сказал:
-- Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
-- Я с тобой, -- сказал я...
Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне
известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой
мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные
выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это
время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" -- "Откройте,
милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без
предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в
образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
-- Ку-ку, Гриня! Приехали.
-- Это не он, это домработница, -- поправил я.
-- Вижу! -- ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив
служанку.
В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
-- Папаша, огоньку не найдется?.. -- начал Квочкин.
-- Это тоже не он, -- подсказал я.
-- Да вижу, вижу! А где... он?
Я пожал плечами.
-- Степан Николаевич застрелился утром, -- сказал Опрелин.
Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то
задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
За столом сидел человек, знакомый Квочкину
оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
-- Ничего интересного, -- сообщил оперуполномоченный. --
Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет
-- все на месте, -- он показал на полиэтиленовые пакеты.
-- Почему мне сразу не доложил?
-- Вы заняты были, товарищ майор.
Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок,
и сказал:
-- Ну да.
Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку,
лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три
фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела
такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и
политического духа бойцов", -- полная белиберда, но смысл вроде
понятен.
-- А кто он был, этот Заклепкин? -- спросил я Квочкина,
заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее
запах.
-- Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто
первого года пенсионер союзного значения.
Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не
шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным
журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу
в первый же день!
-- Вы сказали, попытка самоубийства?
-- Да, он еще дышит, -- ответил оперуполномоченный. --
Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит
ли.
Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:
-- А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к
иноземной идеологии?
Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и
да, и не только.
Я вышел в коридор и спросил Опрелина:
-- Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?
-- Сюда привез.
-- А сейчас она где?
-- В больнице.
-- Что она-то там делает?
-- Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!
Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал
никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить
девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив.
Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне
вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу
Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем
больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от
радости... Одно утешение для меня в этой истории -- Размахаева!
Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из
роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?
-- Почему он именно сегодня застрелился? -- спросил я
Опрелина.
-- Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу!
-- рявкнул Опрелин.
-- Он мог бы убежать.
Опрелин хмыкнул:
-- Из собственной страны?
-- Значит, ты был его шофером в лучшие времена? -- спросил
я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался.
-- я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя
не жалел и нас с ней, -- он кивнул на домработницу, -- не
обижал.
-- А мне не показался. Когда я поймал его на краже
документов, он чуть не на коленях ползал.
Опрелин плюнул мне в лицо:
-- Документы украдены мной! -- но он врал, видно было.
Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал
Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за "своего", только
из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не
все выяснил.
-- Он случайно убил Шекельграббера или нарочно?
-- Случайно кирпич убивает.
-- И не жалко ему было иностранного подданного?
-- Что их жалеть, безродных! Их ненавидеть надо, их везде
убивают, потому что суются повсюду, как крысы!
Опрелин пел голосом бывшего шефа, но я все-таки сказал:
-- Совершенно бессмысленное занятие. Хоть половину
перестреляй, они наберут на интернациональной свалке новых
эмигрантов и вырастят точно таких же американцев, а может, и
хуже нынешних. Но ведь Заклепкин не одного Шекельграббера
прикончил, собственного зятя тоже приговорил персональным судом
к сумасшедшему дому.
-- Туда ему и дорога. Марина Степановна сильно не
убивалась. Только рожей смазливый, а так -- бездельник и
тупица.
-- Ну уж не глупее тебя.
-- Я из себя элиту не корчил, хотя мог, и мне бы
простилось.
-- Значит, верно служил.
Подошел Квочкин, сильно расстроенный, и сказал:
-- Поехали в отделение. Тут все ясно, а там ребята ждут,
-- он чертыхнулся почти матом. -- Надо же, гад, из-под самого
носа ушел!
-- Давай этого прихватим, -- предложил я, кивая на
Опрелина. -- Он все знал, помогал воровать документы, статья в
законе найдется.
Но Квочкин лишь махнул рукой.
Мы выбрались в переулок и пошли к машинам.
-- Значит, ты вышел на Заклепкина, когда узнал, что его
дочь -- любовница Шекельграббера? -- спросил я.
-- Это я потом узнал, -- ответил Квочкин. -- У меня
изначально был свидетель, который видел, как Заклепкин вылезал
из машины Шекельграббера.
-- А если б он отперся. Сказал, что просто залез
посмотреть.
-- Это только в кино любой дурак милиционеру голову
морочит, а милиционер во время допроса читает Уголовный кодекс.
-- Почему же ты сразу не арестовал Заклепкина?
-- Я тебе говорил: план, процент раскрываемости, будь он
неладен! От него ни при каком режиме не отделаешься. Ну и
деньгу, конечно, хотел по-легкому срубить.
-- Одного не пойму: зачем Заклепкин украл документы? Не
мог сразу по башке стукнуть?
-- Наверное, хотел сделать Шекельграббера международным
бомжем. Психология бюрократа: есть бумажка -- есть человек, нет
бумажки -- гуляй, Вася. Помнишь фильм про итальянцев в России,
как мужик без паспорта в самолете жил?
-- А зачем деньги вымогал?
-- Это кто-то другой, но он уголовно ненаказуем.
-- Наверное, Опрелин с подсказки Заклепкина. Доводили
мужика до кондиции, выражаясь по-твоему. А зачем?
-- Какая разница!
-- Но почему Шекельграббер оказался в Армянском переулке?
-- Наверное, любовница предостерегла от папы, он и поехал
объясняться.
-- Спозаранку?
-- Знал, что Заклепкин рано утром гуляет с собакой.
Наверняка Размахаева "раскололась", поэтому и миллион
Шекельграббер у нее оставил, -- подумал я...
Домой попал поздно. В почтовом ящике нашел анонимную
записку, но сообразил, что от сбежавшего Горчицына. Он
продолжал делать намеки. Писал, что однажды подвозил Размахаеву
в Армянский переулок и та, тяжко вздохнув, призналась, что отец
расстроил всю ее половую жизнь. Лучше б сознался, что спрятал
кошелек Поглощаева, мелкий пакостник!.. Записку я смял и
поднялся на свой этаж. Выдернул гвозди из двери и починил замок
на скорую руку, попросив у соседа инструмент. Потом позвонил
Поглощаеву:
-- Зачем вы разболтали всем кому ни попадя, что мне
известен убийца?
-- Да никому особенно... А что такое?
-- Да ничего особенного: он застрелился.
Поглощаев по привычке надолго умолк. Когда мне надоело
ждать, я вспомнил о самом главном:
-- Послезавтра приду за гонораром.
При упоминании денег Поглощаев воспрял:
-- За что ж теперь платить?
-- за то, что человека отправили на тот свет по
недомыслию. Или умышленно? Вы ведь даже не спросили, кто
застрелился...
Я прошел на кухню, зажег свет и обалдел. Ну когда,
наконец, одомашнят животное, охотящееся на тараканов! Никаких
денег за него не пожалею...
Через два дня я пошел в "Долину царей" за гонораром. В
конторе сидел один Кашлин. Он отдал деньги, высчитав триста
долларов, и заставил расписаться в какой-то липовой ведомости.
Я спросил, где остальные сотрудники. Оказалось, сегодня
хоронили Шекельграббера и с кладбища все уехали на поминки.
-- А у меня персональные поминки, как бы филиалом, --
объяснил Кашлин и вынул из-под стола бутылку. Прятал он ее,
видимо, по старой совдеповской привычке.
-- Не думал, что Поглощаев так легко расстанется с
деньгами.
-- Да, -- ответил Кашлин, размышляя о чем-то другом. -- В
стране вырос новый тип жлоба-жадины -- Поглощаев. Он жалеет все
для других, чтобы уничтожать самому.
-- Зачем же он нанимал частного сыщика?
-- Я настоял, -- сказал Кашлин. -- Терентьевич доставал
какую-то левую нефть для Югославии, а "Долина царей" была
официальной "крышей" за посреднический процент. Милиция могла
до этого докопаться, если бы всерьез занялась Шекельграббером и
подняла документацию. Вот и пригласили вас.
-- Все равно платить, -- сказал я.
-- Одно дело оплатить вас, другое -- всю
правоохранительную кормушку.
-- Для этого Размахаева и просила меня подозревать
Терентьевича?
-- Почти, но велел ей я.
-- А кто спрятал документы Поглощаева?
-- Горчицын по моей подсказке, чтобы Поглощаев перепугался
до смерти и чтобы активизировать вашу деятельность.
Меня отчего-то тоже потянуло на откровенность.
-- Зря старались. Думаете, это я поймал Заклепкина? Это
милиция, а я -- подставка, создававшая видимость поиска
Заклепкина вычислили в первый же день.
-- Ну и правильно, -- сказал Кашлин. -- Идет
перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами
видите, вся деятельность в стране -- суета и только. И как ни
крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному
согласию, только одни -- по мере возможности, а другие --
посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги
сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь
дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в
банду.
Мы выпили за помин души Шекельграббера.
-- А старик еще жив? -- поинтересовался я.
-- Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе
с партией в девяносто первом.
-- А что будет с Размахаевой?
-- Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей
любовницей до климактерического возраста за ошибки юности.
-- Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за
Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал
много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и
ушел с Размахаевой в обнимку... Но ничего у вас не выйдет:
во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего
кошелька надолго не хватит.
-- Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые
бумажки под ножки стола, чтоб не качался, -- сказал Кашлин. --
Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить
и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому
своевременному "стулу" и, глядя на двухнедельную мочу в
баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал.
Где, кстати, ваш друг из "Московского лесбиянца"? Он сулил мне
экземпляр "Чудо голодания"...
P.S. "Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о
проделанной работе по делу гр. США Д.Шекельграббера я
представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не
удержался и написал еще беллетризованный (то есть
олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу
Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под
псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору
Сандуновских бань".
Дата и подпись неразборчиво.
-- Попейте тут, ребята, я скоро присоединюсь.
-- Я с тобой, -- сказал я...
Мы расселись по машинам и приехали по хорошо мне
известному адресу. Вместе с милиционерами поднялись по старой
мраморной лестнице и возле двери спрятались за каменные
выступы. Квочкин опять достал пистолет и позвонил. Я в это
время гадал, что он ответит на вопрос: "Кто там?" -- "Откройте,
милиция" или "Вам телеграмма". Но замок щелкнул без
предварительного вопроса. Квочкин шустро просунул ногу в
образовавшуюся щель и, дыша перегаром, сказал почти ласково:
-- Ку-ку, Гриня! Приехали.
-- Это не он, это домработница, -- поправил я.
-- Вижу! -- ответил Квочкин и вошел в квартиру, оттеснив
служанку.
В коридоре стоял помертвевший от страха Опрелин.
-- Папаша, огоньку не найдется?.. -- начал Квочкин.
-- Это тоже не он, -- подсказал я.
-- Да вижу, вижу! А где... он?
Я пожал плечами.
-- Степан Николаевич застрелился утром, -- сказал Опрелин.
Квочкин ему не поверил и пошел в комнаты, приказав кому-то
задержать Опрелина и домработницу до выяснения. Я тоже пошел.
За столом сидел человек, знакомый Квочкину
оперуполномоченный милиции, и писал протокол.
-- Ничего интересного, -- сообщил оперуполномоченный. --
Типичная попытка самоубийства. Предсмертная записка, пистолет
-- все на месте, -- он показал на полиэтиленовые пакеты.
-- Почему мне сразу не доложил?
-- Вы заняты были, товарищ майор.
Квочкин вспомнил, что он был занят откупориванием бутылок,
и сказал:
-- Ну да.
Я взял записку: "В моей смерти прошу винить перестройку,
лично предателей Горбачева, Ельцина..." и еще десятка три
фамилий. Пистолет оказался именной: "... Начальнику политотдела
такой-то армии за беспощадное укрепление боевого и
политического духа бойцов", -- полная белиберда, но смысл вроде
понятен.
-- А кто он был, этот Заклепкин? -- спросил я Квочкина,
заметно протрезвевшего и даже жевавшего нечто, отбивающее
запах.
-- Как кто! Бывший секретарь ЦК КПСС . А до девяносто
первого года пенсионер союзного значения.
Я посмотрел на обстановку в квартире и понял, что он не
шутит. Ну и лентяй же я! Почему в бытность партийным
журналистом не учил список членов ЦК наизусть? Решил бы задачу
в первый же день!
-- Вы сказали, попытка самоубийства?
-- Да, он еще дышит, -- ответил оперуполномоченный. --
Отправили в реанимацию. Хотя на текущий момент не знаю, дышит
ли.
Я уже ничего не понимал и спросил Квочкина:
-- А при чем тут Шекельграббер? Патологическая ненависть к
иноземной идеологии?
Квочкин покачал головой из стороны в сторону, дескать, и
да, и не только.
Я вышел в коридор и спросил Опрелина:
-- Зачем ты сегодня заезжал за Размахаевой?
-- Сюда привез.
-- А сейчас она где?
-- В больнице.
-- Что она-то там делает?
-- Как что! Она же единственная дочь Степана Николаевича!
Вот те раз! Ну и балбес я оказался. Две недели собирал
никому не нужную информацию, а надо-то было лишь выяснить
девичью фамилию Размахаевой, сделать пустячный запрос в архив.
Первый блин вышел комом и колом встал в горле. На второй мне
вряд ли дадут теста, если учесть потребление алкоголя на душу
Квочкина. Хотя он редкий тип пьяницы: чем больше пьет, тем
больше преступников ловит, чтобы еще больше выпить от
радости... Одно утешение для меня в этой истории -- Размахаева!
Переживет ли она такую трагедию в сердцах поклонников: из
роковой женщины обернуться заурядной роковой дочерью?
-- Почему он именно сегодня застрелился? -- спросил я
Опрелина.
-- Не надо было говорить Поглощаеву, что вы нашли убийцу!
-- рявкнул Опрелин.
-- Он мог бы убежать.
Опрелин хмыкнул:
-- Из собственной страны?
-- Значит, ты был его шофером в лучшие времена? -- спросил
я. Говорить "шофером Заклепкина" как-то язык не поворачивался.
-- я и в худшие его не бросил. Хороший был человек, себя
не жалел и нас с ней, -- он кивнул на домработницу, -- не
обижал.
-- А мне не показался. Когда я поймал его на краже
документов, он чуть не на коленях ползал.
Опрелин плюнул мне в лицо:
-- Документы украдены мной! -- но он врал, видно было.
Я собрался врезать ему, но один из милиционеров уже заехал
Опрелину по почкам. Видимо, он принял меня за "своего", только
из другого ведомства. Мне бы утереться и обидеться, но я еще не
все выяснил.
-- Он случайно убил Шекельграббера или нарочно?
-- Случайно кирпич убивает.
-- И не жалко ему было иностранного подданного?
-- Что их жалеть, безродных! Их ненавидеть надо, их везде
убивают, потому что суются повсюду, как крысы!
Опрелин пел голосом бывшего шефа, но я все-таки сказал:
-- Совершенно бессмысленное занятие. Хоть половину
перестреляй, они наберут на интернациональной свалке новых
эмигрантов и вырастят точно таких же американцев, а может, и
хуже нынешних. Но ведь Заклепкин не одного Шекельграббера
прикончил, собственного зятя тоже приговорил персональным судом
к сумасшедшему дому.
-- Туда ему и дорога. Марина Степановна сильно не
убивалась. Только рожей смазливый, а так -- бездельник и
тупица.
-- Ну уж не глупее тебя.
-- Я из себя элиту не корчил, хотя мог, и мне бы
простилось.
-- Значит, верно служил.
Подошел Квочкин, сильно расстроенный, и сказал:
-- Поехали в отделение. Тут все ясно, а там ребята ждут,
-- он чертыхнулся почти матом. -- Надо же, гад, из-под самого
носа ушел!
-- Давай этого прихватим, -- предложил я, кивая на
Опрелина. -- Он все знал, помогал воровать документы, статья в
законе найдется.
Но Квочкин лишь махнул рукой.
Мы выбрались в переулок и пошли к машинам.
-- Значит, ты вышел на Заклепкина, когда узнал, что его
дочь -- любовница Шекельграббера? -- спросил я.
-- Это я потом узнал, -- ответил Квочкин. -- У меня
изначально был свидетель, который видел, как Заклепкин вылезал
из машины Шекельграббера.
-- А если б он отперся. Сказал, что просто залез
посмотреть.
-- Это только в кино любой дурак милиционеру голову
морочит, а милиционер во время допроса читает Уголовный кодекс.
-- Почему же ты сразу не арестовал Заклепкина?
-- Я тебе говорил: план, процент раскрываемости, будь он
неладен! От него ни при каком режиме не отделаешься. Ну и
деньгу, конечно, хотел по-легкому срубить.
-- Одного не пойму: зачем Заклепкин украл документы? Не
мог сразу по башке стукнуть?
-- Наверное, хотел сделать Шекельграббера международным
бомжем. Психология бюрократа: есть бумажка -- есть человек, нет
бумажки -- гуляй, Вася. Помнишь фильм про итальянцев в России,
как мужик без паспорта в самолете жил?
-- А зачем деньги вымогал?
-- Это кто-то другой, но он уголовно ненаказуем.
-- Наверное, Опрелин с подсказки Заклепкина. Доводили
мужика до кондиции, выражаясь по-твоему. А зачем?
-- Какая разница!
-- Но почему Шекельграббер оказался в Армянском переулке?
-- Наверное, любовница предостерегла от папы, он и поехал
объясняться.
-- Спозаранку?
-- Знал, что Заклепкин рано утром гуляет с собакой.
Наверняка Размахаева "раскололась", поэтому и миллион
Шекельграббер у нее оставил, -- подумал я...
Домой попал поздно. В почтовом ящике нашел анонимную
записку, но сообразил, что от сбежавшего Горчицына. Он
продолжал делать намеки. Писал, что однажды подвозил Размахаеву
в Армянский переулок и та, тяжко вздохнув, призналась, что отец
расстроил всю ее половую жизнь. Лучше б сознался, что спрятал
кошелек Поглощаева, мелкий пакостник!.. Записку я смял и
поднялся на свой этаж. Выдернул гвозди из двери и починил замок
на скорую руку, попросив у соседа инструмент. Потом позвонил
Поглощаеву:
-- Зачем вы разболтали всем кому ни попадя, что мне
известен убийца?
-- Да никому особенно... А что такое?
-- Да ничего особенного: он застрелился.
Поглощаев по привычке надолго умолк. Когда мне надоело
ждать, я вспомнил о самом главном:
-- Послезавтра приду за гонораром.
При упоминании денег Поглощаев воспрял:
-- За что ж теперь платить?
-- за то, что человека отправили на тот свет по
недомыслию. Или умышленно? Вы ведь даже не спросили, кто
застрелился...
Я прошел на кухню, зажег свет и обалдел. Ну когда,
наконец, одомашнят животное, охотящееся на тараканов! Никаких
денег за него не пожалею...
Через два дня я пошел в "Долину царей" за гонораром. В
конторе сидел один Кашлин. Он отдал деньги, высчитав триста
долларов, и заставил расписаться в какой-то липовой ведомости.
Я спросил, где остальные сотрудники. Оказалось, сегодня
хоронили Шекельграббера и с кладбища все уехали на поминки.
-- А у меня персональные поминки, как бы филиалом, --
объяснил Кашлин и вынул из-под стола бутылку. Прятал он ее,
видимо, по старой совдеповской привычке.
-- Не думал, что Поглощаев так легко расстанется с
деньгами.
-- Да, -- ответил Кашлин, размышляя о чем-то другом. -- В
стране вырос новый тип жлоба-жадины -- Поглощаев. Он жалеет все
для других, чтобы уничтожать самому.
-- Зачем же он нанимал частного сыщика?
-- Я настоял, -- сказал Кашлин. -- Терентьевич доставал
какую-то левую нефть для Югославии, а "Долина царей" была
официальной "крышей" за посреднический процент. Милиция могла
до этого докопаться, если бы всерьез занялась Шекельграббером и
подняла документацию. Вот и пригласили вас.
-- Все равно платить, -- сказал я.
-- Одно дело оплатить вас, другое -- всю
правоохранительную кормушку.
-- Для этого Размахаева и просила меня подозревать
Терентьевича?
-- Почти, но велел ей я.
-- А кто спрятал документы Поглощаева?
-- Горчицын по моей подсказке, чтобы Поглощаев перепугался
до смерти и чтобы активизировать вашу деятельность.
Меня отчего-то тоже потянуло на откровенность.
-- Зря старались. Думаете, это я поймал Заклепкина? Это
милиция, а я -- подставка, создававшая видимость поиска
Заклепкина вычислили в первый же день.
-- Ну и правильно, -- сказал Кашлин. -- Идет
перераспределение средств любыми немыслимыми способами. Сами
видите, вся деятельность в стране -- суета и только. И как ни
крути, грабим мы собственное добро очень дружно и по взаимному
согласию, только одни -- по мере возможности, а другие --
посильно мозгам. Но смешнее всего смотреть на эти жалкие потуги
сохранить и увеличить награбленное, вложить в какое-нибудь
дело, которым заправляют такие же воры, но организованные в
банду.
Мы выпили за помин души Шекельграббера.
-- А старик еще жив? -- поинтересовался я.
-- Жив, но не выживет, потому что не хочет. Он умер вместе
с партией в девяносто первом.
-- А что будет с Размахаевой?
-- Замуж Марина больше не выйдет. Я обрекаю ее быть моей
любовницей до климактерического возраста за ошибки юности.
-- Кажется, я понял: Заклепкин спал и видел дочь за
Терентьевичем, Шекельграббер путался у всех под ногами и знал
много компромата, а Кашлин собрал их в снежок, бросил в стену и
ушел с Размахаевой в обнимку... Но ничего у вас не выйдет:
во-первых, вы скоро сопьетесь; во-вторых, Размахаевой вашего
кошелька надолго не хватит.
-- Нет, я очень богатый. Могу подкладывать стодолларовые
бумажки под ножки стола, чтоб не качался, -- сказал Кашлин. --
Заберу свой пай из фирмы и уйду обратно в институт. Брошу пить
и буду жить по Брэггу: питаться салатом, аплодировать каждому
своевременному "стулу" и, глядя на двухнедельную мочу в
баночках на подоконнике, радоваться, что осадок так и не выпал.
Где, кстати, ваш друг из "Московского лесбиянца"? Он сулил мне
экземпляр "Чудо голодания"...
P.S. "Товарищ полковник. Нормативно оформленный рапорт о
проделанной работе по делу гр. США Д.Шекельграббера я
представил, но, будучи куратором Союза журналистов, не
удержался и написал еще беллетризованный (то есть
олитературенный) отчет, изменив фамилии и исказив факты. Прошу
Вашей санкции на печать данного произведения в периодике под
псевдонимом. Прошу также вынести благодарность куратору
Сандуновских бань".
Дата и подпись неразборчиво.