Аркадий Аверченко
Волга
I
В буфетной комнате волжского парохода за стойкой стоял здоровеннейший мужчина и бил ладонью руки по лицу качавшегося перед ним молодого парня.
У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, господи!»
Здоровеннейший мужчина приговаривал:
– Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!
И бокал, и соусник, и провансаль – как две капли воды походили друг на друга: это были обыкновенные пощечины, и различные названия их служили просто какими-то символами.
После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».
Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха», и «теплое пиво», и «непослушание маменьке».
Толстый купец, пивший в углу теплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.
– Что это такое? – спросил я радостного купца.
– Это, государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.
– Да ведь он его как скотину бьет?!
– Зачем как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему все так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за теплое пиво». Парень, стало быть, и знает – за что.
– И вы думаете, это помогает? – брезгливо спросил я.
– Батюшка! А то как же? Да парень после этого ноги его будет мыть да воду пить!
Я пожал плечами.
– Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…
– Чего-с?
– Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.
– Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите – и на слово ответим, и дело исделаем.
Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:
– Ну и будет. Ишь ты, упарился…
– Мать ихняя, – кивнул на нее купец. – Строгая семья, правильная.
Младший член этой семьи наконец избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.
– Правильно, – сказал мне купец. – Удовольствие исделай, а работы не забывай.
У парня было преравнодушное лицо, которое, казалось, говорило: «Да скоро ты, наконец, кончишь, господи!»
Здоровеннейший мужчина приговаривал:
– Вот тебе разбитый бокал, вот соусник, вот провансаль!
И бокал, и соусник, и провансаль – как две капли воды походили друг на друга: это были обыкновенные пощечины, и различные названия их служили просто какими-то символами.
После провансаля буфетчик наделил парня «невытертыми рюмками», «закапанной скатертью» и какой-то «коробкой бычков».
Когда парню приедалось однообразие ощущения, парень поворачивал лицо в другую сторону, и вторая, отдохнувшая, щека бодро выносила и «фальшивый целковый от монаха», и «теплое пиво», и «непослушание маменьке».
Толстый купец, пивший в углу теплое пиво, восторженно глядел на эту сцену, делая машинально те же движения, что и буфетчик, и качая лысой головой в такт каждому удару.
– Что это такое? – спросил я радостного купца.
– Это, государь мой, наше русское волжское воспитание. Чтобы, значит, помнил себя. Сынок это евонный.
– Да ведь он его как скотину бьет?!
– Зачем как скотину?.. Скотину без пояснения лупят, а он ему все так и выкладывает: «Это, говорит, за соусник, это за теплое пиво». Парень, стало быть, и знает – за что.
– И вы думаете, это помогает? – брезгливо спросил я.
– Батюшка! А то как же? Да парень после этого ноги его будет мыть да воду пить!
Я пожал плечами.
– Если первая часть этой операции и имеет гигиеническое значение, то вторая…
– Чего-с?
– Я хочу сказать, что такое обращение делает человека глупым, забитым и тупым.
– Ничего-с. Нас так тоже учивали, а посмотрите – и на слово ответим, и дело исделаем.
Старая женщина подошла к стойке, поглядела на буфетчика и заботливо сказала:
– Ну и будет. Ишь ты, упарился…
– Мать ихняя, – кивнул на нее купец. – Строгая семья, правильная.
Младший член этой семьи наконец избавился от «соусников» и «монашеских монет». Отец ударил его в последний раз, оттолкнул и, придвинув к себе стаканы, стал их перетирать. Сын взял тарелку и, в свою очередь, принялся тереть мраморную доску буфета.
– Правильно, – сказал мне купец. – Удовольствие исделай, а работы не забывай.
II
Пароход подходил к большому городу. На палубе стоял здоровенный буфетчик, одетый по-дорожному, жена его и сын.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента