Страница:
машин, которых теперь через таможню проходит больше, чем через
все конвейеры страны. Но я чутьем угадал "форд" Терентьевича.
Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я почему-то
был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой
шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об
этом. Значит, кто-то следил за мной и потом "настучал"
зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд, что
ли? Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги? -- и в
случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную
возможность полового контакта с Размахаевой.
Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая жизнь
вокруг, я заметил, что за мной исподтишка наблюдает
гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну ему-то на кой
черт было ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа
на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные клиенты,
затихшие или в слезах, и вдруг -- филерство по
совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову.
Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице,
но бдительная бабушка, видимо, начитавшись газетных статей о
насильниках, прогнала его.
-- Не ожидал вас здесь встретить, -- сказал я. -- Что, в
соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку?
-- Иди своей дорогой, -- пробурчал он.
-- Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на ней меня
подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая.
Он отвернулся.
-- Так нечестно, Навыдов. Вы следили за мной, я вас
"проколол" и теперь имею право задать несколько нескромных
вопросов.
-- Я за тобой не следил, я тут живу.
-- Странно, мне казалось, что вы живете в Бирюлево. Так,
по крайней мере, написано в вашем паспорте.
-- Что тебе надо?
-- Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните?
Но это неважно, -- сказал я. -- Кто из ваших друзей в бригаде
мастер бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына.
Кто следующий?
-- Слушай, ты, -- рявкнул он, -- я сейчас милицию позову.
-- А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот эта
бабушка подтвердит. И милиционеры мне поверят, как частному
сыщику, который давно тебя "вычислил" и, наконец, схватил с
поличным.
Он стал поспешно уходить.
-- Караул! -- закричал я.
Навыдов встал.
-- Отстань от меня, -- сказал он. -- Говорят тебе русским
языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку.
-- Неужели вам не хватает денег, Навыдов? -- я снова взял
официальный тон. -- Неужели Терентьевич платит так много за
охрану своей персоны?
-- Чтоб ты понимал!
-- Так объясните. Я не из дураков.
-- Мы общаемся бескорыстно.
-- Мы -- это кто? Коллеги с кладбища?
-- Нет, я один оттуда. Остальные из других мест.
-- А зачем его охранять?
-- Так просто.
-- Логично. И все-таки?
-- Да никто его не охраняет!
-- Вы меня интригуете, как девушку. Тут явно какая-то
тайна.
-- Ладно, попробую объяснить, -- снизошел он. -- Ты кто по
убеждениям?
-- Знаете, Навыдов, я в политике, как свинья во фруктах.
Мое нелегкое дело -- ловить преступников на каждом шагу.
-- Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?
-- Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не
разберу, кто там воюет.
-- А еще журналист!
-- Откуда вы знаете?
-- Да ты один тут дурак набитый! -- рявкнул он. -- Бродишь
впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на
роже все написано.
-- Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека,
которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые
задатки.
-- Не могу, это не я.
-- А кто?
Он хмыкнул.
-- Ладно, -- решил я блефануть. -- Я вас задерживаю.
Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать,
буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо,
то могу попасть и в голову.
-- Слушай, -- предложил Навыдов, -- сколько тебе надо,
чтобы ты отвалил и забыл про меня?
-- Двадцать пять тысяч, -- прикинул я.
-- У меня только десять, -- ответил он.
-- Давайте, -- согласился я, -- и рассказывайте все, что
знаете и думаете.
Мы присели возле песочницы напротив бабушки.
-- Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят
записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и
заберет нас.
-- Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на
кладбище?
-- Тут дело совести. Тебе не понять.
-- А при чем тут Шекельграббер? -- спросил я.
-- Шекельграббер тут совершенно не при чем.
-- И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей
поездке в бывшую СФРЮ? -- удивился я. -- Ладно, а Размахаева с
какого бока?
-- Это личное дело Терентьевича.
-- Что ж он личные дела решает вашими совестливыми
славянскими кулаками?
Навыдов не нашел ответа.
-- Хорош гусь, нечего сказать, -- решил я за него. -- А
если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?
Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не
наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по
плечу.
-- Когда отъезд? -- спросил я.
-- Билетов еще нет, -- буркнул он.
-- Повезло вам с этой войной, Навыдов, -- сказал я. -- Лет
пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права
переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет -- никто
внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне
рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина?
Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы
организовать пару установок "Град", на худой конец, танковый
корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь
металлоломом и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: "И боец
молодой вдруг поник головой..."
Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не
испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно
адское...
По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что
Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких
революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен
отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством
национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя
постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в
этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно
толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему
маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет
обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным
ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: "Эх ты, серб
недоделанный!" -- Терентьевич убил бы его, не задумываясь, мстя
за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя
неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже
выяснил, украл не он, а Заклепкин.
Что-то не вяжется в словах этого пенсионера. Все в один
голос уверяли меня, что Шекельграббер -- душа человек, лучше не
придумаешь, а тут старику в четырех квадратных метрах отказал.
С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что просто
человек не понравился. Вот и отказал. Может, у него
идиосинкразия на значок "50 лет в КПСС"...
Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое
за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось -- повестка
в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким
оригинальным способом, но увидел сумму штрафа прописью.
Действительно, пару месяцев назад меня забирали "за появление
на улице в нетрезвом состоянии, оскорбляющем человеческое
достоинство". Ну уж, дудки! Платить отделению, в котором
начальник -- мой подельщик, я не буду. Но все равно, спасибо.
Хоть милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать,
если хочешь получать письма почаще...
С утра я просмотрел список клиентов "Долины царей",
который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По
ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический
отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я
в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не
вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил
он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное
обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды
сказал мне пенсионер и сколько вранья -- это еще предстояло
выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с
Кувыркалкиной, и собрался ехать туда.
Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она
встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а
разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона
умела.
-- Вы мне нужны, -- сказала она.
-- Как воздух?
-- Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы
избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он
убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно
убьете двух зайцев и подработаете.
-- Какого Шекельграббера? -- поиздевался я. -- Который
звал вас Мунькой?
-- Ну ладно, хватит! -- разозлилась она.
-- Хватит, хватит, тем более половым воздержанием
Шекельграббера не воскресишь, -- согласился я. -- Подозреваю,
что речь идет о Терентьевиче.
-- Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил,
проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в
Югославию.
-- Наверное, санитаркой? -- предположил я. -- Сейчас
многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не
доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.
-- Вы пошлый дурак! Вы -- Терентьевич наоборот! -- сказала
она. -- Вы нанимаетесь или нет?
-- Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете
платить? Любовью?
-- Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными
поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая,
как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже
есть, поэтому берите деньгами, -- предложила она.
-- Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? --
спросил я.
-- Муж, -- ответила она.
-- Разве у вас был муж?
-- Был.
-- И куда он делся?
-- Да куда-то делся.
-- Посмотрите под кроватью или в шкафу, -- посоветовал я.
-- Уже смотрела.
-- Значит, вы еще замужем?
-- Фамилией.
-- Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж
вернулся.
-- Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже
если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских
патриотов. Посмотрите на синяк под глазом -- и убедитесь.
-- А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная
возможность валять дуру с большим комфортом.
-- Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только
пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
-- Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в
домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз
не переживет. И не забудьте улики.
-- Какие улики?
-- Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
-- Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама
заставила его уехать, -- и бросила трубку.
И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта
Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин
и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
"УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера,
я тоже решил подождать, но с утра.
-- Кого вы тут караулите? -- спросил Опрелин, когда вышел
из дома.
-- Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
-- А я вам зачем сдался?
-- Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или
опровергли.
-- Заклепкин же все рассказал!
-- Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
-- Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал
ключи где ни попадя. А я сделал два.
-- С какой целью?
-- Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
-- Где второй дубликат?
-- В унитазе.
-- Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до
трех?
-- Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
-- Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас
оправдают.
-- Найду другую.
-- Жену или работу?
-- Там посмотрим.
-- Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя
наплевать.
-- Вот именно, достали вы меня все, -- пробурчал он.
-- Подвезете до отделения милиции? -- спросил я и залез в
кабину.
Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага,
что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
-- Где документы Шекельграббера? -- спросил я.
-- Спросите у Заклепкина, -- ответил он.
-- А вы не знаете?
-- Мне скрывать нечего.
-- Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только
когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него
вопросительно и сказал:
-- Ну что, пойдем?
-- Куда? -- испугался он.
-- Как куда? в КПЗ.
-- Я же на работе.
-- Работа -- не волк... -- сказал я. -- Ладно, еще раз
пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, --
и хлопнул дверцей...
Квочкина я встретил в дежурной части.
-- Примешь пятьдесят капель? -- спросил он, пока мы
поднимались в кабинет.
-- Рано еще, -- попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
-- Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где
выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя
соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
-- Что это? -- не понял он.
-- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
-- Кто такой? -- спросил Квочкин.
Я объяснил.
-- А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба,
-- сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте
бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
-- Тут еще такое дело, -- сказал я, -- Размахаева,
экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее
утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич.
Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при
случае.
-- Это уже интересно, -- решил Квочкин. -- Они в тебя
поверили.
-- То есть?
-- То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на
убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что:
денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности
Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать
-- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал.
-- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? --
спросил я.
-- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон,
а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за
деньгами.
-- Осталось три дня, -- сказал я.
-- Вот и ладушки.
-- Приказ понял, -- я поднялся.
-- Кстати, -- на прощание сказал Квочкин, -- приехала жена
Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю
для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину
допросами...
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому
приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что
забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все
равно платить не буду. В повестке написано, что в случае
неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и
зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из
наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок
Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"... Непонятно, с чего
вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой
был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со
значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда
расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю
провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем
героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет.
Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное -- ищут,
где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из
этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был
связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной
безопасности. Это упрощает поиски... А если Шекельграббер
все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся
мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся
по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я
почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге
стоял мужчина.
-- Я -- Терентьевич, -- объявил он.
-- Хоть Петрович, -- ответил я.
-- Нет, я все-таки Терентьевич.
-- Вы мне не интересны.
-- Но я хочу объясниться.
-- Вы уже объяснились пару дней назад.
-- Это не совсем то, что я хотел сказать.
-- Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, --
смирился я. -- Котлеты есть будете?
-- Нет, спасибо.
-- Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от
"Демьяновой ухи"?
-- Хорошо, -- согласился он. -- Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
-- Выпьете? -- спросил я, хотя знал, что в доме нет ни
капли.
-- Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил
Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил.
Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что
обходится аборигенам растаскивание России -- банановой
республики мирового сообщества в недалеком будущем.
-- Я люблю Марину, -- сказал он, расправившись с котлетой.
Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", -- хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
-- Любовь -- святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее
кулаками. Причем чужими.
-- Мне очень неприятно, -- извинился он. -- Я поступил
необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли
напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она
была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все
успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала
переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В
голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится,
что она мне изменяет.
-- А она приносила вам обет верности?
-- Я могу только об этом мечтать.
-- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
-- Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв
над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня,
чтобы уехать из России, -- предложил я.
-- Я уже давно никого не убивал, -- ответил он.
-- Зачем же вы пришли?
-- Кажется, вы ничего не поняли, -- сказал он. -- Я пришел
извиниться.
-- И все?!
-- Все, -- ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему
его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот
счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел
избавиться моими руками? Пока у меня один ответ -- от всех
сразу...
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и
спросил в лоб:
-- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
-- Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь
благовидным предлогом.
-- Ну а вы?
-- Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть
подозрительно. Да и договор подписан.
-- А какая причина?
-- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
-- Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо,
чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич.
По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
-- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер.
Надо побеседовать с его вдовой.
-- Разве она уже приехала?
-- Разве вы не знаете?
-- ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать
бывшей матери...
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство
документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно
пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит,
в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с
Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше.
Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил
дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в
чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная
Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так
досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями
Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный
человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке?
Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с
ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого
входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже
сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать
зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б
не сосед по столику -- мелкая корреспондентская проститутка,
умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он
пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных
столиков не было.
-- Что пишешь? -- спросил я от скуки.
-- Моссовет только что обязал все фирмы и организации
платить за использование в названии слова "Москва".
Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали
Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не
пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
-- Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся
Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от
постановлений и скупердяйничать.
-- Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по
нашим счетам!" -- обрадовался он. -- С меня бутылка пива.
-- Я сегодня не пью, не в форме.
-- Ты что, милиционер, что ли? -- попытался он сострить.
-- Вроде того.
Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела
Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин
выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся
задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
-- Зачем вы его привели? -- спросил я Размахаеву.
-- Он вроде моего адвоката.
-- Хорош адвокат, -- решил я. -- Только для чего он вообще
нужен?
-- Сначала пить будем или сразу допрос почнем? -- влез
Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
-- Пить будем второго апреля, -- сказал я. -- Но по разным
причинам.
-- А этот ушастый что пишет? Протокол? -- спросил Кашлин,
показывая на корреспондента за столиком.
-- Он пишет про Моссовет, -- объяснил я.
-- Уже не про него, -- влез словоохотливый щелкопер. --
Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам
служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
-- Ну-ка вслух, я послушаю, -- приказал Кашлин.
Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему
"творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
-- Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из
учебников известно, что педерасты распространяются как плесень.
Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под
голубым знаменем, -- решил он. -- Берите чистый лист и
записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую
газетку "Московский педерастец":
Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в
пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще
не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский
летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на
аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По
дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и
требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе.
Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и
невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта,
известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на
Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не
глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот
склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет
борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с
мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в
юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден
уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но
действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого
майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв
радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму
Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно
атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом,
задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет
разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным
главнокомандующим, который получил свой пост за то, что
оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал
отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим
служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением
последних они из милых дам в портянках превратились в сущих
мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать;
во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили
за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто
не приставал, а им очень хочется даже без материального
вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не
против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления
соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака
иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует
извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие
остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну
"голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
-- Это класс! -- сказал щелкопер.
-- Это только первый класс, -- ответил Кашлин. -- Ведь
рассказ надо продать и в журнал "Гей, американцы!", чтобы
получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец.
Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры,
ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке
Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из
резервации на тропу войны. В партизанских схватках они
отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы
с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале --
полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и
все конвейеры страны. Но я чутьем угадал "форд" Терентьевича.
Оставалось ждать и попутно наблюдать жизнь вокруг. Я почему-то
был уверен, что сейчас застукаю Квелого или кого-нибудь из этой
шушеры. В прошлый раз, когда я шел за Размахаевой, она знала об
этом. Значит, кто-то следил за мной и потом "настучал"
зиц-вдове. Но от кого ее охраняют? От всех мужиков подряд, что
ли? Проще ходить по улицам, спрашивать, есть ли деньги? -- и в
случае утвердительного ответа сразу бить морду за умозрительную
возможность полового контакта с Размахаевой.
Правота моя довольно быстро подтвердилась. Наблюдая жизнь
вокруг, я заметил, что за мной исподтишка наблюдает
гробокопатель Навыдов. Это было неожиданно. Ну ему-то на кой
черт было ввязываться? Прекрасная, хорошо оплачиваемая работа
на свежем воздухе, дармовая выпивка, нетребовательные клиенты,
затихшие или в слезах, и вдруг -- филерство по
совместительству. Я решил ускорить развязку и пошел к Навыдову.
Он отвернулся и сделал вид, будто играет с малышом в песочнице,
но бдительная бабушка, видимо, начитавшись газетных статей о
насильниках, прогнала его.
-- Не ожидал вас здесь встретить, -- сказал я. -- Что, в
соседнем подъезде кто-то умер? Нужно снять мерку?
-- Иди своей дорогой, -- пробурчал он.
-- Я всегда хожу своей дорогой, но почему-то на ней меня
подкарауливают странные люди и бьют, недолго думая.
Он отвернулся.
-- Так нечестно, Навыдов. Вы следили за мной, я вас
"проколол" и теперь имею право задать несколько нескромных
вопросов.
-- Я за тобой не следил, я тут живу.
-- Странно, мне казалось, что вы живете в Бирюлево. Так,
по крайней мере, написано в вашем паспорте.
-- Что тебе надо?
-- Помните меня? Мы учились в одном институте. Не помните?
Но это неважно, -- сказал я. -- Кто из ваших друзей в бригаде
мастер бить с левой? А главное, за что? Меня, потом Горчицына.
Кто следующий?
-- Слушай, ты, -- рявкнул он, -- я сейчас милицию позову.
-- А я скажу, что ты крадешь детей и насилуешь, и вот эта
бабушка подтвердит. И милиционеры мне поверят, как частному
сыщику, который давно тебя "вычислил" и, наконец, схватил с
поличным.
Он стал поспешно уходить.
-- Караул! -- закричал я.
Навыдов встал.
-- Отстань от меня, -- сказал он. -- Говорят тебе русским
языком: ты мне не нужен. Я шел к одному человеку.
-- Неужели вам не хватает денег, Навыдов? -- я снова взял
официальный тон. -- Неужели Терентьевич платит так много за
охрану своей персоны?
-- Чтоб ты понимал!
-- Так объясните. Я не из дураков.
-- Мы общаемся бескорыстно.
-- Мы -- это кто? Коллеги с кладбища?
-- Нет, я один оттуда. Остальные из других мест.
-- А зачем его охранять?
-- Так просто.
-- Логично. И все-таки?
-- Да никто его не охраняет!
-- Вы меня интригуете, как девушку. Тут явно какая-то
тайна.
-- Ладно, попробую объяснить, -- снизошел он. -- Ты кто по
убеждениям?
-- Знаете, Навыдов, я в политике, как свинья во фруктах.
Мое нелегкое дело -- ловить преступников на каждом шагу.
-- Ну, про войну в Сербии ты-то слышал?
-- Краем уха. Как и про Нагорный Карабах. До сих пор не
разберу, кто там воюет.
-- А еще журналист!
-- Откуда вы знаете?
-- Да ты один тут дурак набитый! -- рявкнул он. -- Бродишь
впотьмах, вынюхиваешь, сам не знаешь чего, хотя у каждого на
роже все написано.
-- Почему? Я вынюхиваю вполне конкретного человека,
которым можете оказаться и вы, потому что имеете необходимые
задатки.
-- Не могу, это не я.
-- А кто?
Он хмыкнул.
-- Ладно, -- решил я блефануть. -- Я вас задерживаю.
Пойдемте, ордер на арест я оформлю на месте. Вздумаете бежать,
буду стрелять по ногам, а так как стреляю я из рук вон плохо,
то могу попасть и в голову.
-- Слушай, -- предложил Навыдов, -- сколько тебе надо,
чтобы ты отвалил и забыл про меня?
-- Двадцать пять тысяч, -- прикинул я.
-- У меня только десять, -- ответил он.
-- Давайте, -- согласился я, -- и рассказывайте все, что
знаете и думаете.
Мы присели возле песочницы напротив бабушки.
-- Рассказывать особо нечего. Я и еще несколько ребят
записались добровольцами в Сербию. Терентьевич скоро уезжает и
заберет нас.
-- Неужели наемнику платят больше, чем землекопу на
кладбище?
-- Тут дело совести. Тебе не понять.
-- А при чем тут Шекельграббер? -- спросил я.
-- Шекельграббер тут совершенно не при чем.
-- И вы дали мне десять тысяч, чтобы поведать о своей
поездке в бывшую СФРЮ? -- удивился я. -- Ладно, а Размахаева с
какого бока?
-- Это личное дело Терентьевича.
-- Что ж он личные дела решает вашими совестливыми
славянскими кулаками?
Навыдов не нашел ответа.
-- Хорош гусь, нечего сказать, -- решил я за него. -- А
если в Сербии Терентьевич огород свой копать заставит?
Я заметил, что Навыдов еле сдерживается, чтобы не
наброситься на меня с кулаками, и встал, дружелюбно похлопав по
плечу.
-- Когда отъезд? -- спросил я.
-- Билетов еще нет, -- буркнул он.
-- Повезло вам с этой войной, Навыдов, -- сказал я. -- Лет
пять назад вы бы уже лес в тайге валили. По совести и без права
переписки. А в нынешнем бардаке армия исчезнет -- никто
внимания не обратит. Не то что работник кладбища. Может, и мне
рвануть в какую-нибудь Эфиопию, помочь родственникам Пушкина?
Нет ли у вас на примете знакомого эфиопа-вербовщика? Я мог бы
организовать пару установок "Град", на худой конец, танковый
корпус. Списали бы по конверсии как гуманитарную помощь
металлоломом и вперед на Аддис-Абебу! Только запевай: "И боец
молодой вдруг поник головой..."
Навыдов уже побагровел и сжал кулаки. Я решил больше не
испытывать его больное терпение. В конце концов, вряд ли оно
адское...
По дороге домой проанализировал наш разговор и понял, что
Терентьевича со счета сбрасывать пока рано. От таких
революционеров чего хочешь можно ожидать. Чем джентльмен
отличается от горе-патриота с оскорбленным чувством
национального сознания? Джентльмен умеет и может за себя
постоять, патриот же стоит за себя горой даже тогда, когда в
этом нет никакой необходимости. Сам факт, что его нечаянно
толкнули локтем в очереди, он рассматривает как вызов своему
маленькому угнетенному народу. И если джентльмен вызовет
обидчика на дуэль, то патриот сразу даст по голове гаечным
ключом. Допустим, Шекельграббер сказал в шутку: "Эх ты, серб
недоделанный!" -- Терентьевич убил бы его, не задумываясь, мстя
за сожженные хорватами деревни. Но убил бы сразу, а не спустя
неделю и не мороча голову кражей документов, которые, как я уже
выяснил, украл не он, а Заклепкин.
Что-то не вяжется в словах этого пенсионера. Все в один
голос уверяли меня, что Шекельграббер -- душа человек, лучше не
придумаешь, а тут старику в четырех квадратных метрах отказал.
С чего бы вдруг?.. Нет, не угадаешь. Бывает же так, что просто
человек не понравился. Вот и отказал. Может, у него
идиосинкразия на значок "50 лет в КПСС"...
Дома в почтовом ящике я нашел письмо. По-моему, это первое
за последние два-три-четыре года. Вскрыл, оказалось -- повестка
в милицию. Сначала подумал, что это Квочкин вызывает меня таким
оригинальным способом, но увидел сумму штрафа прописью.
Действительно, пару месяцев назад меня забирали "за появление
на улице в нетрезвом состоянии, оскорбляющем человеческое
достоинство". Ну уж, дудки! Платить отделению, в котором
начальник -- мой подельщик, я не буду. Но все равно, спасибо.
Хоть милиция обо мне вспомнила. Теперь знаю, что нужно делать,
если хочешь получать письма почаще...
С утра я просмотрел список клиентов "Долины царей",
который оставила Кувыркалкина. Фамилии ничего не сообщали. По
ним, в лучшем случае, можно было бы составить социологический
отчет о национальной клановости нуворишей. Правда, Заклепкина я
в списке не обнаружил. Но с чего ему там быть? Карманом он не
вышел, обворовать государство по возрасту не удалось, просил
он, прямо скажем, милостыню, и договора на посмертное
обслуживание с ним никто не заключал. Впрочем, сколько правды
сказал мне пенсионер и сколько вранья -- это еще предстояло
выяснить. Поэтому я посмотрел в досье, где обитают Опрелин с
Кувыркалкиной, и собрался ехать туда.
Но позвонила Размахаева. Я и не предполагал, что она
встает в такую рань. Впрочем, телефон мог стоять у кровати, а
разговаривать, не глядя в глаза, зиц-вдова и без телефона
умела.
-- Вы мне нужны, -- сказала она.
-- Как воздух?
-- Я вас хочу нанять. Меня донимают, мне надо, чтобы вы
избавили меня от одного человека. Дело нетрудное, думаю, это он
убил Шекельграббера из ревности, или с его подачи, а вы заодно
убьете двух зайцев и подработаете.
-- Какого Шекельграббера? -- поиздевался я. -- Который
звал вас Мунькой?
-- Ну ладно, хватит! -- разозлилась она.
-- Хватит, хватит, тем более половым воздержанием
Шекельграббера не воскресишь, -- согласился я. -- Подозреваю,
что речь идет о Терентьевиче.
-- Правильно подозреваете. Этот идиот меня измучил,
проходу не дает, а вчера потребовал, чтобы я ехала с ним в
Югославию.
-- Наверное, санитаркой? -- предположил я. -- Сейчас
многие девушки так делают, но до госпиталя почему-то не
доходят, застревают в баре с обнаженной грудью.
-- Вы пошлый дурак! Вы -- Терентьевич наоборот! -- сказала
она. -- Вы нанимаетесь или нет?
-- Как же я могу отказать девушке со стажем! А чем будете
платить? Любовью?
-- Нет. Я уже запятнала девичью честь нескромными
поцелуями. Зачем вам такая? Вам нужна любовь чистая и светлая,
как квартира после обмена или ремонта. Нечто похожее у вас уже
есть, поэтому берите деньгами, -- предложила она.
-- Какой же нахал покрыл ваши щеки пятнами стыда? --
спросил я.
-- Муж, -- ответила она.
-- Разве у вас был муж?
-- Был.
-- И куда он делся?
-- Да куда-то делся.
-- Посмотрите под кроватью или в шкафу, -- посоветовал я.
-- Уже смотрела.
-- Значит, вы еще замужем?
-- Фамилией.
-- Так что ж вам бояться этого патриота? Скажите, что муж
вернулся.
-- Вы не знаете Терентьевича. Он не уступит дорогу, даже
если муж окажется лидером боснийских хорватов и сербских
патриотов. Посмотрите на синяк под глазом -- и убедитесь.
-- А почему бы вам не махнуть на Запад? Прекрасная
возможность валять дуру с большим комфортом.
-- Западный мир, безусловно, хорош, но я хочу им только
пользоваться. Жить, как они, я не хочу и не буду.
-- Хорошо, я подумаю насчет найма. Встретимся вечером в
домжуре. Постарайтесь уйти от слежки. Второго синяка мой глаз
не переживет. И не забудьте улики.
-- Какие улики?
-- Вы же сказали, что Шекельграббера убил Терентьевич!
-- Нет у меня никаких улик. Если б были, давно б сама
заставила его уехать, -- и бросила трубку.
И что я за мужик такой? Ну на кой черт мне сдалась эта
Размахаева? Зачем постоянно требуется общество красивых женщин
и близость с ними? Для самоутверждения, что ли?..
"УАЗик" Опрелина стоял у подъезда и ждал хозяина с вечера,
я тоже решил подождать, но с утра.
-- Кого вы тут караулите? -- спросил Опрелин, когда вышел
из дома.
-- Не ревнуйте напрасно, не Олю Кувыркалкину.
-- А я вам зачем сдался?
-- Хочу, чтобы вы подтвердили свое соучастие или
опровергли.
-- Заклепкин же все рассказал!
-- Где вы взяли ключ от машины Шекельграббера?
-- Он сам попросил сделать дубликат, потому что забывал
ключи где ни попадя. А я сделал два.
-- С какой целью?
-- Ну, мало ли, думаю. Вдруг оба потеряет.
-- Где второй дубликат?
-- В унитазе.
-- Вы знаете, что вам с Заклепкиным светит от года до
трех?
-- Я действовал в состоянии аффекта, из ревности.
-- Но вы лишитесь и жены и работы, даже если вас
оправдают.
-- Найду другую.
-- Жену или работу?
-- Там посмотрим.
-- Странно вы разговариваете. Как будто вам на себя
наплевать.
-- Вот именно, достали вы меня все, -- пробурчал он.
-- Подвезете до отделения милиции? -- спросил я и залез в
кабину.
Опрелин, по-моему, обрадовался. Небось, думал, бедолага,
что только он со двора, как я сразу в койку к его жене.
-- Где документы Шекельграббера? -- спросил я.
-- Спросите у Заклепкина, -- ответил он.
-- А вы не знаете?
-- Мне скрывать нечего.
-- Зачем вы так часто ездите по Армянскому переулку?
Он не ответил. Или не нашелся. Я тоже замолчал. Только
когда Опрелин затормозил у милиции, я посмотрел на него
вопросительно и сказал:
-- Ну что, пойдем?
-- Куда? -- испугался он.
-- Как куда? в КПЗ.
-- Я же на работе.
-- Работа -- не волк... -- сказал я. -- Ладно, еще раз
пораскинь мозгами, как себя вести, я тебя повесткой вызову, --
и хлопнул дверцей...
Квочкина я встретил в дежурной части.
-- Примешь пятьдесят капель? -- спросил он, пока мы
поднимались в кабинет.
-- Рано еще, -- попытался я сопротивляться.
Он неожиданно согласился:
-- Тебе рано, а мне уже поздно.
Видимо, Квочкин насмотрелся американских боевиков, где
выпивают раз десять по ходу фильма, и решил вести себя
соответственно, чтобы стать лихим парнем.
В кабинете я протянул ему пятитысячную бумажку.
-- Что это? -- не понял он.
-- Навыдов дал взятку, чтобы я от него отвязался.
-- Кто такой? -- спросил Квочкин.
Я объяснил.
-- А-а, это хорошо. Ерунда, а приятно, потому что с неба,
-- сказал он и сунул купюру в кобуру.
Совершенно непонятно, что он будет доставать при аресте
бандитов. Тем более денег у них все равно больше.
-- Тут еще такое дело, -- сказал я, -- Размахаева,
экс-любовница Шекельграббера, хочет меня нанять. Якобы ее
утомил некий югославский подданный по фамилии Терентьевич.
Проходу не дает простой советской шлюхе, обещает жениться при
случае.
-- Это уже интересно, -- решил Квочкин. -- Они в тебя
поверили.
-- То есть?
-- То есть поверили, что ты всерьез можешь выйти на
убийцу, и морочат тебе голову, -- объяснил Квочкин. -- Вот что:
денег ты у нее не бери, скажи, мол, есть данные о невиновности
Терентьевича, а женихов пусть сама разгоняет. Будет настаивать
-- отключим газ. Нет, перекроем кислород, -- и захохотал.
-- Может, все-таки намекнешь, кто тут действующие лица? --
спросил я.
-- Намекаю: сиди до первого апреля дома, выключив телефон,
а второго позвони мне пораньше и поезжай к Поглощаеву за
деньгами.
-- Осталось три дня, -- сказал я.
-- Вот и ладушки.
-- Приказ понял, -- я поднялся.
-- Кстати, -- на прощание сказал Квочкин, -- приехала жена
Шекельграббера, я дал ей ключи от его квартиры. Это я сообщаю
для информации, а не для того, чтоб ты мучил бедную женщину
допросами...
Я вышел из отделения милиции в расстроенных чувствах. Кому
приятно ощущать себя болваном? Только на углу вспомнил, что
забыл пожаловаться на несправедливый штраф. Но черт с ним. Все
равно платить не буду. В повестке написано, что в случае
неуплаты взыщут по месту работы. Бог в помощь! Взыскивайте!
До вечера я решил посидеть дома в тишине и спокойствии и
зашел в магазин, чтобы купить каких-нибудь продуктов из
наличного ассортимента. В голове почему-то гулял стишок
Михалкова "Ищут пожарные, ищет милиция"... Непонятно, с чего
вдруг вспомнил? Там вроде искали героя, а не убийцу. Там герой
был приметный: плечистый и крепкий, в футболке и кепке и еще со
значком ГТО. Полгорода его искало, но так много героев тогда
расплодилось, что один, конкретный, как сквозь землю
провалился. Теперь убийц и потенциальных убийц больше, чем
героев тогда. Но самое смешное, что этих убийц никто и не ищет.
Хватают мелочь на бытовой почве, а чуть что серьезное -- ищут,
где самим спрятаться. Се ля постсоветская ви!.. Исходя из
этого, можно заключить, что с мафией Шекельграббер не был
связан, иначе бы Квочкин закрыл его дело для собственной
безопасности. Это упрощает поиски... А если Шекельграббер
все-таки был связан с мафией и поэтому Квочкин прикрылся
мною?..
Едва разогрел какое-то подобие котлет, кашей расползшихся
по сковороде, едва открыл банку сока, как в дверь позвонили. Я
почему-то опять открыл без всяких предосторожностей. На пороге
стоял мужчина.
-- Я -- Терентьевич, -- объявил он.
-- Хоть Петрович, -- ответил я.
-- Нет, я все-таки Терентьевич.
-- Вы мне не интересны.
-- Но я хочу объясниться.
-- Вы уже объяснились пару дней назад.
-- Это не совсем то, что я хотел сказать.
-- Конечно, вы сделали без слов. Ладно, заходите, --
смирился я. -- Котлеты есть будете?
-- Нет, спасибо.
-- Вы знаете, что в русском доме нельзя отказываться от
"Демьяновой ухи"?
-- Хорошо, -- согласился он. -- Покушаю. Немного.
Мы сели за стол.
-- Выпьете? -- спросил я, хотя знал, что в доме нет ни
капли.
-- Не пью.
Я испытывал какое-то злорадное удовольствие, когда кормил
Терентьевича котлетами из плесневелого хлеба и протухших жил.
Он-то привык к другой кухне. Теперь пусть знает, во что
обходится аборигенам растаскивание России -- банановой
республики мирового сообщества в недалеком будущем.
-- Я люблю Марину, -- сказал он, расправившись с котлетой.
Вероятно, только эта мысль и удержала его от рвоты.
"Мне вас жаль", -- хотел сказать я, но передумал.
Вместо этого я сказал:
-- Любовь -- святое и тонкое чувство, а вы отстаиваете ее
кулаками. Причем чужими.
-- Мне очень неприятно, -- извинился он. -- Я поступил
необдуманно. Просто отстранял от нее мужчин, которые могли
напомнить о Шекельграббере. Первый месяц после его смерти она
была сама не своя, я боялся за ее здоровье. Только все
успокоилось, улеглось, полезли вы с педиком. Мне бы сначала
переговорить, а потом действовать, но я человек импульсивный. В
голову лезут черт знает какие подозрения. Каждую ночь снится,
что она мне изменяет.
-- А она приносила вам обет верности?
-- Я могу только об этом мечтать.
-- Почему вы не натравили своих орлов на Поглощаева?
Он замолчал и надолго.
-- Признайтесь, что это вы убили Шекельграббера, потеряв
над собой контроль в припадке ревности, и я дам вам три дня,
чтобы уехать из России, -- предложил я.
-- Я уже давно никого не убивал, -- ответил он.
-- Зачем же вы пришли?
-- Кажется, вы ничего не поняли, -- сказал он. -- Я пришел
извиниться.
-- И все?!
-- Все, -- ответил он и хлопнул входной дверью.
Дурак! Мог бы по телефону извиниться. Интересно, почему
его так смутил вопрос о Поглощаеве? Зачем меня нанял этот
счетовод, торгующий содой и соком редьки? От кого он хотел
избавиться моими руками? Пока у меня один ответ -- от всех
сразу...
Ближе к вечеру я собрался с духом, позвонил Поглощаеву и
спросил в лоб:
-- Несколько дней назад вы ездили к Размахаевой. Зачем?
-- Она просила, чтобы я вас уволил под каким-нибудь
благовидным предлогом.
-- Ну а вы?
-- Сказал, поздно, теперь это будет выглядеть
подозрительно. Да и договор подписан.
-- А какая причина?
-- Не знаю. Что-то тут нечисто, по-моему.
-- Да все вы знаете! Не пойму только, зачем вам надо,
чтобы я до всего докапывался сам.
Он в ответ тоже замолчал, как Опрелин и Терентьевич.
По-моему, они сговорились играть со мной в молчанку.
-- Дайте мне телефон в ту квартиру, где жил Шекельграббер.
Надо побеседовать с его вдовой.
-- Разве она уже приехала?
-- Разве вы не знаете?
-- ... Она поселилась не там, а у своей, можно сказать
бывшей матери...
Я позвонил вдове и спросил, не пересылали ли в посольство
документы Шекельграббера по почте. Она ответила, что давно
пришли и даже сейчас у нее в руках. Я повесил трубку. Выходит,
в словах Заклепкина есть какая-то правда. Выходит, он с
Опрелиным, действительно, два мелких пакостника и никто больше.
Это не радует, особенно когда знаешь, что Квочкин уже раскрутил
дело, а ты только копаешься то ли в детской песочнице, то ли в
чужом грязном белье, и все без толку. Неужели интеллигентная
Размахаева дала Шекельграбберу по кумполу? Чем же он ей так
досадил? Тем, что звал Мунькой? Но это не вяжется с показаниями
Терентьевича. месяц проболела, сказал он. Хотя какой нормальный
человек после убийства будет чувствовать себя в родной тарелке?
Значит, все упирается в Размахаеву. Ну что ж, пойду побеседую с
ней. Глядишь, и уговорю сдаться на милость нарсуда...
Через час я сидел в баре домжура и взглядом ловил каждого
входившего, надеясь поймать и Размахаеву. В голове уже
сложилась дюжина вопросов, которыми я надеялся загнать
зиц-вдову в угол, и наверняка сложилась бы еще дюжина, если б
не сосед по столику -- мелкая корреспондентская проститутка,
умудрявшаяся писать галиматью даже в автобусе на коленке. Но он
пришел раньше меня, и я не мог его выгнать, а свободных
столиков не было.
-- Что пишешь? -- спросил я от скуки.
-- Моссовет только что обязал все фирмы и организации
платить за использование в названии слова "Москва".
Представляешь, какая несправедливость: как будто они основали
Москву и название ей придумали. Там коренными москвичами и не
пахнет, одна лимита, начиная с мэра.
-- Напиши, что в Америке есть пять городов, называющихся
Москва. Пусть они тоже платят Моссовету, нечего отлынивать от
постановлений и скупердяйничать.
-- Отличная концовка! И в заголовок: "Америка платит по
нашим счетам!" -- обрадовался он. -- С меня бутылка пива.
-- Я сегодня не пью, не в форме.
-- Ты что, милиционер, что ли? -- попытался он сострить.
-- Вроде того.
Тут, наконец, появилась Размахаева. Под руку она вела
Кашлина, который успел уже где-то порядком нализаться. Кашлин
выглядел как стереотип спивающегося интеллигента. Он умудрялся
задевать всех сидящих и тут же извиняться каламбурами.
-- Зачем вы его привели? -- спросил я Размахаеву.
-- Он вроде моего адвоката.
-- Хорош адвокат, -- решил я. -- Только для чего он вообще
нужен?
-- Сначала пить будем или сразу допрос почнем? -- влез
Кашлин, плюхаясь на свободный стул.
-- Пить будем второго апреля, -- сказал я. -- Но по разным
причинам.
-- А этот ушастый что пишет? Протокол? -- спросил Кашлин,
показывая на корреспондента за столиком.
-- Он пишет про Моссовет, -- объяснил я.
-- Уже не про него, -- влез словоохотливый щелкопер. --
Вчера конгресс Соединенных штатов разрешил гомосексуалистам
служить в армии. Пишу для "Гей, славяне!" обалденную штуковину.
-- Ну-ка вслух, я послушаю, -- приказал Кашлин.
Корреспондент стал читать, довольный вниманием к своему
"творчеству". На третьей фразе Кашлин его оборвал:
-- Все это белиберда, чепуха на постном масле. Из
учебников известно, что педерасты распространяются как плесень.
Поэтому стоит одному завестись, и глядишь, уже вся дивизия под
голубым знаменем, -- решил он. -- Берите чистый лист и
записывайте нетленку, репортаж из будущего в популярную желтую
газетку "Московский педерастец":
Год двухтысячный. Вовсю разворачивается операция "Буря в
пустыне. Номер два". Пустыня называется Невада. Конь в ней еще
не валялся, но это неважно. Во время песчаной бури иракский
летчик на МИГ-91 теряет ориентиры и ошибочно садится на
аэродром ВВС США. Два солдата из охраны берут его в плен. По
дороге в штаб, приглядевшись к летчику, оба влюбляются в него и
требуют соития за немедленную свободу передвижения в воздухе.
Летчик гордо отказывает обоим. Взбешенные ревностью и
невниманием, солдаты передают пленного в руки сержанта,
известного своей половой жестокостью с противником, несмотря на
Женевскую конвенцию, которую подмахнул за него президент, не
глядя. Летчик отвергает и домогательства сержанта, но тот
склонен к насилию и неутомим в своих склонностях. Пока идет
борьба, в комнату входит майор и влюбляется в летчика с
мимолетного взгляда, именно о таком "друге" он и мечтал в
юности, коллекционируя фотографии артистов. Сержант вынужден
уступить жертву, и майор уводит пленного на допрос, но
действует уже не таской, а лаской. Летчик прогоняет слюнявого
майора одной левой и бежит в центр управления, где, обняв
радиста за талию, свободной рукой отбивает "морзянку" Саддаму
Хусейну: после песчаной бури иракские войска должны немедленно
атаковать противника. Наступать необходимо сплошным фронтом,
задом наперед и со спущенными штанами. Тогда враг будет
разбит!.. Но сигнал летчика перехвачен верховным
главнокомандующим, который получил свой пост за то, что
оказался в армии США единственным бисексуалом. Главный генерал
отдает храброго летчика на растерзание женщинам, начавшим
служить в армии еще раньше педиков. Но лишь с появлением
последних они из милых дам в портянках превратились в сущих
мегер по трем причинам: во-первых, к ним перестали приставать;
во-вторых, они лишились денежных компенсаций, которые платили
за приставания на службе; в-третьих, к ним давным-давно никто
не приставал, а им очень хочется даже без материального
вознаграждения. С горя они влюбляются в летчика, а он не
против, заводит гарем прямо в Пентагоне и ждет наступления
соратников. Наконец, песчаная буря затихает, внезапная атака
иракцев, проведенная по донесению летчика, деморализует
извращенное половое сознание американских бойцов. Жалкие
остатки армии спешно эвакуируются в Голландию, в страну
"голубых" тюльпанов, где разрешены браки между педерастами...
-- Это класс! -- сказал щелкопер.
-- Это только первый класс, -- ответил Кашлин. -- Ведь
рассказ надо продать и в журнал "Гей, американцы!", чтобы
получить в твердой валюте. Поэтому сделаем такой конец.
Уцелевшие от призыва трапперы достают дедовские винчестеры,
ковбои трут лассо мылом, а последний из могикан по кличке
Зеленый Змий со своей супругой Огненной Водой выходит из
резервации на тропу войны. В партизанских схватках они
отстаивают идеалы американского образа жизни, но по ходу борьбы
с ужасом убеждаются, что он им самим уже не нужен. В финале --
полное разочарование, ужас, горе, отчаяние, все поют, танцуют и