— Мне завтра сдавать работу.
      — Ох уж эта молодежь! Вечно вы все откладываете на потом, а спохватываетесь лишь в самый последний момент. Ладно уж, постараемся управиться побыстрей. Но тебе придется записывать все на ходу, мне некогда будет повторять и пускаться в объяснения. Понятно?
      — Я готова, — сказала Кэнди.
      Норма вынула из кармана универсальный ключ.
      — Линда! — обратилась она к женщине, сидевшей за конторкой. — Я буду в номере девятнадцатом.
      Женщина нахмурилась:
      — Правда? Зачем бы это?
      Норма оставила этот вопрос без ответа.
      — Вернусь минут через десять.
      Она повела Кэнди прочь от стойки дежурного администратора, на ходу поясняя:
      — Мы сейчас находимся в новом крыле гостиницы. Оно было построено в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году. Но вот мы проходим сквозь эти двери, — она толкнула одну из широких дубовых створок и следом за Кэнди скользнула в коридор, — и попадаем в старый корпус. В те времена, когда он был единственным, гостиница звалась «Морской прилив». Только не спрашивай почему. Лично я понятия не имею.
      Кэнди и без объяснений Нормы не могла не заметить, насколько в старом корпусе все выглядело иначе, чем в новом крыле. Коридоры были темнее и уже, потолки ниже, повсюду витал отвратительный запах дряхлости, будто кто-то позабыл выключить газовую горелку.
      — Мы селим постояльцев в старом корпусе, только когда в новом все места заняты, — говорила Норма. — Такой наплыв бывает разве что во время проведения конференции куроводов. Однако мы все равно стараемся всех разместить так, чтобы номер девятнадцатый остался свободен.
      — Но почему?
      — Как тебе сказать... Не стану утверждать, что там взаправду водятся привидения. Хотя всякое поговаривают. Лично я попросту не верю во всю эту чепуху о жизни после смерти. У человека только одна жизнь, и надо взять от нее все, что можно. А вот моя сестра, та в монахини постриглась в прошлом году, представляешь? Не иначе как метит в святые.
      Они прошли в конец коридора, к лестничной площадке. Узкую лестницу освещала одна-единственная лампочка, однако даже в тусклом желтоватом свете трудно было не заметить трещины на потолке, выкрашенном масляной краской, и выцветшие обои.
      Кэнди чуть было не брякнула, мол, неудивительно, что администрация гостиницы старается не селить постояльцев в эту часть здания, но очень вовремя вспомнила, как мать советовала ей придержать язычок.
      Они поднимались по скрипучим ступенькам. Ступеньки были высокими и крутыми.
      — Пора бросать курить, — отдуваясь, сказала Норма. — Надо же, совсем из сил выбилась.
      На верхней площадке было всего две двери. Одна вела в номер семнадцатый, другая — в девятнадцатый. Норма протянула Кэнди универсальный ключ.
      — Самой, поди, хочется отпереть?
      — Еще бы!
      Кэнди взяла ключ и сунула его в замочную скважину.
      — Замок заедает немного, ты ключик подергай легонько влево, вправо...
      Кэнди так и сделала. Пришлось немного повозиться, но замок все же поддался. Раздался щелчок, и скрипучая дверь номера девятнадцатого отворилась.
 
 

ЧТО ОСТАВИЛ ПОСЛЕ СЕБЯ ГЕНРИ МРАКИТТ

      В комнате царила тьма, воздух был спертый, застоявшийся.
      — Почему бы тебе не войти и не раздвинуть шторы, милая? — спросила Норма, забирая у Кэнди ключ.
      Кэнди немного помедлила, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом в несколько осторожных шагов пересекла комнату. Тяжелые шторы оказались насквозь пропитаны пылью и грязью, их наверняка много-много лет не снимали и не сдавали в стирку. Прикасаться к ним было неприятно. Кэнди дернула занавеску в сторону. Кольца нехотя заскользили по карнизу, не менее пыльному и грязному. Оконное стекло, сквозь которое Кэнди выглянула наружу, было тусклым и мутным. Его давным-давно не мыли.
      — А сколько времени прошло с тех пор, как тут в последний раз кто-то останавливался? — полюбопытствовала она.
      — Знаешь, — задумчиво пробормотала Норма, — за все время, что я работаю в этой гостинице, не припомню, чтоб сюда хоть раз кого-то поселили.
      Кэнди смотрела в окно. Открывавшийся вид был столь же безотраден для ума и сердца, как и тот пейзаж, что простирался за кухонным окном дома номер тридцать четыре по Последовательной улице, в котором она жила. Под самым окошком виднелся маленький дворик, примыкавший к задней стене гостиницы. Посреди дворика возвышалось штук шесть мусорных контейнеров, доверху заполненных всевозможными отходами, а рядом с одним из них валялась прошлогодняя рождественская елка, вернее, ее оголенный коричневый скелет с остатками мишуры и комками искусственного снега. За оградой двора находилась Линкольн-стрит. Кажется, Линкольн-стрит. Лабиринты старого корпуса гостиницы совершенно сбили Кэнди с толку, и теперь она уже не могла сказать точно, что в какой стороне находится. По улице проезжали машины — за низкой оградой мелькали их крыши. А на противоположной стороне виднелась аптека, торгующая медикаментами по сниженным ценам. Аптека не работала — ручки дверей стянуты цепью с висячим замком, полки пусты.
      — Вот в этой комнате, — сказала Норма, выводя Кэнди из задумчивости, — и жил Генри Мракитт.
      — Он часто останавливался в этой гостинице?
      — Насколько мне известно, только один раз. Но ручаться не могу, так что в этом вопросе на меня лучше не ссылайся.
      На взгляд Кэнди, номер и впрямь был не из тех, куда хотелось бы возвращаться еще и еще. Тесная, убогая комнатушка. Узкая кровать у стены, в уголке стул, на сиденье которого кто-то взгромоздил черно-белый телевизор. Напротив — еще один стул, на нем, прямо посреди сиденья, красовалась переполненная окурками пепельница.
      Проследив за ее взглядом, Норма пояснила:
      — Некоторые из служащих приходят сюда во время своего получасового перерыва, смотрят всякие сериалы.
      — Значит, они тоже не верят, что в комнате появляется призрак?
      — Правильней будет сказать, — усмехнулась Норма, — что независимо от своей веры в наличие здесь привидений они сюда приходят и проводят здесь время.
      — А там что? — Кэнди кивком указала на дверь в одной из стен.
      — Сама посмотри.
      Кэнди открыла дверь и шагнула в крошечную ванную. Из зеркала над грязной раковиной на Кэнди смотрело ее собственное отражение. В полумраке, царившем в тесном помещении, глаза казались почти черными, а волосы, длинные и темные, следовало бы подстричь. Но собственное лицо ей нравилось, даже и при таком скудном освещении. Улыбка у нее была материнская, такая же открытая и дружелюбная, а хмурилась она, точь-в-точь как отец. Билл Квокенбуш всегда сдвигал брови, когда ему случалось задремать после нескольких бутылок пива. И конечно, Кэнди втайне гордилась своими глазами. Ведь редко когда встретишь человека с разноцветными глазами, тогда как у нее левый был темно-карий, а правый голубой, хотя в зеркале они и поменялись местами.
      — Ну что, налюбовалась собой? — со смешком спросила Норма.
      Кэнди поспешно выскочила из ванной, закрыв за собой дверь, и, чтобы скрыть смущение, принялась строчить в блокноте. «На стенах в номере девятнадцатом нет обоев, — писала она, — штукатурка просто выкрашена белой краской, которая потрескалась и облупилась от времени». На одной из стен виднелся нелепый абстрактный рисунок — какие-то пятна, — нанесенный на штукатурку бледно-розовой краской. Ну и ну, подумала Кэнди. Трудно себе представить более мрачное и неуютное помещение.
      — А что вы знаете о самом Генри Мракитте? — спросила она.
      — Не так уж много, — ответила Норма. — Дед его основал наш город. Говоря по правде, все мы живем здесь только потому, что Уоллес Мракитт однажды вдруг решил, что кочевая жизнь ему надоела. Если верить рассказам, как-то глубокой ночью под ним пала лошадь, и ему просто не осталось ничего другого, как остановиться на ночлег. А потом на месте своей ночевки он взял и основал город. Просто так.
 
      Кэнди улыбнулась. Зная Цыптаун, не составляло труда поверить в эту нелепую историю.
      — Значит, Цыптаун существует на земле только потому, что под Уоллесом Мракиттом пала лошадь?
      Норма невесело усмехнулась.
      — Похоже, что так. Здесь уж ничего не убавишь и не прибавишь. Но Генри Мракитт очень гордился, что город назван в честь его деда. Всегда этим хвастался.
      — А потом он стал называться иначе...
      — Да-да, сейчас мы и до этого дойдем. Сказать по правде, жизнь бедняги Генри до самого его последнего дня была цепью несчастий и катастроф. Сначала от него ушла жена, Диаманда. С тех пор ее больше никто не видел, и никто не знает, куда она подевалась. А потом, в декабре тысяча девятьсот сорок седьмого, городской совет принял решение переименовать город. Для Генри это было большим ударом. В канун Рождества он снял этот номер в гостинице, вселился в него, да так и не выехал отсюда.
      Кэнди ожидала чего-то в этом роде, но тем не менее при последних словах Нормы по коже у нее пробежали мурашки. Проглотив комок в горле, она тихо спросила:
      — Так он здесь и умер, в этой комнате?
      — Да.
      — А от чего? От инфаркта?
      Норма покачала головой.
      — О, не может быть! — Теперь Кэнди уже не сомневалась, как все было. — Значит, он покончил с собой?
      — Да. Боюсь, именно так все и случилось.
      Кэнди вдруг почудилось, что и без того маленькая комната стала еще меньше, а в углах ее, там, куда не проникал свет из давно не мытого окна, сгустились мрачные тени.
      — Жуть какая, — поежилась она.
      — Ты сама когда-нибудь убедишься, дорогая, — мягко произнесла Норма, — что любовь — это самое лучшее на свете. Или самое худшее. Такое, что хуже не бывает.
      Кэнди промолчала. Она только теперь заметила, каким печальным стало лицо Нормы. Прежде, когда они виделись в последний раз, оно было совсем другим. Уголки рта Нормы опустились вниз, на лбу залегли морщины.
      — Но вовсе не любовь разбила сердце Генри Мракитта, — продолжала Норма. — А...
      — ...то, что город решили переименовать? — догадалась Кэнди.
      — Верно. Ведь это же была его фамилия. Город носил имя Мракитта. Видимо, Генри считал, что быть тезкой города — все равно что быть немножко бессмертным, если можно так выразиться. А лишившись этого, Генри, наверное, решил, что и жить ему больше незачем.
      — Вот бедняга, — сказала Кэнди. Норма кивнула.
      — А записки он не оставил? Ну, то есть посмертного письма или еще чего.
      — Какая-то записка была, но только смысла ее никто не мог понять. Насколько мне известно, там говорилось что-то о корабле, которого он, Генри, ждал.
      — И что он этим хотел сказать, как вы думаете? — Кэнди поспешно сделала пометку в своем блокноте.
      — Наверное, он был просто-напросто пьян. Да и с головой он, честно говоря, не очень-то дружил. Его вечно преследовали мысли о кораблях и о море.
      — Как странно!
      — Не то слово! Погоди, сейчас я тебе покажу кое-что интересное.
      Норма подошла к маленькой тумбочке, стоявшей у кровати, и открыла верхний ящик, в котором обнаружились Библия из тех, что лежат в любом номере любого отеля, да еще какая-то непонятная штуковина из желтоватого металла вроде меди или латуни. Ее-то Норма и вынула.
      — Говорят, это единственная ценная вещь, что нашли при Генри.
      — А что это?
      Норма протянула вещицу Кэнди. Металл тяжело упал в руку. На полукруглой шкале были выгравированы цифры, а одна из деталей могла поворачиваться так, чтобы незакрепленный конец ее можно было совместить с делениями на шкале.
      — Это секстант, — пояснила Норма. Кэнди пожала плечами.
      — Никогда такого не видела. А для чего он?
      — Им пользуются моряки, чтобы ориентироваться в открытом море, узнавать, в каком месте они находятся. Я не знаю, как с ним управляться, кажется, его надо как-то ориентировать по звездам или как там это называется... — Она тряхнула головой. — Точнее не могу объяснить.
      — И этот секстант был в багаже Генри Мракитта?
      — Так говорят. За что купила, за то и продаю.
      — Но почему тогда полиция его не изъяла?
      — Понятия не имею. Мне это как-то даже в голову не приходило. Но с тех пор, как я здесь работаю, он лежит в ящике тумбочки рядом с Библией. Секстант Генри Мракитта.
      — Хмм, — задумчиво пробормотала Кэнди, протягивая прибор Норме.
      Та взяла его и с какой-то бережной почтительностью, чуть ли не с благоговением, вернула на место.
      — Значит, все наследство Генри Мракитта — это секстант и записка?
      — Как сказать, — ответила Норма. — В этой комнате от него осталось еще кое-что.
 
      — Что именно?
      — Оглянись по сторонам.
      Кэнди принялась внимательно разглядывать маленькую комнатку — потолок, стены, пол... Что же еще из находящихся здесь предметов могло принадлежать Генри Мракитту? Разумеется, не мебель. Вытертый коврик, на котором она стоит? Вряд ли. Настольная лампа? Тоже едва ли. А больше в комнате решительно ничего не было. Никаких картин на стенах. Разве что...
      — О, кажется, я догадалась! — воскликнула она, глядя на пятна, что складывались в причудливый узор на одной из стен. — Вот это!
      — Сколько бы маляры их ни закрашивали, они все равно проступают сквозь краску, — кивнула Норма.
      Кэнди подошла почти вплотную, чтобы получше разглядеть таинственные пятна. В ней властно заговорила та часть ее натуры, которой она наверняка была обязана своей странноватой бабушке. Ее так и подмывало задать Норме вполне уместный вопрос: а как вообще эти пятна появились? Пустил ли Генри Мракитт себе пулю в висок? Или перерезал горло опасной бритвой? Но внутренний голос, голос разума властно велел ей умерить любопытство. Что она и сделала.
      — Ужасно.
      — Такое случается, когда человек вдруг понимает, как сильно его жизнь отличается от того, о чем он мечтал, — сказала Норма и бросила взгляд на свои часы. — О, боже, заболталась я с тобой. Надо бежать. Вот тебе и вся история Генри Мракитта.
      — Безрадостная, как и его жизнь, — кивнула Кэнди.
      — В каком-то смысле многие из нас ожидают, когда на горизонте наконец покажутся паруса, — сказала Норма, открывая дверь номера девятнадцатого и пропуская Кэнди вперед, в сумрак лестницы. — Некоторые всю жизнь живут этими надеждами. — Она попыталась ободряюще улыбнуться Кэнди, но улыбка вышла грустная. — А что еще остается, правда?
      С этими словами Норма заперла дверь комнаты, в которой Генри Мракитт сделал свой последний вздох.

РИСУНКИ НА ПОЛЯХ

      Мисс Шварц, учительница истории, вечно была не в духе, но в тот день она почему-то злилась еще пуще обычного. Когда она обошла ряды парт, раздавая ученикам проверенные домашние работы по истории Цыптауна, оказалось, что положительные отметки получили только ее любимчики, в основном мальчишки. Всех остальных она безжалостно раскритиковала.
      Но язвительные замечания, которые пришлось проглотить большинству учеников класса, не шли ни в какое сравнение с теми громами и молниями, которые она обрушила на голову Кэнди.
      — Факты, Кэнди Квокенбуш! — процедила мисс Шварц, швырнув на парту Кэнди работу о Генри Мракитте. — Я просила изложить факты. А ты что тут написала?
      — Но это и есть факты, мисс...
      — Не смей меня перебивать! — рявкнула мисс Шварц. — Никаких фактов в твоей работе и в помине нет! Глупые сплетни, слухи, порожденные нездоровым воображением. И только! Эта работа не заслуживает никакой оценки, даже самой плохой, как, впрочем, почти все, что ты делаешь!
      — Но я сама была в том гостиничном номере, — возразила Кэнди. — И своими глазами видела секстант Генри Мракитта.
      — Неужто ты и впрямь слабоумная? Или только прикидываешься, строишь тут из себя дурочку? Или, может быть, тебе до сих пор неизвестно, что в каждой гостинице есть своя история о местном привидении? Ты что же, так до сих пор и не научилась отличать факты от досужих вымыслов?
      — Но, мисс Шварц, клянусь, все это было на самом деле!
      — Твоя оценка — «неудовлетворительно», Кэнди.
      — Но это несправедливо!
      У мисс Шварц начала подрагивать верхняя губа — верный признак того, что учительница вот-вот сорвется на визг.
      — Не смей мне дерзить! — зашипела она, заводясь с каждым словом все больше. — Если ты не оставишь эти глупые фантазии и не начнешь работать по-настоящему, у тебя в году по моему предмету будет неудовлетворительная оценка. И я добьюсь, чтобы за твою лень и наглость тебя оставили на второй год!
      С задних парт, где сидела вся шайка недругов Кэнди, возглавляемая Деборой Хакбарт, послышались сдавленные смешки и шушуканье. Мисс Шварц сдвинула брови и грозно взглянула на «галерку». Шум тотчас же стих, но Кэнди не сомневалась, что Дебора и остальные продолжают исподтишка злорадно ухмыляться и обмениваются записками, обсуждая ее публичную экзекуцию.
      — Почему ты никак не хочешь стать нормальной, такой, как все? — продолжала мисс Шварц. — Скажем, у Рут Феррис — отличная работа. Вот что от тебя требуется.
      И она принялась перебирать остававшиеся у нее в руках листки в поисках образцового сочинения Рут.
      Наконец работа нашлась. Мисс Шварц продемонстрировала ее классу, чтобы всем стало ясно, на кого следует равняться.
      — Видите эти диаграммы? — восторженно вопросила она, пролистав несколько страниц с разноцветными графиками, которыми Рут украсила приложение к своему творению. — Знаете, что на них представлено? Может быть, ты, Кэнди, попробуешь угадать?
 
      — Дайте подумать. Наверное, речь идет о цыплятах.
      — Вот именно! О выращивании цыплят. Рут написала об основной продукции нашего города — о цыплятах.
      — Наверное, она выбрала эту тему, потому что ее отец — управляющий птицефабрикой? — предположила Кэнди, бросив на образцовую мисс Р. Феррис уничтожающий взгляд.
 
      Она не могла не знать, — как знал это и весь класс и, разумеется, мисс Шварц тоже, — что все аккуратненькие графики и схемы работы птицефабрики («От яйца до цыпбургера») скопированы из глянцевого рекламного проспекта «Птицеводческого хозяйства Аппельбаума», где работал отец Рут. Пожав плечами, Кэнди добавила:
      — Да и что в них может быть интересного, в этих цыплятах?
      — Цыплята — основной источник средств к существованию для всех жителей нашего города, — назидательно ответила учительница. — Если бы не цыплята, твой отец не имел бы работы.
      — А он и так безработный, мисс Шварц, — хихикнула Дебора.
      — Правда? Ну, мало ли какие обстоятельства...
      — Слишком уж он пиво любит.
      — Довольно, Дебора! — Мисс Шварц поспешила оставить эту скользкую тему. — Видишь, Кэнди, как ты подрываешь дисциплину в классе?
 
      — Да что я такого сделала? — запротестовала Кэнди.
      — Ты знаешь это не хуже меня. И все, хватит споров. Мы и так потратили на тебя слишком много времени. А ведь ты в классе не одна...
      Она неожиданно замолчала, вперив взгляд в обложку учебника Кэнди, потом вдруг схватила его с парты и принялась разглядывать. Пару дней назад Кэнди, сама не зная почему, принялась рассеянно наносить на обложку учебника волнообразный рисунок. В то время как она о чем-нибудь размышляла, рука ее двигалась будто сама по себе, выводя извилистые линии.
      — Это еще что такое?! — гаркнула мисс Шварц, раздраженно перелистав учебник.
      Верхние и нижние поля многих страниц оказались покрыты в точности такими же изображениями, что и обложка: сотни и сотни извилистых, волнообразных линий.
      — Мало того, что ты приносишь в школу сплетни дурного толка, выдавая их за домашнюю работу, — изрекла мисс Шварц, — так вдобавок еще и школьное имущество принялась портить?
      — Я это сделала машинально, не подумав, — оправдывалась Кэнди.
      — Боже праведный, ты никак и впрямь с ума сходишь? Ведь этими каракулями исчирканы чуть ли не все страницы в книге! — Мисс Шварц захлопнула учебник и теперь брезгливо держала его двумя пальцами на отлете, как будто боялась заразиться от него. — Что, по-твоему, это такое? Что ты этим хотела выразить?
      Глядя на мисс Шварц, Кэнди почему-то вспомнила вдруг о Генри Мракитте, который сидел в далекий сочельник в номере девятнадцатом и до последней минуты ждал, когда за ним придет его корабль.
      А вспомнив о Генри Мракитте, она неожиданно поняла, что именно означали эти странные линии, которые рука наносила на страницы учебника будто помимо ее воли.
      — Это море, — тихо сказала Кэнди.
      — Что-о? — презрительно переспросила мисс Шварц.
      — Море. Я рисовала море.
      — Вот, значит, как? Что ж, для тебя, может быть, это и море, а по-моему, это две недели, которые тебе придется оставаться в школе после уроков.
      С задних рядов послышались злорадные смешки. На сей раз мисс Шварц воздержалась от замечаний, ограничившись тем, что швырнула учебник Кэнди на парту. Бросок вышел неудачный. Вместо того чтобы с громким стуком приземлиться перед опальной ученицей, книжка скользнула по поверхности стола и шлепнулась на пол, прихватив по пути несколько ручек и карандашей, а заодно и синюю пластмассовую линейку.
      Смех тотчас же смолк. В наступившей тишине отчетливо слышалось негромкое бренчание, с которым одна из ручек катилась по полу. Когда же она наконец остановилась, тишина в классе стала прямо-таки гробовой. Мисс Шварц, помолчав, снова обратилась к Кэнди:
      — А теперь подними-ка весь этот хлам!
      Кэнди ничего не ответила. Она продолжала молча сидеть за партой, не зная, как себя вести и что делать.
      — Ты слышала, что я сказала, Кэнди Квокенбуш?
 
      Клика Хакбарт пребывала на седьмом небе. Недруги Кэнди ухмылялись уже в открытую. Они глаз не сводили с Кэнди, окаменевшей за своей партой.
      — Кэнди!
      — Я вас слышу, мисс Шварц.
      — Тогда встань и подними все с пола.
      — Я ничего не бросала на пол, мисс Шварц.
      — Что?! Что ты такое сказала?!
      — Я сказала, что не сбрасывала ничего с парты на пол. Это сделали вы. Вам и поднимать все, что упало.
      От лица мисс Шварц отхлынула вся кровь. Оно стало белым как мел, только темные круги под глазами обозначились еще яснее.
      — Немедленно встань! — скомандовала она.
      — Что вам еще нужно, мисс Шварц?
      — Ты меня прекрасно слышала. Я сказала, встань! Сию минуту пойдешь со мной к директору!
      Сердце Кэнди бешено колотилось, ладони стали липкими от пота, но она постаралась ничем не выдать своего волнения. Ни в коем случае нельзя было терять лицо перед мисс Шварц и компанией Деборы Хакбарт.
      Больше всего Кэнди злилась на себя за то, что позволила мисс Шварц втянуть ее в эту дурацкую, унизительную сцену с изобличениями. Быть может, директор отнесся бы к ее изысканиям о Генри Мракитте более благосклонно, чем придирчивая учительница, но Кэнди глубоко сомневалась, что мисс Шварц позволит ей показать ему свою работу. Наверняка речь пойдет только о «наглом» поведении Кэнди.
      К несчастью, поведению учащихся директор уделял особое внимание. Всего месяц назад он произнес перед школьниками целую речь, посвященную проблемам дисциплины и уважительного отношения к учителям. Смысл этого выступления заключался в том, что грубиянам не будет никаких поблажек, что любое проявление дерзости или грубости в адрес школьных наставников повлечет за собой суровое наказание. Все знали, что это были не пустые угрозы. Недели через две после этого директор исключил из школы двоих учеников за их, как он выразился, «крайне неучтивое поведение» по отношению к одному из учителей.
      У Кэнди мелькнула было мысль, что, может, еще не поздно извиниться, но нет, это не прошло бы: судя по всему, мисс Шварц уже со злорадным восторгом предвкушала, как через несколько минут в кабинете директора будет наблюдать за корчащейся от стыда и ужаса провинившейся ученицей. Какие там извинения? Да историчка ни за что на свете не позволит лишить себя такого удовольствия!
      — Чего ты еще ждешь, интересно знать? — нетерпеливо спросила мисс Шварц. — Ты слышала, что я тебе сказала? А?
      — Что отведете меня к директору, мисс Шварц.
      — Так пошевеливайся наконец! Подними свое ленивое седалище!
      Кэнди, прикусив язык, встала из-за парты. Стул, который она отодвинула, издал протяжный и жалобный скрип. Несколько учеников в разных концах класса нервно хихикнули, но большинство, включая даже болтливую Дебору Хакбарт, напряженно молчали. Все притихли, чтобы ненароком не навлечь на себя гнев разбушевавшейся учительницы.
      — И учебник свой подними, Квокенбуш, — сказала мисс Шварц. — Объяснишь директору, с какой целью ты портишь школьное имущество.
      Кэнди не стала ей перечить. Послушно опустилась на корточки и подобрала все, что мисс Шварц сбросила с парты: карандаши, ручки, учебник и работу о Генри Мракитте.
      — Свое бездарное сочинение и учебник изволь отдать мне! — потребовала мисс Шварц.