откупах капитал был помещен Лихониным в промышленность. С 1769 года Григорий Васильевич состоял в компании большой Московской суконной мануфактуры – наряду с такими известными купцами-промышленниками, как М. Гусятников, В. Суровщиков, И. Докучаев[38]. Компания эта получила от государства большие привилегии[39], а члены ее оказались в числе богатейших людей страны. В 1760-х годах Г.В. Лихонин жил в приходе церкви Григория Неокесарийского на Большой Полянке[40]. Нарядный храм этот с примыкающей к нему шатровой колокольней и в наши дни украшает Замоскворечье. Между тем один из его храмоздателей – Григорий Лихонин. На его средства в храме был устроен в 1765–1767 годах придел Григория Богослова – очевидно, святого, имя которого дали купцу при крещении. Другое известное благодеяние Г.В. Лихонина связано с Троице-Сергиевой лаврой: в 1770 году он сделал туда «вклад» – «пелену налойную люстрину голубаго»[41].
Многочисленные потомки Г.В. Лихонина не сумели надолго удержаться в первой гильдии. Кое-кто из них перешел в дворянство, другие, напротив, спустились по социальной лестнице до купцов второй-третьей гильдий, а то и мещан.
Юность Российской империи возвысила множество иных купеческих династий, прославившихся на ниве благотворительности. Например, нескольких щедрых жертвователей породило семейство «природных москвичей» Журавлевых. Журавлевы, как и Лукутины, принадлежали к числу крупнейших первогильдейцев – суконных промышленников XVIII столетия. Они содержали суконную фабрику, торговали сукном и пушниной. Так же, как Лихонины, занимались откупами[42] и были теснейшим образом связаны с государством[43]. Большие капиталы они помещали в заграничную торговлю[44], имели торги в Сибири и «разных городах». Братья Роман Ильич и Гаврила Ильич Журавлевы сыграли роль главных храмоздателей церкви Параскевы на Пятницкой, в приходе которой проживали их семьи. Церковь эта известна деревянной с конца XVI века, каменной – с середины XVII. А в 1744 году ее разобрали «за ветхостью». На том же месте тщанием прихожан в 1740-х годах был воздвигнут храм с трапезной и колокольней. В колокольне разместилась придельная церковь Илии Пророка – возможно, именем своим она обязана отцу Романа и Гаврилы Журавлевых. Благочестие отцов должно было влиять и на детей. В 1751 году сын Гаврилы Журавлева, московский купец Семен Журавлев, сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь. Он дал «пелену по белому грезету с цветочками разных шелков»[45]. В XIX веке Журавлевы среди немногих фамилий старинного московского купечества выбились в дворянство – впрочем, не всем родом: некоторые потомки опустились до уровня простых мещан.
Лукутины, Лихонины, Журавлевы… все это верхушка московского купечества, выдающиеся рода своего времени. Представители их обладали достаточным капиталом, чтобы совершать выдающиеся, можно сказать, исторические пожертвования. Кроме того, участвуя в весьма масштабных предприятиях, зачастую тесно связанных с государственной «опекой» (Лихонины, Журавлевы), они были, что называется, на слуху. Поэтому до наших дней дошли известия не только об их предпринимательской деятельности, но и об их благих деяниях. О других семействах московских предпринимателей сведений, как правило, намного меньше. Поэтому благотворительность московского купечества в XVIII – первой половине XIX века в трудах историков не представляет еще законченной картины. Скорее, это множество кусочков смальты, больших и малых, сверкающих под светом карманного фонаря исследователя; вся мозаика еще не сложена, да и будет ли она завершена когда-нибудь? Даже когда история того или иного рода хорошо прослеживается по документам, пожертвования его представителей известны очень и очень фрагментарно, случайно, разрозненно.
Тем не менее, период XVIII – первой половины XIX столетия дает тысячи примеров отдельных купеческих благодеяний. Не всегда их «авторы» принадлежат к верхушке купечества; зачастую это купцы второй и третьей гильдий, а если даже и первой – то не самые известные ее представители. Но это не означает, что они были менее благочестивы. На примерах их деяний хорошо видно: в первый век существования Империи купечество занималось благотворительностью того же типа, что и до Петра I: церковной и социальной.
Некоторые купцы могли самостоятельно отстроить целый храм. К примеру, каменное здание церкви Покрова Богородицы в Ордынцах было возведено на месте деревянного купцами Лабазиными (1702). На средства московского гостя П.В. Щеголева была в 1731–1735 годах перестроена церковь Николы на Пупышах. Обветшавший храм Введения на Лубянке в 1746 году обрел новое здание иждивением прихожан, особенно купца Андрея Кондыкова. Пострадавшая во время французского нашествия 1812-го церковь Покрова Божией Матери на Варварке шесть лет спустя была возобновлена трудами московского купца Петра Федоровича Соловьева. А каменная церковь Веры, Надежды, Любови и Матери их Софии на Миусском кладбище была воздвигнута в 1823 году на средства первой гильдии купца И.П. Кожевникова, имевшего неподалеку кожевенную фабрику. Церковь эта, построенная в стиле ампир, имеет весьма внушительные размеры.
Купеческие жены и вдовы нередко бывали не менее хозяйственны и «оборотисты», чем их мужья. Они могли вести дела умершего супруга до совершеннолетия детей, порой имели собственные лавки. И в деле благотворительности они не отставали от мужей. Так, сохранившееся до наших дней здание храма Троицы в Серебряниках было построено «коштом вдовы первой гильдии купеческой жены Татьяны Ильиной дочери Суровщиковой» в 1781 году.
Построить храм – дело не только хлопотное, требующее деловой сноровки и согласований с власть предержащими, но и связанное с огромными финансовыми затратами. Кроме того, не столь уж часто приходская церковь нуждается в кардинальной перестройке. Поэтому новые церковные здания в плотно застроенных районах Москвы на протяжении XVIII века возводились скорее как исключение. Гораздо чаще увеличивались размеры уже имеющегося храма: к нему достраивались приделы, «теплая» церковь, колокольня, трапезная. Так, при церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи под Бором в 1758 году появились двухпридельная трапезная и колокольня. Строительство велось по почину и на средства прихожанина церкви, купца Федора Федоровича Замятина, а также его родственника Космы Максимовича Замятина[46]. А в 1785 году купцом Гавриилом Петровичем Грачевым была построена новая колокольня церкви Знамения Богородицы на Знаменке. Сплошь и рядом новые приделы носили имена святых – небесных покровителей жертвователя либо его родственников. Так, в 1750 году в уже упоминавшемся храме Троицы в Серебряниках на средства купца Василия Суровщикова был устроен второй придел во имя Василия Великого.
Роскошный пример храмоздательной деятельности дает судьба Василия Ивановича Щапова, жившего в XIX веке. Он родился в Ростове, в старообрядческой семье. Переехав в Москву, перешел под сень Русской православной церкви. Приходским храмом его стал Елоховский Богоявленский собор, неподалеку от которого располагалась основанная В.И. Щаповым в 1826 году текстильная фабрика. Носовые платки Щаповской фабрики славились на всю страну, особенно среди любителей нюхательного табака. Сам же Щапов, московский купец второй гильдии, был с конца 1840-х годов старостой Елоховского собора. Ранее коммерсант пожертвовал на постройку нового здания собора 200 тысяч рублей – более трети всей той суммы, которая была потрачена на строительные нужды. При деятельном участии Щапова-старосты было закончено возведение нынешнего огромного здания собора. При нем же завершили и внутреннюю отделку. Вся жизнь Василия Ивановича оказалась связана с Богоявленским собором. Согласно завещанию, он пожертвовал Елоховской церкви капитал в 26 тысяч рублей, проценты с которого следовало раздавать неимущим прихожанам дважды в год: под праздники Рождества Христова и Святой Пасхи[47].
Однако не у всех купцов были возможности жертвовать крупные суммы на храмовое строительство. Существовали и другие, «повседневные» способы позаботиться о душе, поделиться копейкою с ближним. Узнать о повседневных пожертвованиях христианина почти невозможно: сегодня он дал денежку нищему на паперти, завтра бросил несколько монет в церковную кружку на нужды храма. На первый взгляд такие действия ни в одном источнике не фиксируются, но… есть все же способ получить сведения о некоторых из них. Чувствуя, что скоро придет пора отдавать Богу душу, или же отправляясь в дальнее рискованное путешествие, человек составлял «духовную грамоту» – завещание. Это еще один тип документов, позволяющих проследить за благими деяниями купцов и их жен.
К примеру, купец Мясницкой полусотни Иван Петрович Мыльников завещает «на погребение и в поминовение по нем на сорокоустие по церквам и нищим издержать сто рублев да отцу его духовному Ивану Федорову дать особливо для поминовения души ево денег десять рублев» (1725)[48]. Купец Сыромятной слободы Макар Трофимов завещает треть тех денег, которые останутся после погребения его тела и поминовения души, отдать «в церковь Божию» (1738)[49]. «Гостиный внук» Андрей Федорович Шустов на помин души жертвует недвижимое имущество: «…а которое ящичное место задом к питейному погребу имеетца близ Ильинской улицы, и то место для поминовения души ево и всех сродников отдает в вечное владение в церковь Николая чюдотворца Красных колокол» (1738)[50]. Каждый старался «строить душу свою» как мог. Кадашевец Илья Семенович Брагин дал в церковь Пимена Великого «денег сто рублев, да при оной же церкви на богаделню лесу семдесят дерев четырех саженного елового, который имеется у Успения в Кажевниках на дворе моем, да денег десять рублев на строение» (1745)[51].
Одни купцы сосредотачивали свою предсмертную заботу на единственном храме, другие старались облагодетельствовать как можно больше церквей. Так, первогильдеец Иван Андреевич Крашенинников завещал, помимо трат на погребение, «роздать из дому своего… в церковь Григория Неокесарийского, что за Москвою рекою на Полянке, где погребено будет тело мое грешное, Божие милосердие – образ Рождества Христова двенатцатилистовой, на нем шесть венчиков маленких серебряных и с лампадою оловяною. Да во оную ж церковь отдать на строение манастырской ограды денег тритцать рублев. Да тоя ж церкви отцу моему духовному иерею Федору Васильеву – образ Григория Неокесарийского семи листовой окладной в венцах…» (1746)[52]. А «шелковой ленточной фабрики содержатель» Иван Никитин сын Садовников, напротив, стремится помочь возможно большему числу нуждающихся: «…раздать в шесть недель на сорокоустие на сорок церквей по два рубли; да на дачю архиерею и протчим священнослужителем в шесть недель двесте тритцать пять рублев; да по вся дни на раздачю нищим в тюрмы и богаделни двесте рублев; да на выкуп ис тюрем убогих людей двесте рублев; в убогия пустыни и монастыри разослать, куды надлежит, двесте рублев; да на десять лет во означенною церковь за ранниею обедню давать погодно плату по тритцети рублев в год; за повсечасною Псалтырь день и ночь за год восемьдесят рублев» (1750)[53]. Подобных примеров по документальным материалам того времени, повторимся, известны многие тысячи.
Множество их обнаруживается на страницах вкладных книг московских и подмосковных монастырей, подтверждая, что не забыло купечество о благе древних обителей. Пусть в XVIII веке количество вкладов несколько снизилось, но по-прежнему несли купцы инокам серебряные лампадки, образа, богослужебные книги, пелены, покровы и покровцы. И конечно, немалые денежные суммы.
XVIII столетие дает не только биографии отдельных купцов и купеческих династий. В «век императриц» появляется массовая церковная учетная документация, а вместе с нею – и возможность четко установить взаимосвязь купеческих родов с приходской жизнью, больше того – с конкретными храмами. Одна из форм этой учетной документации, исповедные ведомости, позволяет увидеть, в каком приходе предпочитало селиться купечество, с кем оно соседствовало, кого пускало жить на свой двор.
Купеческие дворы и лавки были раскиданы по всей Москве. Но исторически сложилось, что в разное время «купеческими» становились то одни, то другие улицы и районы Москвы. Там «торговые люди» великого города концентрировались, там купеческий уклад жизни и быта становился преобладающим, а влияние коммерсантов на городскую жизнь – наибольшим. Так, в XVIII веке оплотом московского торгового люда, «купеческим парадизом», стало Замоскворечье. Сюда, поближе к ведущим на юг трактам, купечество перебралось из облюбованных знатью окрестностей Кремля. В Замоскворечье жили самые сливки купечества, соседствуя с рядовыми купцами и ремесленниками, а также представителями других социальных групп – дворян, крестьян, разночинцев. Всех их связывало между собой не только место проживания, но и общий ритм христианской жизни. Ее центрами были храмы Замоскворечья, образующие единую сеть Замоскворецкого сорока.
Сорок – церковно-административная единица, аналогичная современному благочинию. В среднем в его состав входило около 40 церковных приходов (на деле их могло быть от десяти до шести десятков). Всем известное выражение «сорок сороков» – лишь поэтическая метафора: число сороков в старой Москве не превышало шести-семи. Метафора эта очень характерна для христианского сознания, которое прибегает к удвоению, к умножению, дабы подчеркнуть значимость явления. А в Москве было чем гордиться! Москвичи всегда любили свой город с его сверкающими на солнце куполами великих соборов и малых церквушек, с колокольнями, возвышающимися над морем деревянных построек, кое-где разбавленных каменными хоромами богачей, с протяжным «малиновым» звоном, плывущим над всем миром – над Москвой-рекой, над домами и амбарами, над садами и огородами, коих немало было в Москве тех времен.
Замоскворецкий сорок в середине XVIII столетия охватывал южную часть территории Земляного города и простирался дальше, за его пределы: с запада, севера и востока ограниченный излучиной Москвы-реки, на юге он доходил примерно до Калужской заставы. Каждый проживавший на этой территории православный человек был приписан к определенному церковному приходу; его присутствие на исповеди и у причастия фиксировалось в исповедных ведомостях – своеобразной форме переписи приходского населения. Состав приходов не был стабильным. Некогда многолюдные приходы могли приходить в запустение, а малолюдные – напротив, пополняться новыми жителями. Изменениям был подвержен и социальный состав прихода. Тем не менее, можно вести речь о «купеческих» приходах, значительную часть населения которых составляли члены первой, второй и третьей гильдий.
Не случайно поэтому, что к замоскорецким храмам было приковано особенно заботливое внимание со стороны купечества. Купеческой благотворительности обязано своим существованием здание церкви Николая Чудотворца в Заяицком, одного из красивейших храмов Замоскворечья. Деревянная церковь на набережной упоминается в летописных источниках под 1518 годом. Каменную церковь здесь построили в 1652 году, а через сто лет после этого она обветшала. В исповедной ведомости за 1748 год среди прочих значатся две фамилии «торговых людей»: Москвины и Турчаниновы[54]. Первые из них в чине гостей упоминаются в 1698–1722 годах, вторые же – первогильдейцы, одна из крупнейших купеческих фамилий XVIII века. Емельян Яковлев сын Москвин, «московских питейных сборов компанейщик», обратился в марте 1741 года в канцелярию Синодального правления, испрашивая разрешение на слом старой приходской церкви и постройку новой. Прошение было удовлетворено, строительство началось. Е.Я. Москвин умер в мае 1741 года. Еще при жизни руководство строительством он поручил Андрею Алексеевичу Турчанинову. Тот, впрочем, тоже скоро скончался, завещав средства на возведение церкви своему сыну, Конюшенной овчинной слободы первой гильдии купцу Ивану Андрееву сыну Турчанинову.
…документально московское купечество XVIII – первой половины XIX столетия представлено на порядок лучше, чем купечество допетровской эпохи. Основной источник сведений здесь – церковное и государственное делопроизводство, которое дает пусть и сухие, зато достоверные данные, объем которых относительно велик. Начиная с XVIII века появляется возможность подробно очертить судьбу того или иного весьма богатого семейства, причем в подавляющем большинстве случаев это оказываются крупные благотворители.
К примеру, исследователям хорошо известна судьба рода Лукутиных, восходящего по крайней мере к XVII веку. Более всего Лукутины прославились как владельцы одного из крупнейших в стране промыслов – Лукутинской (с начала XX века – Федоскинской) лаковой миниатюры. Но история их семейства уходит корнями в далекое прошлое. «Тяглецы» Кадашевской слободы[28], «природные» московские купцы, Лукутины на рубеже 1740–1750-х годов вошли в состав первой гильдии. В Московской переписи 1725 года упоминается имя купца Василия Прокофьевича Лукутина, торговца Золотого ряда, проживавшего в самом купеческом районе Москвы – в Замоскворечье[29]. В начале 1740-х годов Василий Прокофьевич жил с женой и сыновьями во дворе своего зятя, купца первой гильдии О.Н. Новикова[30]. Именно его сыновья, Андрей, Илья и Дмитрий Лукутины, добились того, что их фамилия вошла в число крупнейших промышленных родов XVIII века. Братья Лукутины имели торг «в Завязошном и Крашенинном ряду»[31], но этим их предпринимательская активность не ограничивалась. К примеру, старший из братьев, Андрей Васильевич, начав с торга, полученного им в 1748 году в Завязочном ряду «от хозяина Колотова», к 1767-му уже имел собственный торг в кружевном Золотом ряду. Известно, кроме того, что у А.В. Лукутина имелись лавки, которые он сдавал внаем[32]. Помня о надобностях своего «живота», братья Лукутины не забывали заботиться и о душе. Так, попечением Ильи Васильевича Лукутина был устроен придел пророка Илии в церкви Троицы в Вешняках (1763). Троицкий храм на протяжении многих лет был для Лукутиных приходским[33], о нем и радение было особенное. Самый активный из братьев, Андрей, также занимался благотворительностью, совершая значительные пожертвования на богадельни и церкви. Его сыновья, купцы первой гильдии Василий и Семен Андреевичи, во время Отечественной войны 1812 года выделили крупные суммы на защиту России от захватчиков, за что были награждены званием первостатейных купцов[34]. Надо сказать, что Семен Андреевич в делах своих пошел дальше отца: он уже не ограничивался торговлей золотыми вещами, а сам производил их на фабрике «плащильного золота» (золотой нити). Фабрикой этой он владел с конца 1790-х годов, и большинство рабочих на ней были не крепостными, а вольнонаемными[35]. Один же из сыновей Василия Андреевича, Петр, занялся производством лакокрасочных изделий: табакерок, подносов и тому подобных предметов из папье-маше, более известных как федоскинская лаковая миниатюра (по селу Федоскино, где располагалась фабрика Лукутиных). Лукутины – одна из немногих купеческих династий, которым удалось не только достичь высокого положения в обществе, но и удерживать это положение на протяжении многих десятилетий. Известный с XVII века, род этот был по-прежнему знаменит и уважаем на рубеже XIX–XX столетий. Среди Лукутиных были и другие благотворители, получавшие за свою деятельность звание потомственных дворян.
Другая видная купеческая династия, чью судьбу можно проследить по крайней мере с XVII столетия, – Лихонины. Род этот происходит из Суздаля, где на их средства в XVII веке была построена одна из лучших церквей города – Троицкий собор, до наших дней не дошедший. В световые проемы здания была вставлена слюда – материал очень дорогой, позволить его себе могли только невероятно богатые люди. Почти восемь десятилетий поколение за поколением суздальцы Лихонины входили в состав московской Гостиной сотни[36]. Постепенно они закрепились в Москве. Во всяком случае, часть представителей династии осела в столице, обзавелась здесь дворами, породнилась с исконными купеческими фамилиями[37]. Так, два брата, Григорий Васильевич и Иван Васильевич Лихонины (оба родились в 1710-х годах), вместе прибыли из Суздаля в Москву. Произошло это после 1725 года. Младший из братьев, Григорий, вошел в состав московского первогильдейского купечества и сумел добиться большого влияния в столичных «предпринимательских» кругах, войти в число крупнейших «воротил» своего времени. По-видимому, значительную часть капитала Г.В. Лихонин накопил, участвуя в питейных откупах. В 1759–1766 годах он уже не рядовой откупщик, а директор московских и петербургских питейных сборов. Взращенный на откупах капитал был помещен Лихониным в промышленность. С 1769 года Григорий Васильевич состоял в компании большой Московской суконной мануфактуры – наряду с такими известными купцами-промышленниками, как М. Гусятников, В. Суровщиков, И. Докучаев[38]. Компания эта получила от государства большие привилегии[39], а члены ее оказались в числе богатейших людей страны. В 1760-х годах Г.В. Лихонин жил в приходе церкви Григория Неокесарийского на Большой Полянке[40]. Нарядный храм этот с примыкающей к нему шатровой колокольней и в наши дни украшает Замоскворечье. Между тем один из его храмоздателей – Григорий Лихонин. На его средства в храме был устроен в 1765–1767 годах придел Григория Богослова – очевидно, святого, имя которого дали купцу при крещении. Другое известное благодеяние Г.В. Лихонина связано с Троице-Сергиевой лаврой: в 1770 году он сделал туда «вклад» – «пелену налойную люстрину голубаго»[41].
Многочисленные потомки Г.В. Лихонина не сумели надолго удержаться в первой гильдии. Кое-кто из них перешел в дворянство, другие, напротив, спустились по социальной лестнице до купцов второй-третьей гильдий, а то и мещан.
Юность Российской империи возвысила множество иных купеческих династий, прославившихся на ниве благотворительности. Например, нескольких щедрых жертвователей породило семейство «природных москвичей» Журавлевых. Журавлевы, как и Лукутины, принадлежали к числу крупнейших первогильдейцев – суконных промышленников XVIII столетия. Они содержали суконную фабрику, торговали сукном и пушниной. Так же, как Лихонины, занимались откупами[42] и были теснейшим образом связаны с государством[43]. Большие капиталы они помещали в заграничную торговлю[44], имели торги в Сибири и «разных городах». Братья Роман Ильич и Гаврила Ильич Журавлевы сыграли роль главных храмоздателей церкви Параскевы на Пятницкой, в приходе которой проживали их семьи. Церковь эта известна деревянной с конца XVI века, каменной – с середины XVII. А в 1744 году ее разобрали «за ветхостью». На том же месте тщанием прихожан в 1740-х годах был воздвигнут храм с трапезной и колокольней. В колокольне разместилась придельная церковь Илии Пророка – возможно, именем своим она обязана отцу Романа и Гаврилы Журавлевых. Благочестие отцов должно было влиять и на детей. В 1751 году сын Гаврилы Журавлева, московский купец Семен Журавлев, сделал вклад в Троице-Сергиев монастырь. Он дал «пелену по белому грезету с цветочками разных шелков»[45]. В XIX веке Журавлевы среди немногих фамилий старинного московского купечества выбились в дворянство – впрочем, не всем родом: некоторые потомки опустились до уровня простых мещан.
Лукутины, Лихонины, Журавлевы… все это верхушка московского купечества, выдающиеся рода своего времени. Представители их обладали достаточным капиталом, чтобы совершать выдающиеся, можно сказать, исторические пожертвования. Кроме того, участвуя в весьма масштабных предприятиях, зачастую тесно связанных с государственной «опекой» (Лихонины, Журавлевы), они были, что называется, на слуху. Поэтому до наших дней дошли известия не только об их предпринимательской деятельности, но и об их благих деяниях. О других семействах московских предпринимателей сведений, как правило, намного меньше. Поэтому благотворительность московского купечества в XVIII – первой половине XIX века в трудах историков не представляет еще законченной картины. Скорее, это множество кусочков смальты, больших и малых, сверкающих под светом карманного фонаря исследователя; вся мозаика еще не сложена, да и будет ли она завершена когда-нибудь? Даже когда история того или иного рода хорошо прослеживается по документам, пожертвования его представителей известны очень и очень фрагментарно, случайно, разрозненно.
Тем не менее, период XVIII – первой половины XIX столетия дает тысячи примеров отдельных купеческих благодеяний. Не всегда их «авторы» принадлежат к верхушке купечества; зачастую это купцы второй и третьей гильдий, а если даже и первой – то не самые известные ее представители. Но это не означает, что они были менее благочестивы. На примерах их деяний хорошо видно: в первый век существования Империи купечество занималось благотворительностью того же типа, что и до Петра I: церковной и социальной.
Некоторые купцы могли самостоятельно отстроить целый храм. К примеру, каменное здание церкви Покрова Богородицы в Ордынцах было возведено на месте деревянного купцами Лабазиными (1702). На средства московского гостя П.В. Щеголева была в 1731–1735 годах перестроена церковь Николы на Пупышах. Обветшавший храм Введения на Лубянке в 1746 году обрел новое здание иждивением прихожан, особенно купца Андрея Кондыкова. Пострадавшая во время французского нашествия 1812-го церковь Покрова Божией Матери на Варварке шесть лет спустя была возобновлена трудами московского купца Петра Федоровича Соловьева. А каменная церковь Веры, Надежды, Любови и Матери их Софии на Миусском кладбище была воздвигнута в 1823 году на средства первой гильдии купца И.П. Кожевникова, имевшего неподалеку кожевенную фабрику. Церковь эта, построенная в стиле ампир, имеет весьма внушительные размеры.
Купеческие жены и вдовы нередко бывали не менее хозяйственны и «оборотисты», чем их мужья. Они могли вести дела умершего супруга до совершеннолетия детей, порой имели собственные лавки. И в деле благотворительности они не отставали от мужей. Так, сохранившееся до наших дней здание храма Троицы в Серебряниках было построено «коштом вдовы первой гильдии купеческой жены Татьяны Ильиной дочери Суровщиковой» в 1781 году.
Построить храм – дело не только хлопотное, требующее деловой сноровки и согласований с власть предержащими, но и связанное с огромными финансовыми затратами. Кроме того, не столь уж часто приходская церковь нуждается в кардинальной перестройке. Поэтому новые церковные здания в плотно застроенных районах Москвы на протяжении XVIII века возводились скорее как исключение. Гораздо чаще увеличивались размеры уже имеющегося храма: к нему достраивались приделы, «теплая» церковь, колокольня, трапезная. Так, при церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи под Бором в 1758 году появились двухпридельная трапезная и колокольня. Строительство велось по почину и на средства прихожанина церкви, купца Федора Федоровича Замятина, а также его родственника Космы Максимовича Замятина[46]. А в 1785 году купцом Гавриилом Петровичем Грачевым была построена новая колокольня церкви Знамения Богородицы на Знаменке. Сплошь и рядом новые приделы носили имена святых – небесных покровителей жертвователя либо его родственников. Так, в 1750 году в уже упоминавшемся храме Троицы в Серебряниках на средства купца Василия Суровщикова был устроен второй придел во имя Василия Великого.
Роскошный пример храмоздательной деятельности дает судьба Василия Ивановича Щапова, жившего в XIX веке. Он родился в Ростове, в старообрядческой семье. Переехав в Москву, перешел под сень Русской православной церкви. Приходским храмом его стал Елоховский Богоявленский собор, неподалеку от которого располагалась основанная В.И. Щаповым в 1826 году текстильная фабрика. Носовые платки Щаповской фабрики славились на всю страну, особенно среди любителей нюхательного табака. Сам же Щапов, московский купец второй гильдии, был с конца 1840-х годов старостой Елоховского собора. Ранее коммерсант пожертвовал на постройку нового здания собора 200 тысяч рублей – более трети всей той суммы, которая была потрачена на строительные нужды. При деятельном участии Щапова-старосты было закончено возведение нынешнего огромного здания собора. При нем же завершили и внутреннюю отделку. Вся жизнь Василия Ивановича оказалась связана с Богоявленским собором. Согласно завещанию, он пожертвовал Елоховской церкви капитал в 26 тысяч рублей, проценты с которого следовало раздавать неимущим прихожанам дважды в год: под праздники Рождества Христова и Святой Пасхи[47].
Однако не у всех купцов были возможности жертвовать крупные суммы на храмовое строительство. Существовали и другие, «повседневные» способы позаботиться о душе, поделиться копейкою с ближним. Узнать о повседневных пожертвованиях христианина почти невозможно: сегодня он дал денежку нищему на паперти, завтра бросил несколько монет в церковную кружку на нужды храма. На первый взгляд такие действия ни в одном источнике не фиксируются, но… есть все же способ получить сведения о некоторых из них. Чувствуя, что скоро придет пора отдавать Богу душу, или же отправляясь в дальнее рискованное путешествие, человек составлял «духовную грамоту» – завещание. Это еще один тип документов, позволяющих проследить за благими деяниями купцов и их жен.
К примеру, купец Мясницкой полусотни Иван Петрович Мыльников завещает «на погребение и в поминовение по нем на сорокоустие по церквам и нищим издержать сто рублев да отцу его духовному Ивану Федорову дать особливо для поминовения души ево денег десять рублев» (1725)[48]. Купец Сыромятной слободы Макар Трофимов завещает треть тех денег, которые останутся после погребения его тела и поминовения души, отдать «в церковь Божию» (1738)[49]. «Гостиный внук» Андрей Федорович Шустов на помин души жертвует недвижимое имущество: «…а которое ящичное место задом к питейному погребу имеетца близ Ильинской улицы, и то место для поминовения души ево и всех сродников отдает в вечное владение в церковь Николая чюдотворца Красных колокол» (1738)[50]. Каждый старался «строить душу свою» как мог. Кадашевец Илья Семенович Брагин дал в церковь Пимена Великого «денег сто рублев, да при оной же церкви на богаделню лесу семдесят дерев четырех саженного елового, который имеется у Успения в Кажевниках на дворе моем, да денег десять рублев на строение» (1745)[51].
Одни купцы сосредотачивали свою предсмертную заботу на единственном храме, другие старались облагодетельствовать как можно больше церквей. Так, первогильдеец Иван Андреевич Крашенинников завещал, помимо трат на погребение, «роздать из дому своего… в церковь Григория Неокесарийского, что за Москвою рекою на Полянке, где погребено будет тело мое грешное, Божие милосердие – образ Рождества Христова двенатцатилистовой, на нем шесть венчиков маленких серебряных и с лампадою оловяною. Да во оную ж церковь отдать на строение манастырской ограды денег тритцать рублев. Да тоя ж церкви отцу моему духовному иерею Федору Васильеву – образ Григория Неокесарийского семи листовой окладной в венцах…» (1746)[52]. А «шелковой ленточной фабрики содержатель» Иван Никитин сын Садовников, напротив, стремится помочь возможно большему числу нуждающихся: «…раздать в шесть недель на сорокоустие на сорок церквей по два рубли; да на дачю архиерею и протчим священнослужителем в шесть недель двесте тритцать пять рублев; да по вся дни на раздачю нищим в тюрмы и богаделни двесте рублев; да на выкуп ис тюрем убогих людей двесте рублев; в убогия пустыни и монастыри разослать, куды надлежит, двесте рублев; да на десять лет во означенною церковь за ранниею обедню давать погодно плату по тритцети рублев в год; за повсечасною Псалтырь день и ночь за год восемьдесят рублев» (1750)[53]. Подобных примеров по документальным материалам того времени, повторимся, известны многие тысячи.
Множество их обнаруживается на страницах вкладных книг московских и подмосковных монастырей, подтверждая, что не забыло купечество о благе древних обителей. Пусть в XVIII веке количество вкладов несколько снизилось, но по-прежнему несли купцы инокам серебряные лампадки, образа, богослужебные книги, пелены, покровы и покровцы. И конечно, немалые денежные суммы.
XVIII столетие дает не только биографии отдельных купцов и купеческих династий. В «век императриц» появляется массовая церковная учетная документация, а вместе с нею – и возможность четко установить взаимосвязь купеческих родов с приходской жизнью, больше того – с конкретными храмами. Одна из форм этой учетной документации, исповедные ведомости, позволяет увидеть, в каком приходе предпочитало селиться купечество, с кем оно соседствовало, кого пускало жить на свой двор.
Купеческие дворы и лавки были раскиданы по всей Москве. Но исторически сложилось, что в разное время «купеческими» становились то одни, то другие улицы и районы Москвы. Там «торговые люди» великого города концентрировались, там купеческий уклад жизни и быта становился преобладающим, а влияние коммерсантов на городскую жизнь – наибольшим. Так, в XVIII веке оплотом московского торгового люда, «купеческим парадизом», стало Замоскворечье. Сюда, поближе к ведущим на юг трактам, купечество перебралось из облюбованных знатью окрестностей Кремля. В Замоскворечье жили самые сливки купечества, соседствуя с рядовыми купцами и ремесленниками, а также представителями других социальных групп – дворян, крестьян, разночинцев. Всех их связывало между собой не только место проживания, но и общий ритм христианской жизни. Ее центрами были храмы Замоскворечья, образующие единую сеть Замоскворецкого сорока.
Сорок – церковно-административная единица, аналогичная современному благочинию. В среднем в его состав входило около 40 церковных приходов (на деле их могло быть от десяти до шести десятков). Всем известное выражение «сорок сороков» – лишь поэтическая метафора: число сороков в старой Москве не превышало шести-семи. Метафора эта очень характерна для христианского сознания, которое прибегает к удвоению, к умножению, дабы подчеркнуть значимость явления. А в Москве было чем гордиться! Москвичи всегда любили свой город с его сверкающими на солнце куполами великих соборов и малых церквушек, с колокольнями, возвышающимися над морем деревянных построек, кое-где разбавленных каменными хоромами богачей, с протяжным «малиновым» звоном, плывущим над всем миром – над Москвой-рекой, над домами и амбарами, над садами и огородами, коих немало было в Москве тех времен.
Замоскворецкий сорок в середине XVIII столетия охватывал южную часть территории Земляного города и простирался дальше, за его пределы: с запада, севера и востока ограниченный излучиной Москвы-реки, на юге он доходил примерно до Калужской заставы. Каждый проживавший на этой территории православный человек был приписан к определенному церковному приходу; его присутствие на исповеди и у причастия фиксировалось в исповедных ведомостях – своеобразной форме переписи приходского населения. Состав приходов не был стабильным. Некогда многолюдные приходы могли приходить в запустение, а малолюдные – напротив, пополняться новыми жителями. Изменениям был подвержен и социальный состав прихода. Тем не менее, можно вести речь о «купеческих» приходах, значительную часть населения которых составляли члены первой, второй и третьей гильдий.
Не случайно поэтому, что к замоскорецким храмам было приковано особенно заботливое внимание со стороны купечества. Купеческой благотворительности обязано своим существованием здание церкви Николая Чудотворца в Заяицком, одного из красивейших храмов Замоскворечья. Деревянная церковь на набережной упоминается в летописных источниках под 1518 годом. Каменную церковь здесь построили в 1652 году, а через сто лет после этого она обветшала. В исповедной ведомости за 1748 год среди прочих значатся две фамилии «торговых людей»: Москвины и Турчаниновы[54]. Первые из них в чине гостей упоминаются в 1698–1722 годах, вторые же – первогильдейцы, одна из крупнейших купеческих фамилий XVIII века. Емельян Яковлев сын Москвин, «московских питейных сборов компанейщик», обратился в марте 1741 года в канцелярию Синодального правления, испрашивая разрешение на слом старой приходской церкви и постройку новой. Прошение было удовлетворено, строительство началось. Е.Я. Москвин умер в мае 1741 года. Еще при жизни руководство строительством он поручил Андрею Алексеевичу Турчанинову. Тот, впрочем, тоже скоро скончался, завещав средства на возведение церкви своему сыну, Конюшенной овчинной слободы первой гильдии купцу Ивану Андрееву сыну Турчанинову.