– Ну да, – пожала плечами Лена, – моя прабабка – урожденная Каратаева. А ты откуда о них знаешь? Сейчас о них никто уже не помнит.
   – Кое-кто все-таки помнит. Люди, которые за тобой следили и перевернули квартиру, искали архив Каратаевых.
   – Архив? Старые письма, что ли?
   – И письма тоже, – подтвердил Розум. – А ты их видела?
   – Бабушка как-то показывала, когда еще в коммуналке жила у Белорусского вокзала. Говорила, что это единственная память, оставшаяся у ее матери об их семье. Там много было писем, она их в жестяных коробках из-под печенья держала. Листы в коробки не помещались, так она их складывала вдвое и перехватывала резинкой. А ты ничего не путаешь? Кому они нужны?
   – А кроме писем там ничего не было?
   – Может, и было, я уж не помню, Леша. Да зачем они кому-то сейчас понадобились? Столько лет прошло!
   – Вот и я спрашиваю, – задумчиво повторил Розум. – Зачем? А ты не знаешь, где сейчас архив?
   – Нет. Я его с тех пор не видела.
   – А бабушка твоя перед смертью ничего не говорила?
   – Она умерла внезапно. Во сне. Практически не болела. Так что сказать ничего не успела.
   – Вот что, Елена Леонидовна, нам надо этот архив найти. Вокруг него нехорошие танцы начинаются. Как ты думаешь, где он может быть?
   – Ну, я не знаю. Здесь его точно нет. Я бы знала.
   – Может, на старой квартире оставили?
   – Может быть. Мы там старые вещи на чердак сносили. Дворник еще ругался. Может, там? Еще, знаешь, бабушка к маме вещи завозила, когда мы квартиру обменивали.
   – Обменивали?
   – Ну да, когда мама с папой развелись, у нас была трехкомнатная квартира на Ярославском шоссе. Папа решил ее обменять, чтобы мне жилплощадь оставить. А тут как раз бабушке квартиру дали, двухкомнатную. Вот они и обменяли бабушкину двухкомнатную и нашу на Ярославском на эту и папе в Подлипках, поближе к его работе. Там еще какой-то сложный обмен был.
   Розум прошел в Сашкину комнату. Сел за письменный стол, взял лист бумаги и стал чертить на нем карандашом схему. Сверху он поместил квадрат и надписал: «Коммуналка у Белорусского вокзала». От квадрата шла стрелка вниз налево к другому квадрату: «Квартира на Ярославском», и направо, к квартире на Ломоносовском. От квартиры на Ярославском вниз уходила стрелка к «Маминой квартире», а от верхнего квадрата, через весь лист, вниз шла стрелка к квадрату с надписью «Дача». Розум скептически оглядел оперативный документ, сложил его вчетверо, положил в карман пиджака и пошел спать.
 
   В четверг в десять ноль-ноль утра подполковник Розум зашел в кабинет начальника аналитического отдела управления спецопераций генерал-майора Суровцева.
   – Что будешь делать с Камолиным? – спросил Суровцев вместо приветствия.
   – Ничего. Он сотрудничает.
   – Рассказывай.
   – Он работает по заказу. Заказ пришел из-за рубежа. Ищут архив Каратаевых.
   – Кто это?
   – Известные в дореволюционной России промышленники. Архип Каратаев уехал из России в восемнадцатом году. Скорее всего архив ищут заграничные родственники, – доложил Розум.
   – Чего вдруг они очнулись через столько лет? Ностальгия стала мучить?
   – Непохоже. По всему видно, ищут что-то конкретное. Исполнителей в известность не ставят. Они работают втемную.
   – А Лена тут при чем? – продолжал расспрашивать Суровцев.
   – Ее прабабка – дочь Архипа. Она сочувствовала большевикам и осталась в России. По-видимому, архив остался у нее.
   – О, так ты у нас с буржуями недобитыми породнился, Розум? – рассмеялся Суровцев. – Ну, не смущайся, сейчас это модно. И конечно, об архиве она ничего не знает?
   – Нет.
   – О чем договорились с Камолиным?
   – Камолин подстрахует нас со стороны исполнителей. Я буду знать все, что они предпринимают. А если его сейчас закрыть, то мы опять остаемся без информации.
   – Разумно.
   – Владислав, я могу вернуться к «Ирокезу»?
   – Ну вот что, Розум. К «Ирокезу» возвращайся, но дело Каратаевых бери в разработку. Ресурсами я тебя побаловать не могу, извини, дело твое семейное, но подстраховывать будем. Оперативники будут в курсе. На мозоль нам наступать нельзя, даже нечаянно.
 
   Розум получил информацию о жильцах квартиры на Ярославском шоссе из оперативного отдела утром в пятницу. Супруги Николай и Галина Глуховы проживали в квартире с дочерью Светой без выезда после обмена. Светлана Глухова после замужества выехала из квартиры четыре года назад. Николай выполняет мелкие заказы по установке дверей, встроенных шкафов и т. п. Информация о Галине отсутствует.
* * *
   В субботу утром Розум звонил в дверь квартиры Глуховых.
   – Заходи, – распахнул дверь Николай. – Раздевайся и проходи на кухню, мы тебя уже ждем.
   На чистом кухонном столе стояла запотевшая бутылка «Русского стандарта» в живописном окружении селедки с зеленым лучком, вареной картошки, посыпанной укропом, и нескольких тарелок с нарезанной колбасой разных сортов. Банка соленых помидоров и блюдце маринованных огурчиков довершали натюрморт. От картошки шел пар. За плитой хлопотала улыбчивая Галя.
   – Я вообще-то уже позавтракал, – неуверенно сказал Розум.
   – Ну, значит, обедать будешь, – засмеялся Николай. – Какой разговор может быть без закуски? Давай, служба, не стесняйся!
   – Расскажите мне про обмен, – присаживаясь, попросил Розум.
   – Ну, это к Галке, она обменом занималась.
   – Мы квартиру получили от завода, – улыбнулась Галина, ставя на стол сковородку с яичницей. – Двухкомнатную, на Профсоюзной. А тут моя бабка померла, и дед один остался. Его родители к себе забрали, а комнату нам оставили. Ну мы и обменялись на трехкомнатную. Далеко, зато улучшенной планировки. Тогда это новый проект был. Их только строить начали. Видите, лоджия какая, на всю квартиру, и паркет. К нам все ребята с Колькиной работы с женами ездили смотреть.
   – А когда вы въезжали, хозяева ничего не оставляли? Ну, там, вещи старые, бумаги? – уточнил Розум.
   – Нет, квартира была пустая. Даже шкафы с антресолями открытыми стояли пустые. Нам еще Сережка антресоли закрывал. Помнишь, Коль? Мы достать не могли, а у него метр девяносто.
   – А может, в сарайчике каком-нибудь или подвале?
   – Ну откуда тут сарай? – развел руками Николай. – Дом же новой постройки был. Панельный. Сараев не было. Гараж был.
   – Гараж?
   – Ну да, гараж, железный. Хозяин, как его, Галка?
   – Леонид, – подсказал Розум.
   – Да, Леонид. Он автолюбитель был. Тогда редко у кого машины были. Он говорит: «Гараж забираю», а мы с Галкой ни в какую. Мы уже сами на машину собирали. Я говорю: «Ну нет, мужик, или с гаражом, или никак». Ну, он на нас и переписал. Четыреста рублей взял.
   – А в гараже вещи были? – заинтересовался Розум.
   – Да. Был там бутор разный, – вспомнил Николай. – Я что-то выкинул, что-то сложил в погреб. Он там погреб выкопал. Хотя официально нельзя, да тогда никто не проверял. А гаражей на два дома всего штук пять-то и было. Это сейчас уже пройти от них нельзя.
   – А бумаг каких-нибудь не было?
   Николай задумался:
   – Была какая-то сумка не то с газетами, не то с книгами. Я ее, по-моему, в погреб спустил. Сумка крепкая еще.
   – Она сейчас там?
   – Не помню. – Николай пожал плечами. – Мы этим погребом почти не пользовались. А чего гадать? Сейчас допьем и пойдем посмотрим.
   Открыв гараж, Николай первым делом вывел машину. На месте машины, в полу, была крышка с кольцом. Открыв крышку, он полез в погреб.
   – Ух, сто лет тут не убирался!
   Розум заглянул внутрь. Погреб был примерно полтора на два метра, неглубокий, обшитый досками.
   – Досками ты обшивал?
   – Ага. Лет пять назад. Вот эта сумка. – Николай вынул темно-коричневую кошелку и поставил на пол гаража. Дно ее было покрыто плесенью. Розум открыл сумку. Она была набита подпиской журнала «Новый мир».
 
   Когда Розум вернулся домой, Елена была явно не в духе.
   – Матери звонила? – сразу догадался Розум.
   – Ну ты представляешь, они, оказывается, бедствуют, а я им не помогаю.
   – Опять им деньги нужны?
   – Да я же ей давала прошлый раз. И брату опять одолжила. В сотый раз. Но это, оказывается, копейки. Я, оказывается, деньги лопатой гребу, а родители нуждаются.
   – Так у Лиды же муж работает еще. Или генералам уже жалованье не платят?
   – Ой, Лешка, одна и та же песня. Ты же знаешь. Мы тебе квартиру сделали, дачу оставили. Всю жизнь помогали. Это они-то мне помогали…
   – Что же, им жить негде?
   – Ага, их квартира, наверное, уже миллион стоит. Дача генеральская в Затулине тоже не меньше.
   – Слушай, а может, архив на их даче?
   – Ой, не знаю я, Лешка, может быть. Я ее спрашиваю про архив, а она: «Опять заработать на нас хочешь. Хватит, бабушку обобрала. Архив как раритет, сейчас целое состояние стоит». Я ей: «Ну мама, какое состояние, это же просто письма старые». Бесполезно.
   – Думаешь, архив у нее?
   – Нет. Она даже не знает, что там было. У меня все выведывала.
   – Дай-ка я ей сам позвоню.
   – Звони…
   – Лида, здравствуйте, это Розум.
   Розум знал, что молодящаяся теща обожает, когда он называет ее по имени. «Ну какая я тебе Лидия Вячеславовна? – всегда обижалась она. – Неужели я выгляжу как старуха? Зови меня просто Лида».
   – Ой, Алексей, здравствуйте. А мы тут с Леночкой два часа сплетничали. Вы же знаете, какие мы с ней подружки.
   Лида считала себя светской львицей и, разговаривая с мужчинами, всегда кокетничала.
   – Ну, наверное, про меня уже все сплетни знаете, – поддержал Розум ее игривый тон.
   – Да, вам мы тоже все косточки перемыли. Говорят, вы в командировки зачастили. А это плохой признак, когда мужчина надолго уезжает. Не появилась ли там прекрасная утешительница? Такого мужчину утешить желающие всегда найдутся, – продолжала кокетничать теща.
   – Как Николай, как Роман Платонович? – постарался уйти от утешительниц Розум.
   – Ну что вы, не знаете, как теперь относятся к людям, которым Россия обязана буквально всем? На двадцать третье февраля Роману Платоновичу вручили бутылку коньяка и тридцать тысяч рублей. Он чуть не плакал.
   Согласно информации, имевшейся у Розума, против Романа Платоновича в девяносто пятом году военная прокуратура возбудила уголовное дело по фактам хищений в особо крупных размерах. Но дело решили не раздувать, и генерала отправили на пенсию. Любимой темой старого служаки было «как дерьмократы разворовали Россию». Он искренне полагал, что привилегия разворовывать страну принадлежит исключительно таким заслуженным людям, как он.
   – Не говорите, Лида. Куда мы идем? – согласно сокрушался Розум.
   – Обнаглел народ. Обнаглел! Ни порядка, ни уважения, ничего не осталось. Какая страна была! Никто же пикнуть не смел.
   О народе в семье Арсановых говорили как крепостные помещики – несколько отстраненно, в покровительственном тоне. Как о неразумных детях. Как-то так получалось, что народ крупно задолжал Арсановым, а отдавать долги никак не хотел.
   – Вам уже Лена говорила про архив?
   – Да-да. Он, наверное, сейчас стоит бешеных денег, Алексей?
   – Вообще-то он ничего не стоит.
   – Ничего? – разочарованно переспросила теща.
   – К сожалению, – вздохнул Розум. – Но на меня по службе вышли люди, которые хотят его приобрести. И за приличные деньги. Однако я считаю, что это семейная собственность, так что архив принадлежит всей семье. И решать должны все вместе.
   – Ну вот. То же самое я говорила Лене. Но она же слушать не хочет, – расстроенным голосом сообщила теща. – Такая эгоистка, вся в бабку.
   – Нет-нет. Я здесь полностью на вашей стороне, – заверил Розум. – В конце концов, вы наследница Каратаевых. Если захотите помочь его найти, то поможете. Если нет, то нет. Это ваше право.
   – Ну конечно, помогу, Алексей!
   – Вам Софья Ивановна ничего не передавала? Когда были эти квартирные обмены?
   – Нет, об архиве ничего не говорила. Она нам вещи завезла. А потом забрала. Правда, не сразу, частями. Николай даже на дачу часть увез, чтобы дом не захламлять. Может, он на даче?
   – А вы посмотрите. Может, и там, – предложил зять.
   – Давайте, Алексей, приезжайте к нам на дачу в следующие выходные. Вместе с Леной. А то мы совсем мало видимся. Мы ведь одна семья.
   – Мы будем у вас в следующую субботу, к часу дня.
   Лена начала делать в сторону Алексея угрожающие жесты.
   – Договорились, ждем.
   – Привет Арсановым.
   – Спасибо, Алексей, передам.
   – Не умеешь ты, Ленка, разговаривать с моей тещей, – с укором провозгласил Розум.
   Лена только отмахнулась. Розум положил трубку и направился на кухню.
   – Я предлагаю пообедать и съездить на бабушкину квартиру к Белорусскому вокзалу.
 
   Старый дом за Тишинским рынком недавно отремонтировали. На входной двери красовалась панель с кнопками и домофоном, что, по-видимому, сильно раздражало входящих, поскольку замок был выломан и дверь висела только на одной из петель. В этом было определенное преимущество для непрошеных гостей, и Лена с Розумом вошли в подъезд беспрепятственно.
   Они поднялись на второй этаж. Дверь в бывшую бабкину квартиру разительно отличалась от своей невезучей сестры на входе в подъезд. Она была изготовлена в противотанковом стиле постперестроечного ренессанса с применением твердых пород дерева типа дуба и стального листа снаружи. Розум позвонил.
   – Кто? – В голосе хозяина не слышалось и тени гостеприимства, на которое можно было рассчитывать от жильцов подъезда с распахнутыми дверьми. Розум молча открыл свое удостоверение и поднес к глазку. За дверью долго молчали, видимо, рассматривая документ. Затем дверь приоткрылась на длину цепочки, и в образовавшуюся щель выглянул крупный молодой мужчина, одетый, несмотря на субботу, в строгий черный костюм с галстуком.
   – Управление спецопераций? Это РУБОП, что ли?
   – Нет, еще страшнее, – пояснил Розум. – Открывай.
   – А в чем, собственно говоря, дело?
   – Не дрейфь, – успокоил Розум, – не по вашу душу. Пока. Нужна информация о жильцах, которые здесь раньше жили.
   Парень осмотрел Розума, затем Лену и открыл дверь. В конце длинного коридора, положив голову на лапы, лежал крупный ротвейлер и грустно смотрел на вошедших.
   – Смирный песик, – похвалил Розум.
   – Мой сменщик, – усмехнулся охранник. – Я дежурю – он спит, я сплю – он дежурит.
   Ротвейлер громко вздохнул и отвернул голову к стене. Как вы меня все достали – всем своим видом показывал пес.
   Гости прошли на кухню.
   – Сейчас чай поставлю. Хозяин будет минут через десять. Он мне уже с дороги звонил.
   Кушнарев Эдуард Иванович – значилось в оперативной сводке, которую Розум получил на хозяина. Шестьдесят седьмого года рождения. Две ходки. Разбой и ограбление. Бригадир у Глока. Откликается на Циркуля. Особые приметы: рост сто девяносто восемь.
   – А хозяйки нет?
   – Есть, – нехотя ответил охранник. – Она спит еще.
   В коридоре затопали босые ноги, и в дверях показалась высокая блондинка с кукольным личиком и взлохмаченными волосами. Она уставилась серыми наивными глазами на гостей.
   – Здрасьте. Толян, ты торт достань из холодильника, а я пока помоюсь.
   Девушка запахнула коротенький банный халат, под которым не наблюдалось никаких костюмерных излишеств, и прошлепала в ванную.
   – Кто это? – спросила Лена.
   – Да Людка, Циркуля жена. Хозяина.
   – Не боится Эдуард Иванович жену на охранников оставлять? – усмехнулся Розум.
   – Да нужна она мне, лярва сторублевая. Циркуль вечно на этих профурсеток западает. Достал уже. Четвертая за пять лет, и ни одной нормальной.
   – Пьет? – участливо спросила Лена.
   – Вообще не просыхает. Я если б так пил, за месяц бы откинулся. А ей как с гуся вода. Сейчас ополоснется и сразу начнет зенки заливать. К вечеру уже никакая.
   – А что супруг? – продолжала сочувствовать Лена.
   – Да они вместе, – махнул рукой Толян.
   На мобильник Толяну позвонили, он глянул на номер и побежал открывать дверь. Пес вскочил и радостно залаял. По коридору быстро шел худой мужчина баскетбольного роста, а Толян что-то пытался ему на ходу объяснить. Мужчина вошел на кухню и протянул руку Розуму:
   – Кушнарев Эдуард. Можно ваши документы?
   Розум протянул удостоверение.
   – А ты не ошибся, начальник? – с сомнением спросил Кушнарев, возвращая документ. – У нас масть другая.
   – Меня интересуют жильцы этой квартиры, которые жили до вас.
   – А что, какие-то проблемы? – удивился Циркуль. – Я всех расселил. Никто жаловаться не должен.
   – Ваша семья вселились в комнату Турпановой Софьи Ивановны, вот она нас и интересует, – пояснил Розум.
   – О, вспомнили! Я еще пацан был, когда писательша съехала.
   – А я ее внучка, Лена. Я вас помню, вы жили в конце коридора.
   Циркуль удивленно посмотрел на Лену:
   – Ну была какая-то внучка. Всех не упомнишь. Надо-то чего?
   – Софья Ивановна, когда съезжала, никаких вещей не оставила?
   – Да каких вещей-то? – недоумевал Кушнарев. – Столько лет прошло! Ну, может, и оставляла, разве я теперь вспомню?
   – Попытайтесь вспомнить, Эдуард Иванович. Какие-нибудь вещи, бумаги, – настойчиво повторил Розум. – Это очень важно.
   Циркуль хмуро взглянул на Розума:
   – Ну были там, по-моему, какие-то бумаги. Я не знаю. Говорю же, пацан был. Можно мать спросить, может, она вспомнит.
   – А мать с вами живет? – оживился Розум.
   – Ага, со мной, щас! Отдельно живет, я ей сейчас позвоню. – Он вынул телефон и набрал номер. – Мамань, это я. Да нигде не пропал. Дела. Тут с тобой поговорить хотят про нашу соседку старую, Турпанову. – И передал трубку Розуму.
   – Помню, помню, а как же! – радостно запричитала Кушнарева. – Столько лет рядом прожили! А вещей не оставляла, нет. Только две этажерки старые для книг. Так Иван их продал, зачем они нам?
   – А бумаги? Бумаги какие-нибудь оставляла?
   – Бумаги? Нет, не помню. Хотя погоди, были бумаги, были. В ящике. Фанерный такой, из-под посылки с сургучными печатями. Иван его на чердак снес. Дворник еще ругался. Говорит: «Вы мне пожар устроите». А Иван ему: «Ты б лучше за дверью на чердак смотрел, а то у тебя шляется там кто ни попадя. А чердак весь деревянный. Без всяких бумаг сожгут».
   – А больше ничего не было?
   – Нет, мил-человек, не было, больше не было. А что, потерялось что?
   – Да сами пока не знаем. Спасибо, вы нам очень помогли. – Розум вернул телефон. – Как мне к вам на чердак попасть? – спросил он Циркуля. Циркуль пожал плечами.
   – Идите к тете Тане, дворничихе, – ответила на вопрос Розума хозяйка Люда, появившаяся с феном в проеме кухонной двери. – Она в шестнадцатой квартире. У нее ключи от чердака и подвала.
   – Спасибо большое, – поблагодарила Лена.
   – Не за что. Как управитесь, приходите чай с тортом пить. Хоть с порядочными людьми пообщаешься. А то к нам одна шпана ходит. – И Люда смерила Циркуля с Толяном уничтожающим взглядом.
   – Спасибо, – засмеялся Розум, – в другой раз. Привет Глоку.
   – Обрадую, обязательно, – пообещал Циркуль.
 
   Баба Таня в раздумье разглядывала удостоверение Розума:
   – Я что, в них понимаю, что ли, в этих документах ваших? Участкового бы позвать, так где ж его найдешь в субботу?
   – Не надо участкового, – протянул Розум пятидесятирублевую купюру.
   Баба Таня долго разглядывала ассигнацию на свет, вздохнула и нехотя пригласила:
   – Ладно, пошли.
   – Ты давно тут в дворниках, баб Тань? – спросил Розум.
   – Три года.
   – А до этого?
   – Учительница русского языка и литературы. Завуч 762-й школы.
   – Ой, господи, извините нас! – ахнула Лена.
   – Да ничего, я привыкла. Я тебя узнала. Ты Лена, Софьи Ивановны внучка. Мы к вам на новую квартиру с мужем приходили.
   – Ой, точно, помню! У вас муж военный.
   – Полковник в отставке. Умер четыре года назад. Инфаркт.
   Лена сердито двинула Розума локтем в бок. На чердаке было на удивление прибрано. В углу аккуратно стояли два старых шифоньера.
   – Вот, если есть чего, то в этих шкафах, – показала на них баба Таня, завуч 762-й школы.
   Шкафы стояли вплотную друг к другу. Розум начал с переднего. Ящика не было. Они отодвинули передний шкаф и начали поиск во втором. Ящик нашелся на второй полке, глубоко задвинутый к задней стенке.
   – Мы его заберем, – сообщила Лена, обнимая ящик двумя руками.
   – Забирайте. Это все Софьи Ивановны, а значит, ваше.
   Вернувшись домой, Розум с Леной уселись на ковер и начали разбирать старые бумаги. Ящик был забит в основном старыми квитанциями за квартиру и за свет. Ниже лежали письма, все явно советского периода, с советскими марками. На дне было несколько старых газет. «Гудок» и «Пионерская правда».
   – Наверное, бабушкины первые правки, – предположила Лена. – Я оставлю письма и газеты на память.
   Ничего больше в ящике не было.
   – Отрицательный результат – тоже результат, – подытожил поиски Розум и понес выбрасывать оставшееся содержимое ящика в мусор. Когда он тряс ящик над ведром, из щели между фанерными стенками вылетел неровный лист бумаги и спланировал на пол. Розум аккуратно поднял листок. Бумага была желтой от времени, с необычной разлиновкой.
   «Дорогая моя Леночка!» – начинался текст на листке.
   – Ленка, как звали твою прабабку, Каратаеву?
   – Лена, меня в честь ее назвали.
   Розум продолжил чтение.
   «Я окончательно решил уехать из России. Я вполне отдаю отчет в том, что больше мне с тобой и Сергеем увидеться не придется. Несмотря на то что я уважаю ваш выбор и сам не без симпатии отношусь к революционному движению в целом, но то, что происходит сейчас в России, ни понять, ни принять не могу. Впрочем, хватит! Об этом говорено достаточно.
   Я закончил свои дела и сделал все необходимые распоряжения, о которых частично уже известил вас с Сережей в моем предыдущем письме как моих прямых наследников. Все мои дела и бумаги находятся и будут находиться после моей смерти у моего поверенного Тома Хатчинсона из адвокатской конторы «Адлер, Хатчинсон и Роджерс» в Лондоне по известному вам адресу. В случае необходимости вы можете обратиться в филиалы конторы в Берне, Брюсселе или Нью-Йорке.
   Все сказанное равно относится к вашим прямым наследникам, коими являются мои кровные внуки, если таковым будет суждено появиться на свет. В противном случае по истечении двадцати лет, если таковых не появится или прав наследования предъявлено не будет, искомые права будут переданы моим племянникам, о чем моим поверенным получены соответствующие инструкции.
   Вся собственность, принадлежащая мне в России, остается у вас с Сережей при любых обстоятельствах, в соответствии с распорядительными бумагами, которые вы получили через Михаила Захарьина.
   Часть вещей бригадира я передал нашему милому Стасику при нашей последней встрече. У них как раз была оказия в Швецию через их родственника, шведского посланника. Они будут возвращены вам или вашим наследникам по первому требованию. Для этого вам надо связаться…»
   Здесь листок письма заканчивался рваным краем. Розум вышел в комнату и положил письмо перед Леной.
   – На, читай. Ты, Ленка, оказывается, богатая наследница.
   – Да ну, ерунда, – после прочтения письма отмахнулась Лена. – Давным-давно уже наследство растащили и промотали. Сказано же, по истечении двадцати лет. Там родни без нас хватало.
   – Но зачем-то же им архив понадобился? – задумчиво спросил Розум. – Вот что, запрошу-ка я справку на твоих родственников. Пусть наша информационная служба поработает.
* * *
   В четверг Розум получил первые материалы по Каратаевым. Архип Семенович Каратаев уехал из России в августе 1918 года. Поселился в Брюсселе, где у него были старые финансовые партнеры. Умер в 1925 году. Кроме детей, оставшихся в России, у Архипа за границей находились два племянника – Георгий и Станислав, сыновья его сестры, графини Елизаветы Семеновны Паниной. Станислав на 14 лет младше старшего брата. Совладельцы успешной финансовой компании, пай в которой получили в наследство в 1938 году. Станислав свой пай продал, а Георгий, получивший финансовое образование в Лондоне, успешно продолжил бизнес.
   Георгий Панин умер в 1969 году, а Станислав, по непроверенным сведениям, жил в Швеции. У Георгия есть сын Владимир. Граф Владимир Георгиевич Панин – крупный финансист, специализируется на металлургических предприятиях. Однако в последнее время от бизнеса отошел и занимается коллекционированием антиквариата. Его коллекция известна среди специалистов, а экспонаты ее неоднократно показывались на выставках в ведущих музеях мира.
   – Станислав, Станислав, – прошептал задумчиво Розум. – Постой-ка, да это же Стасик из письма! Ну да, и Швеция, все совпадает. Значит, он получил какие-то вещи, которые должен отдать детям Архипа или его наследникам. Ну-ка, копнем в этом направлении.
   И Розум оформил новый запрос в службу информации.
 
   В субботу Елена с Розумом приехали на дачу к Арсановым. Старик приватизировал дачу в девяносто первом году, еще при коммунистах. Дача была каменной, с крыльцом. По краям крыльца стояли колонны, на которые опирался балкон второго этажа. На крыльце стоял старый Арсанов и, увидев вошедших, весело замахал рукой.
   Во дворе дачи, за столом, сидели Николай с женой. Их сын Платон стоял поодаль возле мангала. Он изредка взмахивал над шашлыками квадратной картонкой. С каждым его взмахом из боковых отверстий мангала вылетали искры. На столе были уже приготовлены выпивка в запотевших бутылках, граненые стаканчики и стопка тарелок. Николай налил коньяку и протянул стаканчик подошедшему Розуму.