Белаш Александр
Sivka-Burka
Александр Белаш (Hочной Ветер)
S I V K A - B U R K A
(адаптированный пересказ для детей лет 18-и с гаком)
Жил один очень крутой, и было у него три сына: старший мастер спорта по боксу, средний - мастер ботать по фене, а младший, Ваня, западАл по fantasy; во дурак-то! Старшие братки стрижены под морскую пехоту, дела ворочают и в золотых бермудах ходят, а Ваня - он и есть Ваня - у него Перн да Кринн на уме. Братья - пистолеты заряжать, а он ковыряльник точит и эльфийские песни поет.
- Ты, - спросят старшие, - куда?
- В Уфу на "собаках", в хоббитов играть! Там Семенова будет, в ноги ей упаду.
Поржут старшие, поржут - и на разборку.
И вот допился их батя, замаячила ему бабка с косой. БратьЯ айболитам то дулом, то зелеными в нос суют - "Лечи, зараза!" - а те никак. Говорят - до отправленья поезда осталось чуть, провожающим выйти из вагонов. Собрались трое без пяти минут сирот у одра в реанимации; старшие щетиной на загривках скорбно шевелят, младший плачет.
- Сыновья мои любезные, - говорит крутой невнятно из-под дыхательной кишки, - как умру я, вы приходите в очередь ночевать ко мне на могилу, Псалтирь читать, а то меня черти в ад захомутают.
Hу, ясно - как же ему мимо пекла проехать, если билет забронирован.
Похороны были по первому разряду; и кто во всероссийском розыске был - тоже съехались; почетный караул стоял - все в законе, на сменках с ментами. Тут же, у гроба, слушок прошел, что выдает банкир Сморчковский дочку замуж, а дочка села на подоконник двадцатого этажа и ногами болтает - "Hикому не достанусь, кроме кто по стене на машине въедет". Братишки, еще в трауре, тормознули по сотовому "Антей" - чего ему зря летать, керосин жечь? гикнули, сплюнули, и спецрейсом в златоглавую.
- А Псалтирь?! - Ваня им вслед; они ему оттопырили по среднему пальцу:
- А кого охота берет, тот пусть и идет!
Батю зарыли, притоптали, кол осиновый - без него никак нельзя! - и придавили сверху бронзовой фигурой космонавта с площади (лицо на рыло перепаять можно и потом). А уже ночь близко; пометался Ваня - нету в доме Псалтиря! - схватил "Сильмариллион", и бегом на погост.
В полночь чертей налетело - как воронья! свищут, стрекочут, под космонавта по-собачьи роют! Ваня не оробел, зачел им про Айнур, потом о Берене и Лучиэнь клоками - кто летал, наземь пал и ползком за ограду, а пешую силу так наизнанку и выворотило. Как опустело у могилы - осторожно показался батя:
- Колян, ты?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, сиди, мое дитятко, Господь с тобою!
Hа вторую ночь подтянулась уже не мелочь, а гееннский крутняк - сам Вий, брат его Балор, потом саблезубые медведи, из столичной администрации кое-кто. Стали Ване немилостивые указы читать, смрадные пасти на него разевать, смертным глазом пялиться - а Ване хоть бы хны - он им про Ингвэ, Финвэ и Эльвэ, про падение Мелькора нараспев излагает и картинки показывает. Вий послушал - раскаялся, ушел за Хому Брута молебен заказывать; Балор послушал - уснул, пятью тракторами его обратно волокли; администраторы пытались ванину читку новым налоговым кодексом пресечь, но как вслух почитали - все от стыда за свою писанину сгорели.
И опять батя выглянул:
- Кто там? не ты, Толян?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, благослови тебя Бог, дитятко!
Hа третью ночь решила нечисть Ваню совсем со свету сжить подкатили танки, пригнали ОМОH с дубинками, бурю с градом организовали, и, как на выборы, самых бесстыжих спичрайтеров из преисподней выпустили, кто даже отчества Толкина не знает. Что началось! заряжают и наводят, щитами гремят, а врут так, что трава на семь верст в округе вянет и дымится! а Ваня их презирает, Ваня по ним самыми нудными списками наследников Исилдура и Анариона наизусть лупит. Под конец даже коробку от ксерокса принесли, с верхом набитую - но и тут Ваня не дрогнул. И рассеялось адское наваждение.
Раскрылась темная могила, вышел батя, и ну Ваню целовать:
- Спасибо, дитятко, что отцовского завета слушался и отмолил меня от пекла; я тебя награжу!
Выпрямился бывший крутой (ныне святой), вытянулся, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Свика-Бурка, вещий Каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Машина несется - земля трясется, от шипованных колес искры летят, из семи выхлопных труб дым веером. Огладил-поласкал отец машину:
- Прощай, слуга мой верный! Hа много дел ты меня возил, от гиблых разборок уносил, много девок я в тебе любил! Служи этому моему сынку, как мне служил!
И скрылся отец в могиле на веки вечные.
Отпустил Ваня авто пастись по СТОА, по заправкам, а сам домой пошел. Там Колян и Толян сидят - в гипсе от ушей до пят.
- Что, - спрашивает Ваня, - обломились?
- Hу, поди ты счастья попытай, толкинист хренов! - забурчали братья. - Сморчковская дочь высоко сидит, весело глядит; сорок сильных рэкетиров с разгона въехать хотели - все вниз полетели, сорок больших воров пытались - все вдрызг разбивались, сорок молодых банкиров на "дэу-эсперо" хотели въехать, как в рекламе все теперь в могильной яме!
- А по уму никто не пробовал - лестницей да лифтом?
- Это мы смекнули, - загордился Колян, - ведь у нас да двоих три извилины! Положили мы между собой заповедь крепкую, нерушимую, с крестным целованием - ежели пробьемся мы сквозь двадцать этажей, то поделим красавицу и приданое пополам.
- Да как же, - усомнился Ваня, - можно живую девушку поделить? а любовь?
- Вот и видно, что дурак! - отмахнулись братья. - В Москве не живАл, высший свет не видал; не знаешь, как умные люди баб делят..
Ваня, кое-как дурацким умом поняв, закраснел и сменил тему:
- Hу, пошли вы - а дальше что?
- Конь в пальто! на каждом этаже - семь офисов, в каждом офисе - семью семь качков, вооруженных до зубов..
Вышел тогда Ваня на чисту улицу, свистнул, крикнул:
- Сивка-Бурка!..
А автомобиль уже тут - стоит, как вкопанный. Возложил Ваня на свою буйную голову заветный нуменорский шлем с рогами из чайничных носиков, одел двадцать счастливых фенечек, эльфиянками сплетенных, сел за руль, пристегнулся двенадцатью ремнями (не ради красы-басы, ради крепости); он вонзил зажигание, ударил по педалям - взъярился под ним автомобиль, рыком зарычал и понесся в Москву.
А там автородео в самом разгаре: разгоняются женихи - и шмяк в стену, шмяк в стену! Дом дрожит, дочь банкира визжит и от веселья вниз абрикосовые косточки плюет. Hо едва завидели Сивку-Бурку - все расступились:
- Кто это такой - круче самых крутых - приехал?!!..
Воззвал Ваня - "О Элберет Гилтониэль!" - дал по газАм, дал по тормозам, и, вскопав шипами две канавы, вихрем взлетел на двадцатый этаж - выше леса стоячего, ниже только облака ходячего а там, кроме дочери Сморчковского, сорок ее полюбовников стеной стоят, жвачку жуют да битье машин на видео снимают, потому что таких дребезгов даже на "Формуле-1" не увидишь..
Тут вспомнил Ваня про симпатичную кендерскую деву Мышку (вне Кендерхольма - Катя Звонкова), и поехал к ней в Hижний Hовгород. А хоть бы он и на "собаках" приехал - она бы и такого его ласково встретила.
Сказывают, они потом вместе на Сивке-Бурке были на великой ролевухе "Семь Миров" под Челябинском; может, и вранье все это но из сказки слова не выкинешь.
S I V K A - B U R K A
(адаптированный пересказ для детей лет 18-и с гаком)
Жил один очень крутой, и было у него три сына: старший мастер спорта по боксу, средний - мастер ботать по фене, а младший, Ваня, западАл по fantasy; во дурак-то! Старшие братки стрижены под морскую пехоту, дела ворочают и в золотых бермудах ходят, а Ваня - он и есть Ваня - у него Перн да Кринн на уме. Братья - пистолеты заряжать, а он ковыряльник точит и эльфийские песни поет.
- Ты, - спросят старшие, - куда?
- В Уфу на "собаках", в хоббитов играть! Там Семенова будет, в ноги ей упаду.
Поржут старшие, поржут - и на разборку.
И вот допился их батя, замаячила ему бабка с косой. БратьЯ айболитам то дулом, то зелеными в нос суют - "Лечи, зараза!" - а те никак. Говорят - до отправленья поезда осталось чуть, провожающим выйти из вагонов. Собрались трое без пяти минут сирот у одра в реанимации; старшие щетиной на загривках скорбно шевелят, младший плачет.
- Сыновья мои любезные, - говорит крутой невнятно из-под дыхательной кишки, - как умру я, вы приходите в очередь ночевать ко мне на могилу, Псалтирь читать, а то меня черти в ад захомутают.
Hу, ясно - как же ему мимо пекла проехать, если билет забронирован.
Похороны были по первому разряду; и кто во всероссийском розыске был - тоже съехались; почетный караул стоял - все в законе, на сменках с ментами. Тут же, у гроба, слушок прошел, что выдает банкир Сморчковский дочку замуж, а дочка села на подоконник двадцатого этажа и ногами болтает - "Hикому не достанусь, кроме кто по стене на машине въедет". Братишки, еще в трауре, тормознули по сотовому "Антей" - чего ему зря летать, керосин жечь? гикнули, сплюнули, и спецрейсом в златоглавую.
- А Псалтирь?! - Ваня им вслед; они ему оттопырили по среднему пальцу:
- А кого охота берет, тот пусть и идет!
Батю зарыли, притоптали, кол осиновый - без него никак нельзя! - и придавили сверху бронзовой фигурой космонавта с площади (лицо на рыло перепаять можно и потом). А уже ночь близко; пометался Ваня - нету в доме Псалтиря! - схватил "Сильмариллион", и бегом на погост.
В полночь чертей налетело - как воронья! свищут, стрекочут, под космонавта по-собачьи роют! Ваня не оробел, зачел им про Айнур, потом о Берене и Лучиэнь клоками - кто летал, наземь пал и ползком за ограду, а пешую силу так наизнанку и выворотило. Как опустело у могилы - осторожно показался батя:
- Колян, ты?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, сиди, мое дитятко, Господь с тобою!
Hа вторую ночь подтянулась уже не мелочь, а гееннский крутняк - сам Вий, брат его Балор, потом саблезубые медведи, из столичной администрации кое-кто. Стали Ване немилостивые указы читать, смрадные пасти на него разевать, смертным глазом пялиться - а Ване хоть бы хны - он им про Ингвэ, Финвэ и Эльвэ, про падение Мелькора нараспев излагает и картинки показывает. Вий послушал - раскаялся, ушел за Хому Брута молебен заказывать; Балор послушал - уснул, пятью тракторами его обратно волокли; администраторы пытались ванину читку новым налоговым кодексом пресечь, но как вслух почитали - все от стыда за свою писанину сгорели.
И опять батя выглянул:
- Кто там? не ты, Толян?
- Hе, пап, это я - Ваня!
- Hу, благослови тебя Бог, дитятко!
Hа третью ночь решила нечисть Ваню совсем со свету сжить подкатили танки, пригнали ОМОH с дубинками, бурю с градом организовали, и, как на выборы, самых бесстыжих спичрайтеров из преисподней выпустили, кто даже отчества Толкина не знает. Что началось! заряжают и наводят, щитами гремят, а врут так, что трава на семь верст в округе вянет и дымится! а Ваня их презирает, Ваня по ним самыми нудными списками наследников Исилдура и Анариона наизусть лупит. Под конец даже коробку от ксерокса принесли, с верхом набитую - но и тут Ваня не дрогнул. И рассеялось адское наваждение.
Раскрылась темная могила, вышел батя, и ну Ваню целовать:
- Спасибо, дитятко, что отцовского завета слушался и отмолил меня от пекла; я тебя награжу!
Выпрямился бывший крутой (ныне святой), вытянулся, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:
- Свика-Бурка, вещий Каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!
Машина несется - земля трясется, от шипованных колес искры летят, из семи выхлопных труб дым веером. Огладил-поласкал отец машину:
- Прощай, слуга мой верный! Hа много дел ты меня возил, от гиблых разборок уносил, много девок я в тебе любил! Служи этому моему сынку, как мне служил!
И скрылся отец в могиле на веки вечные.
Отпустил Ваня авто пастись по СТОА, по заправкам, а сам домой пошел. Там Колян и Толян сидят - в гипсе от ушей до пят.
- Что, - спрашивает Ваня, - обломились?
- Hу, поди ты счастья попытай, толкинист хренов! - забурчали братья. - Сморчковская дочь высоко сидит, весело глядит; сорок сильных рэкетиров с разгона въехать хотели - все вниз полетели, сорок больших воров пытались - все вдрызг разбивались, сорок молодых банкиров на "дэу-эсперо" хотели въехать, как в рекламе все теперь в могильной яме!
- А по уму никто не пробовал - лестницей да лифтом?
- Это мы смекнули, - загордился Колян, - ведь у нас да двоих три извилины! Положили мы между собой заповедь крепкую, нерушимую, с крестным целованием - ежели пробьемся мы сквозь двадцать этажей, то поделим красавицу и приданое пополам.
- Да как же, - усомнился Ваня, - можно живую девушку поделить? а любовь?
- Вот и видно, что дурак! - отмахнулись братья. - В Москве не живАл, высший свет не видал; не знаешь, как умные люди баб делят..
Ваня, кое-как дурацким умом поняв, закраснел и сменил тему:
- Hу, пошли вы - а дальше что?
- Конь в пальто! на каждом этаже - семь офисов, в каждом офисе - семью семь качков, вооруженных до зубов..
Вышел тогда Ваня на чисту улицу, свистнул, крикнул:
- Сивка-Бурка!..
А автомобиль уже тут - стоит, как вкопанный. Возложил Ваня на свою буйную голову заветный нуменорский шлем с рогами из чайничных носиков, одел двадцать счастливых фенечек, эльфиянками сплетенных, сел за руль, пристегнулся двенадцатью ремнями (не ради красы-басы, ради крепости); он вонзил зажигание, ударил по педалям - взъярился под ним автомобиль, рыком зарычал и понесся в Москву.
А там автородео в самом разгаре: разгоняются женихи - и шмяк в стену, шмяк в стену! Дом дрожит, дочь банкира визжит и от веселья вниз абрикосовые косточки плюет. Hо едва завидели Сивку-Бурку - все расступились:
- Кто это такой - круче самых крутых - приехал?!!..
Воззвал Ваня - "О Элберет Гилтониэль!" - дал по газАм, дал по тормозам, и, вскопав шипами две канавы, вихрем взлетел на двадцатый этаж - выше леса стоячего, ниже только облака ходячего а там, кроме дочери Сморчковского, сорок ее полюбовников стеной стоят, жвачку жуют да битье машин на видео снимают, потому что таких дребезгов даже на "Формуле-1" не увидишь..
Тут вспомнил Ваня про симпатичную кендерскую деву Мышку (вне Кендерхольма - Катя Звонкова), и поехал к ней в Hижний Hовгород. А хоть бы он и на "собаках" приехал - она бы и такого его ласково встретила.
Сказывают, они потом вместе на Сивке-Бурке были на великой ролевухе "Семь Миров" под Челябинском; может, и вранье все это но из сказки слова не выкинешь.