Страница:
Альманах Литературная Республика № 1 2013
Владимир Георгиевич Бояринов, поэт, Председатель Правления МГО СПР,
Москва
Щенок
Извелся бедный, изнемог,
Но заводным винтом
Кружит бессмысленно щенок
В погоне за хвостом.
Да что щенок! Ты сам с утра
Среди людской молвы,
Как кочет из-под топора,
Бежишь без головы.
Когда усталость свалит с ног —
С улыбкою в усах
Бог скажет: «Быть тебе, сынок,
Щенком при небесах».
Лесоруб
Пришел в бригаду дед
С оливковым загаром:
«Касатики, привет!
Возьмите кашеваром».
Когда заря взошла,
Открылось: мать честная! —
Там просека легла,
Где Русь была лесная.
– Да ты – большой мастак!
Да ты, дедок, в ударе!
Где наловчился так?
– В Сахаре, брат, в Сахаре…
– Не завирайся, дед.
Юродствовать негоже,
В Сахаре леса нет.
– И здесь не будет тоже.
Аленький цветок
Я срубил крестовый дом,
Говорят: «Грешно».
Дописал печальный том,
Говорят: «Смешно».
Ловок на руку и спор
Завидущий бес.
Запылал в саду костер
До небес.
О любви заветный том
Запылал в огне.
Запылал крестовый дом
Со цветком в окне.
Если завтра я умру —
Погорюй чуток.
Я на небо заберу
Аленький цветок.
Буду нежить, чтобы рос,
Буду поливать.
Всех, кто дорог мне до слез,
Буду вспоминать.
Младенец русской славы
На поле Куликовом,
За тридевять земель,
На поясе шелковом
Висела колыбель.
Висела золотая,
В колечки завитая,
Меж небом и землей,
Меж снегом и золой.
В четыре полотенца
Рыдала ночью мать:
– Храните сон младенца!
Трещоток не замать! —
– О чем она судачит? —
Задумалась родня…
– Когда мой сын заплачет,
Попомните меня!
Горчат дымы Полтавы,
Берлинский чад горчит,
Младенец русской славы
До времени молчит.
А вьюга все крепчает,
Плетет свою кудель.
Господь всю ночь качает
Златую колыбель…
Сиреневый день
Во времени не раннем и не позднем,
Когда звенит апрельский небосвод,
Идет отец, идет зеленым полднем,
Сиреневые саженцы несет.
Мы деревца под окнами посадим,
Притопчем землю, бережно польем
И рядом на завалинке присядем,
Задумаемся каждый о своем.
«Что, – прогудит, – славяне, загрустили? —
В словах привычных плещется задор. —
Там человека в космос запустили!» —
Кричит сосед и лезет на забор.
Его сынишка плачет от обиды:
Ликует вся весенняя земля,
Но даже с крыши не видать орбиты
Гагаринского в небе корабля.
Пусть все, как было, так и остается:
Кричит сосед, звенит апрельский день,
Мальчишка плачет, мой отец смеется,
Под солнцем приживается сирень!
Страда
Все мужики – в упругой силе,
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы черный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнем горят,
Они и видят все, и слышат,
И ничего не говорят…
Точка
Рваный век вместился в годы,
Годы – в несколько минут.
Годы – гунны, годы – готы,
Скифы тоже тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья – в строфы стройных строк.
«Так диктует вдохновенье», —
Говорит провидец Блок.
В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.
Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?
То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванет однажды точка —
Так вселенную родит!
* * *
Узнают нас, браток, не по книгам,
Узнают по тяжелым веригам,
По соседству хохлацкому,
По наследству кержацкому,
А друзья наших книг не читают
И пророками нас не считают
За соседство хохлацкое,
Самоедство кержацкое.
А враги в нас недоброе чуют
И в подметных листочках бичуют
За акценты кержацкие,
Документы хохлацкие.
Ох, недоброе чуют по духу,
А кивают, браток, на сивуху,
На сивуху хохлацкую,
Медовуху кержацкую.
Я не стану вскрывать себе вены
И ногтями давить свои гены
Благородства хохлацкого,
Первородства кержацкого.
Чистым бисером, ниточкой ровной
Нанесу я на холст родословной
Спивомовку хохлацкую
На грунтовку кержацкую!
Бегемот
Книга Иова (40:10-19)
Вот бегемот, творенье, как и ты.
Траву жует, как прочие скоты.
Но в чреслах прорастает прочность древа.
Таится крепость в пуповине чрева,
Кедровый хвост нисходит со спины,
В причинном месте жилы сплетены,
Как из пластин стальных хрящи и зубы,
А кости – словно бронзовые трубы.
И никакая в мире Божья тварь
С ним не тягалась ни теперь, ни встарь.
И нет в руках Создателя оружия
Отважнее, чем он и неуклюжее.
Он почивать уходит в тростники,
Находит тень под ивой у реки;
Он целые потоки выпивает,
Когда в жару поглубже заплывает,
И даже Иордан, испитый всласть,
Не утолит разинутую пасть.
Сон соблазнит – и сладкая дремота
Заворожит сознанье бегемота…
И в этот миг, когда недвижим взор,
Между ноздрей вонзается багор!
Pepvigilium Veneris
Кто грозой воды испил,
Того желанье не погубит.
Еще полюбит, кто любил;
Кто не любил, еще полюбит.
Весна идет! – и зацвели
Подснежники в оленьих взорах.
Весна идет! – и журавли
Играют свадьбы на озерах.
Олень победно вострубил,
Взойдет заря – журавль вострубит.
Еще полюбит, кто любил;
Кто не любил, еще полюбит.
Какие слова говорил
Я женщину боготворил
За то, что меня не любила.
Какие слова говорил! —
Она их под утро забыла.
Я встал и встряхнулся, как пес:
Да что за беда, в самом деле!
Куда меня ветер занес?
Куда мои очи глядели?
Спасибо, беду отвело;
Спасибо, что явлено чудо!
А ты забирай помело
И сваливай живо отсюда!
Не любишь? И я не люблю!
Ты ведьма? Я вчетверо злее! —
Я это гнездо подпалю —
Из подпола выползут змеи!
Уже улетаешь? Лети!
Дурак бы тому огорчился.
…А не разобьется в пути?
Эх, что-то я погорячился…
* * *
Вот они: лес и купава,
Где похоронена мать.
Глянул – и сердце упало!
Некому сердце поднять.
Долго ли будет пылиться?
Долго ли будет пылать?
Долго ли будет томиться:
Где похоронена мать?
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где мое сердце упало —
Там похоронена мать.
Дмитрий Силкан,
поэт, член Правления МГО СПР,
Москва
Старое кладбище
«…И увидел я новое Небо и Землю новую…»
Закатный свет лучом сонливым
сквозь строй деревьев пробивался,
и на траву покровом стылым
туман неспешно надвигался
И гомон птичий смолк в испуге:
ведь мрак собою все зачернит,
И никого во всей округе
не видно в этот час вечерний
Пуста дорога… Обезлюдел
реки пологий узкий берег…
И мы с тобой уже не будем
держаться за руки – не верим
мы в сумерках в дневные страсти
и негу утренней прохлады…
Здесь скоро тьмою ночь закрасит
рельеф кладбищенской ограды…
Гудит земля почивших прахом,
тревожный пульс стучит в аортах…
И ощущаем в жутком страхе:
вот наступает Время мертвых!
Пилигримы Вселенной
«…не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие?»
Исполины стремительных ярких столетий
прошивают ткань времени ровным стежком…
«Что же было? Что будет?» – никто не заметит
что сейчас есть… И за деревянным божком,
что языческий мир уберег в поле ратном,
проступает иконно-вылизанный лик…
И Змей времени свился кольцом троекратным,
задушив злую поступь жрецов… Только крик
вырывался из горла Земли обнаженной,
что была обесчещена сталью свинца:
меч Крестовых походов, святынь обожженных,
– это путь без начала, тропа без конца…
И идут все по ней пилигримы с дарами…
Впереди – темнота, позади – адский жар…
И лишь мост на цепях над зияющей раной,
что на лоне Земли будто ангельский дар:
он с Небес привнесен и разорван кроваво —
боль и страх, как причастие сумрачных лет…
Кто взыскует – бредет, напоенный отравой
из стремлений вперед, ожиданий побед…
Горы сыплются камнями в бок океана…
Пилигримы срываются в пропасть со скал…
И зияет Познаньем открытая рана,
будто облик Небес: свой ощерит оскал,
лишь приблизится к ней очарованный Странник,
что бредет по-над Бездной в исканьях пути…
Но Познанья кристалл, временной многогранник,
озарится на миг – и уже не найти
этот отблеск во тьме долгозвучных столетий,
что как корни пронзили структуру миров…
Этот мрак не познает никто, не осветит,
но… слепые бредут, и над ними – покров
из мечты безнадежной, но грозно манящей:
будто зов-в-никуда, словно дверь в пустоту…
И дерзание духа в надрыве слепящем
Вифлеемской звездою пронзит на лету,
и умчится стремглав – той безумной кометой,
что разрушит пространства и времени стык
…Пилигрим не дойдет до желанного Света:
ведь его долгий путь – даже меньше, чем миг!
…И песчинки дорог, и крупинки идущих
наполняют пустыню таинственной мглы…
Бесконечности круг… Только давит гнетуще:
«…есть ли смысл и цель этой скорбной Игры?»
Фантом
«…доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься…»
Ненастный полдень…
Дождик мелкий
спадая с неба – душу мутит:
природа с нами снова шутит…
А в колесе уснула белка,
и плавают надменно рыбки
в аквариуме новомодном,
и воет пес в углу холодном…
И очертанья мира зыбки!..
Все растворилось в тихой дреме:
размякло сонное пространство
в движеньях призрачного танца,
в изгибах тягостной истомы…
Душа сочилась через тело,
перетекая в кислый морок
безликой тьмы…
И мыслей ворох
дорогу в сон искал несмело…
А дождь все шел, залив реальность
потоком капель запредельных,
что размывали миг отдельный
на ноты – вкрапленных в тональность
беззвучных сфер, где все едино,
где все бесплодно, безысходно…
Где только гулкий мрак холодный
объемлет тело, душу вынув…
Оцепененье… Время встало…
Все заполняет ступор, кома…
Размыты очертанья дома —
материя хранить устала
свои пустые очертанья
привычных стен, окон, подвалов —
и, разозлившись, разбросала
все атомы по мирозданью…
И нет меня – лишь слепок малый
с того, что называлось «духом» —
ни зрением, умом, ни слухом
не уловить мне в нем провалы,
что были созданы забвеньем,
небытия жестокой меркой…
Раздроблен дух – на сотни мелких
частичек, тлеющих мгновеньем…
И все вокруг – флер лицемерный?
«Душа» – лишь только блик туманный?
И зов Небес обетованных —
самообман лишь эфемерный?
И мир – иллюзии нагие?
А жизнь – пустой фрагмент без цели:
лишь круг вселенской карусели,
и… вылезай – теперь другие!
…Но вмиг все в фокусе собралось —
и снова я в привычном теле…
Но «я» ли это, в самом деле,
что от «меня» сейчас осталось?
Ах, да – мой пес, что воет вечно,
и рыбки, что молчат и в смерти,
и белка – в праздной круговерти
бежит по колесу беспечно…
И все!.. А «дух»? Ну да куда там!
Пустой мираж, фантом унылый…
И ритм жизни суетливой
ведет лишь к боли и утратам
своей души…
Лишь дождь по крыше
стучит, дневную зыбь смывая…
Грядет ли Благодать иная?
«Внемли, мой Бог!!!
…Увы, не слышит…»
Поэзия
Ольга Агеева, Москва
Печаль войны
Сиротство босоногое,
вкус супа с лебедой,
Повычеркнуто многое,
просолено бедой.
Деревня, безотцовщина
и грусть без баловства.
От слез-рыданий сморщена
певунья береста.
Негаданно, непрошено,
запамятав, поди,
Осколок, как горошина,
пригрелся на груди.
Один, мой одинешенек,
отец седой в сенях.
Война – ты жизнь как пошлину,
сбирала в деревнях.
Лишь грошеньки оставила
младенческих надежд.
Но не смогла ни крошеньки
закрыть их нежных вежд.
Мать – реченька пологая
у русских деревень,
Все детство босоногое,
как сахар твой ревень.
В Окопе (Калининский фронт. Июль 42 г.)
Бывали подвиги, бывало и иное:
Не лихорадочная спешка – отступать,
Смертельная героика – без боя
Единожды поднявшись – умирать!
С иллюзией бессмертности мальчишек,
От случая шальных, жестоких пуль.
Встречали матери, не храбрость детских шишек —
Безнравственный, обстрелянный июль!
Возвращение солдат
Хлопки приветствия.
Несдержанный восторг.
Воротничок с отметинами ада,
Дай черствость не погодная, в залог
Награду победителю, награду:
Луч солнца поскорей забыть
Притворство тишины перед боями;
Увидеть в селах свадебную сныть,
Бег жеребцов, непуганых плетьми.
Рисуя пейзаж села…
Я наслаждаюсь творческой возней
На тропах путешествий и полемик.
Не восторгаясь гордою мазней,
Что навязал мне строгий академик.
Я выношу село на горизонт —
Мистерию под радужной грозою.
Мычаще-лающий, ликующий бомонд,
И пастухом, как временным главою.
Элегия о деревни
Деревня, которой не видит никто
С помпезность простенькой сныти,
С пикантным гвоздем от дощечки сельпо.
Не врите, то уточните…
По кислости – спелость,
По горечи – лих,
И ягодный мор виноватых.
В нескошенных пролежнях ветреный чих
Пернатых, а может хвостатых.
Руины, которых не видит никто.
Зачем видеть изгородь боли?
Забытой печали и так нелегко —
Последнему старцу неволи.
Колодец
Студенец осиротевший,
Обошла тебя стезя.
В короб твой не почерневший
Слезы прячут небеса.
Сокровенные раздумья,
Драгоценную зарю,
В день весеннего безумья,
Ты подобен февралю.
Холод твой для посторонних,
Избалованных ночей,
Для певучих капель, сонных.
Демон изгнанных лучей.
Но однажды, в чары зноя
Мой осиновый венец,
Ты прогонишь хлад изгоя.
…И задышит студенец.
* * *
Едок, со взглядом партизана
В сквозной щели резных ворот,
С остывшей косточкой гурмана,
Скулящий, из простых пород —
Барбос и полный палисадник
Июньской жизни на цветах.
И в этом счастье – матюгальник.
В деревни бой на кулаках.
Неподалеку гуси бьются,
Еще подальше – мужики,
А бабы звонкие смеются:
«Кругом, задиры – петухи!»
Вдовы
Гроздья простыни с веревкой.
Снова «выполощен» дух
Чуть просоленной сноровкой,
Под напором рук старух.
Но не выхолощен вдовий
Горький опыт, что дворы
Зачернил без предисловий,
В дни объявленной войны.
Счастья б, залатать все дыры.
От любви они на льне!
Но у вдов белье – проныра,
С горя рвется в полынье,
В ледяном покрове речки.
А веревочный костыль
По-мужицки, у крылечка,
Как последний друг застыл!
В кармане поэта
Ветер – гость карманный,
Пятничный распутник,
Выбирая фанты
Не спусти, на нет
Нрав не бездыханный,
С ним поэт – лоскутник
Не комедиантом
Будоражит свет!
Промышляя в дырах,
Где труха событий,
С косточкой изюма
С пряничной среды,
Собери с транжиры
Дань для чаепитий,
А то жизнь угрюма
В лоскуте вражды.
Дорожная
Не выбирай дорог извозчик,
Истории везде найдут.
Их ждет хорей, а может очерк,
Причину вряд ли разберут …
Иное дело – дух свободы!
А буквоедскую бурду
Лишь ставят в искушенье годы,
Чтоб сжечь вселенскую хандру!
Посвящено бабушкам в деревни
Мозаика голосов.
Попытки дыма в трубах,
Тон чваканья часов.
Плен грязи на уступах.
Половичек с петлей,
Немного щекотливый,
И коробочек с тлей,
Из старомодной ивы.
Освободи суму —
Холопка-память сердца.
Поплачу и пойму,
Где можно отогреться:
В покоях? Во дворце?
Излишки иль мякишки?
Обмен ваш на крыльце —
Чумазые детишки!
Простая исповедь Шагала по картине «Художник: на луну»
Одна лишь краска – свет луны,
Одни лишь музы «шатуны»,
И сон, рожденный в веху призм, —
Поборник ночи модернизм.
Простая исповедь и кредо.
Лицом к лицу на свет луны.
Так добродушно верить в небо
Так по-Шагальски верить в сны.
Художникам по фаянсу
Одаренные попытки
Маслянистой жижи:
По окружности улитки,
Вскользь, то вверх, то ниже.
С кистью краска вдохновенна,
В цветовых нюансах.
В ожидании богема —
Белизна фаянса росписи,
Как постоянства
Скромных предысторий,
Не без смысла,
Без лукавства
И без аллегорий!
Ночной коллаж
Спонтанность, обостренность чувств,
Демонстративность полнолунья,
Пик артистичности под блюз,
Ночь современников – шалунья!
Ночь современников – огни
Для рассудительной фемиды,
От луж, от грязевой стряпни,
И в тоже время просто – гиды.
Ночь современников «писак» —
Неповторимая глазунья;
Для балагуров и зевак —
Коллаж беспечного безумья
Перемещений, скоростей,
Под расточительством сирены;
Чуть пантомимы и страстей
Для парадокса мизансцены.
Горизонт России
Отзывчивость небесных трелей,
В березняке, над шапкой елей.
Добросердечие, вертлянье
На километры расстоянья.
А может искренность России.
В набухшей горизонтной сини,
С весенней грязью и грозою,
Истерзанной мужской кирзою?
А тон осенней подмалевки,
С застывшим ястребом с полевкой,
С бесстыдством авторских просветов,
И вихрем ветра с пируэтом?
Прощание и реверансы
С листвой влюбленною в нюансы.
Морозы – визитеры вскоре
Над панорамной цепью хвои
Уложат мягкий и ранимый
Снег – горизонт, неповторимый.
Григорий Блехман, Москва
Уходят те, кого любил.
Наверное, ничто не вечно.
Но не становится конечной
Им остановкой слово «был».
Они по-прежнему со мной —
Их голосами дышит память.
И я для них теперь не занят
В их постоянный выходной.
За все, что им не досказал
И в суете их не дослушал, —
Как будто бы ищу я случай,
Чтоб кто-нибудь из них позвал.
И те, кого я так любил,
С теченьем времени все ближе.
Их все ясней с годами слышу,
Так и не тронув слово «был».
Круговорот
Начать все чистого листа…
Но повнимательней вглядеться —
В той чистоте – не пустота,
А память об ушедшем детстве,
Когда мечтаешь ты о том,
Чтобы скорее стать взрослым.
Становишься. Ну, а потом —
Чтоб быть как можно выше ростом.
И вот – упрешься в потолок.
Тот треснет – переходит в пол он.
И ты опять у чьих-то ног
Все тех же устремлений полон.
Валерий Бокарёв, Зеленоград
* * *
Лес редеет, к нам просится осень,
Золотым подкупая листом.
В тихом зареве царственных сосен
Проплывает река под мостом.
И уносятся яркие листья,
Журавлей провожая на Юг.
Будто шуба, огромная лисья,
Укрывает былинки от вьюг.
Лес редеет, становится тише;
Слышен шорох и листьев полет.
Листопадом заносятся крыши.
Это осень, как дождик идет.
* * *
Снег оставил серые пригорки.
Превратил себя в холодный ветер.
Много птиц и голоса их звонки,
Но цветов пока я не заметил.
Лишь цветет почти полгода ива,
Чьи цветы снега напоминают.
Потому морозящая сила
Те цветы не губит, а ласкает.
* * *
Мне небо говорит, что скоро будет лето.
Хотя снега еще земли не отдают.
Но с каждым днем все больше птиц и света.
И как сияет день! А птицы как поют!
* * *
Тянет Родина. Выйду из парка,
По асфальту и дальше тропой…
Этим летом до одури жарко,
Все окрестности высушил зной.
Тянет Родина. Вот бы напиться
Из Святого ключа у реки,
Где кубышки и иволга-птица,
И кричат по утрам кулики!
Тянет Родина! Сельской тропою
Мимо сосен, бездонных болот.
Любоваться родною рекою,
Где в затонах щуренок живет.
Тянет Родина! Там золотится,
Наливается колос у ржи,
И кричит позабытая птица
Средь зеленой, душистой межи.
Тянет Родина. Тихие зори,
Петухов переливистый крик.
Только там ощущение воли
И бессмертья, хотя бы на миг.
Тянет Родина. Там, возле липы,
В ожидании сгнила скамья;
Там у церкви разбитой, безликой
Захоронена наша родня.
Тянет Родина, Родина снится!
Просыпаюсь с душевной тоской.
Будто я – разоренная птица:
Все мечусь, потерявши покой.
Тянет Родина! В белом тумане
Одинокие снятся дома.
О, как много мы в жизни видали,
Только Родина тянет одна.
Поэт
Земля родная для Поэта —
Моя священная земля!
И пусть она дождем одета,
Источник золотого света
Земля в начале октября.
Покрыты мхом подножья сосен.
Грибы, средь них багровый клен.
Пришла в Михайловское Осень
Дождем на моховой ковер.
Лес расступился…неприметный,
Простой одноэтажный дом.
Но это – колыбель Поэта!
Все лучшее родилось в нем!
Как зачарованный вступаю…
Скрипит рассохшийся паркет,
И я внезапно ощущаю:
Там, за столом, сидит Поэт!
А дальше, на диване старом,
Лежит большой ученый кот.
Народ проходит шумным валом,
А он и ухом не ведет!
Я знаю, позже, ночью лунной,
Кот к дубу древнему придет,
Взлетит на цепь, и праздник шумный
Седых героев соберет!
* * *
И падал снег. Все падал мокрый снег.
Он превращал асфальт в притоки рек.
И все летел, кружился и летел.
И к вечеру поселок побелел.
Инна Векслер, Израиль
* * *
Звезда во лбу щербатой синагоги,
Свой месяц надо лбом несет мечеть.
Крест – солнца знак издревле на востоке,
В нем стать сию нельзя не усмотреть.
За фреской стертой мы тебя искали
И, неразборчиво гудя, клялись тобой.
На пегой шкуре льва, наброшенной на скалы,
Ты возлежишь, в обливке световой.
Вернется стриж в гнездо меж ляжек древних башен,
Сквозь камни на слезах взойдет трава иссоп.
Нас сторожат, как прежде, наши Раши —
Сам Раши толковал нам про исход.
Из трех богов, всех трех, иерусалка,
Ты уверяешь – в сердце только он —
И в золотых наперстках крутишь прялку,
Прядя истории времен сон – колесон.
Едва касаясь склона, белый ослик
Ликующей толпе несет лущеный свет.
То в белом весь, на белом-белом облаке
Вступает в город долгожданный снег.
Андрей Виноградов, г. Железнодорожный
Шекспировской строфой
Любовь чиста: склонясь пред алтарем,
Я вижу в ней величие креста.
И храм, воздвигнутый в ночи огнем
Слиянья душ, – под благостью Христа.
Но плоть слаба – здесь дьявола напасть!
Лавина будто, сотрясая твердь,
Стремительно сошла, взрывая страсть.
В неистовом оскале бьется смерть.
Тлен прячется в расщелинах измен,
В изгибах темных путаных дорог,
Где стылый ветер ложных перемен
Заносит снегом истины порог.
Но верю я: коварству вопреки
Нас не лишит Господь своей руки.
* * *
Я ли водочкой поил,
Я ль соломинку лущил,
Мне ль подружка от избушки
Отдала свои ключи?
Вот и вьюга улеглась,
Вот и звездочка зажглась,
Вот и в уголку за печкой
Паутиночка сплелась.
Дай, лучинушку зажжем,
Дай-ка песенку споем —
И про горе, и про счастье
Мы словечки подберем.
Что, кручинушка-печаль,
Все зовешь куда-то вдаль?
Мне ль родимую сторонку
Покидать не будет жаль?
Мне ли Люба не красна,
Мне ли не мила сосна,
Что стоит над тем обрывом,
Где пугает крутизна?
Что ты рвешься, черный конь?
Что бушуешь, как огонь?
Что, цыганка, все гадаешь,
Долго глядя на ладонь?
Унесет меня конек.