Елена БАСМАНОВА
ТАЙНА ДРЕВНЕГО САРКОФАГА
Глава 1
Он появился внезапно – как бы ниоткуда. Огромный, темно-серый, жирный ночной мотылек. Оглушительно хлопая крыльями, он заполошно заметался зигзагами по веранде, и сидящие за чайным столом дачники замерли, пораженные нежданным отвратительным явлением. Елизавета Викентьевна Муромцева застыла с чашкой в руке, граф Санта-мери уставился на замолкшую на полуслове и окаменевшую с открытым ртом Зизи; студент Петя Родосский прекратил жевать чудесный щавелевый пирог; Мура, младшая дочь профессора Муромцева, не сводя глаз с гадкого крылатого создания, медленно сползла со стула на пол; а Брунгильда, лицо которой приобрело мраморную бледность, начала осторожно подниматься – с явным желанием бежать куда глаза глядят. Но свое намерение она осуществить не успела.
Жирное омерзительное насекомое с бешеной скоростью закружилось вокруг абажура и, описывая беспорядочные петли, через мгновенье задело своим шершавым крылом ясный лоб старшей дочери профессора Муромцева, – охваченная невыносимым ужасом, красавица потеряла сознание, рухнув на крашеные половицы веранды.
Именно в этот момент появилась с кринкой сливок в руках горничная Глаша, и ее непроизвольный, полный ужаса вопль пронзил вечернюю тишину дачного поселка. Немая сцена ожила, все вскочили со своих мест и бросились на помощь бездыханной девушке.
Вопль Глаши побудил и сползшую под стол Муру высунуть голову из-под скатерти, свисающей почти до пола: первым делом Мура обвела взглядом окружающее пространство – мохнатое чудовище, так перепугавшее всех, бесследно исчезло. Можно было покинуть убежище.
– Брунгильда, доченька, очнись. – Опустившаяся на колени рядом с Брунгильдой Елизавета Викентьевна пыталась приподнять голову старшей дочери и легонько хлопала ее по щеке.
– Надо принести холодной воды, – заметил граф Сантамери, с некоторой досадой покусывая полную нижнюю губу. Стоявшая рядом с ним Зизи, уже успевшая сомкнуть ярко накрашенный рот, с силой вцепилась острыми отполированными ноготками в его локоть и дрожала. «Не хватало истерики, – думал, претерпевая боль, граф, – послал же Господь Бог мне сомнительное удовольствие – сущее наказание – кафешантанную певичку. Что от нее ждать?» – Вера Засулич точно уж не хлопнулась бы в обморок от какого-то мотылька, – шепнул на ухо Муре, неприметно выбравшейся из-под стола, студент Петя, пытавшийся скрыть за надменным видом свою полную растерянность.
– Ох, беда, беда, да что же теперь делать? – причитала, не двигаясь с места, Глаша. – Куда девать сливки? Зачем я их несла? Почему барышня не встает? И доктор Коровкин, вот беда, не приехал!
– Довольно, – мягко прервал бессмысленные причитания горничной граф, – принесите воды.
Мура взяла из рук горничной кринку и поставила на стол.
– Холодной, Глаша, из колодца, и побыстрее, – добавила Елизавета Викентьевна.
Глаша сдвинулась наконец с места и, озираясь на лежавшую на полу Брунгильду, находящуюся все еще в бессознательном состоянии, выскочила на крыльцо. Сбежав со ступенек, она ринулась было к дальнему углу участка, к колодцу, но вспомнила, что не захватила с собой посуды для воды. Повернув назад, она заметила у калитки мужскую фигуру и, приостановившись, облегченно вздохнула – к дому шел доктор Коровкин.
Прибудь молодой доктор из Петербурга чуть раньше, Брунгильда Николаевна Муромцева не оказалась бы в роковой для нее момент без медицинской помощи. Но его задержал около калитки дачи Муромцевых худенький невзрачный попик. Он смущенно пробормотал, что торопится и просит передать Псалтырь невесте князя Салтыкова – она должна находиться сейчас здесь, на этой даче.
Доктор машинально сунул в карман Псалтырь и отвернулся от спешащего попика, ничем его не заинтересовавшего. Была ли на даче, которую сняли Муромцевы на лето, невеста князя Салтыкова, он не знал. Но почему бы ей там и не оказаться? Дачная пора располагает к легким и неожиданным знакомствам, мало ли кто живет по соседству?
Все это вихрем пронеслось в сознании Клима Кирилловича и бесследно исчезло, потому что в следующую секунду он увидел бегущую к нему по дорожке горничную Глашу. Она размахивала руками и выглядела чрезвычайно встревоженной.
– Господин доктор, господин доктор, скорее! – кричала Глаша. – Скорее идите в дом, как хорошо, что вы приехали!
– Что случилось? – Доктор похолодел, пристально глядя на остановившуюся перед ним взбудораженную девушку. Но попытался остаться спокойным. – Зачем вы так кричите?
– Бурнжильда... Брунгильда Николаевна... – Не в силах продолжить, Глаша зарыдала.
– Что с ней? Говорите же! – Доктор, отстранив горничную, быстрым шагом устремился к крыльцу.
Но едва поспевавшая за ним Глаша не могла выговорить ничего членораздельного.
Доктор, в воображении которого мелькали самые ужасные картины, взбежал по ступенькам крыльца и оказался на веранде.
Рядом со столом, сервированным для вечернего чаепития, стояли трое неизвестных доктору людей. На полу лежала бледная недвижная Брунгильда. Рядом с ней застыли на коленях Елизавета Викентьевна и Мура, в их глазах, обращенных к Климу Кирилловичу, читалось отчаяние.
Клим Кириллович помог им встать. Потом присел сам и взял в руку тонкое запястье той, которая давно казалась ему самой прекрасной девушкой на свете. Той, о ком он иногда в своих мечтах думал как о возможной супруге. Неужели его мечты никогда не осуществятся? Неужели случилось непоправимое?
Через несколько мгновений его опасения развеялись. В голубой жилке, покоящейся под нежной девичьей кожей тонкого запястья, билась толчками живая кровь. Старшая дочь профессора Муромцева была вне опасности.
Доктор поднял взор на напряженно молчавших денников. Уловив в его взгляде добрую весть, Елизавета Викентьевна вздохнула почти успокоено и обернулась к Глаше:
– Где же вода, милочка?
– Не надо воды, – остановил собравшуюся было снова бежать Глашу доктор.
Он раскрыл свой саквояж и достал флакончик с нашатырным спиртом. Отвернув крышечку, он поднес его к лицу Брунгильды Николаевны и слегка поводил им из стороны в сторону над ее верхней губой.
Красавица вздрогнула, повела головой и открыла глаза.
– Доктор, милый доктор, где я, что со мной? – спросила она со слабой улыбкой.
– Все в порядке, не беспокойтесь. – Клим Кириллович машинально, не спуская глаз с Брунгильды, завинтил крышечку на горле флакона и так же машинально, не глядя, опустил флакон в зев раскрытого саквояжа. – Вы просто упали. Сейчас я помогу вам подняться.
Брунгильда повела взглядом по сторонам и вспомнила, что произошло. Она чувствовала себя виноватой.
Доктор помог девушке встать, подвел к столу и, придерживая под локоть, усадил ее на стул около Елизаветы Викентьевны.
Приблизилась к сестре и Мура. Брунгильда вполне пришла в себя и, грациозно повернувшись, погладила младшую сестру по руке.
– Извините нас великодушно, – обратилась Елизавета Викентьевна к графу Сантамери, Зизи и Пете. – Милости прошу к столу, надеюсь, неприятностей больше не будет.
– Благодарю вас, – ответил граф, – но нам уже пора. Позвольте откланяться. Да и у Зинаиды Львовны голова разболелась.
– Да-да – простите нас, – подхватила Зизи, сопровождая свои слова какими-то странными ломаными ужимками, – я, пожалуй, должна заснуть. Не знаю, смогу ли. Смогу ли успокоиться. Я должна утром выглядеть хорошо. Ведь мне на сцену, петь. Буду рада видеть вас среди своих слушателей, приезжайте непременно. В Сестрорецк, ресторан «Парадиз».
Доктор Коровкин, с трудом оторвавшись от созерцания бледного личика хрупкой Брунгильды, окинул взором новую знакомую муромцевского семейства: она выглядела ярко и безвкусно, с претензией на дешевый шик, с расчетом на некое ресторанно-кабацкое очарование. Ее мелко курчавящиеся соломенные волосы, разделенные на прямой пробор, были коротко острижены и открывали тонкую шею, – прическа намекала на модные египетские мотивы. Лоб опоясывала фероньерка – тонкая, в полдюйма, бархатная тесьма с блестящим камнем посередине, слишком большим, чтобы быть натуральным. Обведенные черным карандашом глаза казались огромными, диссонируя с маленьким кукольным ротиком. Она пользовалась кроваво-алой помадой, ее шелковое струящееся платье водянисто-фисташкового цвета выглядело нестерпимо вульгарным.
Зизи смотрела остановившимся потусторонним взором на доктора, но ее блуждающая многозначительная улыбка приглашала к всевозможным радостям жизни.
– Ах, простите, я не представился. – Охваченный странным волнением, доктор вскочил со стула, на который только что присел. – Доктор Клим Кириллович Коровкин, держу частную практику.
Он поклонился муромцевским гостям.
Зизи взглянула на своего смуглого темноволосого спутника. Тот по-военному выпрямился, щелкнул каблуками и сказал, играя чудными обертонами низкого голоса:
– Граф Сантамери. Рене-Николь. Можно просто Рене. И без всяких «ваших сиятельств». Нахожусь в Петербурге по делам, связанным с торговлей. Я владею производством в нескольких городах – главное предприятие недалеко от Па-де-Кале. Слышали, вероятно?
– Да, слышал, – подтвердил доктор, внимательно глядя на слишком молодого и слишком красивого для предпринимателя – так казалось доктору Коровкину – человека.
– На этом морском побережье остановился на несколько дней – сопровождаю Зинаиду Львовну. Я держу мотор. – И обращаясь к Брунгильде:
– Для меня он – как корабль для капитана или лошадь для всадника. – Посветлевшее от обаятельной, застенчивой улыбки лицо графа стало еще моложе, но он тут же посерьезнел, повернувшись к Климу Кирилловичу:
– Чудо техники, да и может быстро доставить на концерт Зинаиду Львовну. Она – удивительная певица, а морской воздух и природа – должны исцелять от ипохондрии. Не правда ли?
– Вполне возможно, – дипломатично откликнулся Клим Кириллович, новым взглядом окинув Зизи, жеманно опустившую глаза в пол. Ипохондрия? Или что-то другое – значительно хуже?
– Зинаида Львовна проживает на соседней даче, – пояснил граф, – я же расположился во флигеле. Сегодня мы решили представиться соседям. Надеемся на ответный визит.
Сантамери поклонился доктору и направился к чайному столу. Он с чувством поцеловал руку Елизавете Викентьевне, Муре и Брунгильде. Через минуту на веранде из посторонних остался один лишь студент Петя Родосский. Он еще не решил – уходить ли ему, или можно еще немного посидеть за столом и полакомиться щавелевым пирогом.
– Клим Кириллович, – Елизавета Викентьевна полуобернулась, – сейчас вскипит самовар, и мы продолжим наше чаепитие. Вместе с Петенькой – я забыла его представить. Петр Родосский, наш новый знакомец. Его привел к нам ассистент Николая Николаевича, Ипполит Прынцаев. Помните такого?
– Да, конечно помню, молодой спортивный человек, – приветливо улыбнулся доктор, разглядывая светловолосого, вихрастого, еще по-отрочески нескладного юношу, стоящего у открытого окна и теребящего край ажурной тюлевой занавески. Он казался смущенным.
– Чем изволите заниматься, господин Родосский? – с неожиданной для себя иронией спросил доктор.
– Вы, кажется, думаете, что я – поповский сын? – с вызовом ответил юнец и надменно вздернул округлый подбородок.
– Ничего подобного я не думал. – Опешивший от нежданного отпора доктор расстроился.
– Петя у нас студент. Он в Технологическом институте учится, на механическом отделении, – ласково пояснила Мура, улыбнувшись зардевшемуся юноше.
– Да, учусь. И стану инженером. Посвящу себя развитию техники. За ней – будущее. А на фамилию мою не смотрите, ни отец мой, ни дед поповскими делами не занимались. – Светло-серые глаза за пушистыми белесыми ресницами пылили негодованием.
– Да не смотрю я на вашу фамилию, – удивился доктор. – И не вижу ничего плохого в служении Церкви.
– А я вижу, – продолжал противоречить студент. – Церковь насаждает рабство.
– Помилуйте, молодой человек, при чем здесь Церковь? Я, например, не чувствую себя рабом, – примирительно продолжил Клим Кириллович.
– Вы не осознаете, – дерзко парировал юнец, – Церковь и государство лишают нас свободы.
– Ну, батенька, это уже что-то из прокламаций, – махнул рукой доктор.
– И потом – не очень-то вы похожи на раба.
Мужские дискуссии летним вечером почему-то кажутся необычайно скучными, – вступила в разговор Елизавета Викентьевна. – Полно вам, друзья мои. Чай вскипел. Пора уж и за стол садиться. Позже продолжите, если захотите, позже.
Обиженный Петя подошел к столу и, усаживаясь, взял-таки соблазнительный кусок пирога, заботливо предложенный ему Мурой.
Елизавета Викентьевна, наливая очередную чашку чая для насупившегося Петеньки, спрашивала у Клима Кирилловича о самочувствии Полины Тихоновны и можно ли рассчитывать, что она приедет завтра на дачу.
Доктор подтвердил, что тетушка его прибывает завтра, что приглашение Муромцевых пожить в свободном флигельке дачи приняла с благодарностью, что самочувствие ее прекрасное. Во время своего краткого отчета доктор поглядывал на порозовевшее, но немного виноватое личико Брунгильды – та сидела, как обычно, очень прямо, кисти рук с тонкими музыкальными пальцами изящно и бессильно лежали на коленях – ни одна линия ее хрупкой фигуры не пропадала для стороннего наблюдателя. Брунгильда заметила частые взгляды доктора.
– Как давно мы с вами не виделись, Клим Кириллович, – смущенно произнесла она, длинные шелковистые ресницы почти полностью прикрыли ее голубые выразительные глаза. – Почти месяц, с тех пор, как вы с Мурой вернулись из поездки в Благозерск.
«Она смущена – но чем? Своим обмороком? Моим присутствием? Или невольным признанием в том, что разлука оказалась слишком долгой? Или – еще чем-то, пока мне неизвестным? Что-то она явно недоговаривает», – доктор не мог склониться к какому-то определенному варианту объяснения. Тем более что заметил, как сидевший рядом с Мурой за столом Петя хмыкнул и выразительно взглянул на Брунгильду.
«Это он из-за Благозерска, „поповской обители“ или еще из-за чего-то», – попробовал догадаться доктор, но решил не замечать выходок прыщеватого молокососа. Какие-то смутные подозрения маячили на периферии его сознания, но все никак не могли сформироваться окончательно.
– Петр Павлович устает, – продолжила с легкой сочувствующей улыбкой Елизавета Викентьевна, – мы отдыхаем, а он работает. Репетиторством нанимается. Такие уж нынче студенческие каникулы. Мало того что всю осень и зиму корпит наша молодежь над учебниками в болотистом Петербургe, так и летом приходится трудиться. Вам, Петенька, надо побольше бывать на воздухе. И пить парное молоко. Кстати, не желаете ли? Наша молочница недавно принесла.
– Благодарю вас, – Петя покосился на доктора, – молока не хочу. Прогулки же совершаю с удовольствием, особенно на велосипеде – с господином Прынцаевым. Через час мы должны встретиться для вечернего пробега. Спорт помогает сохранить здоровье. Не всем, конечно, дано это понять, – Петя постарался произнести последние слова со скрытым смыслом, направленным против доктора, но тот и бровью не повел. – Елизавета Инокентьевна, может быть, и вашим барышням следует купить велосипеды?
– Я? – В голосе Брунгильды звучал настоящий ужас. – На велосипеде??? – Казалось, ей претила сама мысль о столь дикой картине: она, талантливая пианистка, согнувшись в три погибели над рулем, бешено вращает ногами педали.
– А что? – возразил огорченно студент. – Очень даже красиво. Многие барышни так считают. – Он мельком взглянул на Муру. Но та не поддержала его в вопросе о велосипедах.
– Мама, – она перевела разговор в другую плоскость, – я так и не поняла: мы приняли или не приняли приглашение Зинаиды Львовны посетить завтрашний ее концерт в Сестрорецке?
– Надо посоветоваться с Николаем Николаевичем, – уклончиво ответила мать. – Завтра он приедет, вот тогда и решим. А что думаете по поводу поездки на концерт вы, Клим Кириллович?
– Я еще об этом не думал. – Доктор отставил чашку с чаем и понял, что его сдержанность диктуется опасением: а не вызовет ли его ответ очередную вспышку неприязни со стороны студента?
– У Рене мотор замечательный. Мне очень хочется на нем прокатиться. Если, конечно, нас пригласят, – мечтательно протянула Мура.
– Что в нем замечательного? Тарахтящая железка с неприятным запахом.
– Брунгильда недовольно повела изящной головкой и поморщилась.
– Но какая огромная скорость! – воскликнул Петя. – До ста километров в час! Транспорт будущего! И никаких проблем с сеном и навозом!
– А вы, Петенька, тоже собираетесь послушать Зинаиду Львовну?
– Собираюсь, Елизавета Викентьевна. Говорят, у нее божественный голос. Но поет, думаю, всякую порядочную дрянь. – Неожиданно Петя заговорил басом.
Доктор, сам того не желая, рассмеялся. Студент Родосский явно имел в предыдущих поколениях поповские корни – и не замечает, что говорит о «божественном голосе»...
Петя побледнел. Казалось, он понял, что доктор смеется над ним. Но причины не видел. На всякий случай он принял высокомерный вид, отложил надкушенный пирог и встал из-за стола.
– Благодарю вас за угощение, Елизавета Викентьевна, – он поклонился подчеркнуто почтительно.
– Позвольте пожелать всем спокойной ночи. Прощайте.
– Прощайте, голубчик, – согласилась хозяйка, – навещайте нас, мы вам всегда рады.
Доктор Коровкин кивнул прыщеватому студенту, скользнувшему по нему надменным невидящим взглядом.
Как странно меняется окружающее пространство от присутствия одного-единственного человека. Или благодаря его отсутствию. Едва затихли торопливые шаги уходящего Пети, как сразу же стал более явственным летний свет июньской ночи – ничем не отличающийся от дневного. Странное ощущение тишины и прохлады завладело всеми сидящими за круглым столом на веранде дачного дома.
– Как вы себя чувствуете, Брунгильда Николаевна? – ласково спросил доктор, чувствуя себя освобожденным и счастливым, хотя и не избавившимся от тайного трепета сомнений.
– Немного уставшей, – призналась красавица, пряча взгляд и по-прежнему избегая смотреть в глаза доктору. – Наверное, гости меня утомляют. Или нет – этот несносный Петя с его странными спортивными увлечениями. Мура с ним дружит, они оба мечтают о скоростях. – Брунгильда чуть насмешливо посмотрела на сестру.
– И вовсе я не дружу с ним, – вспыхнула Мура. – Он сам приходит. Надо же ему с кем-то общаться.
– Лучше б он больше общался с Прынцаевым, – невольно добавил доктор и уловил всеобщее недоумение. – Я вовсе не это хотел сказать, – продолжил он, спохватившись. – Просто у меня такое ощущение, что он способен порождать неприятности.
– Какие неприятности, милый доктор? – спросила с шутливым легким укором Елизавета Викентьевна. – Он же еще совсем ребенок!
– Какой-то он нервный, дерганый, – попытался смягчить свои слова доктор. – Не увлекается ли он модными революционными идеями? Все-то ему не нравится.
Мура засмеялась:
– А вот и нет, милый Клим Кириллович, не всё. Пение Зинаиды Львовны – нравится. Он даже назвал ее голос «божественным».
Доктор вздрогнул: ему на миг показалось, что она прочла его мысли. Перед его внутренним взором мелькнул почти богомольный образ Муры во время их майского путешествия в Благозерск – и тут же исчез. Обычная веселая девушка. Она заметно посвежела, привычный румянец, пропавший было после беспокойных святочных дней, снова играл на ее лице, синие глаза под черными короткими ресницами сияли по-прежнему радостно и задорно. Симпатичная дачница, привлекательная, хорошо воспитанная. Не более того.
– А ведь мы совсем забыли, что милый доктор нуждается в отдыхе. Мучаем его с дороги глупыми разговорами. Извините, дорогой Клим Кириллович. Сейчас я попрошу Глашу проводить вас во флигель – там для вас уже все готово, есть и комнатка для Полины Тихоновны, – рады, что она надумала нас навестить. А мы с девочками тоже пойдем в свои светелки. Брунгильде надо прилечь. Мурочка тоже засиделась.
– Можно я еще немного посижу в беседке, мамочка? – Мура умоляюще сложила ладони у груди. – Там в черемуховом кусте поют соловьи.
– Хорошо, – согласилась профессорская жена, – посиди, только шаль с собой захвати. Боюсь, может быстро похолодать. В июне так часто бывает.
Елизавета Викентьевна вместе с Брунгильдой покинули веранду и отправились в свои комнаты, Мура и Клим Кириллович вышли на крыльцо.
– Разрешите и мне с вами минутку посидеть, Мария Николаевна? – спросил доктор.
– Вы хотите послушать соловьиное пение? – со странным выражением поинтересовалась Мура.
– И это тоже. – Доктор чувствовал, что в его ответе звучит и какой-то другой смысл.
Они спустились по ступеням и пошли к маленькой беседке, стоящей недалеко от центральной дорожки. Вокруг беседки цвели низкие кусты белой сирени, а над ними высилось уже отцветшее черемуховое дерево.
– Надо минуту-другую посидеть совсем тихо, – шепотом проговорила Мура, усаживаясь на деревянную скамью, устроенную по внутреннему периметру открытой беседки. – Тогда они и запоют.
Доктор повиновался. Молчать ему было не тяжело, тем более что с каждым вдохом он улавливал сладостно-тревожные волны, исходящие от упоительно пахнущей белой сирени, ветви которой проникали в глубь беседки. Вскоре над этими чудными волнами поднялся коленчатый птичий голос. Ему ответил другой, потом третий, – странное пощелкивание сливалось в необъяснимо завораживающую мелодию. Ее хотелось слушать долго-долго. Доктор взглянул на Муру: она, приложив палец к губам, тоже радовалась странному соловьиному зову, доносящемуся откуда-то сверху – неужели из кроны черемухи?
Когда наступила пауза, они посидели еще немного в ожидании продолжения. Но его не было. Боясь, что Мура сейчас поднимется и уйдет, доктор торопливо сказал:
– Извините меня, Мария Николаевна, за нескромное любопытство. Но я не понял – из-за чего ваша сестра упала в обморок? Что случилось?
Даже в легком сумраке беседки он с удивлением заметил, что девушка смутилась. Вполне возможно, что и покраснела.
– Что случилось? – Казалось, Мура искала объяснение, которое скроет истину. – Ничего. Ничего не случилось. Ничего особенного. Так, пустяки. Хотя... Знаете, доктор, – тон ее стал решительным, – я не могу вам сказать.
Доктора охватило нехорошее предчувствие.
– Почему, почему вы не можете? – вкрадчиво произнес он.
– Мне неудобно, – уклончиво ответила Мура. – Да и вам не понравится. Пусть лучше она сама вам скажет.
– Вы заставляете меня думать о самом худшем, – упавшим голосом признался Клим Кириллович, его подозрения приобретали четкие очертания.
– О худшем? – недоуменно переспросила она.
– Мы с вами здесь одни, и вы можете мне доверять. – Доктор пытался собраться с силами. – Я вас не выдам. Но кое о чем я мог догадаться и сам. Почти месяц я не виделся с вами и вашей сестрой. Но я всегда, согласитесь, был вашим другом.
– Да, милый доктор, разумеется. – Мура растягивала слова, пытаясь сообразить, о чем идет речь.
– Скажите мне, Мария Николаевна, правду, – Потребовал, встав со скамьи, доктор. Он выглянул ИЭ беседки, чтобы убедиться в отсутствии поблизости нежелательных ушей. Потом резко повернулся и, загородив собой выход, выпалил, глядя прямо я глаза испуганно вставшей Муре:
– Я знаю, что Врунгильда Николаевна помолвлена с князем Салтыковым.
Мура вытаращила глаза и в изумлении открыла рот:
– С князем Салтыковым? Кто это – князь Салтыков?
– Я все знаю, – продолжил отчаянным шепотом Клим Кириллович, – не пытайтесь от меня скрыть. Брунгильда – невеста князя Салтыкова. Что ж, ей будет к лицу княжеский титул. Но, согласитесь, я, как друг вашей семьи – вы все мне дороги, – все-таки должен знать правду: что здесь происходит? В чем причина обморока? Не нужна ли моя помощь и мое дружеское участие?
От своей длинной путаной тирады доктор Коровкин совсем ослабел и понуро опустился на скамью перед остолбеневшей Мурой.
Прошла долгая тягостная минута.
– Милый доктор, – опомнившаяся наконец Мура тоже опустилась на скамью, – вы уверены, что вы здоровы? Не переутомились ли вы?
– На что вы намекаете? – мрачно поинтересовался доктор, не поднимая головы.
– Какой князь Салтыков? Какая невеста? Вы что-то напутали.
– Боюсь вас обидеть, Мария Николаевна, – с горечью произнес Клим Кириллович, – но совсем недавно, полгода назад, вы были проницательнее. А ведь тогда шла речь о более сложных материях. Здесь же прямо перед вами происходит то, чего вы не замечаете. Очень странно.
– Да, странно, – обиженно подтвердила Мура, – и я хотела бы получить объяснения всем тем нелепицам, о которых вы так долго говорили.
– Объяснения? – Доктор поднял голову. – Извольте.
Он опустил руку во внутренний карман визитки и вынул оттуда тоненькую книжечку – в дешевом сером бумажном переплете.
– Что это? – озадаченно спросила Мура, наблюдая за его движениями.
– Псалтырь.
– Ну и что?
– А то, что возле калитки вашей дачи меня поджидал какой-то местный поп и кротко просил передать эту Псалтырь невесте князя Салтыкова.
– Ну и что? – Мура все еще не могла взять в толк, как попик и Псалтырь связаны с Брунгильдой.
Жирное омерзительное насекомое с бешеной скоростью закружилось вокруг абажура и, описывая беспорядочные петли, через мгновенье задело своим шершавым крылом ясный лоб старшей дочери профессора Муромцева, – охваченная невыносимым ужасом, красавица потеряла сознание, рухнув на крашеные половицы веранды.
Именно в этот момент появилась с кринкой сливок в руках горничная Глаша, и ее непроизвольный, полный ужаса вопль пронзил вечернюю тишину дачного поселка. Немая сцена ожила, все вскочили со своих мест и бросились на помощь бездыханной девушке.
Вопль Глаши побудил и сползшую под стол Муру высунуть голову из-под скатерти, свисающей почти до пола: первым делом Мура обвела взглядом окружающее пространство – мохнатое чудовище, так перепугавшее всех, бесследно исчезло. Можно было покинуть убежище.
– Брунгильда, доченька, очнись. – Опустившаяся на колени рядом с Брунгильдой Елизавета Викентьевна пыталась приподнять голову старшей дочери и легонько хлопала ее по щеке.
– Надо принести холодной воды, – заметил граф Сантамери, с некоторой досадой покусывая полную нижнюю губу. Стоявшая рядом с ним Зизи, уже успевшая сомкнуть ярко накрашенный рот, с силой вцепилась острыми отполированными ноготками в его локоть и дрожала. «Не хватало истерики, – думал, претерпевая боль, граф, – послал же Господь Бог мне сомнительное удовольствие – сущее наказание – кафешантанную певичку. Что от нее ждать?» – Вера Засулич точно уж не хлопнулась бы в обморок от какого-то мотылька, – шепнул на ухо Муре, неприметно выбравшейся из-под стола, студент Петя, пытавшийся скрыть за надменным видом свою полную растерянность.
– Ох, беда, беда, да что же теперь делать? – причитала, не двигаясь с места, Глаша. – Куда девать сливки? Зачем я их несла? Почему барышня не встает? И доктор Коровкин, вот беда, не приехал!
– Довольно, – мягко прервал бессмысленные причитания горничной граф, – принесите воды.
Мура взяла из рук горничной кринку и поставила на стол.
– Холодной, Глаша, из колодца, и побыстрее, – добавила Елизавета Викентьевна.
Глаша сдвинулась наконец с места и, озираясь на лежавшую на полу Брунгильду, находящуюся все еще в бессознательном состоянии, выскочила на крыльцо. Сбежав со ступенек, она ринулась было к дальнему углу участка, к колодцу, но вспомнила, что не захватила с собой посуды для воды. Повернув назад, она заметила у калитки мужскую фигуру и, приостановившись, облегченно вздохнула – к дому шел доктор Коровкин.
Прибудь молодой доктор из Петербурга чуть раньше, Брунгильда Николаевна Муромцева не оказалась бы в роковой для нее момент без медицинской помощи. Но его задержал около калитки дачи Муромцевых худенький невзрачный попик. Он смущенно пробормотал, что торопится и просит передать Псалтырь невесте князя Салтыкова – она должна находиться сейчас здесь, на этой даче.
Доктор машинально сунул в карман Псалтырь и отвернулся от спешащего попика, ничем его не заинтересовавшего. Была ли на даче, которую сняли Муромцевы на лето, невеста князя Салтыкова, он не знал. Но почему бы ей там и не оказаться? Дачная пора располагает к легким и неожиданным знакомствам, мало ли кто живет по соседству?
Все это вихрем пронеслось в сознании Клима Кирилловича и бесследно исчезло, потому что в следующую секунду он увидел бегущую к нему по дорожке горничную Глашу. Она размахивала руками и выглядела чрезвычайно встревоженной.
– Господин доктор, господин доктор, скорее! – кричала Глаша. – Скорее идите в дом, как хорошо, что вы приехали!
– Что случилось? – Доктор похолодел, пристально глядя на остановившуюся перед ним взбудораженную девушку. Но попытался остаться спокойным. – Зачем вы так кричите?
– Бурнжильда... Брунгильда Николаевна... – Не в силах продолжить, Глаша зарыдала.
– Что с ней? Говорите же! – Доктор, отстранив горничную, быстрым шагом устремился к крыльцу.
Но едва поспевавшая за ним Глаша не могла выговорить ничего членораздельного.
Доктор, в воображении которого мелькали самые ужасные картины, взбежал по ступенькам крыльца и оказался на веранде.
Рядом со столом, сервированным для вечернего чаепития, стояли трое неизвестных доктору людей. На полу лежала бледная недвижная Брунгильда. Рядом с ней застыли на коленях Елизавета Викентьевна и Мура, в их глазах, обращенных к Климу Кирилловичу, читалось отчаяние.
Клим Кириллович помог им встать. Потом присел сам и взял в руку тонкое запястье той, которая давно казалась ему самой прекрасной девушкой на свете. Той, о ком он иногда в своих мечтах думал как о возможной супруге. Неужели его мечты никогда не осуществятся? Неужели случилось непоправимое?
Через несколько мгновений его опасения развеялись. В голубой жилке, покоящейся под нежной девичьей кожей тонкого запястья, билась толчками живая кровь. Старшая дочь профессора Муромцева была вне опасности.
Доктор поднял взор на напряженно молчавших денников. Уловив в его взгляде добрую весть, Елизавета Викентьевна вздохнула почти успокоено и обернулась к Глаше:
– Где же вода, милочка?
– Не надо воды, – остановил собравшуюся было снова бежать Глашу доктор.
Он раскрыл свой саквояж и достал флакончик с нашатырным спиртом. Отвернув крышечку, он поднес его к лицу Брунгильды Николаевны и слегка поводил им из стороны в сторону над ее верхней губой.
Красавица вздрогнула, повела головой и открыла глаза.
– Доктор, милый доктор, где я, что со мной? – спросила она со слабой улыбкой.
– Все в порядке, не беспокойтесь. – Клим Кириллович машинально, не спуская глаз с Брунгильды, завинтил крышечку на горле флакона и так же машинально, не глядя, опустил флакон в зев раскрытого саквояжа. – Вы просто упали. Сейчас я помогу вам подняться.
Брунгильда повела взглядом по сторонам и вспомнила, что произошло. Она чувствовала себя виноватой.
Доктор помог девушке встать, подвел к столу и, придерживая под локоть, усадил ее на стул около Елизаветы Викентьевны.
Приблизилась к сестре и Мура. Брунгильда вполне пришла в себя и, грациозно повернувшись, погладила младшую сестру по руке.
– Извините нас великодушно, – обратилась Елизавета Викентьевна к графу Сантамери, Зизи и Пете. – Милости прошу к столу, надеюсь, неприятностей больше не будет.
– Благодарю вас, – ответил граф, – но нам уже пора. Позвольте откланяться. Да и у Зинаиды Львовны голова разболелась.
– Да-да – простите нас, – подхватила Зизи, сопровождая свои слова какими-то странными ломаными ужимками, – я, пожалуй, должна заснуть. Не знаю, смогу ли. Смогу ли успокоиться. Я должна утром выглядеть хорошо. Ведь мне на сцену, петь. Буду рада видеть вас среди своих слушателей, приезжайте непременно. В Сестрорецк, ресторан «Парадиз».
Доктор Коровкин, с трудом оторвавшись от созерцания бледного личика хрупкой Брунгильды, окинул взором новую знакомую муромцевского семейства: она выглядела ярко и безвкусно, с претензией на дешевый шик, с расчетом на некое ресторанно-кабацкое очарование. Ее мелко курчавящиеся соломенные волосы, разделенные на прямой пробор, были коротко острижены и открывали тонкую шею, – прическа намекала на модные египетские мотивы. Лоб опоясывала фероньерка – тонкая, в полдюйма, бархатная тесьма с блестящим камнем посередине, слишком большим, чтобы быть натуральным. Обведенные черным карандашом глаза казались огромными, диссонируя с маленьким кукольным ротиком. Она пользовалась кроваво-алой помадой, ее шелковое струящееся платье водянисто-фисташкового цвета выглядело нестерпимо вульгарным.
Зизи смотрела остановившимся потусторонним взором на доктора, но ее блуждающая многозначительная улыбка приглашала к всевозможным радостям жизни.
– Ах, простите, я не представился. – Охваченный странным волнением, доктор вскочил со стула, на который только что присел. – Доктор Клим Кириллович Коровкин, держу частную практику.
Он поклонился муромцевским гостям.
Зизи взглянула на своего смуглого темноволосого спутника. Тот по-военному выпрямился, щелкнул каблуками и сказал, играя чудными обертонами низкого голоса:
– Граф Сантамери. Рене-Николь. Можно просто Рене. И без всяких «ваших сиятельств». Нахожусь в Петербурге по делам, связанным с торговлей. Я владею производством в нескольких городах – главное предприятие недалеко от Па-де-Кале. Слышали, вероятно?
– Да, слышал, – подтвердил доктор, внимательно глядя на слишком молодого и слишком красивого для предпринимателя – так казалось доктору Коровкину – человека.
– На этом морском побережье остановился на несколько дней – сопровождаю Зинаиду Львовну. Я держу мотор. – И обращаясь к Брунгильде:
– Для меня он – как корабль для капитана или лошадь для всадника. – Посветлевшее от обаятельной, застенчивой улыбки лицо графа стало еще моложе, но он тут же посерьезнел, повернувшись к Климу Кирилловичу:
– Чудо техники, да и может быстро доставить на концерт Зинаиду Львовну. Она – удивительная певица, а морской воздух и природа – должны исцелять от ипохондрии. Не правда ли?
– Вполне возможно, – дипломатично откликнулся Клим Кириллович, новым взглядом окинув Зизи, жеманно опустившую глаза в пол. Ипохондрия? Или что-то другое – значительно хуже?
– Зинаида Львовна проживает на соседней даче, – пояснил граф, – я же расположился во флигеле. Сегодня мы решили представиться соседям. Надеемся на ответный визит.
Сантамери поклонился доктору и направился к чайному столу. Он с чувством поцеловал руку Елизавете Викентьевне, Муре и Брунгильде. Через минуту на веранде из посторонних остался один лишь студент Петя Родосский. Он еще не решил – уходить ли ему, или можно еще немного посидеть за столом и полакомиться щавелевым пирогом.
– Клим Кириллович, – Елизавета Викентьевна полуобернулась, – сейчас вскипит самовар, и мы продолжим наше чаепитие. Вместе с Петенькой – я забыла его представить. Петр Родосский, наш новый знакомец. Его привел к нам ассистент Николая Николаевича, Ипполит Прынцаев. Помните такого?
– Да, конечно помню, молодой спортивный человек, – приветливо улыбнулся доктор, разглядывая светловолосого, вихрастого, еще по-отрочески нескладного юношу, стоящего у открытого окна и теребящего край ажурной тюлевой занавески. Он казался смущенным.
– Чем изволите заниматься, господин Родосский? – с неожиданной для себя иронией спросил доктор.
– Вы, кажется, думаете, что я – поповский сын? – с вызовом ответил юнец и надменно вздернул округлый подбородок.
– Ничего подобного я не думал. – Опешивший от нежданного отпора доктор расстроился.
– Петя у нас студент. Он в Технологическом институте учится, на механическом отделении, – ласково пояснила Мура, улыбнувшись зардевшемуся юноше.
– Да, учусь. И стану инженером. Посвящу себя развитию техники. За ней – будущее. А на фамилию мою не смотрите, ни отец мой, ни дед поповскими делами не занимались. – Светло-серые глаза за пушистыми белесыми ресницами пылили негодованием.
– Да не смотрю я на вашу фамилию, – удивился доктор. – И не вижу ничего плохого в служении Церкви.
– А я вижу, – продолжал противоречить студент. – Церковь насаждает рабство.
– Помилуйте, молодой человек, при чем здесь Церковь? Я, например, не чувствую себя рабом, – примирительно продолжил Клим Кириллович.
– Вы не осознаете, – дерзко парировал юнец, – Церковь и государство лишают нас свободы.
– Ну, батенька, это уже что-то из прокламаций, – махнул рукой доктор.
– И потом – не очень-то вы похожи на раба.
Мужские дискуссии летним вечером почему-то кажутся необычайно скучными, – вступила в разговор Елизавета Викентьевна. – Полно вам, друзья мои. Чай вскипел. Пора уж и за стол садиться. Позже продолжите, если захотите, позже.
Обиженный Петя подошел к столу и, усаживаясь, взял-таки соблазнительный кусок пирога, заботливо предложенный ему Мурой.
Елизавета Викентьевна, наливая очередную чашку чая для насупившегося Петеньки, спрашивала у Клима Кирилловича о самочувствии Полины Тихоновны и можно ли рассчитывать, что она приедет завтра на дачу.
Доктор подтвердил, что тетушка его прибывает завтра, что приглашение Муромцевых пожить в свободном флигельке дачи приняла с благодарностью, что самочувствие ее прекрасное. Во время своего краткого отчета доктор поглядывал на порозовевшее, но немного виноватое личико Брунгильды – та сидела, как обычно, очень прямо, кисти рук с тонкими музыкальными пальцами изящно и бессильно лежали на коленях – ни одна линия ее хрупкой фигуры не пропадала для стороннего наблюдателя. Брунгильда заметила частые взгляды доктора.
– Как давно мы с вами не виделись, Клим Кириллович, – смущенно произнесла она, длинные шелковистые ресницы почти полностью прикрыли ее голубые выразительные глаза. – Почти месяц, с тех пор, как вы с Мурой вернулись из поездки в Благозерск.
«Она смущена – но чем? Своим обмороком? Моим присутствием? Или невольным признанием в том, что разлука оказалась слишком долгой? Или – еще чем-то, пока мне неизвестным? Что-то она явно недоговаривает», – доктор не мог склониться к какому-то определенному варианту объяснения. Тем более что заметил, как сидевший рядом с Мурой за столом Петя хмыкнул и выразительно взглянул на Брунгильду.
«Это он из-за Благозерска, „поповской обители“ или еще из-за чего-то», – попробовал догадаться доктор, но решил не замечать выходок прыщеватого молокососа. Какие-то смутные подозрения маячили на периферии его сознания, но все никак не могли сформироваться окончательно.
– Петр Павлович устает, – продолжила с легкой сочувствующей улыбкой Елизавета Викентьевна, – мы отдыхаем, а он работает. Репетиторством нанимается. Такие уж нынче студенческие каникулы. Мало того что всю осень и зиму корпит наша молодежь над учебниками в болотистом Петербургe, так и летом приходится трудиться. Вам, Петенька, надо побольше бывать на воздухе. И пить парное молоко. Кстати, не желаете ли? Наша молочница недавно принесла.
– Благодарю вас, – Петя покосился на доктора, – молока не хочу. Прогулки же совершаю с удовольствием, особенно на велосипеде – с господином Прынцаевым. Через час мы должны встретиться для вечернего пробега. Спорт помогает сохранить здоровье. Не всем, конечно, дано это понять, – Петя постарался произнести последние слова со скрытым смыслом, направленным против доктора, но тот и бровью не повел. – Елизавета Инокентьевна, может быть, и вашим барышням следует купить велосипеды?
– Я? – В голосе Брунгильды звучал настоящий ужас. – На велосипеде??? – Казалось, ей претила сама мысль о столь дикой картине: она, талантливая пианистка, согнувшись в три погибели над рулем, бешено вращает ногами педали.
– А что? – возразил огорченно студент. – Очень даже красиво. Многие барышни так считают. – Он мельком взглянул на Муру. Но та не поддержала его в вопросе о велосипедах.
– Мама, – она перевела разговор в другую плоскость, – я так и не поняла: мы приняли или не приняли приглашение Зинаиды Львовны посетить завтрашний ее концерт в Сестрорецке?
– Надо посоветоваться с Николаем Николаевичем, – уклончиво ответила мать. – Завтра он приедет, вот тогда и решим. А что думаете по поводу поездки на концерт вы, Клим Кириллович?
– Я еще об этом не думал. – Доктор отставил чашку с чаем и понял, что его сдержанность диктуется опасением: а не вызовет ли его ответ очередную вспышку неприязни со стороны студента?
– У Рене мотор замечательный. Мне очень хочется на нем прокатиться. Если, конечно, нас пригласят, – мечтательно протянула Мура.
– Что в нем замечательного? Тарахтящая железка с неприятным запахом.
– Брунгильда недовольно повела изящной головкой и поморщилась.
– Но какая огромная скорость! – воскликнул Петя. – До ста километров в час! Транспорт будущего! И никаких проблем с сеном и навозом!
– А вы, Петенька, тоже собираетесь послушать Зинаиду Львовну?
– Собираюсь, Елизавета Викентьевна. Говорят, у нее божественный голос. Но поет, думаю, всякую порядочную дрянь. – Неожиданно Петя заговорил басом.
Доктор, сам того не желая, рассмеялся. Студент Родосский явно имел в предыдущих поколениях поповские корни – и не замечает, что говорит о «божественном голосе»...
Петя побледнел. Казалось, он понял, что доктор смеется над ним. Но причины не видел. На всякий случай он принял высокомерный вид, отложил надкушенный пирог и встал из-за стола.
– Благодарю вас за угощение, Елизавета Викентьевна, – он поклонился подчеркнуто почтительно.
– Позвольте пожелать всем спокойной ночи. Прощайте.
– Прощайте, голубчик, – согласилась хозяйка, – навещайте нас, мы вам всегда рады.
Доктор Коровкин кивнул прыщеватому студенту, скользнувшему по нему надменным невидящим взглядом.
Как странно меняется окружающее пространство от присутствия одного-единственного человека. Или благодаря его отсутствию. Едва затихли торопливые шаги уходящего Пети, как сразу же стал более явственным летний свет июньской ночи – ничем не отличающийся от дневного. Странное ощущение тишины и прохлады завладело всеми сидящими за круглым столом на веранде дачного дома.
– Как вы себя чувствуете, Брунгильда Николаевна? – ласково спросил доктор, чувствуя себя освобожденным и счастливым, хотя и не избавившимся от тайного трепета сомнений.
– Немного уставшей, – призналась красавица, пряча взгляд и по-прежнему избегая смотреть в глаза доктору. – Наверное, гости меня утомляют. Или нет – этот несносный Петя с его странными спортивными увлечениями. Мура с ним дружит, они оба мечтают о скоростях. – Брунгильда чуть насмешливо посмотрела на сестру.
– И вовсе я не дружу с ним, – вспыхнула Мура. – Он сам приходит. Надо же ему с кем-то общаться.
– Лучше б он больше общался с Прынцаевым, – невольно добавил доктор и уловил всеобщее недоумение. – Я вовсе не это хотел сказать, – продолжил он, спохватившись. – Просто у меня такое ощущение, что он способен порождать неприятности.
– Какие неприятности, милый доктор? – спросила с шутливым легким укором Елизавета Викентьевна. – Он же еще совсем ребенок!
– Какой-то он нервный, дерганый, – попытался смягчить свои слова доктор. – Не увлекается ли он модными революционными идеями? Все-то ему не нравится.
Мура засмеялась:
– А вот и нет, милый Клим Кириллович, не всё. Пение Зинаиды Львовны – нравится. Он даже назвал ее голос «божественным».
Доктор вздрогнул: ему на миг показалось, что она прочла его мысли. Перед его внутренним взором мелькнул почти богомольный образ Муры во время их майского путешествия в Благозерск – и тут же исчез. Обычная веселая девушка. Она заметно посвежела, привычный румянец, пропавший было после беспокойных святочных дней, снова играл на ее лице, синие глаза под черными короткими ресницами сияли по-прежнему радостно и задорно. Симпатичная дачница, привлекательная, хорошо воспитанная. Не более того.
– А ведь мы совсем забыли, что милый доктор нуждается в отдыхе. Мучаем его с дороги глупыми разговорами. Извините, дорогой Клим Кириллович. Сейчас я попрошу Глашу проводить вас во флигель – там для вас уже все готово, есть и комнатка для Полины Тихоновны, – рады, что она надумала нас навестить. А мы с девочками тоже пойдем в свои светелки. Брунгильде надо прилечь. Мурочка тоже засиделась.
– Можно я еще немного посижу в беседке, мамочка? – Мура умоляюще сложила ладони у груди. – Там в черемуховом кусте поют соловьи.
– Хорошо, – согласилась профессорская жена, – посиди, только шаль с собой захвати. Боюсь, может быстро похолодать. В июне так часто бывает.
Елизавета Викентьевна вместе с Брунгильдой покинули веранду и отправились в свои комнаты, Мура и Клим Кириллович вышли на крыльцо.
– Разрешите и мне с вами минутку посидеть, Мария Николаевна? – спросил доктор.
– Вы хотите послушать соловьиное пение? – со странным выражением поинтересовалась Мура.
– И это тоже. – Доктор чувствовал, что в его ответе звучит и какой-то другой смысл.
Они спустились по ступеням и пошли к маленькой беседке, стоящей недалеко от центральной дорожки. Вокруг беседки цвели низкие кусты белой сирени, а над ними высилось уже отцветшее черемуховое дерево.
– Надо минуту-другую посидеть совсем тихо, – шепотом проговорила Мура, усаживаясь на деревянную скамью, устроенную по внутреннему периметру открытой беседки. – Тогда они и запоют.
Доктор повиновался. Молчать ему было не тяжело, тем более что с каждым вдохом он улавливал сладостно-тревожные волны, исходящие от упоительно пахнущей белой сирени, ветви которой проникали в глубь беседки. Вскоре над этими чудными волнами поднялся коленчатый птичий голос. Ему ответил другой, потом третий, – странное пощелкивание сливалось в необъяснимо завораживающую мелодию. Ее хотелось слушать долго-долго. Доктор взглянул на Муру: она, приложив палец к губам, тоже радовалась странному соловьиному зову, доносящемуся откуда-то сверху – неужели из кроны черемухи?
Когда наступила пауза, они посидели еще немного в ожидании продолжения. Но его не было. Боясь, что Мура сейчас поднимется и уйдет, доктор торопливо сказал:
– Извините меня, Мария Николаевна, за нескромное любопытство. Но я не понял – из-за чего ваша сестра упала в обморок? Что случилось?
Даже в легком сумраке беседки он с удивлением заметил, что девушка смутилась. Вполне возможно, что и покраснела.
– Что случилось? – Казалось, Мура искала объяснение, которое скроет истину. – Ничего. Ничего не случилось. Ничего особенного. Так, пустяки. Хотя... Знаете, доктор, – тон ее стал решительным, – я не могу вам сказать.
Доктора охватило нехорошее предчувствие.
– Почему, почему вы не можете? – вкрадчиво произнес он.
– Мне неудобно, – уклончиво ответила Мура. – Да и вам не понравится. Пусть лучше она сама вам скажет.
– Вы заставляете меня думать о самом худшем, – упавшим голосом признался Клим Кириллович, его подозрения приобретали четкие очертания.
– О худшем? – недоуменно переспросила она.
– Мы с вами здесь одни, и вы можете мне доверять. – Доктор пытался собраться с силами. – Я вас не выдам. Но кое о чем я мог догадаться и сам. Почти месяц я не виделся с вами и вашей сестрой. Но я всегда, согласитесь, был вашим другом.
– Да, милый доктор, разумеется. – Мура растягивала слова, пытаясь сообразить, о чем идет речь.
– Скажите мне, Мария Николаевна, правду, – Потребовал, встав со скамьи, доктор. Он выглянул ИЭ беседки, чтобы убедиться в отсутствии поблизости нежелательных ушей. Потом резко повернулся и, загородив собой выход, выпалил, глядя прямо я глаза испуганно вставшей Муре:
– Я знаю, что Врунгильда Николаевна помолвлена с князем Салтыковым.
Мура вытаращила глаза и в изумлении открыла рот:
– С князем Салтыковым? Кто это – князь Салтыков?
– Я все знаю, – продолжил отчаянным шепотом Клим Кириллович, – не пытайтесь от меня скрыть. Брунгильда – невеста князя Салтыкова. Что ж, ей будет к лицу княжеский титул. Но, согласитесь, я, как друг вашей семьи – вы все мне дороги, – все-таки должен знать правду: что здесь происходит? В чем причина обморока? Не нужна ли моя помощь и мое дружеское участие?
От своей длинной путаной тирады доктор Коровкин совсем ослабел и понуро опустился на скамью перед остолбеневшей Мурой.
Прошла долгая тягостная минута.
– Милый доктор, – опомнившаяся наконец Мура тоже опустилась на скамью, – вы уверены, что вы здоровы? Не переутомились ли вы?
– На что вы намекаете? – мрачно поинтересовался доктор, не поднимая головы.
– Какой князь Салтыков? Какая невеста? Вы что-то напутали.
– Боюсь вас обидеть, Мария Николаевна, – с горечью произнес Клим Кириллович, – но совсем недавно, полгода назад, вы были проницательнее. А ведь тогда шла речь о более сложных материях. Здесь же прямо перед вами происходит то, чего вы не замечаете. Очень странно.
– Да, странно, – обиженно подтвердила Мура, – и я хотела бы получить объяснения всем тем нелепицам, о которых вы так долго говорили.
– Объяснения? – Доктор поднял голову. – Извольте.
Он опустил руку во внутренний карман визитки и вынул оттуда тоненькую книжечку – в дешевом сером бумажном переплете.
– Что это? – озадаченно спросила Мура, наблюдая за его движениями.
– Псалтырь.
– Ну и что?
– А то, что возле калитки вашей дачи меня поджидал какой-то местный поп и кротко просил передать эту Псалтырь невесте князя Салтыкова.
– Ну и что? – Мура все еще не могла взять в толк, как попик и Псалтырь связаны с Брунгильдой.