Туман стоял до пятого этажа. А выше пятого этажа не было ничего. Ничего интересного. По улице хотя бы сновали люди, быстро, чтоб не замерзнуть. Казалось, их гонят неотложные дела, а они просто спасались бегством от холода.
   Для всех это был вечер как вечер. Ничего необычного. Все уже бывало. Вчера ли, год назад, но бывало.
   Только у Георга все сложилось иначе. В его безвременье ничего не происходило. А все для него занимательное переместилось выше пятого этажа – попряталось за туман.
   Он сверился с часами и вошел в стеклянные матовые двери «Золотой звезды». Он подошел к барной стойке, все табуреты были заняты. Двойной коньяк, заказал он. Бармен узнал его, кивнул. Освободилось место, Георг сел. Он расстегнул пальто, с наслаждением взвесил в руке тяжелый стакан. Он тянул глоток за глотком, вкус казался то мерзким, то отменным. Рядом освободились еще два табурета, их оккупировали юнцы в кожаных куртках. Один нескладно долговязый. Он заказал два коньяка. У его приятеля недоставало уха. Они успели выпить где-то до «Золотой звезды» и вели себя слишком шумно.
   – Разве я виноват? – спросил верзила.
   – Ясный перец, нет. Этот придурок сам нарвался.
   – Скажи?! – приободрился долгомерок. – Он обозвал меня проклятым вылупком капитализма. Прикинь? Назвать меня вылупком, да еще капитализма. Конечно, я ему двинул. Ты видел?
   – Видел. Он шарахнулся башкой о каменную лестницу, да там и остался, а изо рта кровь пошла. Это я помню. Тогда мы сделали ноги. Вот это я точно помню, что мы сбежали.
   – Может, мы зря свалили так быстро, надо было сначала привести его в чувство? Оставить доходягу на пустой улице это как-то слишком, нет?
   – Поделом ему, – успокоил безухий. – Не хватало еще дожидаться там неприятностей на свою задницу.
   В большом длинном стекле позади стойки отражалась дверь в бар. Когда в ней показалась Рут, Георг обернулся к ней. Она подошла, улыбаясь:
   – Привет.
   – Привет.
   Он слез с табурета, уступая место ей. Она села, а он предложил:
   – Может, поищем столик в ресторане?
   – С удовольствием.
   Они вошли в дверь с надписью золотом РЕСТОРАН. Оркестр играл «The mani love», они устроились у самого танцпола.
   – Что будешь пить, – спросил Георг, подзывая официанта,
   – Вермут, – сказала Рут.
   – Полбутылки вермута и один коньяк, – заказал Георг. Он смотрел на Рут в упор; под глазами у нее легли круги.
   – Прости за вчерашнее, – сказал он.
   – Давай забудем.
   – Хорошо. Договорились.
   Появился официант. Оркестр смолк.
   – Это я была виновата, – сказала она.
   Он не поднял на нее глаз и не ответил.
   – Непонятно, чего я обиделась, – сказала она.
   – Я не хотел тебя обидеть, я не для того сказал.
   – Я знаю, – сказала она. – Забыли так забыли.
   – Твое здоровье. Скол.
   – Скол.
   Они выпили. Но его тянуло покопаться во вчерашнем, забыть не получалось.
   – Я сказал это не в обиду тебе, – завел он снова. – Но когда я увидел, как ты оскорбилась, то знаешь – обрадовался. Мне нравится причинять тебе боль.
   Он не сказал ничего больше. Не взглянул на нее. Он допил коньяк и поставил стакан в центр стола. Он предложил ей сигарету. Она не сводила с него глаз. Мерцавших беспокойством.
   – Ты меня разлюбил? – спросила она.
   – Ты мне нравишься, ты же знаешь.
   – Ты меня больше не любишь?
   Он промолчал. Оркестр заиграл «Nevertheless», с потолка, забивая желтый свет, потекли клубы какого-то красного дыма.
   – Прости. Мне тоже жаль. Но это от меня не зависит. Мне б самому хотелось, чтоб было иначе. А вышло так.
   Он смолк. Столбик пепла упал на скатерть. Он взглянул на Рут, но разминулся с ее глазами.
   – Все было так хорошо, пока было хорошо, – сказал он. – Я мечтал, чтоб это продолжалось. Я надеялся, так будет навсегда. Но ничто не вечно.
   Она встала. Слеза скатилась по щеке и капнула на скатерть возле ножки бокала.
   – Прости, я на минутку, – выговорила она севшим голосом. – Сейчас вернусь.
   – Точно?
   Она кивнула, не глядя на него. Он провожал ее взглядом, пока перегородка не скрыла ее. В десять тридцать он попросил счет.