Барон Олшеври. Вампиры

Глава 4

   Утром за чаем веселый хозяин спросил:
   – Господа, кого посетили ночью здешние девы? Неужели никого!
   – Меня, – робко заявил один молодой человек, скорее мальчик – лет шестнадцати, болезненный, нервный.
   – Что, как, расскажите? – посыпались вопросы.
   – Она пришла и просила открыть дверь, где она давно томится, и сказала, что берет меня в свои рыцари, – конфузясь, сообщил мальчик.
   – Какую дверь, где? – спросил Гарри.
   – Не знаю. Она сказала «ищи».
   – Ну, конечно, она была с распущенными волосами и с ненюфарами? – смеясь, сказал доктор.
   – Совсем нет, – ответил юноша, – я рассмотрел ее хорошо и узнаю из тысячи. У нее темные волосы и большой черепаховый гребень держит их на затылке.
   – Галлюцинация, – пробормотал доктор.
   – Лошади готовы! – доложил слуга. Все бросились к ружьям, сумкам. патронташам, и все женщины и вампиры мира были забыты. Охота.

Глава 5

   Вечером охотники собрались вместе. Результат охоты был великолепен, а потому и состояние духа у всех повышенное. После хорошего ужина и многих стаканов вина разговор с охотничьих приключений снова перешел на вурдалаков.
   Вытребовали старика библиотекаря и приступили к нему с вопросами, не нашел ли он продолжения дневника учителя.
   – Нет, господа, в церкви идут приготовления к празднику Богородицы, а потому ризница и архив подле нее замкнуты. Но если мистер Гарри позволит, то я могу прочесть письма, найденные сегодня в Охотничьем доме.
   Мы были там с управляющим, и дом, как уже известно, не успели приготовить к сегодняшнему вечеру. Он очень запущен. Даже к завтрашнему будет готова только часть дома: столовая и несколько спален, – говорил библиотекарь.
   Убирая одну из спален, управляющий нашел в столе пачку писем и передал ее мне. Я просмотрел их, мне кажется, что письма эти имеют связь с Дневником учителя, и вот если господа пожелают, я их прочту, – предложил Карл Иванович.
   – Просим, просим!
   – Я предполагаю, – продолжал Карл Иванович, – что это пишет один товарищ другому; место отправления, судя по пометке, Венеция. Италия.

ПИСЬМА К АЛЬФУ

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

   Милый Альф!
   Ты не можешь себе представить, как я счастлив. Мне разрешено, вернее, я могу вернуться на родину, которую оставил семилетним мальчиком. До сих пор для меня тайна, почему я был отослан из родительского дома.
   Я много раз тебе рассказывал, как богато и весело жилось в родовом замке отца, но я как-то стеснялся рассказать тебе последние мои впечатления.
   Сегодня мне хочется это сделать. Не знаю сам, что побуждает меня к тому.
   Начинаю.
   Был прекрасный, весенний вечер, солнышко еще не закатилось, сад благоухал запахом цветов; все собрались на террасе. Я и малютка Люси, моя сестренка, также присутствовали. Любимая собака мамы лежала около нас.
   Вдруг входит слуга и докладывает, что старый, чужой господин просит разрешения переговорить с отцом.
   На разрешение отца ввести его на террасу явился старый, седой господин, одетый в длинное полумонашеское платье. Я заметил, что у него были красноватые глаза и пунцовые губы на бледном лице.
   При первых звуках его голоса Нетти, любимая собака матери, вскочила и, ощетинившись, бросилась на него. Она точно хотела вцепиться в его ноги, но страх перед палкой, которую держал незнакомец, заставил ее отступить.
   – Поразительно, что с Нетти, – сказала моя мать. – Извините, – обратилась она к незнакомцу, – это первый раз, что Нетти бросается на чужих.
   – Петро, выведи собаку, – приказал отец.
   Незнакомец, казалось, не обратил никакого внимания на выходку собаки и с низким поклоном подал отцу большой запечатанный конверт.
   Пробежав несколько строк, отец обратился к матери и начал сообщать ей содержание письма. Я, конечно, не понял, да и не все слышал. Дело кончилось тем, что отец и мать предложили посланному сесть и изъявили свое согласие на его просьбу.
   Пропустив первое мимо ушей, незнакомец спросил:
   – Когда же позволите привезти гроб?
   – Завтра, если хотите, – ответила мать.
   Поклонившись, незнакомец удалился.
   О чем говорили отец с матерью, я не разобрал; поминали капеллу, деда, старый портрет, но какую все это имело связь, я тогда не понял.
   Вчера мне не удалось кончить письма: пришел Сильвио и уговорил меня ехать прокатиться на Лидо. Вечер был чудесный. Гондола наша тихо скользила по воде. Отблеск заходившего солнца золотил облака. Кругом нас раздавались пение и музыка с соседних гондол.
   Я, настроенный на воспоминание о прошлом, думал о моей матери и ее преждевременной кончине. Она умерла, когда я уже был в Нюрнберге. Как прекрасна она была и как быстро увяла. До сих пор я не знаю болезни, что свела ее в могилу. На мои вопросы отец не отвечал, так же, как не объяснил мне причины, почему я был отослан из замка.
   – Это желание твоей матери.
   Но почему? Она так любила меня?
   Я ясно представлял себе мою мать: высокая, стройная, с тяжелыми русыми косами. Голубые глаза любовно и нежно смотрят на меня… Я точно чувствую их…, и что же…, два глаза смотрят на меня, но это не голубые глаза матери, а жгучие, черные.
   Они промелькнули и исчезли…, а я не могу их забыть!… Мне необходимо их еще раз видеть!…
   Пока прощай.

Твой Д.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

   Милый Альф.
   Вот уже две недели, как я не писал тебе. Представь, я даже не заметил, что прошло так много времени!… Ты простишь мне, если я скажу, что счастлив, безмерно счастлив!!
   Я нашел ее, т. е. нашел обладательницу тех черных глаз, что смотрели на меня на Лидо. Глаза эти, при свете солнца, еще прекраснее. Да и вся она хороша! Возьми описание красавиц Венеции, и ты будешь иметь понятие, но думай не о ней, а только о ее тени…
   Она знатного рода, но сирота и небогата. Живет под присмотром своей кормилицы; вот все, что пока я о ней знаю.
   Я уже тебе сообщал, что мое невольное изгнание с родины кончилось, и я могу вернуться в родительский дом. Возвращение мое невесело, так как возможность вернуться я получил только благодаря смерти отца.
   Много лет я уже не имел известий из родного дома. Отец, под угрозой его проклятий, запретил мне самовольно явиться в замок: «Когда придет время, я позову тебя».
   И вот старый слуга пишет, что отец скоропостижно скончался от разрыва сердца, как определил врач.
   Петро был моим дядькой и отвозил меня в Нюрнберг. Он просил прислать нотариуса для продажи замка и прибавляет, что это желание отца. О моем возвращении он не говорит ни слова. Точно этого и быть не может…
   Нет и нет! Я еду домой, хотя бы это стоило мне жизни! Я хочу, наконец, знать тайну, что окружает смерть моей матери.
   Да и сказать ли тебе, я мечтаю, что поеду туда не один…
   Прощай!

Твой Д.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

   Милый Альф!
   Может ли быть кто-либо несчастнее меня? С семи лет у меня не было матери, и я не знал ее забот и ласк; не было родины; никто меня не любил; ты скажешь, что я жил в довольстве, окруженный достатком. Да, но это не то! Я все же чужой; вот и она прошла вчера мимо меня и даже не взглянула! А я знаю, знаю, что она видела, знала, что я стою за колонной и жду ее взгляда. А прошла мимо. Несчастный я, ты можешь плакать на могиле матери, а я… Еду, еду домой!
   Ты спрашиваешь, о каком гробе я писал тебе, да о гробе дедушки, что его слуга привез из Америки. Отчего дед был в Америке и что с ним там было – сказать тебе не сумею. Есть какое-то предание, но детская моя память его не удержала. Знаю одно, что дед завещал перевезти себя в родовой замок из страны ацтеков.
   – Как ацтеков? – вскричал молодой хозяин, – ведь и я из страны ацтеков, я потомок их.
   – Быть может, это есть тот самый родственник, документов о погребении которого и недостает, чтобы быть введенным в права наследства, – сказал доктор.
   – Жаль, что нет здесь нашего нотариуса. Но дальше, дальше, – торопил Гарри.
   На другой день, – опять читал Карл Иванович, – после посещения старика с красными глазами перед вечером в ворота нашего замка въехали дроги, а на них большой черный гроб.
   Отец и мать весь день были заняты хлопотами к его принятию.
   Открыли двери склепа, что из капеллы. Капеллу всю убрали зеленью и свечами, решили пригласить священника. Склеп также очистили от пыли и паутины и на одном из запасных каменных гробов отец приказал высечь надпись с пометкой «Привезен из Америки».
   Долго ожидали старика, и только к вечеру он явился со своей печальной кладью.
   Гроб оказался страшно тяжел.
   Старик с красными глазами выразил сомнение, пройдет ли гроб по узкой и крутой лестнице, что вела из капеллы в склеп.
   – Не лучше ли открыть западные двери склепа, выходящие в сад, – сказал он.
   – Откуда вы можете все это знать? – удивился отец.
   – По рассказам графа, – сумрачно ответил старик.
   Пришлось отказаться от внесения тела в капеллу и от похоронной службы, что очень огорчило мою мать.
   Наскоро открыли западные двери склепа и через них внесли гроб и опустили в назначенное место.
   Когда хотели снова замкнуть двери замком, который изображал крест и, по слонам стариков слуг, был прислан самим папою из Рима, не оказалось ключа.
   Поднялись суматоха и спор – кто держал ключ, но ключ не находился.
   Красноглазый старик попросил у отца разрешение поселиться в развалившейся сторожке, близ дверей склепа, обещая их охранять, как собака.
   – Да ведь сторожка непригодна для жилья, – сказал отец.
   – Ничего, я ее поправлю, а для меня только и осталось на свете, что посещать могилу моего господина.
   – В таком случае – хорошо.
   Старик низко поклонился и, вынув из кармана большой темный футляр, подошел к моей матери.
   – По словесному приказанию моего умершего господина, графа, на память о нем, – сказал он, передавая футляр.
   На нежно-голубом бархате лежало чудное колье из жемчуга. Застежкой к нему служила голова змеи художественной работы, с двумя большими зелеными глазами. Изумруды, их изображавшие, были большой стоимости и как-то загадочно мерцали.
   Все колье было особенно и стоило немало денег, конечно.
   Вдруг Гарри прервал чтение.
   – Не знаю, известно ли вам, что на груди у Вицли-Пуцли было ожерелье из жемчуга, вернее из жемчужной змеи с зелеными глазами, и оно имело какую-то таинственную силу. Ожерелье пропало, когда испанцы разорили храм Вицли-Пуцли.
   Подождав минуту, но видя, что Гарри молчит, Карл Иванович продолжал:
   Мать взглянула на отца, тот утвердительно кивнул головою.
   Мать приняла подарок. Лучше бы она отказалась от него!…
   Но прощай, «она» послала за мной…, о, я счастливейший из людей!

Д.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

   Альф, милый Альф, дорогой Альф, она меня любит, любит…, мы объяснились!
   Она меня любит. Это нарочно она прошла мимо. Ей хотелось, чтобы я пошел за ней. Как я счастлив! «Она» и родина, что нужно еще человеку?
   Прощай. Бегу за розами.

Д.

ПИСЬМО ПЯТОЕ И ПИСЬМО ШЕСТОЕ

   Как я уже писал тебе, все шло по-старому, и если смерть дочери садовника и огорчила мать, но все же она была совершенно здорова.

   – Какая смерть, когда? – раздались вопросы.
   – Видимо, пропущено одно письмо, – ответил Карл Иванович.
   – Ну, дальше, – сказал хозяин.

* * *

   … совершенно здорова, вплоть до роковой ночи.
   Происшествия этой ночи крепко врезались мне в память, хотя до сих пор во многом они для меня загадочны.
   Люси и я, мы спали через комнату от нашей матери, под надзором Катерины.
   Среди ночи меня разбудил страшный крик: откуда он, я не знал. Сев на кровати, я стал слушать: в доме была суматоха, хлопали двери, слышались шаги и голоса.
   Окликнув Катерину, я убедился, что ее нет в комнате. На меня напал страх.
   Босиком, в одной рубашке, я бросился в спальню матери. Там было много народа.
   Мать лежала без чувств на высоко приподнятых подушках, бледная, как ее белые наволочки и ночная кофта. На груди, на белом полотне, я заметил кровавые пятна. Отец наклонился над больной, а старый наш доктор вливал ей лекарство в рот.
   Кругом толпились испуганные слуги.
   Через несколько минут мать очнулась и боязливо осмотрела комнату.
   – Фреди, это ты, Фреди, ты прогнал его?
   – Кого его, моя дорогая?
   – Его, дедушку, не пускай его, не пускай!
   – Успокойся, милая, никого нет, дедушка умер, а ты видела сон.
   – Сон, да, сон, но как ясно, – пробормотала мать.
   – Нет, это не сон!… – снова заговорила она.
   – Правда, я уснула, но вдруг почувствовала, что кто-то вошел в комнату, лампада перед образом зашипела и погасла.
   – Нет. Быть может, она и раньше погасла, а это шипела змея. Не знаю… В комнате был полумрак, – продолжала больная после короткого перерыва, – но я ясно узнала его, деда. То же бархатное платье и золотая цепь, а главное, те же злые глаза, чуть-чуть отливающие кровью. Горбатый нос и сухие губы. Это был он и не он!
   – Полно, успокойся, – прервал ее отец.
   – Нет, слушай. – Он наклонился ко мне. – Почему ты не хочешь носить моего подарка? – тихо спросил он, – попробуй. – В руках его было ожерелье с головою змеи. Он надел его на меня, целуя в губы, – при этих словах мать вытерла рот, – губы были холодные, точно лягушки, и от него скверно пахло: гнилью, сыростью… Вместо ожерелья на моей шее висела змея, которая тотчас же меня и укусила…
   – Тут я потеряла сознание и ничего не помню… – закончила мать.
   – Где же змея, мама? – не вытерпел я. Тотчас же две, хорошо знакомые руки, подхватили меня и быстро унесли из комнаты.
   – Где это видано, бегать ночью босиком, – ворчала Катерина.
   – Да где же змея, няня? – не унимался я.
   – Какая змея там, барыня видела сон и закричала.
   – А кровь на кофте, ведь я видел кровь?
   – Ну, это не знаю. Надо спросить доктора. Да спи ты, спи, – ворчала няня, укрывая меня.
   На другое утро солнце так ярко светило в нашу комнату, Люси так звонко смеялась и болтала, что я совершенно забыл и о ночном страхе и о змее.
   Когда мы были готовы, Катерина, как всегда, повела нас здороваться с родителями. При входе в столовую она просила нас не очень шуметь, так как мамаша не совсем здорова.
   На кушетке, обложенная подушками, полулежала наша мать. Даже мой детский взгляд заметил, как она побледнела и осунулась за ночь.
   Почти не обратив на нас внимания, она обратилась к лакею:
   – Где же Нетти, почему вы не приведете ее сюда? Вот уже полчаса, как я ее жду.
   – Нетти нет дома, – отвечал заикаясь лакей, – все утро мы ищем ее и не знаем, куда она делась.
   – Но где же она, что это значит? – волновалась мать.
   Лакей молчал.
   – Разыщите, узнайте, кто видел ее последним, – распорядилась мать.
   Лакей вышел.
   Отсутствие собаки удивило и меня; я так привык ее видеть у ног матери, но все же судьба змеи интересовала меня больше, и, с несдержанностью избалованного ребенка, я спросил:
   – Мама, ты нашла змею?
   В ту же минуту отец сердито дернул меня за руку и прошептал: «Молчи».
   С недоумением я посмотрел на него и на мать. Брови отца были грозно сдвинуты, а мать с легким стоном откинулась на подушки.
   Прежде чем я опомнился, отец спокойным тоном спросил меня, не хочу ли я верхом съездить в деревню, что давно было уже мне обещано.
   Удовольствие верховой поездки заслонило все. С криком радости я бросился на шею отца.
   – Прикажи оседлать тебе «Каряго» и пусть едет провожать Петро. Когда лошади будут готовы, зайдите сказать, я дам Петро поручение.
   – Да, только поезжай осторожно, не скачи особенно под гору, – кончил отец.
   Через час мы уже выезжали из ворот замка. Пропуская нас, привратник просил Петро узнать, нет ли в деревне Нетти.
   – До сих пор мы не можем ее найти, а барыня изволят сердиться.
   Петро проворчал что-то вроде «старого дьявола», и мы осторожно начали спускаться под гору.
   Я устал, Альф, до завтра.

Твой Д.

ПИСЬМО СЕДЬМОЕ

   Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно писать и писать.
   Итак, мы отправились с Петро в деревню.
   Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
   Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
   Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
   Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывался с его губ.
   Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
   Чем вызвал американец к себе ненависть – трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
   Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
   – Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, – объяснил он отцу.
   Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом; но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
   Отказ от общего стола тоже многих задел за самолюбие, а над выражением «не умру с голоду» слышались шутки.
   – Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! – смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
   – Не верещи! – крикнул на нее Петро, – вот заест тебя, так не так еще потолстеет.
   – Подавится, – заливалась смехом Марина.
   Пока довольно, Альф.
   Ты спросишь, какие дела с Ритой? Великолепно. Бросая перо, я сбрасываю и все прошлое и принадлежу только моей чудесной невесте.
   Иногда мне приходит на ум – время ли теперь заниматься воспоминаниями, не лучше ли наслаждаться настоящим?
   Но в тиши ночи, после горячих поцелуев меня тянет к воспоминаниям, а следовательно, и к перу, Что это? Видимо, за долгую жизнь изгнанника назрела потребность высказаться…, и даже сама любовь не в силах заглушить ее.
   И так до следующего раза. Завтра иду отыскивать подарок, достойный моей милой.

Д.

* * *

   – Господа, я продолжаю разговор о снах, – сказал хозяин, как только Карл Иванович прервал чтение.
   – Что! Спать! Рано еще, – раздались голоса.
   – Ну, кто как, а я ухожу, – встал первый капитан Райт.

* * *

   Сегодня так до него и не добрались, а все это ваши чтения. А по правде говоря, и разобрать-то в них ничего нельзя. Молодежи ничего не осталось, как только покориться решению старших.
   Библиотекарь аккуратно сложил старые, пожелтевшие листки и, поклонясь, вышел из комнаты.
   – Завтра в Охотничьем доме, – кричали ему вслед.
   – Хорошо.

ОХОТНИЧИЙ ДОМ

   Назавтра за час до захода солнца вся компания собралась к Охотничьему дому.
   На высокой башне развевался флаг свободной Америки (голубое поле с серебряными звездами) – это была лесть перед владетельным американцем.
   Дом был невелик, но странной архитектуры; видимо, его построили не сразу, а надстраивали и пристраивали понемногу. Стены из серого камня облупились, выветрились, но все это скрадывалось сильно разросшимся диким хмелем и вьющимися ролями. Окна нижнего этажа до половины были закрыты боярышником и жасмином. Да и вообще растительность, никем не задерживаемая, развилась во всей красе и часто являлась почти непроходимой У крыльца общество было встречено управляющим Смитом и его помощником, местным уроженцем, Миллером.
   Из довольно темной прихожей с допотопными колоннами гости прошли в ярко освещенную столовую.
   Комната большая, но узкая, видимо, всегда имела это назначение: большой камин, несколько вделанных в стену шкафов, украшения из рогов и голов убитых зверей подтверждали это предположение. Охотничьи картины по своей аляповатости ясно говорили о своем местном происхождении и невольно наводили на мысль, что изображенные на них сцены взяты из жизни владельцев.
   Вот седой старик наступил на голову убитого медведя. Рядом висит картина, изображающая прекрасную породистую собаку, впившуюся зубами в загривок волка. Ноги хищного животного упираются в лежащего на земле человека: судя по одежде – егеря. Молодой человек в бархатном плаще держит наготове ружье, чтобы прийти на помощь своей собаке. А вот у ног прекрасной охотницы лежит благородный олень.
   Когда-то дорогие тисненные золотом обои отстали и потемнели, но хитрый янки уже в очень плохих местах повесил флаги в честь гостей, а так как гости были разной национальности, то флаги своим разнообразием напоминали ярмарку. На стене против камина висел красивый бархатный ковер и еще больше усиливал пестроту комнаты. Мебель была тяжелая, орехового дерева.
   Слуги торопливо бегали, приготовляя ужин. В ожидании его хозяин предложил осмотреть дом. Все охотно согласились.
   Из столовой шел узкий с несколькими поворотами коридор. В конце его было круглое окно, с разноцветными стеклами, часть стекол была выбита и заменена белыми. При таком скудном освещении даже днем коридор был темен.
   По коридору шли небольшие комнаты, видимо, спальни. Каждая из них имела одну или две кровати. Кровати были все старинные деревянные, но с новыми тюфяками, набитыми свежим сеном.
   На одном из поворотов коридора управляющий открыл дверь в противоположную сторону от расположения спален.
   Общество весело вошло в открытую дверь. Новая комната была большая, с широкими окнами, выходившими к озеру.
   Обстановка ее отличалась богатством и роскошью. Высокая резная кровать под парчовым балдахином, с золотыми амурами в головах, конечно, не могла служить ложем для мужчины; да и вся остальная меблировка напоминала о прекрасной, избалованной женщине.
   Изящный туалет с дорогим венецианским стеклом, шкапики, этажерки, столики – все это могло удовлетворить самую прихотливую красавицу.
   – Э, Гарри, да мы никак попали в замок фей, – вскричал всегда спокойный Райт.
   Все с интересом принялись осматривать комнату.
   – Да, несомненно, это жилище женщины, смотрите, – сказал доктор, открывая один из столиков.
   Там, прикрытые легким слоем пыли, лежали принадлежности дамского рукоделия: шелка, еще сохранившие свой яркий цвет, шерсть, немного истлевшая, а особенно много бисера и мелкого жемчуга. Крошечный золотой наперсток с вставленным опалом, красивые ножницы, иголки и все прочее, без чего не может обойтись женщина.
   – Мы ничего здесь не трогали, – как бы извиняясь, сказал управляющий, посматривая на пыль.
   – Отлично сделали, – ответил хозяин. – Осмотр жилища феи доставит удовольствие мне и моим друзьям.
   И в подтверждение своих слов он открыл дверцу одной из шифоньерок.
   Тонкая ароматная струя лаванды наполнила комнату. На полках лежало прекрасное белье, отделанное настоящими кружевами; вороха лент, бантов, цветов. Тут же стояли изящные маленькие туфельки.
   – А вот и ларец с драгоценностями, – указал доктор на довольно большую шкатулку. Шкатулка неоспоримо японской работы была украшена золотом и перламутром.
   – Посмотрим, что прятала в нем красавица, – прибавил Гарри, беря ящик в руки.
   Но все старания открыть крышку не повели ни к чему. Ларец имел свой секрет! А что он не был пуст, доказывала его тяжесть.
   – Придется оставить до другого раза, – сказал Гарри, ставя на прежнее место и закрывая шкаф.
   – Идите сюда, это стоит посмотреть! – раздался голос Райта.
   Он стоял на балконе, колонны и перила которого заплел хмель, спелые шишки с сильным запахом свешивались целыми гирляндами.
   Все столпились на балконе. Зрелище в самом деле было чудесное!
   Последние лучи солнца скользили по долине. От озера поднимался туман и, пронизанный лучами, отливал то нежно-розовым, то золотистым цветом. А там, где туман несколько расходился, проглядывала голубая вода и зеленый берег.
   Слева была рамка из темной зелени сосен, а справа поднималась мрачная скала, увенчанная угрюмым замком.
   – Недурно, чудесно, восхитительно, – слышалось со всех сторон.
   – Ну, теперь еще больше, чем прежде, я отказываюсь здесь видеть злых дев с гусиными лапами, – громко заявил доктор.
   – Это и понятно, все вампиры при заходе и восходе солнца прикованы к своим гробам, – сказал старик немец, староста деревни, приглашенный хозяином на ужин в виде любезности за разрешение осмотреть школьно-церковный архив.
   Вдруг в комнате раздался раздраженный голос хозяина.
   – Вы с ума сошли, Смит, если воображаете, что я соглашусь спать на старых тюфяках, да еще под пыльными занавесями. Нет, и нет. Свежее сено и отсутствие тряпок.
   – Извините, мистер, но я полагал, что лучшая комната в доме, – отвечал сконфуженный управляющий.
   – Ну, а теперь прикажите снести мои вещи в одну из маленьких спален.