Антон Адамович знал, что многим не терпится на берег: их жены уже приехали подыскивать комнаты в городке — работа предстояла долгая. Слава богу, ему не надо беспокоиться. В Ясногорске нашлись знакомые, и Мильда сняла небольшую квартирку с отдельным входом.
   — Есть через три часа обратно! — обрадовался старпом, хотя жены у него не было: он радовался за других.
   Подсвечивая фонариком, Медонис перелез через поручни. Буксир отошёл сразу, мгновенно растворившись в темноте.
   «Вот теперь я опять человек, — сказал себе Антон Адамович, чувствуя под ногами неподвижную палубу. — Сегодня особенный день — первый шаг к богатству».
   У Медониса все ещё кружилась голова. «Может быть, это нервы? Я так долго ждал. Сегодня мой праздник».
   Антон Адамович предусмотрительно захватил бутылку коньяку.
   В левый борт корабля, как в скалистый берег, шумно била волна. Говорят, морские волны приходят неизвестно откуда и уходят неведомо куда. Нет, для Медониса все было ясно. Волны шли из Швеции и разбивались о железный борт. Корабль отзывался на яростные удары утробным гулом, похожим на вздохи какого-то гигантского животного. Вокруг все стонало и скрипело. Изо всех углов неслись таинственные, пугающие звуки. На всяком корабле без света невесело, неуютно, а уж в такую погоду…
   Маяк на мысе Песчаном озарял кровавыми вспышками надстройки с остатками белил, трубы и мачты.
* * *
   В это время в каюте «люкс» готовился пир. На письменном столе лежали открытые консервные банки, колбаса, хлеб. На почётном месте красовалась бутылка водки.
   Коптящий фонарь «летучая мышь» освещал каюту. Окна были плотно занавешены обрывками бархатных шторок.
   Приятели закончили работу. Они не без удобства расположились на ломаных стульях и сняли парусиновые куртки.
   Порыв ветра неожиданно распахнул дверь. Рыжебородый Федя кинулся и проворно прихватил её за ручку.
   — Неймётся проклятому! — ругался он. — В такую темень огонь беспременно заметят с берега.
   — И тогда мы лишимся оптовой базы, — с живостью поддакнул Кейрялис, — ты прав, Федя!
   Собеседники замолкли. Кейрялис, прижав буханку к груди и что-то напевая, принялся усердно резать хлеб.
   — Ты веришь в загробную жизнь, Федя? — ни с того ни с сего спросил он у бородатого.
   — Загробную? — Лицо мужика сразу стало серьёзным. — С чего это тебя на мёртвых потянуло?
   — Знаешь, Федя, — Миколас положил нож на стол, — мёртвые всякого человека притягивают. Ты и я — все мёртвыми будем. Узнать бы, как и что после смерти.
   — Помрёшь, тогда и узнаешь.
   — Интересно бы заранее знать. Вот, к примеру, я в тюрьме слышал, будто чайки — это души моряков, погибших в кораблекрушениях. Поэтому эта птица от моря никуда. Над этим утопленником, — он пристукнул ногой об пол, — тучами чайки летают. Небось внизу мертвецов не один десяток.
   На палубе бесновался ветер. Непогода разыгралась вовсю. Кейрялис посмотрел на притихших компаньонов.
   — Выпьем по маленькой. — Он принялся разливать водку. — Выпьем, и мёртвые нам будут не страш… — Он замолк и судорожно глотнул слюну.
   Явственно послышались шаги. Кто-то шёл по палубе. Бутылка в руке Миколаса дрогнула, водка полилась мимо.
   Дверь распахнулась, на пороге стоял Антон Адамович.
   — Приятного аппетита, друзья, — окинув всех быстрым взглядом, сказал он. — Простите за беспокойство. Я думал, эта развалина необитаема.
   Приятели молча переглянулись. Уж чего-чего, а гостя они не ждали.
   — Спасибо, гражданин начальник, — выдавил Миколас.
   — Разрешите сесть? — Медонис, не дождавшись ответа, примостился на сложенные в углу мешки. — Давайте знакомиться. Я сегодня приехал из области в творческую командировку. Литератор. Пишу очерки преимущественно из жизни преступного мира… Кажется, я не ошибся? — Он выразительно посмотрел на торчавший из мешков кабель.
   — Мы не воры, — хмуро возразил Миколас. — Корабль ничейный… Сколько лет гниёт добро, вот мы… — Он надел кепку и тут же снял её.
   — С точки зрения международного права и высшей юриспруденции вы правы, — вежливо откликнулся Медонис. — Но социалистическая мораль все равно не оправдает вас. Расхищение государственной собственности, а государственная собственность везде, — он развёл руками.
   — Короче, гражданин, — тонким, плачущим голосом прервал рыжебородый. — Что вам нужно?
   Антон Адамович окинул Федю оценивающим взглядом.
   — Литовцы здесь есть? — не отвечая, по-литовски спросил Антон Адамович. Он как бы и не заметил угрозы.
   — Я литовец, — откликнулся Миколас.
   — У меня мать литовка, — сказал Юргис.
   Федя продолжал с недоверием и беспокойством рассматривать незнакомца.
   — Разве так литовцы встречают гостей? У нас в Каунасе это делают иначе, — укоризненно покачал головой Антон Адамович. — Мы, литовцы, всегда поддерживаем друг друга. Я, как католик…
   — Виноват, гражданин начальник, я совсем упустил из виду национальный вопрос, — смягчился Миколас. — Садитесь за стол, подвиньтесь, товарищи, освободите нашему гостю место. — Он подал Медонису стакан. — Я тоже верю в непорочное зачатие и святую троицу.
   — Ну, ребята, за ваши успехи! — Медонис причмокнул губами. — В такую погоду грех не выпить.
   Через час литровая бутылка опустела. Водка располагала к откровенности. Потом перешли на коньяк, появившийся из кармана незваного гостя. Антону Адамовичу пришла мысль, что без помощника ему не обойтись, и он стал присматриваться к приятелям. Он болтал без конца, подливая собеседникам. Бородатый Федя и молодой Юргис скоро охмелели. Бросив на голые панцирные сетки кроватей грязные куртки, пропахшие рыбой, они мгновенно заснули.
   — Теперь покурим и о деле поговорим, — ласково сказал Антон Адамович, выйдя вместе с Миколасом из каюты в широкий коридор. Он успел разглядеть, что пиджак Миколаса стар, потрёпан, и решил, что именно такой человек ему и необходим. За пиршеством он узнал, что Миколас сидел в тюрьме за кражу.
   «По-видимому, советского в нем ничего нет», — соображал Медонис.
   Советские люди всегда его пугали. Вряд ли он мог доверить тайну кому-либо из команды буксира. А Миколас? Что ж, Миколас, — схема этого человека проста: за деньги он согласится на все. Мораль его расплывчата. Несомненно, её сдерживают только рамки уголовного кодекса, да и то не всегда. Он жаждет подчиниться сильной воле. И внешность подходящая: простоватое лицо, маленький нос, близко поставленные глаза. Но соображает быстро, а это важно. «Однако куда он ведёт меня, этот каторжник?»
   Протяжно запела дверь. Они вошли в огромный пустой зал. Антон Адамович зажёг фонарик и провёл по углам — нелишняя предосторожность на таком судне.
   «Что за черт! — удивился он. Знакомые витражи с изображением средневековых кораблей бросились в глаза. — Да ведь это курительный салон. Вот и камин. Здесь стояли кресла. На этом месте когда-то сидел я, а напротив — занятный старик в патентованном шведском жилете».
   Антона Адамовича отвлекли воспоминания, и он немного помолчал.
   — Вот что, Миколас, — пыхнув в темноте сигаретой, наконец, заговорил он, — я вижу — ты хочешь заработать. Бери, закуривай.
   Медонис сунул ему сигарету.
   — Так точно, гражданин начальник, не против. — Миколас с наслаждением затянулся. — Американская, — определил он.
   — Я буду говорить прямо, как католик католику. — Антон Адамович взял Миколаса за пуговицу. — Тебе я верю. Но смотри, будь настоящим человеком, не то что эти парнокопытные. Ты понимаешь, о ком я говорю? В одной из затопленных кают, — он показал пальцем вниз, — остался ящичек с драгоценностями. Я приехал за ними. Одному мне не справиться. Предлагаю вступить в дело. Риска никакого, денег получишь много.
   Рассказывать незнакомому человеку о драгоценностях рискованно, но Медонис был уверен, что действует наверняка.
   Миколас не сразу ответил. Он взвешивал все.
   Ветер не утихал. Глухо шумело море. Слышно было, как в наветренный борт грохали волны. Брызги залетали в салон через иллюминатор.
   — Что я должен делать? — осторожно спросил литовец.
   — Все, что я прикажу.
   «Черт возьми, как здесь неуютно! — Медонис поёжился. — Ветер шумит совсем как на представлении вагнеровской оперы. Что-то он долго думает, этот каторжник».
   — Сколько я получу?
   — Половину. — Антон Адамович с облегчением вздохнул. «Все идёт правильно. Жалкий пескарь схватил приманку». — Несколько дней — и деньги в кармане. Ещё есть вопросы?
   — Вопросов нет, но я должен предупредить, гражданин начальник: не думаете ли вы, что я буду нырять, как ловец жемчуга? Это отпадает: плавать я не умею. Без водолаза нам не обойтись.
   — Вопрос по существу, молодец Миколас! — похвалил Антон Адамович. — Но не беспокойся: водолаз — я. — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Несколько лет готовился к этой операции, все предусмотрено.
   — Где водолазный костюм! А помпа, шланги? Все стоит денежек, и достать не так просто.
   — Я привёз акваланг, новый прибор для подводного плавания. Шланги, скафандр и разные там водолазные помпы — отжившая техника. Мне не хватает плана с номерами кают.
   — Акваланг? Не слыхал. А что за каюта, вы знаете помер? — спросил Миколас, чуть-чуть поторопившись.
   — Ты, я вижу, умен, с одного намёка понимаешь, — фыркнул Антон Адамович. — Правильно говорят, что человек — существо разумное, но… безнрав-ствен-ное, — и он погрозил пальцем.
   Миколас сконфуженно захихикал.
   — Ну, так что ж, друг, согласен? — причмокнув губами, спросил Медонис.
   — Согласен, гражданин начальник.
   — Если так, давай говорить серьёзно. Распределим обязанности…
   Коньяк всегда вызывал у Антона Адамовича желание пофилософствовать.
   — Хочу тебе посоветовать: никогда не жалей товарищей, думай только о себе. Топи всех, кто тебе мешает. — Антон Адамович не удержался, вынул из кармана записную книжку в гладком кожаном переплёте и вспомнил оберштурмбанфюрера. Давно это было, и так не похоже на теперешнее. Может быть, то было сном? Нет, оберштурмбанфюрер существовал, его рукой занесены чёткие строки в эту книжку.
   Он зажёг фонарик. На страницах выступили буквы.
   «Помогай сам себе, тогда всякий поможет тебе. Вот принцип любви к ближнему. Сострадание — величайшее бедствие человечества», — прочитал Актом Адамович.
   — Будь сверхчеловеком, мой друг. — Он положил руку на плечо Кейрялису. — Ты знаешь, что это значит?
   Миколас отрицательно мотнул головой.
   — О-о!.. Сверхчеловек — это, это… — Медонш: не нашёл слова. — Например, у нас сверхчеловек не признает очереди, шагает мимо людей, будто их нет. Если может, он шагает по человеку. Из всех людей он замечает только себя, ну, и ещё тех, кто ему нужен. Ты понял, мой друг? Все хуже, а ты лучше. Для тебя главное — ты и деньги.
   На лице Миколаса выразилось удивление.
   «Что за птица? — размышлял он. — Пропагандирует, а что — неизвестно». Туманные речи незнакомца несколько его поколебали.
   — Ты слышал что-нибудь о Фридрихе Ницше?
   — Не слыхал что-то… А вы не оттуда, гражданин, не с той стороны? — насторожился Миколас.
   — Политикой не занимаюсь, — Антон Адамович сразу отрезвел, — меня интересуют только деньги.
   — Тогда пойдёт! А то тут всякие ездят…
   — Пиши заявление, — с важностью предложил Медонис, — зачислю тебя матросом. Будешь сыт, обут, и деньги будут на карманные расходы. Я капитан буксира «Шустрый». Понял?
   Миколас хлопнул себя по бёдрам, с восхищением посмотрев на Антона Адамовича.
* * *
   Морские часы в кабинете начальника аварийно-спасательного отряда отбили склянки; два двойных удара — десять часов. Ярко горела дневным светом лампа под низким абажуром. За столом сидели два морских офицера.
   — Работы много, — сказал капитан второго ранга Яковлев. — Тебе, Василий Фёдорович, повременить придётся с пенсией. Ты ведь двадцать четыре утопленника на ноги поднял — так ведь?
   — Правильно, Иван Фёдорович, а что с того?
   — Говоришь, совсем на покой собрался?
   — Все готово. Чемоданы уложены. Еду на родину, в Онегу. Года подошли. Мужчина за пятьдесят лет что зрелая груша, — каждый день с дерева готова упасть, — пошутил он.
   — Отмочил! Такой груше, как ты, не скоро ещё срок придёт! А я думаю, юбилей надо сначала отпраздновать.
   Фитилёв удивлённо посмотрел на командира отряда.
   — Какой такой юбилей?
   — Поднимешь двадцать пятый корабль — будет юбилейный! — Яковлев подмигнул и вынул из стола пачку чертежей. — Большой объект на примете, как раз по тебе. — Он внимательно посмотрел на водолаза. — Так как насчёт юбилея?
   — Да уж не знаю, как быть… — Василий Фёдорович развёл руками. — Старуха ругаться станет. А что за корабль, Иван Фёдорович?
   — Я вижу, ты согласен, старый вояка. — Командир отряда понимающе улыбнулся. — Признаюсь, другого от тебя не ждал. Командование нам поручило поднять «Меркурий», — с ноткой торжественности в голосе пояснил он.
   — Вот это здорово! — восхищённо отозвался Василий Фёдорович.
   «Что-то ты быстро согласился, дружок», — отметил про себя Яковлев. Он прекрасно знал Фитилёва. Восемнадцать кораблей они подняли вместе. Если старик решил что-нибудь, отговорить трудно. А здесь уложил чемоданы, совсем собрался в свою Онегу — и вдруг сразу полный назад. «Гм… Ну, посмотрим…»
   — Начальником судоподъёмной группы назначаю тебя, Василий Фёдорович, — сказал он. — Поднять корабль приказано в этом году. Надо торопиться: каждый день дорог. Предлагаю завтра приступить к подготовительным работам. Подумай, кого взять к себе заместителем.
   — Благодарю за доверие. — Фитилёв поднялся и крепко пожал руку капитану второго ранга. — Я согласен, но… — он немного замялся, — уважь и ты старика.
   — Я слушаю, Василий Фёдорович.
   — У меня зять — капитан дальнего плавания, из торгового флота. Военное звание — старший лейтенант, в прошлом — командир подводной лодки. Грудь в орденах. Между прочим, — Фитилёв оживился, — «Меркурий» — это его работа: он потопил. А сейчас ушёл со своего корабля… временно. — Капитан-лейтенант замялся. — Огорчили его на службе, очень огорчили… А знающий человек. Водолазную школу окончил, сам его обучал… Так вот, Иван Фёдорович, его бы ко мне.
   — Гм… Придётся мобилизовать. Значит, это он пустил ко дну лайнер? Интересно, интересно! А он-то согласится?
   — Согласен.
   — Ладно. Я подумаю, говори позывные.
   — Арсеньев, Сергей Алексеевич.
   — Хорошо. — Чиркая карандашом по блокноту, Яковлев кивнул головой. — Объектик-то неплохой, Василий Фёдорович?
   — Интересный корабль. Такой на ноги поставить лестно. По городу много разговоров о нем. Конечно, все больше сказки…
   — А что именно?
   — Стоит ли повторять-то? — Фитилёв запыхтел трубкой. — Ну вот, например, говорят, что души погибших моряков на нем собираются. — Водолаз хитро улыбнулся. — Недаром чайки его любят… Будто по ночам иногда видят огни на корабле.
   — Это уж чистая мистика, — рассмеялся командир отряда. Взяв бинокль, он подошёл к окну и отдёрнул занавеску.
   — Вот твой «Меркурий». — Он поймал тёмный остов в окуляры. — Стоит как всегда. Что это? — удивился он. — Огонёк, или мне кажется?
   — Огонь, — подтвердил и Фитилёв, — простым глазом вижу.
   — Исчез, — передавая ему бинокль, сказал Яковлев. — Ну-ка, посмотри хорошенько. Странно, очень странно!.. А как задувает с моря, а? Смотри-ка на деревья. Шторм. — Он прислушался к завываниям ветра. — Я думаю, все скоро выяснится. А сейчас уточним один вопрос. — Он снял с полки модель большого пассажирского парохода. — Каким способом вы предпочитаете поднять корабль?

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ХУДОЖНИК НАХОДИТ СВОЁ ПРОИЗВЕДЕНИЕ

   Остров — это часть суши, окружённая со всех сторон водой, по крайней мере так говорится в школьных учебниках географии. Разные бывают острова. Одни возникают бурно, их выносят на поверхность грозные вулканические силы — это высокие каменистые скалы. Иные, наоборот, медленно намываются течениями и волнами. Они низменны, песчаны и скучны. В тёплых морях встречаются коралловые рифы и атоллы — их веками строят моллюски; они невысоки, но очень опасны для мореплавателей. В холодных широтах встречаются ледяные острова — севшие на мель обломки глетчеров. Налетев на ледяной остров, судно ломается так же просто, как на каменных утёсах.
   Затонувший корабль — тот же остров. Маленькая точка, укол на морской карте. Но остров остаётся островом, даже если он из железа и невелик.
   «Значит, я создал новый остров. Оригинально! Раньше мне никогда не приходила подобная мысль», — думал Арсеньев, склонившись над столом.
   Сергей Алексеевич вот уже три дня работал на затонувшем великане. Он был занят расчётами больших металлических пластырей — без них поднять «Меркурий» невозможно. Торпеды, выпущенные в ту памятную апрельскую ночь, основательно разворотили стальное брюхо. Есть простой и надёжный способ подъёма: закрыть пробоины, плотно пригнав пластыри к обшивке, и откачать из корабля воду.
   Раз уж взялся поднимать, надо делать это во всю силу. По-другому Арсеньев не мог работать. Его всегда удивляло равнодушие людей к своему труду. Он пытался понять, почему иной раз грунтует матрос борт: знай ляпает краской по ржавчине — и ничего, будто так и надо. Нет нужды, что работа впустую. Только бы старпом или боцман не заметили. А спрашивается, почему? Разве матросу зарплату убавят, если он не торопясь ржавчину счистит? Так почему же такое безразличие к своему, народному? Этого Арсеньев понять не мог. И сейчас он копался в справочниках, расспрашивал опытных водолазов. Засыпая, думал о корабле, а поутру, со свежей головой, прикидывал заново. Ему хотелось поскорей увидеть плоды своих трудов.
   Арсеньев чувствовал себя спокойно и уверенно: Фитилёв не связывал его инициативы. Мы почти всегда склонны доверять самим себе гораздо больше, чем другому. Фитилёва в этом нельзя было обвинить.
   Ещё два-три дня, и расчёты будут готовы.
   Подъем корабля, если палуба осталась над водой, — задача не такая уж сложная. Другое дело, когда он весь скрыт в воде и лежит на боку или вверх килем. Тогда требуется больше труда, умения, смекалки. Но и сейчас хлопот по горло: слишком велико судно, а заявки на бензин и материалы для пластырей должны быть через два дня на столе у командира отряда. Так приказал дорогой тестюшка Фитилёв.
   Арсеньев проверил сделанные расчёты, сунул линейку в футляр и с наслаждением потянулся. На сегодня довольно. Три дня не уходил с парохода и работал не разгибаясь. Одно нехорошо: на этом корабле многое делалось вопреки традициям. Здесь все не так, во всем один беспорядок: какой только мусор не валяется на палубе, чего только не навешено по бортам! Нужно и не нужно, а все режется, вывёртывается, выламывается. Мертво сидевший на грунте «Меркурий», казалось, не мог вызывать в капитанской душе обычных чувств. И все же это был настоящий корабль. Душа заядлого моряка не могла быть спокойной, если на его глазах ранили, терзали, царапали поверженного скитальца океанов. Он возмущался, делал матросам замечания, спорил с Фитилёвым. Но капитан-лейтенант был другого мнения. Он, словно прозектор, привык работать на трупах. А если у трупа невзначай рассечь сухожилие или отхватить палец, не все ли равно!
   А вот каюта пришлась Арсеньеву по душе. Раньше, когда на корабле были немцы, здесь жил старший помощник капитана. Каюта была окрашена светлой эмалью, от времени пожелтевшей. Сергей Алексеевич отмыл грязь, привёз банку цинковых белил и с удовольствием покрасил своё жилище. Теперь каюта сверкала белизной, и Арсеньеву казалось, будто он живёт на обычном судне. Мебель отчистил шкуркой и покрыл лаком. На столе поставил две карточки в металлических рамках — жены и дочери. И ещё тут стояла теперь медная пепельница в виде ганзейского корабля с распущенными парусами. Кто-то из моряков нашёл её в одной из кают и подарил Арсеньеву. Не корабль и не пепельница тронули сердце моряка. На кургузом борту ганзейца было выгравировано изречение по-латыни: «Navigare necesse, vivere non necesse». «Плавать — обязательно, жить — не обязательно», — повторял Арсеньев в минуты грустных раздумий. Человек, сказавший эти слова, неистово любил море и свой корабль.
   На одной из стен висела карта Студёного моря, возле неё — барометр.
   Новая работа захватила Арсеньева. И все же временами на него нападала тоска по настоящему кораблю. Есть своеобразная болезнь: ностальгия — тоска по родине; наверно, схожая болезнь охватывает моряков, лишённых возможности плавать, — тоска по кораблю.
   Когда Арсеньев вспоминал о холодных льдах, в его душе словно зажигался огонёк. В свободные минуты он открывал заветные тетради, чертил схемы, перечитывал старые записки, составлял таблицы. Иногда ночь проходила в поисках. А бывало и так: едва заснув под утро, он вдруг, словно от толчка, просыпался, вскакивал с постели и наскоро записывал неожиданно пришедшую мысль. Ну, конечно же, он не мог забыть льды: это было невозможно! И сейчас, взглянув на карту, Арсеньеву ещё раз захотелось проверить свою формулу проходимости льдов.
   Ведь как странно! Казалось, вопреки логике основная закономерность природы студеноморских льдов стала ему ясна не где-нибудь, а здесь, на затонувшем корабле, в самом как будто неподходящем месте. Догадка осенила внезапно, когда Арсеньев писал в Архангельск Малыгину. Он тогда с радостью ощутил в себе напряжение всех сил, его охватила сладостная дрожь — предвестница прозрения. И сразу все решилось само собой, из цифр возникли формулы. Арсеньев в тот вечер работал как одержимый — исписал несколько страниц. И когда пришла глубокая ночь, он не чувствовал усталости. Природа приоткрыла ему свои тайны. Некоторые считают, что вот такое состояние творческого подъёма и есть высшее наслаждение человека. Неправильно. Разве удовлетворение было бы так велико, не знай человек, для чего он творит, ради чего напряжена его мысль? Главное в другом: Арсеньев сознавал, что его труд необходим идущим вперёд людям. Пусть это пока самый маленький вклад. Но теперь можно действовать смелее, найденная закономерность — ключ к ледовым прогнозам.
   «Несомненно, — повторял он свои выводы, — проходимость льдов прямо пропорциональна коэффициенту выноса и обратно пропорциональна температурному коэффициенту».
   Вот и сейчас он опять вынул линейку. Все сошлось. Щеки пылали, глаза блестели. Арсеньев окончательно решил послать свои вычисления научному сотруднику исследовательского института Тумановой. Она в прошлом году читала его работу. Вчера Арсеньев написал Тумановой большое письмо, просил высказать своё мнение и надеялся, что она не задержит с ответом.
   Арсеньев курил, курил, будто в табачном дыму хотел увидеть прошлое. Зверобойный промысел… Бесконечные белые просторы… Медленно движется торосистый лёд, подгоняемый ветром… На льдах чёрные точки — тюлени. Слышались знакомое скрежетание стального корпуса о лёд, мягкие толчки, удары. Как все это привычно для Арсеньева, как плотно вошло в жизнь!.. Но сейчас июль, ярко светит солнце, и не Студёное, а Балтийское море перед глазами. Арсеньев тяжело вздохнул и долго сидел неподвижно в облаке папиросного дыма. И вспоминалась ему лодья холмогорского морехода. На корме стоял высокий бородатый мужик в меховой одежде и разглядывал вздыбленные льды. Лодья медленно шла раздвигая тупым носом торосы…
   «А что, если построить настоящую поморскую лодью, — думал Арсеньев, — и на ней проплыть вдоль северных берегов Сибири? Тогда для всех станет ясно, мог ли древний мореход добраться до Берингова пролива. Осадка лодьи в какой-нибудь метр-полтора позволит плыть вблизи берегов, под парусом и на вёслах, при любом ветре. Льды сидят в воде гораздо глубже, чем лодья, и они не смогут подойти близко к берегу. И по волокам такая лодья пройдёт».
   Сердце Сергея Алексеевича вздрогнуло в предчувствии чего-то радостного, большого — так было всегда, если приходила интересная идея. В нем билась пружинистая исследовательская жилка. Как заманчиво: можно блестяще решить спор, доказав, что в давние годы поморы без затруднения плавали вдоль северных сибирских берегов! А как интересно пройти по древнему пути русских мореходов! Могут быть ценные находки на волоках. И обойдётся такая экспедиция недорого. Деревянную лодью с успехом могут построить курсанты мореходного училища. Судоводители войдут в команду. Желающих найдётся много, только кликни. Комсомол должен заинтересоваться.
   «Закончу подъем, напишу предложение, — решил Арсеньев. — Поход во льдах обязательно должен быть совершён».
   У борта раздался тонкоголосый свисток.
   — Эй, гам, на топляке! — крикнул кто-то. — Примите конец. Лево, больше лево! — сердито добавил тот же голос. — Не видишь, в борт сейчас врежемся!
   Почувствовав еле заметный толчок, Арсеньев по привычке выглянул в иллюминатор. Круглые окна каюты выходили вперёд, на носовую палубу. Очень удобно, особенно когда судно в море. К борту прислонился буксир «Шустрый». Арсеньев хотел было разнести в пух и в прах незадачливого шкипера. Надо смотреть, не спать на мостике, вовремя подкладывать кранцы. К судну швартуешься, не к причалу, в борту каждая вмятина в копеечку обходится. Вспомнив, что корабль все ещё сидит на грунте с двухэтажными пробоинами и одна лишняя вмятина ничего не решает, он махнул рукой.