Страница:
– Где она, моя голова? – завопил Хитник, у Глеба даже в ушах зачесалось от того вопля. – Глеб, чего молчишь?!
– Тут гражданин Хитник интересуется, где его голова, – сказал Глеб, мизинцем прочищая левое ухо, – беспокоится, кричит. Очень видеть хочет.
– А головы того... нету, – виновато развел руками ангел. – Купили голову-то. Через час и купили. Я ее на стеллаж поставил, – Нифонт ткнул пальцем назад, через плечо, – думал после выяснить, чья башка и зачем сохранным заклятьем обработана. Не признал я в ней, Хитник, твою оригинальную личность! Очень уж лицо на тебя, живого, не похоже: рожа какая-то перекошенная, злая... да и вообще – не особо я к морде приглядывался. Не до того было. Тем более, что о твоей нынешней безголовости я понятия не имел. – Хитник разочарованно застонал.
– Опаньки, – философски изрек Федул, – а счастье было так близко! И кому ж ты голову продал? – ангел не ответил, задумчиво разглядывая дымящуюся в руке папиросу.
– Товарищ Хитник тоже очень-очень интересуется, кому вы продали голову, – подал голос Глеб, прочищая мизинцем уже другое ухо, – криком исходит, аж в мозгах свербит! Волнуется.
– Гм, – сказал Нифонт, отрываясь от разглядывания папиросы, – гм. Тут, понимаете, такое дело... Особое, нда-а.
– Не тяни василиска за хвост, – взмолился гном, – режь правду-матку и вся недолга! А если беспокоишься о тайне сделки и боишься сдать клиента, то можешь не волноваться – мы тебя не выдадим, зуб даю! Челюсть!
– Да я не о клиенте беспокоюсь, – тяжело вздохнул ангел, – а за вас. Ведь попретесь за головой, не удержитесь...
– Попремся, – самоуверенно заверил Нифонта гном, – можешь не сомневаться! Раз мы решили Хитника укомплектовать, значит, так тому и быть. И плевать, у кого сейчас находится хитниковская башка – хоть у какого архимага, хоть у Наместника! Да хоть у самого Императора! Мы все, как один, невзирая на трудности и сплотившись в едином порыве, сметая любые преграды... Таких люлей гадскому покупателю навешаем, мало не покажется! Ограбим и вся недолга. Или незаметно украдем.
– Голову купил начальник Музейной Тюрьмы, – скучным голосом сообщил ангел и затянулся дымом, с любопытством поглядывая на Федула.
– Да? – враз увял гном, – правда? – Нифонт кивнул, подтверждая; Хитник длинно выругался, уж загнул так загнул! Подумал и еще раз загнул. И еще раз. И еще. Глеб раньше и слыхом не слыхивал подобных высказываний.
– Ээ... – уныло протянул Федул, отводя от ангела взгляд и стараясь не смотреть на Глеба. – Слушай, брателло Хитник, а ну его нафиг, а? Поживешь некоторое время в черепушке у Глеба, парень он хороший и возражать, надеюсь, не станет. А там, глядишь, какого-нибудь донора найдем, заселим тебя в новое тело и будешь жить не тужить... Да хоть бы и в обезьянье, подумаешь! Главное, чтобы сам себе хозяином был. Или хозяйкой, – ответ Хитника Глеб пересказывать не стал, и без того на душе тошно было.
– А что такое Музейная Тюрьма? – ни к кому особо не обращаясь спросил парень, просто так поинтересовался, лишь бы отвлечь Хитника и Федула от возникшей – и непонятной Глебу – проблемы. Хитник, буркнув невнятное в адрес «всяких невежественных обычников», огорченно умолк: похоже, настроения объяснять Глебу что-либо у мастера-хака сейчас не было.
Федул вопрос Глеба проигнорировал.
– Меня, Нифонт, вот чего интересует, – почесав в бороде, задумчиво сказал гном, – а нафига начальнику Музейной Тюрьмы хитниковская голова? Ты не в курсе?
– Кто ж его знает, – Нифонт раскурил угасшую было папиросу, крепко затянулся дымом и, бросив тлеющий окурок на пол, растер его сандалией. – Я не интересовался. Может, в какую очередную историческую экспозицию вставить... например, сделать башкой Нерона, взирающего на подожженный им Рим и читающего стихи о горящей Трое. Почему бы и нет? Выражение лица у зачарованной головы было очень-очень подходящее, – ангел вдруг захихикал, вытирая глаза пальцем. – Или расколдовать и сварить, – слегка заплетающимся языком добавил Нифонт. – Наваристые бульоны из хитниковских голов, думаю, чрезвычайно вкусны и питательны!
– Развезло-таки нашего ангела, – с досадой произнес Хитник, – понес словесную пургу! Ничего мы больше от него толкового не добьемся. Уходить надо...
– Что до твоего вопроса, любознательный ты наш, – ангел неловко, едва не промахнувшись, присел на край прилавка и повернулся к Глебу, – то знай, что Музейная Тюрьма – это место, где законсервированы нежелательные исторические события. Те, которые могли повести развитие этого мира в... мнэ-э... чересчур опасном направлении. События, изъятые и из всеобщей истории, и, разумеется, из памяти всех смертных: как обычников, так и магиков. Говорят – но это строго между нами! – что если восстановить в нынешней действительности хотя бы малую часть тех архивов, то всенепременно произойдет нечто ужасно-непредсказуемое – когда человечество вдруг «вспомнит» то, чего было лишено... Вся цивилизация может с катушек слететь! Забавно, не правда ли?
– Не понял, – вскинулся Федул, – ты о чем? Постой-ка, а я слышал о Музейной Тюрьме вовсе другое! Что там хранятся души знаменитых преступников всех времен и народов...
– Вот те раз, – удивленно пробормотал Хитник, – Глеб, погоди уходить! Кажется, наш друг обкурился до такой степени, что сейчас выдаст нам некую важную тайну. Молчи и не перебивай!
– Ты официальную версию слышал, – небрежно отмахнулся Нифонт, – кто ж тебе будет докладывать о глобальных вмешательствах в икс... историю целого мира. Тем более, что память у всех рядовых жителей сразу же после изъятия события меняется сама по себе... соответственно новому положению дел меняется. Правду знают только избранные! – ангел с силой хлопнул себя по груди ладонью, точно клопа прибил. – Я, например, избранный... я ничего забыть не могу! И те, кто меняет историю, тоже, уверен, помнят.
– А кто? Кто ее меняет? – подался вперед гном.
– Понятия не имею, – равнодушно ответил ангел. – Зато, в отличие от всяких ученых-биографов, историков-летописцев и прочих специалистов по многажды искаженной действительности, помню все, что было на самом деле! Например, про Атлантиду, – Нифонт принялся рассеянно постукивать костяшками пальцев по прилавку, выбивая несложный ритм и невольно подстраивая под него свой рассказ:
– Уважаемый Нифонт! Вы можете подсказать, что это за штуковина и для чего она предназначена? В смысле, перевести написанное на клинке, – он протянул ангелу оружие. Нифонт наклонился вперед, уставился на серые письмена плавающим взглядом: прочитать с первого раза выгравированное на клинке у ангела не получилось. Тогда, прикрыв один глаз ладонью, Нифонт вгляделся по новой.
– Ух ты! – изумленно воскликнул ангел, возвращаясь в исходное положение. – Оба-на! – Нифонт высоко всплеснул руками, хотел было что-то сказать, но потерял равновесие и кулем рухнул назад, за прилавок. Глеб и Федул кинулись к ангелу на подмогу, но Нифонту помощь уже не требовалось: уютно свернувшись калачиком и подложив руку под голову, он крепко спал, чему-то радостно улыбаясь во сне.
– Вот и перевел, – недовольно сказал Глеб, пряча кинжал в карман, – вот и объяснил... Как я теперь узнаю, для чего и зачем нужен мой серебряный клинок?
– А ты на бомжах потренируйся, – кровожадно ухмыляясь, посоветовал Федул. – Глядишь, все само собой и разъяснится. Короче, делай как я!
– Отстань, – сердито буркнул Глеб. – Люди все ж, не кошки! Ладно, после разберусь... Хитник, что теперь делать будем?
– Уходим, – немедленно отозвался хак, – нечего нам здесь больше делать. Хозяин в лежке, его клиент тоже в бессознанке... Пошли на улицу, думать будем. – Глеб передал слова Хитника гному.
– И то дело, – одобрил Федул, – верно, пора нам на волюшку. В прерии, так сказать, в пампасы! То есть поближе к свежему пиву, – с этими словами гном, не оглядываясь, поспешил из дома прочь.
Глеб вышел, захлопнул за собой железную дверь, убедился, что она заперта – похоже, в последнее время проверять двери становилось у Глеба навязчивой идеей – и, озабоченно поцокивая языком как белка над гнилым орехом, побрел следом за Федулом.
В пампасы и прерии, как сказал гном.
В ближайшую пивнуху.
Глава 7
– Тут гражданин Хитник интересуется, где его голова, – сказал Глеб, мизинцем прочищая левое ухо, – беспокоится, кричит. Очень видеть хочет.
– А головы того... нету, – виновато развел руками ангел. – Купили голову-то. Через час и купили. Я ее на стеллаж поставил, – Нифонт ткнул пальцем назад, через плечо, – думал после выяснить, чья башка и зачем сохранным заклятьем обработана. Не признал я в ней, Хитник, твою оригинальную личность! Очень уж лицо на тебя, живого, не похоже: рожа какая-то перекошенная, злая... да и вообще – не особо я к морде приглядывался. Не до того было. Тем более, что о твоей нынешней безголовости я понятия не имел. – Хитник разочарованно застонал.
– Опаньки, – философски изрек Федул, – а счастье было так близко! И кому ж ты голову продал? – ангел не ответил, задумчиво разглядывая дымящуюся в руке папиросу.
– Товарищ Хитник тоже очень-очень интересуется, кому вы продали голову, – подал голос Глеб, прочищая мизинцем уже другое ухо, – криком исходит, аж в мозгах свербит! Волнуется.
– Гм, – сказал Нифонт, отрываясь от разглядывания папиросы, – гм. Тут, понимаете, такое дело... Особое, нда-а.
– Не тяни василиска за хвост, – взмолился гном, – режь правду-матку и вся недолга! А если беспокоишься о тайне сделки и боишься сдать клиента, то можешь не волноваться – мы тебя не выдадим, зуб даю! Челюсть!
– Да я не о клиенте беспокоюсь, – тяжело вздохнул ангел, – а за вас. Ведь попретесь за головой, не удержитесь...
– Попремся, – самоуверенно заверил Нифонта гном, – можешь не сомневаться! Раз мы решили Хитника укомплектовать, значит, так тому и быть. И плевать, у кого сейчас находится хитниковская башка – хоть у какого архимага, хоть у Наместника! Да хоть у самого Императора! Мы все, как один, невзирая на трудности и сплотившись в едином порыве, сметая любые преграды... Таких люлей гадскому покупателю навешаем, мало не покажется! Ограбим и вся недолга. Или незаметно украдем.
– Голову купил начальник Музейной Тюрьмы, – скучным голосом сообщил ангел и затянулся дымом, с любопытством поглядывая на Федула.
– Да? – враз увял гном, – правда? – Нифонт кивнул, подтверждая; Хитник длинно выругался, уж загнул так загнул! Подумал и еще раз загнул. И еще раз. И еще. Глеб раньше и слыхом не слыхивал подобных высказываний.
– Ээ... – уныло протянул Федул, отводя от ангела взгляд и стараясь не смотреть на Глеба. – Слушай, брателло Хитник, а ну его нафиг, а? Поживешь некоторое время в черепушке у Глеба, парень он хороший и возражать, надеюсь, не станет. А там, глядишь, какого-нибудь донора найдем, заселим тебя в новое тело и будешь жить не тужить... Да хоть бы и в обезьянье, подумаешь! Главное, чтобы сам себе хозяином был. Или хозяйкой, – ответ Хитника Глеб пересказывать не стал, и без того на душе тошно было.
– А что такое Музейная Тюрьма? – ни к кому особо не обращаясь спросил парень, просто так поинтересовался, лишь бы отвлечь Хитника и Федула от возникшей – и непонятной Глебу – проблемы. Хитник, буркнув невнятное в адрес «всяких невежественных обычников», огорченно умолк: похоже, настроения объяснять Глебу что-либо у мастера-хака сейчас не было.
Федул вопрос Глеба проигнорировал.
– Меня, Нифонт, вот чего интересует, – почесав в бороде, задумчиво сказал гном, – а нафига начальнику Музейной Тюрьмы хитниковская голова? Ты не в курсе?
– Кто ж его знает, – Нифонт раскурил угасшую было папиросу, крепко затянулся дымом и, бросив тлеющий окурок на пол, растер его сандалией. – Я не интересовался. Может, в какую очередную историческую экспозицию вставить... например, сделать башкой Нерона, взирающего на подожженный им Рим и читающего стихи о горящей Трое. Почему бы и нет? Выражение лица у зачарованной головы было очень-очень подходящее, – ангел вдруг захихикал, вытирая глаза пальцем. – Или расколдовать и сварить, – слегка заплетающимся языком добавил Нифонт. – Наваристые бульоны из хитниковских голов, думаю, чрезвычайно вкусны и питательны!
– Развезло-таки нашего ангела, – с досадой произнес Хитник, – понес словесную пургу! Ничего мы больше от него толкового не добьемся. Уходить надо...
– Что до твоего вопроса, любознательный ты наш, – ангел неловко, едва не промахнувшись, присел на край прилавка и повернулся к Глебу, – то знай, что Музейная Тюрьма – это место, где законсервированы нежелательные исторические события. Те, которые могли повести развитие этого мира в... мнэ-э... чересчур опасном направлении. События, изъятые и из всеобщей истории, и, разумеется, из памяти всех смертных: как обычников, так и магиков. Говорят – но это строго между нами! – что если восстановить в нынешней действительности хотя бы малую часть тех архивов, то всенепременно произойдет нечто ужасно-непредсказуемое – когда человечество вдруг «вспомнит» то, чего было лишено... Вся цивилизация может с катушек слететь! Забавно, не правда ли?
– Не понял, – вскинулся Федул, – ты о чем? Постой-ка, а я слышал о Музейной Тюрьме вовсе другое! Что там хранятся души знаменитых преступников всех времен и народов...
– Вот те раз, – удивленно пробормотал Хитник, – Глеб, погоди уходить! Кажется, наш друг обкурился до такой степени, что сейчас выдаст нам некую важную тайну. Молчи и не перебивай!
– Ты официальную версию слышал, – небрежно отмахнулся Нифонт, – кто ж тебе будет докладывать о глобальных вмешательствах в икс... историю целого мира. Тем более, что память у всех рядовых жителей сразу же после изъятия события меняется сама по себе... соответственно новому положению дел меняется. Правду знают только избранные! – ангел с силой хлопнул себя по груди ладонью, точно клопа прибил. – Я, например, избранный... я ничего забыть не могу! И те, кто меняет историю, тоже, уверен, помнят.
– А кто? Кто ее меняет? – подался вперед гном.
– Понятия не имею, – равнодушно ответил ангел. – Зато, в отличие от всяких ученых-биографов, историков-летописцев и прочих специалистов по многажды искаженной действительности, помню все, что было на самом деле! Например, про Атлантиду, – Нифонт принялся рассеянно постукивать костяшками пальцев по прилавку, выбивая несложный ритм и невольно подстраивая под него свой рассказ:
– Стражник Реальности? – задумчиво произнес Хитник. – Гм, любопытно... А ведь сказал, что понятия не имеет, кто меняет историю! Ох, темнит наш ангел, ох, недоговаривает... Впрочем, лично меня оно не касается. Мне бы голову вернуть, а на всяких древних зомби-момби плевать с высоты ведьминского полета. Угрохали их вовремя и ладно... Да, кстати об угрохивании! – спохватился Хитник, – Глеб, покажи-ка Нифонту твой спец-ножик, пока товарищ ангел до полной кондиции не дошел. – Глеб торопливо достал из кармана куртки серебряный кинжал, по школьному поднял руку и громко спросил:
Была Атлантида, прекрасное место,
Где жили счастливо и интересно.
Но царь Атлантиды, колдун-некромант,
Решил проявить свой ужасный талант —
Бессмертья для подданных он захотел
И мир заодно получить в свой удел!
Заклятия древние кинуты в ночь —
Все умерли разом, нельзя им помочь...
А мертвые встали, открыли глаза —
Теперь все бессмертны, увы, навсегда...
Убить невозможно живых мертвецов,
И каждый из них быть солдатом готов!
Но Стражник Реальности не оплошал,
Он ту Атлантиду из мира убрал!
Хранятся поныне в Музейной Тюрьме
Не ставшие фактом события те...
– Уважаемый Нифонт! Вы можете подсказать, что это за штуковина и для чего она предназначена? В смысле, перевести написанное на клинке, – он протянул ангелу оружие. Нифонт наклонился вперед, уставился на серые письмена плавающим взглядом: прочитать с первого раза выгравированное на клинке у ангела не получилось. Тогда, прикрыв один глаз ладонью, Нифонт вгляделся по новой.
– Ух ты! – изумленно воскликнул ангел, возвращаясь в исходное положение. – Оба-на! – Нифонт высоко всплеснул руками, хотел было что-то сказать, но потерял равновесие и кулем рухнул назад, за прилавок. Глеб и Федул кинулись к ангелу на подмогу, но Нифонту помощь уже не требовалось: уютно свернувшись калачиком и подложив руку под голову, он крепко спал, чему-то радостно улыбаясь во сне.
– Вот и перевел, – недовольно сказал Глеб, пряча кинжал в карман, – вот и объяснил... Как я теперь узнаю, для чего и зачем нужен мой серебряный клинок?
– А ты на бомжах потренируйся, – кровожадно ухмыляясь, посоветовал Федул. – Глядишь, все само собой и разъяснится. Короче, делай как я!
– Отстань, – сердито буркнул Глеб. – Люди все ж, не кошки! Ладно, после разберусь... Хитник, что теперь делать будем?
– Уходим, – немедленно отозвался хак, – нечего нам здесь больше делать. Хозяин в лежке, его клиент тоже в бессознанке... Пошли на улицу, думать будем. – Глеб передал слова Хитника гному.
– И то дело, – одобрил Федул, – верно, пора нам на волюшку. В прерии, так сказать, в пампасы! То есть поближе к свежему пиву, – с этими словами гном, не оглядываясь, поспешил из дома прочь.
Глеб вышел, захлопнул за собой железную дверь, убедился, что она заперта – похоже, в последнее время проверять двери становилось у Глеба навязчивой идеей – и, озабоченно поцокивая языком как белка над гнилым орехом, побрел следом за Федулом.
В пампасы и прерии, как сказал гном.
В ближайшую пивнуху.
Глава 7
Ближайшая пивнуха находилась посреди загаженной всяческим мусором поляны, неподалеку от входа на стадион: стандартная зеленая будка с окошечком-амбразурой на уровне груди и нерусским продавцом за тем окошком. Малорослый продавец в традиционной кепке-аэродроме, грозно шевеля черными усищами, то и дело с непонятной тревогой поглядывал в амбразурное стекло, будто ожидал скорого нашествия идейных воителей за нравственность и всенародную трезвость. Глеб ничуть не удивился бы, найдись где в будке – например, под прилавком с латунными кранами – припрятанный и полностью снаряженный автомат «калашникова»: мало ли чего от тех воителей ожидать можно! Очень непредсказуемый по своей занудной трезвости народец, очень... То отменят рекламу пива по всем телеканалам, то запретят тихо-мирно потягивать пивко из единственной, честно купленной бутылочки – сидя в сквере на лавке, вдали от народа и отдыхая душой. Мол, нарушение общественного порядка, будьте любезны заплатить серьезный штраф...
Возле будки, словно гигантские бледные поганки, торчали вкопанные в землю одноногие круглые столики, заставленные пустыми кружками. Поодаль сиротливо чернел закопченный мангал, сейчас холодный и унылый – от мангала ощутимо несло застарелым пожарищем.
Одно из двух: или продавец ленился собирать рабочую посуду, или в этом пока не было необходимости – желающих хлебнуть пивка, как ни странно, оказалось не так уж и много. Впрочем, тому была очевидная причина: утренние опохмеляющиеся свое уже отпили и убрели дальше, улучшать праздничное настроение в открывшиеся магазины, а для вечерних жаждущих время пока не пришло. Не настал еще тот час «икс», когда стягивается к пивной будке толпа любителей ячменного напитка, с предусмотрительно прихваченной вяленой рыбой или демократическими крабовыми палочками, или, на худой случай, с солено-перечными сухариками в пакетиках. А чаще всего – со стаканами, нехитрой закуской и парой бутылок «паленой» водки в карманах грязных курток. Место всенародного отдыха, выяснения отношений, обязательных драк и последующего громогласного братания – вот что представляли из себя подобные пивнушки, уж Глеб-то знал это наверняка! По собственному опыту.
Глеб, убрав кружки с одного из столиков, подтащил к нему деревянный ящик из-под овощей, местный вариант дежурного табурета – чтобы гном мог нормально, по-человечески попить пива. Чтоб не подпрыгивал каждый раз, пытаясь отхлебнуть из кружки.
Федул, взгромоздясь на ящик как на трибуну, немедленно принялся с него вещать. То есть отдавать приказания:
– Мне возьми две кружки! И обязательно проверь их на предмет чистой вымытости, не хватало еще какую микробную холеру подцепить... Пиво до полного отстоя не бери, нечего пивщика баловать! Да, и особое внимание удели правильности транспортировки жидкого продукта к месту его предназначения, то есть ко мне: внимательно глядя себе под ноги, ты повышаешь уровень пивной непроливательности! Короче – бди, а то навернешься вместе с моим пивом, тут столько мусора понакидано... Заодно, не теряя времени попусту, думай о смысле жизни и о твоем в ней высшем предназначении. – Глеб на ходу показал гному средний палец, Федул довольно загоготал.
Взяв четыре кружки (в какие налили, в такие и налили, не до санитарных изысков, вот еще!) и, разумеется, не став дожидаться полного отстоя пива, парень вернулся к столику.
За то время, пока Глеб ходил за пивом и «транспортировал жидкий продукт к месту его предназначения», у столика объявился странный тип – откуда он взялся, как ухитрился подойти незамеченным, Глеб понятия не имел. Потому что не заметить гостя было никак нельзя: эдакий детина лет тридцати, роста гораздо выше среднего и знатно объемистый телом; в черной и наглухо застегнутой зековского вида фуфайке, темно-зеленых брезентовых штанах и плетеных из кожаных ремешков лаптях. На голове у типа оказалась серая войлочная шапка, остроконечная, очень похожая на революционную «буденовку», а стрижка «под горшок» живо напомнила Глебу виденные в детстве, в букваре, картинки из жизни крепостных крестьян. Однако физиономия у незнакомца была гладко выбрита, что вовсе не соответствовало облику деревенского работника от сохи и плуга; застенчивая улыбка, которой он одарил подошедшего к столику Глеба, и вовсе заставляла сомневаться в умственных способностях нежданного гостя.
– Это еще кто? – брюзгливо поинтересовался Хитник. – Ох и дикой наружности гражданин, явно деревенского воспитания... из лимитчиков, что ли? Или из рядовых бандюков? Черт его знает... Но не обычник, понятное дело! Ну-ка, Глеб, расспроси гнома – видимо, это кто-то из его дружков-подельников... Я никогда не одобрял увлечение Федула случайными криминальными подработками: хороший, толковый хак никогда не должен опускаться до квартирных краж или банального гоп-стопа! Даже если нет денег на опохмел.
– Привет, – Глеб поставил кружки на стол, – знакомиться будем? Я – Глеб, – и протянул руку поздороваться.
– Это Модест, тутошний дриад на полставки, – охотно сообщил Федул, пододвигая две кружки себе, две – дриаду Модесту: – Я с ним где-то с полгода знаком, замечательной души человек... ээ... вернее, бабай. Прошу любить и жаловать!
– Мотефт, папай на ифпытании, – запоздало представился замечательной души дриад, смущенно посмотрев на Глеба, – ошень жад нашему фнакомфтву. – Голос у Модеста был гулкий и низкий, соответствующий комплекции. «Ого! Да с таким голосищем в опере выступать надо, про шаляпинскую блоху со сцены петь», – уважительно подумал Глеб, пожимая твердую как кирпич ладонь. Единственное, что сильно портило оперное впечатление, это заметная шепелявость и невнятность речи Модеста, словно во рту у бабая лежали морские голыши – говорят, некоторые ораторы прибегали к такой методике оттачивания речи. Чтобы язык и гортань укрепить.
– Эгей, а пиво? – спохватился Глеб, – ты чего меня ограбил, а? Неужто опять к будке топать?
– Ну, дык, – невозмутимо подтвердил гном, – одна нога тут, другая там. И палочек крабовых захвати, душа просит! И побольше, побольше! Но без жадности, понимаешь... Шести пакетиков вполне хватит. Или десяти. Ну, пятнадцати в крайнем случае... Жрать-то хочется!
– Дубинок тебе, а не палочек, – недовольно пробормотал Глеб, отправляясь по новой к пивному ларьку. Взяв еще четыре кружки, чтоб не бегать лишний раз, и набив карманы хрустящими упаковками, Глеб вернулся к столику.
– Налетай, – парень стукнул донышками кружек об пластиковую столешницу, предусмотрительно пододвинул две к себе поближе, вынул из карманов пахнущие рыбой пакетики и щедро высыпал их на центр стола.
– Плагофафтвую, – прогудел-прошепелявил Модест; выпив единым глотком кружку пива, он вытер пенные усы рукавом ватника, крякнул, и, вскрыв ближайшую упаковку с крабово-рыбной закуской, принялся деликатно кушать. Глеб, потягивая холодное пиво, заворожено смотрел на громилу: в его пасти, куда одна за другой отправлялись закусочные пастилки, то и дело что-то ярко посверкивало – будто к языку Модеста прилип кусочек искусно ограненного хрусталя. Камушек из дамской бижутерии.
– Что, заметил? – усмехнулся Федул, проследив за взглядом парня. – Думаешь, брателло Модест крутой модник, с пирсингом в языке ходит? Гы, ты близок к истине, хотя она где-то вовсе и не там... Модя, покажи Глебу язык, – Модест, проглотив очередную крабовую порцию, запил ее пивом и, не чинясь, высунул язык – точь-в-точь как Эйнштейн на знаменитой фотографии. Глеб едва не поперхнулся, закашлялся пивной пеной, да и было отчего: у корня языка громилы-оборванца, отблескивая всеми цветами радуги, сиял прозрачный граненый камушек в золотой оправе. Бриллиантовая шляпка золотого гвоздика, проткнувшего язык насквозь.
– Ноль семь карата, – оценил увиденное Хитник. – Ну, может чуток меньше. Одно мне непонятно, откуда и зачем у бомжа такое украшение? Или он действует по принципу «Все свое ношу с собой»? Заначка на черный день, или на пенсионное время... хотя у бомжей всегда пенсионное время, х-ха!
– Колтофской клюф, – непонятно пояснил Модест и вернулся к пиву с закуской, украдкой поглядывая на Глеба – оценил ли тот увиденное?
– Впечатляет, – признался Глеб. – Внушает. Но, честно говоря, непонятно... В смысле: почему бриллиант, да еще и во рту, да еще и какой-то колдовской ключ?
– Эть, – спохватился гном, – я же все забываю, что ты обычник и мало чего понимаешь в нашей суровой действительности! Ладно, поясню. Как я уже говорил, Модест – дриад на полставки...
– Погоди, – Глеб, что-то сообразив, с непониманием уставился на Федула. – Дриад – это как? Дриады – они же тетки, которые в лесных деревьях живут и тот лес от всяких врагов защищают... типа садовницы-мичуринцы, – больше о дриадах Глеб ничего не знал. Впрочем, те «садовницы» никогда его и не интересовали – легенды, они и есть легенды. Малополезные в реальной жизни сведения.
– Верно! – обрадовался гном, – сечешь тему! А этот парк – он что, не лес? Правильно, лес, только маленький, искусственный и загаженный, – Федул повел рукой, Глеб невольно проследил за ней взглядом: да уж, загаженный так загаженный! Дальше некуда...
Пока удалая троица (не считая, разумеется, Хитника) развлекалась пивом, начало вечереть. Нежаркое солнце, белое и маленькое, нависло над стенами спорткомплекса, откуда едва слышно доносились чирикающие по-китайски многочисленные голоса: рынок готовился к закрытию. На поляне с пивной будкой, в лучах заходящего солнца, в молодой траве там и тут посверкивали стеклянные осколки битой посуды – словно кто-то щедрый и нетрезвый разбросал как попало осточертевшие ему крупные изумруды и бриллианты. А рваные пакетики-кульки-кулечки усыпали траву по всей поляне будто разноцветные листья неведомых урбанистических деревьев... Вообще-то, при некоторой доли художественной фантазии, пейзаж вполне мог бы показался весьма колоритным и интересным – для какого-нибудь буйного талантом художника. Из числа тех, что видят прекрасное и в старом, давным-давно не чищенном унитазе. Художник, который немедленно нарисовал бы эпохальное полотно... ээ... скажем, под названием: «Городские джунгли, реальные и невероятные». А при инсталляции картины на выставке обязательно снабдил бы тот шедевр неким звуковым, соответствующим теме фоном – например, треском двигателей проезжающей мимо парка банды рокеров.
Словно в подтверждение художественного замысла вдалеке, со стороны трассы, раздался грозный мотоциклетный рев: Глеб вздрогнул и, очнувшись от дурацкой фантазии, продолжил слушать Федула.
– ...в том-то и дело, – назидательно вещал гном, – что молодого всегда кидают на авральные участки. А так как Модест на испытании, то бабайский совет запихнул его сюда, для проверки силы воли и преданности бабайскому делу... вишь ты, здешняя дриада по прошлой осени удрала с заезжим цирком, влюбилась в фокусника и, значит, того! Ее, говорят, теперь каждый вечер на арене в ящике распиливают, ну да дриаде к тому не привыкать – уж сколько деревьев с ее сущностью тут повалили-попилили, не счесть! Понятное дело, на дрова для шашлыков, – Федул с неприязнью глянул в сторону закопченного мангала. – А колдовской ключ, он, зараза, неснимаемый и никуда Модеста дальше парка не выпускает. Во избежание соблазна, так сказать.
Гном мелкими глотками допил пиво, потянулся было за очередной кружкой, но тут обнаружилось, что пока Федул беседовал с Глебом, дриадный бабай успел нахально выдуть все пиво. И свое, и чужое. И теперь смущенно хлопал глазами, потому как крабовые палочки он тоже подмел до единой.
– Мнэ-э, – огорченно почесал в бороде Федул, – Глеб, сходишь еще за пивком?
– Запросто, – согласился парень. – Слушай, а бабаи все такие прожорливые? Прям мясоруб... краборубка какая-то! И пивохлебка, ага.
– Ишголотался я, – виновато признался Модест, краснея и смущенно ковыряя лаптем землю, – на потношном корму отошшал... кто потаст чефо, тому и рат. Это триате хофошо, она и профлоготними лифтиками питаться мофет, а у меня не получаеффя... Как фе мне это ифпытание натоело, кто фы снал!
– Бедненький ты наш, – чуть не прослезился Федул. – Глеб, срочно дуй за пивом и едой – видишь, наш друг вконец ослабевает, того и гляди упадет на сыру землю и помрет в голодных конвульсиях...
Однако пойти Глеб никуда не успел.
Потому что события возле пивнушки вдруг приняли совершенно неожиданный поворот.
На поляну, с треском продравшись сквозь чахлые кустики, по нахоженным любителями пива тропинкам выехали четыре мотоцикла. Видимо, Глеб слышал именно их рев, когда совсем недавно представлял себе шедевральное полотно со звуковым оформлением.
Мотоциклы оказались устрашающе громадными: черные, блестящие, с высокими хромированными рогами-рулями, толстыми дугами безопасности по бокам и торчащими над задними колесами одинаковыми флагами на длинных пиках-древках. Темно-коричневые полотнища флагов украшал белый силуэт мужика с арбалетом наизготовку – силуэт находился внутри перечеркнутого желтого круга. Чуть ниже круга алела категоричная надпись: «Встретишь Ван Хельсинга – убей Ван Хельсинга!»
Шестеро из семи ездоков – все бородатые, все в черных мотоциклетных шлемах, зеркальных очках и с сигаретами в зубах – были одеты по крутой байкерской моде. То есть в кожаное и, разумеется, черное – с массой стальных заклепок и стальных же фенечек, весьма любимых вольными мотоциклистами: всякие цепочки, черепа, крестики и прочий малозначительный хлам, ни практического, ни сакрального смысла не имеющий.
Седьмой мотоциклист – вернее, седьмая – разительно отличалась от спутников-байкеров. Высокая девица, затянутая в белый облегающий костюм, похожий на скафандр из какого-нибудь фантастического телесериала, с длинным золотистым плащом и в белом же мотоциклетном шлеме с дымчатым забралом – несомненно была предводительницей банды. Потому что въехала на поляну первой и к тому же одна, без пассажира за спиной. Да и байкеры, не глуша моторы, часто поглядывали на нее словно в ожидании некого приказа.
Девица неторопливо слезла с мотоцикла, поставила его на боковой упор, так же неторопливо сняла шлем и огляделась: волосы у девицы были черные и коротко стриженные, лицо мертвенно бледное, а прищуренные глаза зеленые, недобрые. Опасные глаза!
– Во, блин! – Глеб уставился на флаги. – Это что, разъездной филиал борцов с борцами? В смысле, охотники на Ван Хельсингов всех мастей и видов? Впервые подобное вижу.
– Разумеется, впервые, – насмешливо заметил Хитник. – С твоим прежним зрением ты подобных ребятишек никогда бы не заметил! А и заметил, то принял бы за обычных городских мотохулиганов, мало ли их по улицам носится... И тут же забыл бы об увиденном. Потому что у некоторых уличных банд предводители – настоящие, чистокровные магики, как это ни печально. Умеют чужой взгляд отвести... Не знаю, кто они, эти мотоциклетные отморозки, но атаманша у них однозначно магичка! И, если не ошибаюсь, профессиональная ведьма-наемница, – мастер-хак вздохнул. – Боюсь, сейчас тут начнутся серьезные беспорядки... Скажи Федулу, что надо сваливать, зачем нам чужие разборки? Своих проблем выше крыши!
– Федул, шеф говорит, мол, пора ноги отсюда делать, – доложил Глеб, – бегом-бегом и не оглядываясь.
– Ага, сейчас все брошу и удеру, – недовольно ответствовал гном. – Тут, поди, жуть какое интересное и драматическое вот-вот произойдет, а я как лох в кусты? Нет уж, не дождетесь! Боевые эльфы никогда не удирают с поля чужой битвы, особенно ежели есть на что посмотреть. – Федул сложил руки на груди, выпятил бородку и нахмурился, всем своим видом показывая, что отсюда он не уйдет ни за что и никогда! Пока зрелище не наскучит.
– А-а, опять яфились, не сапылились, – с неприязнью сказал Модест, угрюмо взирая на мотобанду, – фэкетифы хфеновы... И не натоело им?
– Рэкетиры? – переспросил Глеб, не веря своим ушам. – Тю! Да какое им дело до маленькой пивнушки с нищенским доходом? Не понимаю.
Возле будки, словно гигантские бледные поганки, торчали вкопанные в землю одноногие круглые столики, заставленные пустыми кружками. Поодаль сиротливо чернел закопченный мангал, сейчас холодный и унылый – от мангала ощутимо несло застарелым пожарищем.
Одно из двух: или продавец ленился собирать рабочую посуду, или в этом пока не было необходимости – желающих хлебнуть пивка, как ни странно, оказалось не так уж и много. Впрочем, тому была очевидная причина: утренние опохмеляющиеся свое уже отпили и убрели дальше, улучшать праздничное настроение в открывшиеся магазины, а для вечерних жаждущих время пока не пришло. Не настал еще тот час «икс», когда стягивается к пивной будке толпа любителей ячменного напитка, с предусмотрительно прихваченной вяленой рыбой или демократическими крабовыми палочками, или, на худой случай, с солено-перечными сухариками в пакетиках. А чаще всего – со стаканами, нехитрой закуской и парой бутылок «паленой» водки в карманах грязных курток. Место всенародного отдыха, выяснения отношений, обязательных драк и последующего громогласного братания – вот что представляли из себя подобные пивнушки, уж Глеб-то знал это наверняка! По собственному опыту.
Глеб, убрав кружки с одного из столиков, подтащил к нему деревянный ящик из-под овощей, местный вариант дежурного табурета – чтобы гном мог нормально, по-человечески попить пива. Чтоб не подпрыгивал каждый раз, пытаясь отхлебнуть из кружки.
Федул, взгромоздясь на ящик как на трибуну, немедленно принялся с него вещать. То есть отдавать приказания:
– Мне возьми две кружки! И обязательно проверь их на предмет чистой вымытости, не хватало еще какую микробную холеру подцепить... Пиво до полного отстоя не бери, нечего пивщика баловать! Да, и особое внимание удели правильности транспортировки жидкого продукта к месту его предназначения, то есть ко мне: внимательно глядя себе под ноги, ты повышаешь уровень пивной непроливательности! Короче – бди, а то навернешься вместе с моим пивом, тут столько мусора понакидано... Заодно, не теряя времени попусту, думай о смысле жизни и о твоем в ней высшем предназначении. – Глеб на ходу показал гному средний палец, Федул довольно загоготал.
Взяв четыре кружки (в какие налили, в такие и налили, не до санитарных изысков, вот еще!) и, разумеется, не став дожидаться полного отстоя пива, парень вернулся к столику.
За то время, пока Глеб ходил за пивом и «транспортировал жидкий продукт к месту его предназначения», у столика объявился странный тип – откуда он взялся, как ухитрился подойти незамеченным, Глеб понятия не имел. Потому что не заметить гостя было никак нельзя: эдакий детина лет тридцати, роста гораздо выше среднего и знатно объемистый телом; в черной и наглухо застегнутой зековского вида фуфайке, темно-зеленых брезентовых штанах и плетеных из кожаных ремешков лаптях. На голове у типа оказалась серая войлочная шапка, остроконечная, очень похожая на революционную «буденовку», а стрижка «под горшок» живо напомнила Глебу виденные в детстве, в букваре, картинки из жизни крепостных крестьян. Однако физиономия у незнакомца была гладко выбрита, что вовсе не соответствовало облику деревенского работника от сохи и плуга; застенчивая улыбка, которой он одарил подошедшего к столику Глеба, и вовсе заставляла сомневаться в умственных способностях нежданного гостя.
– Это еще кто? – брюзгливо поинтересовался Хитник. – Ох и дикой наружности гражданин, явно деревенского воспитания... из лимитчиков, что ли? Или из рядовых бандюков? Черт его знает... Но не обычник, понятное дело! Ну-ка, Глеб, расспроси гнома – видимо, это кто-то из его дружков-подельников... Я никогда не одобрял увлечение Федула случайными криминальными подработками: хороший, толковый хак никогда не должен опускаться до квартирных краж или банального гоп-стопа! Даже если нет денег на опохмел.
– Привет, – Глеб поставил кружки на стол, – знакомиться будем? Я – Глеб, – и протянул руку поздороваться.
– Это Модест, тутошний дриад на полставки, – охотно сообщил Федул, пододвигая две кружки себе, две – дриаду Модесту: – Я с ним где-то с полгода знаком, замечательной души человек... ээ... вернее, бабай. Прошу любить и жаловать!
– Мотефт, папай на ифпытании, – запоздало представился замечательной души дриад, смущенно посмотрев на Глеба, – ошень жад нашему фнакомфтву. – Голос у Модеста был гулкий и низкий, соответствующий комплекции. «Ого! Да с таким голосищем в опере выступать надо, про шаляпинскую блоху со сцены петь», – уважительно подумал Глеб, пожимая твердую как кирпич ладонь. Единственное, что сильно портило оперное впечатление, это заметная шепелявость и невнятность речи Модеста, словно во рту у бабая лежали морские голыши – говорят, некоторые ораторы прибегали к такой методике оттачивания речи. Чтобы язык и гортань укрепить.
– Эгей, а пиво? – спохватился Глеб, – ты чего меня ограбил, а? Неужто опять к будке топать?
– Ну, дык, – невозмутимо подтвердил гном, – одна нога тут, другая там. И палочек крабовых захвати, душа просит! И побольше, побольше! Но без жадности, понимаешь... Шести пакетиков вполне хватит. Или десяти. Ну, пятнадцати в крайнем случае... Жрать-то хочется!
– Дубинок тебе, а не палочек, – недовольно пробормотал Глеб, отправляясь по новой к пивному ларьку. Взяв еще четыре кружки, чтоб не бегать лишний раз, и набив карманы хрустящими упаковками, Глеб вернулся к столику.
– Налетай, – парень стукнул донышками кружек об пластиковую столешницу, предусмотрительно пододвинул две к себе поближе, вынул из карманов пахнущие рыбой пакетики и щедро высыпал их на центр стола.
– Плагофафтвую, – прогудел-прошепелявил Модест; выпив единым глотком кружку пива, он вытер пенные усы рукавом ватника, крякнул, и, вскрыв ближайшую упаковку с крабово-рыбной закуской, принялся деликатно кушать. Глеб, потягивая холодное пиво, заворожено смотрел на громилу: в его пасти, куда одна за другой отправлялись закусочные пастилки, то и дело что-то ярко посверкивало – будто к языку Модеста прилип кусочек искусно ограненного хрусталя. Камушек из дамской бижутерии.
– Что, заметил? – усмехнулся Федул, проследив за взглядом парня. – Думаешь, брателло Модест крутой модник, с пирсингом в языке ходит? Гы, ты близок к истине, хотя она где-то вовсе и не там... Модя, покажи Глебу язык, – Модест, проглотив очередную крабовую порцию, запил ее пивом и, не чинясь, высунул язык – точь-в-точь как Эйнштейн на знаменитой фотографии. Глеб едва не поперхнулся, закашлялся пивной пеной, да и было отчего: у корня языка громилы-оборванца, отблескивая всеми цветами радуги, сиял прозрачный граненый камушек в золотой оправе. Бриллиантовая шляпка золотого гвоздика, проткнувшего язык насквозь.
– Ноль семь карата, – оценил увиденное Хитник. – Ну, может чуток меньше. Одно мне непонятно, откуда и зачем у бомжа такое украшение? Или он действует по принципу «Все свое ношу с собой»? Заначка на черный день, или на пенсионное время... хотя у бомжей всегда пенсионное время, х-ха!
– Колтофской клюф, – непонятно пояснил Модест и вернулся к пиву с закуской, украдкой поглядывая на Глеба – оценил ли тот увиденное?
– Впечатляет, – признался Глеб. – Внушает. Но, честно говоря, непонятно... В смысле: почему бриллиант, да еще и во рту, да еще и какой-то колдовской ключ?
– Эть, – спохватился гном, – я же все забываю, что ты обычник и мало чего понимаешь в нашей суровой действительности! Ладно, поясню. Как я уже говорил, Модест – дриад на полставки...
– Погоди, – Глеб, что-то сообразив, с непониманием уставился на Федула. – Дриад – это как? Дриады – они же тетки, которые в лесных деревьях живут и тот лес от всяких врагов защищают... типа садовницы-мичуринцы, – больше о дриадах Глеб ничего не знал. Впрочем, те «садовницы» никогда его и не интересовали – легенды, они и есть легенды. Малополезные в реальной жизни сведения.
– Верно! – обрадовался гном, – сечешь тему! А этот парк – он что, не лес? Правильно, лес, только маленький, искусственный и загаженный, – Федул повел рукой, Глеб невольно проследил за ней взглядом: да уж, загаженный так загаженный! Дальше некуда...
Пока удалая троица (не считая, разумеется, Хитника) развлекалась пивом, начало вечереть. Нежаркое солнце, белое и маленькое, нависло над стенами спорткомплекса, откуда едва слышно доносились чирикающие по-китайски многочисленные голоса: рынок готовился к закрытию. На поляне с пивной будкой, в лучах заходящего солнца, в молодой траве там и тут посверкивали стеклянные осколки битой посуды – словно кто-то щедрый и нетрезвый разбросал как попало осточертевшие ему крупные изумруды и бриллианты. А рваные пакетики-кульки-кулечки усыпали траву по всей поляне будто разноцветные листья неведомых урбанистических деревьев... Вообще-то, при некоторой доли художественной фантазии, пейзаж вполне мог бы показался весьма колоритным и интересным – для какого-нибудь буйного талантом художника. Из числа тех, что видят прекрасное и в старом, давным-давно не чищенном унитазе. Художник, который немедленно нарисовал бы эпохальное полотно... ээ... скажем, под названием: «Городские джунгли, реальные и невероятные». А при инсталляции картины на выставке обязательно снабдил бы тот шедевр неким звуковым, соответствующим теме фоном – например, треском двигателей проезжающей мимо парка банды рокеров.
Словно в подтверждение художественного замысла вдалеке, со стороны трассы, раздался грозный мотоциклетный рев: Глеб вздрогнул и, очнувшись от дурацкой фантазии, продолжил слушать Федула.
– ...в том-то и дело, – назидательно вещал гном, – что молодого всегда кидают на авральные участки. А так как Модест на испытании, то бабайский совет запихнул его сюда, для проверки силы воли и преданности бабайскому делу... вишь ты, здешняя дриада по прошлой осени удрала с заезжим цирком, влюбилась в фокусника и, значит, того! Ее, говорят, теперь каждый вечер на арене в ящике распиливают, ну да дриаде к тому не привыкать – уж сколько деревьев с ее сущностью тут повалили-попилили, не счесть! Понятное дело, на дрова для шашлыков, – Федул с неприязнью глянул в сторону закопченного мангала. – А колдовской ключ, он, зараза, неснимаемый и никуда Модеста дальше парка не выпускает. Во избежание соблазна, так сказать.
Гном мелкими глотками допил пиво, потянулся было за очередной кружкой, но тут обнаружилось, что пока Федул беседовал с Глебом, дриадный бабай успел нахально выдуть все пиво. И свое, и чужое. И теперь смущенно хлопал глазами, потому как крабовые палочки он тоже подмел до единой.
– Мнэ-э, – огорченно почесал в бороде Федул, – Глеб, сходишь еще за пивком?
– Запросто, – согласился парень. – Слушай, а бабаи все такие прожорливые? Прям мясоруб... краборубка какая-то! И пивохлебка, ага.
– Ишголотался я, – виновато признался Модест, краснея и смущенно ковыряя лаптем землю, – на потношном корму отошшал... кто потаст чефо, тому и рат. Это триате хофошо, она и профлоготними лифтиками питаться мофет, а у меня не получаеффя... Как фе мне это ифпытание натоело, кто фы снал!
– Бедненький ты наш, – чуть не прослезился Федул. – Глеб, срочно дуй за пивом и едой – видишь, наш друг вконец ослабевает, того и гляди упадет на сыру землю и помрет в голодных конвульсиях...
Однако пойти Глеб никуда не успел.
Потому что события возле пивнушки вдруг приняли совершенно неожиданный поворот.
На поляну, с треском продравшись сквозь чахлые кустики, по нахоженным любителями пива тропинкам выехали четыре мотоцикла. Видимо, Глеб слышал именно их рев, когда совсем недавно представлял себе шедевральное полотно со звуковым оформлением.
Мотоциклы оказались устрашающе громадными: черные, блестящие, с высокими хромированными рогами-рулями, толстыми дугами безопасности по бокам и торчащими над задними колесами одинаковыми флагами на длинных пиках-древках. Темно-коричневые полотнища флагов украшал белый силуэт мужика с арбалетом наизготовку – силуэт находился внутри перечеркнутого желтого круга. Чуть ниже круга алела категоричная надпись: «Встретишь Ван Хельсинга – убей Ван Хельсинга!»
Шестеро из семи ездоков – все бородатые, все в черных мотоциклетных шлемах, зеркальных очках и с сигаретами в зубах – были одеты по крутой байкерской моде. То есть в кожаное и, разумеется, черное – с массой стальных заклепок и стальных же фенечек, весьма любимых вольными мотоциклистами: всякие цепочки, черепа, крестики и прочий малозначительный хлам, ни практического, ни сакрального смысла не имеющий.
Седьмой мотоциклист – вернее, седьмая – разительно отличалась от спутников-байкеров. Высокая девица, затянутая в белый облегающий костюм, похожий на скафандр из какого-нибудь фантастического телесериала, с длинным золотистым плащом и в белом же мотоциклетном шлеме с дымчатым забралом – несомненно была предводительницей банды. Потому что въехала на поляну первой и к тому же одна, без пассажира за спиной. Да и байкеры, не глуша моторы, часто поглядывали на нее словно в ожидании некого приказа.
Девица неторопливо слезла с мотоцикла, поставила его на боковой упор, так же неторопливо сняла шлем и огляделась: волосы у девицы были черные и коротко стриженные, лицо мертвенно бледное, а прищуренные глаза зеленые, недобрые. Опасные глаза!
– Во, блин! – Глеб уставился на флаги. – Это что, разъездной филиал борцов с борцами? В смысле, охотники на Ван Хельсингов всех мастей и видов? Впервые подобное вижу.
– Разумеется, впервые, – насмешливо заметил Хитник. – С твоим прежним зрением ты подобных ребятишек никогда бы не заметил! А и заметил, то принял бы за обычных городских мотохулиганов, мало ли их по улицам носится... И тут же забыл бы об увиденном. Потому что у некоторых уличных банд предводители – настоящие, чистокровные магики, как это ни печально. Умеют чужой взгляд отвести... Не знаю, кто они, эти мотоциклетные отморозки, но атаманша у них однозначно магичка! И, если не ошибаюсь, профессиональная ведьма-наемница, – мастер-хак вздохнул. – Боюсь, сейчас тут начнутся серьезные беспорядки... Скажи Федулу, что надо сваливать, зачем нам чужие разборки? Своих проблем выше крыши!
– Федул, шеф говорит, мол, пора ноги отсюда делать, – доложил Глеб, – бегом-бегом и не оглядываясь.
– Ага, сейчас все брошу и удеру, – недовольно ответствовал гном. – Тут, поди, жуть какое интересное и драматическое вот-вот произойдет, а я как лох в кусты? Нет уж, не дождетесь! Боевые эльфы никогда не удирают с поля чужой битвы, особенно ежели есть на что посмотреть. – Федул сложил руки на груди, выпятил бородку и нахмурился, всем своим видом показывая, что отсюда он не уйдет ни за что и никогда! Пока зрелище не наскучит.
– А-а, опять яфились, не сапылились, – с неприязнью сказал Модест, угрюмо взирая на мотобанду, – фэкетифы хфеновы... И не натоело им?
– Рэкетиры? – переспросил Глеб, не веря своим ушам. – Тю! Да какое им дело до маленькой пивнушки с нищенским доходом? Не понимаю.