Держать пар на марке — это целая наука. Во время войны к трудностям кочегарской работы добавилась опасность, сопряженная с пребыванием людей у самого днища судна. При поражении торпедой машинного отделения или одного из кочегарских отсеков, как правило, погибала вся машинная вахта.
   Всем, кто плавал на угольщиках, памятны частые бункеровки, при которых весь пароход покрывался слоем черной пыли. Она проникала повсюду. В Арктике грузили уголь силами экипажа. После каждой такой бункеровки производилась генеральная мойка и уборка всего судна. А если вспомнить еще, что на пароходах, стоявших в портах, шлак скапливался на палубе и только при выходе в море его сваливали «авралом» за борт…
   Сейчас не только ледоколы — весь советский морской флот плавает на жидком топливе. От должности кочегара не осталось даже названия. Регулирует подачу мазута в двигатель не кочегар, а котельный машинист.
   По-моему, пароходы, работающие на твердом топливе, — это эпоха в истории мореплавания. Такая же эпоха, как парусники. Под парусами плавали при полной зависимости от ветра, а на твердом топливе — при полной зависимости от мускульной силы человека.
   Но я отвлекся, вспомнив ладную работу кочегаров «Микояна».
   В шесть утра, по расписанию, вывели караван в Белое море. Вскоре встретили тяжелые льды. Корабли остановились. Умолк грохот и скрип льда под стальными корпусами, наступила тишина. Где-то далеко за кромкой льда шумели холодные волны, а здесь одетое в тяжелую броню море было неподвижно и молчаливо. Шел прилив. То там, то здесь трещал лед, громоздясь в невысокие торосы.
   Плавание в горле Белого моря тяжелее всего в марте. Это объясняется тем, что в марте через горло проходит лед центрального бассейна, намерзший в феврале, во время самых сильных морозов.
   Необходимо пробить широкую перемычку. А времени до встречи с союзным эскортом оставалось совсем немного. Ветер же хотя и небольшой, но с северо-востока, и надеяться на скорое разрежение не приходилось.
   «Микоян» начал форсировать льды первым, как и подобает флагману. Однако канал приходилось проламывать в смерзшемся битом льду, который иной раз будто камень и колется плохо. «Микоян» пробивался ударами, продвигаясь каждый раз на двадцать — тридцать метров…
   Через час я решил «предоставить первое слово» «Красину». У М. Г. Маркова дело пошло лучше, ледокол проходил с удара несколько корпусов. Это, конечно, не зависело от деловых качеств капитана, а целиком относилось к возможностям корабля. Как я уже говорил, обводы новых ледоколов были с недостатками.
   Я с удовольствием наблюдал за работой «Красина». Он немного отходил назад для разгона, давал полный ход всем машинам и со скрежетом влезал на лед, тяжестью продавливая себе дорогу.
   Движение в тяжелых льдах вперед-назад, вперед-назад необычайно утомляло однообразием и требовало большого напряжения.
   Корабль врезался в ледяную перемычку, рушил ее и медленно отползал, как бы набирая силы. И так нужно было пройти, шаг за шагом, 5 миль. То там, то здесь встречались обломки многослойных полей.
   Есть очень важный момент в работе ледокола. Как только корабль начнет выдыхаться, надо успеть до полной остановки дать задний ход всем машинам. Если остановиться в тяжелом льду, корабль заклинит и его не скоро высвободишь.
   «Красиным» руководила опытная рука. Заклинивания ни разу не произошло. Через 2 часа канал был прорублен. В его белых берегах ледокол был похож на огромный черный утюг… Да, тяжеленько было бы во время войны без замечательного детища адмирала Макарова. Трудно представить себе, как проходила бы навигация в высоких широтах. Северный морской путь, Белое море — без ледоколов здесь нечего делать. Можно гордиться тем, что корабль, приспособленный к работе в арктическом льду, — русское изобретение. Забегая вперед, скажу, что ледоколами, в том числе и атомными, последнее слово еще не сказано.
   «…Я знаю, как можно достигнуть Северного полюса, — сказал однажды Макаров, — надо построить ледокол такой силы, чтобы он мог ломать полярные льды. В восточной части Ледовитого океана нет льдов ледникового происхождения, а следовательно, ломать такой лед можно, нужно только построить ледокол достаточной силы. Это потребует миллионы, но это выполнимо».
   Я полагал, что время претворения в жизнь пророчества адмирала не за горами. Один из советских атомных ледоколов сумеет пройти Ледовитый океан вдоль и поперек. Северный полюс будет достигнут и на корабле…
   Но вот «Красин» возвратился к транспортам, околол их со всех сторон и дал сигнал: «Следуй за мной». На разные голоса откликнулись пароходы и теплоходы. Снова началась проводка.
   Транспорты, двигаясь за ледоколом, должны соблюдать заданную дистанцию, немедленно выполнять приказания. От того, как будут выполняться эти простые правила, зависит успех. В тяжелых льдах дистанция между судами короткая — всего три корпуса. На таком расстоянии судно успеет остановиться, не повредив идущего впереди, и двигаться гораздо легче.
   Союзные транспорты строго выполняли все правила. Лоцманами на них обычно ставили опытных судоводителей.
   Незаметно скрылось за торосами багряное солнце. Стало темнеть. Пришлось остановиться. Но главная преграда — тяжелая ледовая перемычка — уже позади.
   Хороши выпадают дни в марте на Белом море — чистые, безоблачные. Ослепляюще светит солнышко, поблескивает белоснежная скатерть моря. А еще лучше мартовские ночи. Темное небо открывает взору свои звездные сокровища, все, до единой маленькой звездочки, все, какие посильно увидеть человеческому глазу. Ярко светит луна, катясь по далекому бесконечному пути.
   Белое море живет. Здесь нет мертвой тишины, как бывает зимой в Ледовитом океане. Недаром здешние льды называют живыми. Они ни часу, ни минуты не остаются в спокойствии.
   Словно тяжелые вздохи, заглушенные расстоянием, издалека доносился грозный шум сжатия… Звуки то утихали, то нарастали вновь. Где-то совсем близко гулко лопнула крепкая льдина: как после взрыва, дробно осыпались в воду обломки, явственны всплески и шум взбудораженной воды.
   Наступил рассвет. Ветер изменился. За ночь широкая река разрезала льды до самого горизонта. Ее ледяные берега раздвигались, уходили все дальше и дальше… И теперь совсем рядом на морозном воздухе дымилось большое пространство чистой воды.
   Оранжевый шар медленно поднимался над морем. Льды окрасились словно синью, а разводья казались наполненными багровой жидкостью.
   Краски красками, а война войной…
   У кромки льда сторожевые корабли обнаружили вражескую подводную лодку. Глубинными бомбами заставили ее убраться из наших краев.
   Проводка закончилась неплохо. Все транспорты пришли не место встречи в срок и без повреждений.
   Полярные льды… Меня всегда удивляли местные их обозначения. Да и кому же знать льды, как не поморам, промышлявшим в них зверя без малого тысячелетие? Особенно выразительно слово «сало», определяющее вторую стадию образования морского льда — мягкий, полупрозрачный слой, действительно напоминающий сало морских животных и примерно равный ему по толщине. Следующая стадия — образовавшийся из «сала» «нилас», тонкий лед, но уже выдерживающий вес человека. На промысле важно знать, сможет ли лед выдержать зверобоя.
   Когда-то я читал книгу Ф. Литке «Четырехкратное путешествие в Северный Ледовитый океан на военном бриге „Новая Земля“ в 1921 —1924 гг.». Там написано, что «нилас»—это испорченное английское «нью айс» (молодой лед). Выходит, что англичане, взглянув на льды, сразу их назвали своими именами, а поморы за тысячу лет не могли придумать и позаимствовали чужое?
   На ледоколе— мне попалась книга С. В. Максимова «Год на Севере». Он пишет: «Намерзший тонкий лед, по-тамошнему „налыс“, налипает по берегам так рано, что на обратном пути с промысла трудно бывает сквозь него протолкаться».
   Я вспомнил, что поморы называли спокойное, тихое море «лысым» или «лосым» морем. Значит, лед, образовавшийся на спокойном море, стал называться «налысом» или «налысью».
   Не веря еще в догадку, я вышел на палубу (мы проходили ниласовые льды) и спросил старика помора, работающего на ледоколе матросом:
   — Что это за лед?
   — Налыс, — не задумываясь ответил помор.
   Вот тебе и «нью айс»!
   Проводив караван, мы на обратном пути взяли несколько транспортов из нового конвоя с запада — они нас ждали у кромки льда.
   Этот конвой на пути попал в жестокий шторм. Несколько судов получили повреждения и возвратились в Исландию. Повернули назад поврежденные штормом крейсер и авианосец. Противник не проявил настойчивости в преследовании конвоя, и выдержавшие непогоду двадцать два транспорта благополучно прибыли в Кольский залив.
   Приведя западный караван в порт и вернувшись к себе, прочитал в «Правде» отзыв Алексея Толстого на кинофильм «Сталинград». Запомнились заключительные слова:
   «Фильм „Сталинград“ — новый документ о советском военном гении, о славе русского народа, возлюбившего свободу больше жизни, документ о трудных делах, которые совершает непокорный и гордый народ, устремивший прозорливые глаза свои к осуществлению добра и справедливости…»
   Надо обязательно посмотреть фильм, когда он появится у нас в Архангельске.

Глава пятнадцатая. Сквозь льды Белого моря

   Очередная проводка через беломорские льды должна начаться завтра утром. А сегодня я целый день в Северодвинске. Дел много. Самое главное — закончить к 12 часам ночи выгрузку всех транспортов.
   Рабочие справляются превосходно. Здесь каждый человек видит, какую помощь он оказывает фронту. Она выражается в самолетах, танках, пушках и пулеметах, снарядах и взрывчатке, выгруженных на причалах из трюмов пароходов и теплоходов.
   Поздно к вечеру все транспорты опорожнены, готовятся к походу.
   Закончив с береговыми делами, я перебрался на ледокол «Красин», на котором мне предстояло плавание. На борт пришли также Николай Петрович Аннин, синоптики, связисты, шифровальщики.
   Пусть читатель простит: каждый раз, как я оказываюсь на «Красине», сквозь сегодняшние дела меня неодолимо охватывают воспоминания моей морской молодости. И когда пишу о нем, то же самое.
   «Красин» — моя ледокольная школа. В мореходке педагоги без устали предостерегали нас: избегайте льдов, всячески оберегайте от них судно. А на «Красине» я постиг другое: давить корпусом и ломать лед, вести за собой пароходы. В какой-то мере мне, как и другим вахтенным помощникам, приходилось командовать «ледовым парадом». А ведь сначала надо самому научиться маневрировать тремя машинами корабля. Было однажды: в те первые дни, окалывая застрявший пароход, я едва не пропорол ему борт…
   На «Красине» я побывал третьим, вторым и старшим помощником. Знал каждую доску на палубе, каждый болт.
   Итак, завтра в море. Я медленно прошел по коридорам ледокола, заглянул в кают-компанию, перемолвился словом со стармехом и забрался в приготовленную каюту. Как тепло и уютно на ледоколе! Как удобно и привычно! Разливая теплоту по трубам и радиаторам, со слабым шипением и пощелкиванием течет пар. Похоже, будто в трубах шевелится кто-то живой, горячий и своим теплом согревает судно.
   Опять вспомнилось минувшее… Март 1935 года. Мы, комсомольцы-красинцы, только еще ехали поездом на свой ледокол. Нас, пока еще ничего не сделавших для Родины, «салаженков», на каждой станции встречали, как героев Арктики. На перегонах — яркие транспаранты, пламенные митинги, духовые оркестры.
   Все мы горели желанием как можно скорее сразиться с арктическими льдами, хотя, признаюсь задним числом, большинство из нас имело представление о них весьма и весьма туманное.
   К всеобщему огорчению, во Владивостоке узнали, что «Красин» еще работает на Севере, пробивает канал для транспортных судов во льду бухты Нагаева. Опять дорога, только теперь по Японскому и Охотскому морям…
   Наконец мы на своем ледоколе. На палубу вступили с волнением, знали, что «Красин» — это славные страницы в истории советского мореплавания, за ним уже числилось несколько героических походов по ледовитым морям.
   В Охотском море мы получили ледовое крещение. Каждый старался как можно быстрее и лучше освоить свое рабочее место на корабле. Не все комсомольцы-кочегары сразу справились с тяжелыми красинскими котлами. Ледоколу приходилось останавливаться, не хватало пару.
   Труд у котла требует напряжения всех сил. На «Красине» каждый кочегар должен был ежесуточно забросить в топку, «перелопатить», как мы тогда говорили, около 5 тонн угля. Да еще чистка топок, да работа в бункерных ямах…
   Нет, не просто дались нам эти первые дни и мили плавания на ледоколе. Но они были хорошей наукой — эти первые дни и мили!
   Как всегда — и в начале, и в день, о котором пишу сейчас, — шагнув на борт судна, отходящего в плавание, отрешаешься от всего земного, личного. Остается то, что необходимо для работы в море, для корабля. Как говорится в старинном русском морском уставе: «Собери умы свои и направи в путь. Горе, когда для домашних печалей ум мореходу вспять зрит».
   Хорошие, умные слова.
   Поздно вечером на ледокол явился связной с союзниками лейтенант Девис. Как всегда, он вежливо справился о здоровье и записал в свой блокнот номера транспортов, их порядок в конвое.
   С капитаном М. Г. Марковым мы прикинули предварительные курсы на всякие варианты проводки. Михаил Гаврилович, бывший челюскинец и сибиряковец, ученик В. И. Воронина, был приверженцем поморской тактики плавания в беломорских льдах. Раздумчиво и неторопливо он говорил:
   — При таком ветре денька бы через два в море. Хорошо пошли бы. Отложить, однако, нельзя. Понимаю. Пройдем и так. Вот здесь придется поработать и вот здесь, Константин Сергеевич, — он показал пальцем на карте.
   В 4 часа утра, еще в темноте, транспорты начали движение. С помощью портовой «восьмерки» они медленно разворачивались на створы. Ледокол «Микоян» вышел первым, расчистил канал и теперь ожидал суда на внешнем рейде. Оставались считанные минуты. Вдали слышались резкие гудки, повторенные густым басом: буксир выводил последний транспорт. За транспортами выполз ледокол «Адмирал Лазарев», а за ним пришла и наша очередь. Мы вышли последними, но, когда миновали судоходный канал, не останавливаясь, обогнали караван. Раздались наши гудки, два длинных и один короткий, что означало: «Иду вперед, следуйте за мной».
   На мачте подняли сигнальные флаги. Все суда повторили наш сигнал.
   Итак, впереди флагманский «Красин». Потом три транспорта, за ними «Микоян», еще три транспорта. Шествие замыкал «Адмирал Лазарев».
   Как мы решили вчера с капитаном Марковым, курс взяли на северо-запад, в обход тяжелых льдов центральной части моря. На западе должны быть постоянные разводья или места с разрушенным льдом. Иногда бывают разводья и на востоке, но они обманчивы, кратковременны.
   День выдался солнечный, ясный, мороз держался около 30 градусов. На льдах сверкало алмазами белоснежное покрывало. «Красин» двигался средним ходом, легко справляясь с ровными полями. Временами впереди образовывались трещины, быстро расширявшиеся и уходящие вправо или влево.
   Транспорты шли не задерживаясь, послушно выдерживая заданные интервалы. Плавание в конвоях приучило капитанов к точности.
   На всех судах внимательно наблюдали за небом. По сравнению с Баренцевым морем у нас большое преимущество: противник не пошлет на наш караван ни подводных, ни надводных кораблей. Мелководное Белое море при сильных морозах и большой активности льдов совершенно недоступно немцам. Однако солнечная погода на руку воздушному врагу.
   Ночью движение замедлилось. Идем со скоростью 2—3 мили в час. Лед стал заметно плотнее, хотя ветер с северо-востока пока совсем слабый.
   Рано утром мне позвонил капитан.
   — Выйди на мостик, Константин Сергеевич.
   В небе еще горели большие звезды. Осмотревшись, я заметил с левого борта на льду тюленью залежку.
   — Посмотри направо, сердце горит!
   Направо, немного дальше, тоже лежали звери.
   Я понял Маркова. В нем заговорил прирожденный помор. С древнейших времен зверобойный промысел кормил жителей приморских поселений.
   — Сочувствую, Михаил Гаврилович.
   — Всего полчасика, разреши, Константин Сергеевич! Несколько штук бельков. Подкрепим военный паек. Свежий печеночный паштет для команды, да и мяском не побрезгуем.
   Я подумал, что ничего особенного, если задержимся на 30 минут. Во льду предстоит еще не одна остановка. Во всяком случае, был уверен, что упущенное время наверстаю и к месту встречи с кораблями эскорта придем вовремя.
   — Когда сочтете удобным, давайте сигнал остановки.
   Над льдами стоном стоял плач проголодавшихся тюленят — бельков. В разводьях то и дело появлялись отлучавшиеся на охоту матери. Они вытягивали из воды шеи, стараясь разглядеть среди тысяч орущих малышей своего детеныша. Выбравшись на лед, звери ловко и быстро передвигались, отпихиваясь ластами и скользя по гладкой поверхности. Лежавшие на льду самки, повалившись на бок и плотно прижав к брюху котарки, кормили сосунков.
   Детная залежка тянулась несколько километров. Хороший бы промысел взяли наши зверобои на этом месте! Именно в эти дни. Промысел не сделаешь короче или длиннее. От рождения маленького пушистого тюленя проходит всего три недели, когда он, сменив на льду теплую густую шерсть на удобную для плавания щетину, уходит в море. Вслед за детенышами уходят матери.
   Два протяжных гудка с «Красина»: приказ остановиться всему конвою.
   Зазвенели на мостике корабля телеграфы, ледокол резко уменьшил ход. По шторм-трапу на лед спускались моряки, вооруженные винтовками и баграми, по палубе волокли сетку. Стрела крана развернулась к борту. Команда приготовилась к охоте.
   На транспортах иноземные моряки с удивлением смотрели на необычное зрелище. И со второго ледокола сошли на лед люди, вот и они волокут к борту убитых бельков.
   Мы возобновили движение ровно через 30 минут.
   Несколько часов шли ходко. Потом началось сжатие. Транспорты стали отставать, останавливаться, загудели на разные голоса о помощи.
   «Красин» развернулся, лег на обратный курс и прошел вдоль всего разломавшегося строя кораблей, почти вплотную к их корпусам. Обошел караван и с другого борта и снова встал впереди.
   Транспорты зашевелились и прошли вперед. Но канал, проложенный ледоколом, быстро сужался. Снова послышались короткие, тревожные гудки.
   «Красин» повторил околку. Опять пошли. Но не надолго. Нет, в таком льду лучше остановиться и переждать сжатие. Над морем прокатились пять длинных гудков. Это означало: «Прекратите работу до более благоприятных обстоятельств».
   Разноголосица повторяемых сигналов, и все стихло.
   Мы с капитаном Марковым принялись колдовать над картой и атласом течений в Белом море. Михаил Гаврилович вынул свою записную книжку, изрядно замусоленную. Выходило, что до Никодимского раздела еще далеко. Ожидать ослабления во льдах нам предстоит часа через три-четыре.
   О Белом море писали многие ученые и моряки, но в то время не было ни одного пособия для плавания во льдах, пользуясь которым можно уверенно прокладывать курсы. Все наши подсчеты основывались на личном опыте и поэтому были весьма и весьма приблизительными.
   Только через десять лет после войны мне удалось написать работу, в которой установлены некоторые закономерности движения беломорских льдов и рекомендованы курсы для судов, проходивших горло Белого моря. Еще позже вышел новый ледовый атлас Гидрометеослужбы.
   Но тогда, увы, да еще в войну, мы действовали на ощупь, полагаясь на капитанскую интуицию, или пользовались сведениями, добытыми предками поморов за несколько веков ледовых плаваний.
   Я приведу пример, как осложнялась наша работа. Допустим, мы получили сведения ледовой разведки. Выходило, что впереди сплошные разводья и разреженный лед. Синоптики утверждают, что ветер будет без изменений от тех же румбов.
   При таких обстоятельствах в Арктике, например, для транспортов обеспечено уверенное плавание со скоростью 7—8 миль в час. В Белом море при таких условиях ледовитые районы были бы пройдены за одни сутки. Но на деле картина иная. Через час после разведки ледовая обстановка может резко измениться к худшему, а еще через час пароходы вынуждены будут остановиться. Да что пароходы! Мне приходилось видеть, как в сжатом льду Белого моря ледоколы «И. Сталин» и «А. Микоян» не могли шевельнуться. То же и ледорез «Литке». Только «Красин» не терял своих превосходных качеств. Он не только ворочался во льду сам, но мог еще и окалывать транспорты.
   Марков долго не уходил из штурманской. Брал радиопеленги, прокладывал их на карте, что-то подсчитывал но атласу течений, вертел транспортиром и так и эдак. По его расчетам, наш конвой проходил чисто и нигде не должен задеть каменистые банки.
   Моя помощь капитану не требовалась, и я, примостившись на диване, читал Лескова. За бортом шевелился лед, царапаясь в стальные листы обшивки. Но это было не страшно могучему ледоколу. Уткнувшись в сморозь, корабль застыл в величавом спокойствии. Казалось, он дремал после тяжелых трудов, но дремал очень чутко. Когда нужно, он оживет, и закрутятся стальные винты, и тяжелый корпус снова будет ломать и крошить льды.
   В дверь постучали. В каюту вошел лейтенант Девис.
   — Капитан, — сказал он, — транспорт номер два сообщает, что его сильно жмет. Спрашивает, не опасно ли это. Номер три запрашивает, когда двинемся.
   Лейтенант вынул записную книжку и карандаш.
   — Пусть номер три смотрит на лед возле корпуса. Когда начнет разводить…
   — Что такое разводить, капитан?
   — Ну, когда сжатие прекратится, лед отойдет от корпуса, тогда и пойдем.
   — Почти понял, — закивал англичанин. — А как ответить номеру два?
   Я подумал:
   — Передайте ему, если наступит опасный момент, пусть дважды подает сигнал: «Застрял во льду, внимание». Нравится вам наше плавание, лейтенант?
   — Очень, будет что рассказать дома.
   — Не хватает только немецких самолетов для полного впечатления.
   — О-о-о, не надо об этом говорить. Пусть будет как будет. Я немного суеверный.
   — Все мы, моряки, немного суеверные.
   Он мне был симпатичен, этот моряк.
   — Давно ли были письма из дому, лейтенант?
   — Два дня назад — и от матери, и от невесты.
   Девис охотно рассказывал о домашних делах. Показал фотографию невесты, семейный снимок в садике, возле небольшого дома.
   — Я написал, капитан, как мы посетили русскую баню… Написал, как вы секли меня метелкой.
   — Веником. Не сек, а парил.
   — Да-да — веником, парили веником. А я лежал голый и в теплой шапке. О-о, большое, большое спасибо! Но моя мама написала, что это очень опасный процедура… Надо передать американцам ваши указания, капитан, — наконец спохватился Девис…
   Только ушел Девис — радист. Телеграмма из Архангельска. Береговой пост заметил самолет-разведчик. Летел курсом на наш конвой. Принял к сведению. Разведчики появлялись часто, но пока все сходило благополучно.
   Я задремал. Проснулся от резкого телефонного звонка.
   — Лед развело. Можно двигаться, — сообщил Михаил Гаврилович.
   — Начинайте, я сейчас буду.
   На мостике чувствовалось дыхание моря. Оно заставляло торосистые поля и крупные льдины разговаривать между собой то громко, то совсем тихо. Сейчас со всех сторон, словно шелест векового бора, доносился приглушенный шум. Резких звуков, треска и скрипения сходящихся, ломающих друг друга льдов не было слышно. Луна приближалась к южной части горизонта, заставляя морские воды развести, раздвинуть льды. Луна у мореплавателей не фонарь для влюбленных, она выполняет тяжелую и порой очень нужную работу.
   Отлив был в полной силе. По белому снежному полотну тянулись, словно чернильные потоки, разводья и узкие трещины. Начинался рассвет. Густые синие тени покрывали ледяные поля и гряды торосов. Но вот заалела на востоке яркая полоска, на снегу загорелось отражение восходящего солнца.
   Опять протяжные гудки. Теперь они говорили, что работа возобновляется.
   Часа через два мы вышли в Никодимский раздел. Двигались в нем медленно, но без остановок, мили по четыре в час. Я смотрел с мостика, как «Красин», вспарывая ледяные поля, уверенно прокладывает путь конвою.
   — Константин Сергеевич, радиограмма. Воздух!
   На этот раз сообщили: группа самолетов летит в направления на восток. Примерил на карте, получается, что курс как раз к нашему каравану.
   — Боевая тревога!
   Зазвенели колокола громкого боя. Корабль ожил. Захлопали двери, застучали по трапам и палубам ноги многих людей. Через минуту моряки заняли места у пушек и пулеметов.
   Среди сверкающих на солнце заснеженных льдов трудно укрыться транспортам и ледоколам. Опять начиналось сжатие. Транспорты едва ползли во льдах.
   Я подумал, что во время воздушной атаки капитаны по привычке попытаются менять курсы, будут пробиваться в тяжелых льдах, повредят корпус и останутся без лопастей… Не лучше ли принять бой с остановленными машинами?