Мэри БЭЛОУ
ЛЮБЯЩЕЕ СЕРДЦЕ
Глава 1
В Лондон пришла настоящая весна. К концу апреля улицы и парки города оделись нежно-зеленой листвой, принарядились. Это означало начало светского сезона, В столицу, как птицы из дальних стран, слетались девицы на выданье. В числе прочих в Лондон впервые отправились из деревни две юные леди. И вот наконец сельский пейзаж сменился видом городских окраин. Онемев от изумления, девушки смотрели из окна экипажа на город, о котором до сих пор знали лишь понаслышке. В недоумении взирали они на обшарпанные дома, на грязные улицы с нищими и оборванными людьми. Но город менял облик с ловкостью опытного фокусника, и через минуту они уже видели широкие проспекты и роскошные особняки, утопавшие в зелени садов. Это, конечно, вполне соответствовало их ожиданиям. От таких резких перепадов у юных леди закружились головы. Слишком много впечатлений за один день. Обе устали донельзя.
– Ну вот, – со вздохом облегчения сказала одна из девушек, когда экипаж въехал в Мэйфер, один из фешенебельных районов Лондона, – мы почти на месте, Дженни. Знаешь, я чувствую себя такой маленькой, ничтожной и очень…
– Испуганной? – подсказала вторая девушка, продолжая смотреть в окно.
– О, Дженни, ты такая молодец, никогда не теряешь голову. Само спокойствие и уверенность. Верно, с чего бы тебе волноваться! У тебя есть лорд Керзи. На него можно положиться. А ты представь, каково одной. Что, если я никому не понравлюсь? И мне придется подпирать стену весь вечер во время первого в жизни бала? Что, если…
Саманта Ньюмен обиженно замолчала, так как Дженни от души рассмеялась. Затем, чуть поразмыслив, засмеялась тоже, правда, не столь заразительно, как подруга.
– Но ведь такое не исключено? Ведь всякое может случиться! – причитала Саманта.
– И поросята могут отправиться на юг вместе с птицами, – все еще смеясь, ответила мисс Дженнифер Уинвуд. – Что-то не припомню, чтобы ты хоть раз простояла у стенки. Стоило тебе политься в зале, джентльмены наперегонки неслись к тебе, расталкивая друг друга, лишь бы быть поближе к предмету их восхищения.
Саманта наморщила носик.
– Но ведь сейчас мы не дома, в Глостершире, а в Лондоне. Тут другие нравы.
– Вот ты и принесешь моду наступать друг другу на пятки, чтобы пробиться к даме. Люди везде одинаковы.
Дженнифер с чуть завистливым восхищением любовалась прелестным личиком кузины. Короткие золотистые кудряшки, синие глаза, опушенные темными ресницами, изумительная кожа – гладкая, как фарфор, сливочно-белая, в нужный момент нежно розовевшая на щеках. К тому же Саманта была небольшого роста, но имела женственную фигуру с пышной грудью и тонкой талией – довольно-таки редкое сочетание.
Дженнифер не раз жалела о том, что природа сотворила ее другой, мало подходящей под определение «настоящая леди». Свои темно-рыжие кудри она так и не решилась отрезать, когда в моду вошли стрижки, а роскошная фигура и длинные ноги создавали у Дженни неприятное ощущение, что ее принимают за куртизанку или актрису, хотя, по правде сказать, она имела весьма смутное представление о том, что это такое, поскольку в жизни не видела ни тех ни других. Она интуитивно чувствовала, что мужчины смотрят на нее как на женщину, но не как на леди. А Дженни очень хотелось не только выглядеть, но и быть настоящей леди. Поэтому она всегда старалась относиться с приличествующей холодностью к проявлениям мужского внимания. И по крайней мере внешне ей это удавалось.
Со всеми. Кроме лорда Керзи, Лайонела. Его внимания она жаждала всем сердцем. Дженни ни разу не назвала его по имени, разговаривая с кем бы то ни было, но зато про себя повторяла постоянно, иногда даже шептала вслух. Все ее помыслы были отданы ему – Лайонелу. Скоро он станет ее мужем. Скоро. Еще до конца сезона. Дженни ждала решающего события – официального предложения. День свадьбы будет объявлен после того, как она предстанет перед двором на традиционном балу. Венчание должно состояться в соборе Святого Георгия на Ганновер-сквер. А потом она появится в свете уже в качестве замужней дамы.
Скоро. Очень скоро. Ведь Дженни так долго ждала. Целых пять лет.
– О, Дженни, кажется, мы приехали! – воскликнула Саманта, когда коляска, свернув на красивую площадь, остановилась возле одного из особняков. – Судя по всему, это и есть Беркли-сквер.
Путешественницы и в самом деле прибыли к месту назначения. Двойные двери парадного входа распахнулись, и из них высыпали слуги в ливреях. Одновременно с ними из экипажа с багажом тоже выскочили слуги. Они помогли спуститься горничным, а кучер открыл дверцу перед девушками и помог им сойти по ступеням на землю. Столько суеты ради приезда двух не особенно важных персон! Для двадцатилетней Дженнифер, всю жизнь прожившей в усадебном доме и привыкшей к простоте отношений, весь этот парад казался слишком напыщенным и ненужным.
Впрочем, подумала она, пора отвыкать от деревенской вольности. Дженни искренне жаждала научиться жить по столичным меркам. Скоро она будет замужней дамой, виконтессой Керзи, у нее будет собственный дом в Лондоне и поместье в пригороде. Стоило ей подумать об этом, как голова начинала приятно кружиться. Признаться честно, не все девицы, приезжающие в столицу к началу сезона, могли радоваться столь радужным перспективам. Но большинство девушек впервые выходят в свет лет в шестнадцать. Самое позднее – в восемнадцать. Дженнифер в свои двадцать уже не считала себя юной. Она могла бы появиться в свете еще два года назад, когда, тремя годами ранее, ее отец и граф Рашфорд, отец виконта Керзи, заключили соглашение о том, что их дети вступят в брак, как только Дженнифер исполнится восемнадцать. Увы, тяжелая болезнь дяди, брата графа Рашфорда, заставила Керзи уехать на север страны, где он и пробыл почти безвыездно два летних месяца – самый разгар сезона. Немало слез пролила тогда Дженнифер, и не столько из-за того, что была лишена развлечений, а из-за задержки свадьбы. Потом в январе умерла бабушка Дженнифер, и ни о каком отъезде в столицу весной и тем более о свадьбе речь уже не шла.
И вот наконец она приезжает в Лондон. В двадцать лет. Утешением ей служило лишь то, что она не одна. Шестнадцатилетняя кузина Саманта, переехавшая жить к ним четыре года назад после смерти своих родителей, теперь тоже могла ездить на балы. Девушки были очень дружны, и Дженни собиралась попросить Саманту стать подружкой невесты на свадьбе.
Господи, сколько же прошло времени с их последнего свидания с Лайонелом, думала Дженни, с любопытством разглядывая лондонский дом отца. Они не виделись больше года. Да и та встреча на Рождество была официальной: ничего, кроме формальных слов приветствия и поздравлений. Но не проходило и дня, чтобы Дженни не вспоминала своего жениха, не мечтала бы о том, о чем мечтают все влюбленные девушки. Пять лет она любила его страстно и безоглядно, дожидаясь того дня, когда назовется его женой.
Дворецкий, поклонившись, пропустил гостей в дом, затем проводил девушек в библиотеку, где отец Дженнифер, виконт Нордал, уже ждал их, стоя у письменного стола в несколько нарочитой позе, сомкнув за спиной руки. Несомненно, он знал о приезде дочери и племянницы, но не в характере отца было показывать свои чувства. В том, что он не вышел встречать девушек, не было ровным счетом ничего удивительного.
Но веселая Саманта подлетела к нему, и Нордалу ничего не оставалось, как протянуть руки ей навстречу и обнять девушку.
– Дядя Джеральд! – воскликнула она. – У нас язык отнялся, когда мы увидели все это великолепие. Правда, Дженни? Как приятно снова увидеть тебя! Как твое здоровье? В порядке?
– Надеюсь, немота – явление временное.
Вообще-то Джеральд шутить не любил и обычная речь его не блистала остроумием. С этими словами он повернулся к дочери, чтобы обнять и ее.
– Да не жалуюсь, благодарю, Саманта. Я рад, что вы доехали благополучно, а то все места себе не находил, думал, не лучше ли было бы отправиться за вами самому. Не пристало юным леди ездить одним, без сопровождения.
– Это ты называешь «без сопровождения»? Да у нас была целая армия сопровождающих! Самый отчаянный разбойник сразу понял бы всю безнадежность нападения при одном взгляде на наш поезд. Впрочем, мне даже отчасти жаль. Я всегда мечтала о том, чтобы меня украл какой-нибудь красавчик разбойник.
Саманта рассмеялась, давая понять нахмурившемуся было дяде, что мечта о разбойнике не более чем шутка.
– Ну что же, – сказал виконт Джеральд, переводя взгляд с одной девушки на другую, – выглядите вы вполне прилично. Немного провинциально, конечно, но это поправимо. Завтра утром к вам придет модистка – Агата об этом позаботилась. Да, забыл сказать: Агата приехала побыть с вами во время сезона и присмотреть за тем, чтобы представления и все прочее прошли гладко. Вам следует слушаться ее во всем. Она знает, что к чему, так что даст вам верный старт, а там вы и сами разберетесь, как поступать дальше.
Дженнифер и Саманта переглянулись с кислым видом.
– Ну что же, – давая понять, что аудиенция окончена, сказал лорд Нордал, – вы устали после долгой дороги и должны отдохнуть.
Чуть позже, когда старшая горничная провела сестер в гостиную, соединяющую две их спальни, Саманта, всплеснув руками, в отчаянии воскликнула:
– Тетя Агата! Этот цербер! Никогда не могла понять, как они с мамой могли быть сестрами. Удастся ли нам хоть отчасти получить удовольствие от сезона с такой надзирательницей, Дженни?
– С ней нам будет куда лучше, чем без нее, – заметила Дженнифер. – Кто возьмет на себя труд нас представлять, если не тетя? Кто, как не Агата, сможет ввести нас в общество? Кто подскажет нам, как принять приглашения от нужных людей и надлежащим образом выразить благодарность? И наконец, кто позаботится о том, чтобы у нас были кавалеры на балах, кто будет сопровождать в театр? Неужели ты думаешь, что папа возьмет на себя такую ответственность?
Саманта чуть было не расхохоталась, представив, как ее неулыбчивый и вечно надутый дядя играет роль свахи.
– Думаю, ты права, – ответила она. – Пожалуй, тетя позаботится о кавалерах для нас, и самый жуткий из моих кошмаров не превратится в явь. Тебе-то хорошо, Дженни. Тебе можно не волноваться. С тобой будет лорд Керзи.
При одном упоминании о Керзи сердце Дженнифер едва не выпрыгнуло из груди. Танцевать с Лайонелом. Сидеть с ним в театральной ложе, прогуливаться в фойе во время антракта. И, быть может, улучив несколько минут наедине, обменяться поцелуями. Поцелуи, Боже мои! У Дженни едва не подкосились ноги, когда он поцеловал ей руку во время их последней встречи на Рождество. Что же будет, если – нет, когда – он поцелует ее в губы?
– Но не постоянно же, – возразила Дженнифер. – Неприлично танцевать с одним партнером два танца подряд, не говоря уже о том, чтобы только с ним и танцевать, даже если вы помолвлены.
– А может быть, так даже лучше, – откликнулась Саманта. – Возможно, ты встретишь кого-то более симпатичного и не такого холодного.
Дженнифер начинали раздражать суждения Саманты относительно лорда Керзи. Да, волосы его были совсем светлые, а глаза голубые-голубые. Точеный профиль так и просился быть запечатленным в мраморе, полностью соответствуя совершенству и холоду камня.
Но Лайонел не заслуживал упреков Саманты. Он вовсе не был холоден. Подруга не знала, как Керзи умел улыбаться, поскольку самые теплые его улыбки всегда адресовались Дженни. Улыбаясь, он становился потрясающе неотразим. Он мог бы превратить Дженни в свою рабыню уже тогда, когда ей едва исполнилось пятнадцать, в тот самый день, когда она впервые увидела того, кого выбрал для нее в мужья отец. Она никогда не имела ничего против выбора родителей. Она влюбилась в будущего мужа с первого взгляда и с тех пор продолжала любить его без памяти.
– Если я и встречу кого-нибудь более симпатичного, – ответила она Саманте, – то передам его в твое распоряжение. Увидев тебя, он сразу поймет, что ты его судьба.
– Чудесная мысль, – хихикнула Саманта.
– Если, конечно, возможно встретить кого-то красивее, чем лорд Керзи, – как бы невзначай добавила Дженнифер.
– Тебе судить, – дипломатично ответила Саманта. – Но может быть, в этом огромном городе отыщется джентльмен, равный лорду Керзи по привлекательности и которому нравились бы светлые волосы и голубые глаза, маленький рост и фигура, как у меня.
Дженнифер улыбнулась.
– И еще, Саманта, – сказала она, перед тем как удалиться в спальню, – не смей называть тетю Агату «тетушка Агги». Помнишь, с ней чуть не случился удар, когда ты обратилась к ней так на похоронах бабушки?
Саманта вновь рассмеялась и скорчила рожицу.
Друзья пустили коней шагом. В этот погожий апрельский день прокатиться верхом в зеленом и нарядном Гайд-парке было особенно приятно.
– И все же должен сказать, что я рад твоему возвращению. Без тебя эти два года здесь было довольно уныло, – продолжал Бойл.
– Но при этом нетрудно заметить, что у меня так и не хватило смелости явиться к пяти часам на Роттен-роу, хотя в тот первый день в Лондоне я и умирал со скуки, – сдержанно ответил Габриэль Фишер, граф Торнхилл. – Может, завтра? Да, скорее всего завтра. Черт, как не хочется проходить через это снова. Так и вижу, Берти, как мамаши прячут за спины своих хорошеньких дочерей, дабы я не повлиял на них дурно. Жаль, кринолины вышли из моды лет тридцать назад – они бы пригодились нашим блюстителям нравственности: легче было бы скрывать своих ненаглядных дочек от меня, развратника.
– Возможно, тебе все представляется в слишком мрачном свете, а на самом деле тебя встретят вовсе не агрессивно. К тому же ты всегда можешь сказать правду.
– Правду? – с горьким смехом переспросил Гейб. – Откуда тебе знать, что есть правда, что я не тот законченный негодяй, которым меня здесь выставили?
– Я знаю тебя, – просто ответил Альберт. – Или ты забыл?
– Знаешь, это верно, – ответил граф Торнхилл, сосредоточенно глядя на две приближающиеся женские фигурки. Несомненно, это были две юные леди. Они шли неспешно, прикрываясь зонтиками от солнца, а на почтительном расстоянии от них следовали две служанки. – Люди верят в то, во что им хочется верить, Берти. К чертям этот свет с его вечными сплетнями и скандалами! Впрочем, оно и к лучшему. В этом сезоне я, возможно, буду пользоваться большим спросом, чем когда бы то ни было прежде.
– Скандал часто идет на пользу, если речь идет о мужской популярности, – согласился Альберт. – К тому же если два года назад ты был всего лишь бароном, то сейчас ты – граф. Да еще и богат как Крез. Кто любил повторять, что у его отца денег куры не клюют?!
Но граф Торнхилл уже не слушал друга. Его вниманием целиком завладели леди под зонтиками.
– Ты не представляешь себе, Берти, – заговорил Гейб, не спуская глаз с девушек, – как мне не хватало на континенте наших английских красоток. Ни в Италии, ни во Франции, ни в Швейцарии не встретишь ничего подобного. Тот тип красоты, который можно встретить у нас, не найдешь нигде в мире. Его даже трудно описать. Она может быть высокой или маленькой, темной или светловолосой, может быть довольно пышной и не слишком, но при этом у них у всех есть особый английский шарм. Посмотри-ка на этих крошек. Чем тебе не пример? Как ты думаешь, они нарочно опустили ресницы или в самом деле нас не замечают? Так поднимут они глаза или нет? Порозовеют ли от смущения? Улыбнутся или…
– Или нахмурятся, – закончил сэр Альберт со смехом, но при этом посмотрел в ту сторону, куда указал ему друг. – Да, весьма изысканные создания. К тому же незнакомки. Но ничего удивительного для Лондона в эту пору. А вот не пройдет и нескольких недель, как начнешь уставать от мелькания одних и тех же лиц. После того как встретишь их в дюжине разных мест – в театре, у общих знакомых и прочее, – начинает казаться, что знал их всю жизнь и не слишком этим счастлив.
– Нахмурятся, говоришь? Сомневаюсь, – продолжал граф, понижая голос, ибо к этому времени их кони успели подъехать почти вплотную к дамам. Надо сказать, что эти милые особы заслуживали того, чтобы на них засмотреться. Гейб церемонно снял шляпу и поклонился, заставив их поднять глаза на всадников.
Маленькая голубоглазая блондинка очень мило порозовела. Она являла собой настоящее воплощение типично английской красоты, символ чистоты и невинности. Та, что повыше, нисколько не смутилась или не подала вида. Волосы ее, не без интереса заметил Гейб, были не темно-каштановыми, как казалось издали, а цвета красной меди. Когда она подняла голову и солнечный луч, проникнув под поля шляпки, коснулся ее волос, прядь вспыхнула червонным золотом. Глаза ее были темными и большими, а фигура… Что ж, если при взгляде на блондинку даже у дорожившего своей свободой холостяка возникала мысль о браке, то вторая направляла мысли совершенно в противоположную от семьи сторону. Такая женщина могла бы заставить позабыть о долге. Такую женщину представляешь себе обнаженной в постели, страстной любовницей, способной удовлетворить любые прихоти. Именно о такой красоте и грезил Торнхилл.
– Добрый день.
Гейб улыбнулся, глядя прямо в глаза высокой леди, уже не замечая блондинки, первой остановившейся, чтобы ответить на приветствие. Та, на которую он смотрел, почти никак не отреагировала на его слова, если не считать ясного взгляда без тени кокетства. Она даже не улыбнулась и лишь замедлила шаг. Гейб с грустью отметил, что девушка, так ему понравившаяся, оказалась леди до мозга костей. Учитывая характер проявленного к ней интереса, это было совсем некстати.
– Добрый день, – сказал Альберт и, пока блондинка приседала в реверансе, ее подруга просто стояла и ждала, когда можно будет продолжить прогулку.
Служанки уже подходили к ним, и джентльменам ничего не оставалось, как ехать своей дорогой.
– С такой не замерзнешь в постели, – пробормотал граф. – Такая роскошная женщина, просто слюнки текут. Знаешь, Берти, я собираюсь завести любовницу. С тех пор как я уехал из Англии, у меня не было женщины. Поверишь ли, ни одной, если не считать шлюхи, после которой я места себе не находил, боясь, что она наградила меня какой-нибудь гадостью. Решив, что страх не стоит весьма сомнительного удовольствия одноразовой любви, я больше не экспериментировал. Надо будет повнимательнее поискать по театрам и операм, чтобы подобрать себе подходящую из тех актрис, что свободны. Не исходить же всякий раз слюной при встрече с барышней в парке, верно?
– Волосы цвета солнечного луча, – бормотал Альберт, расчувствовавшись до того, что заговорил стихами, – и глаза как васильки. У нее будет море поклонников после первого же выхода в свет. Особенно при условии, что приданое соответствует ее красоте.
– А… – протянул граф, – так ты размечтался о блондинке. А меня вот на мысль о том, что пора завести любовницу, навела другая – с длинными красивыми ногами. О, представь, что это такое, когда такие ножки переплетаются с твоими, Берти! Должен сказать, что я рад возвращению в Англию. И не имеет значения, будет скандал или нет.
Гейб понимал, что ему следовало бы провести весну в Челкотте, не затягивая приезда до лета. Отец его умер год назад. Это случилось немногим позже их с Кэтрин, второй женой отца, отъезда на континент. Он должен был бы поспешить домой, как только ему стало известно о серьезном ухудшении здоровья старого графа, но он не мог оставить Кэтрин в одиночестве, а о поездке ее в Англию и речи не могло быть. И он остался с мачехой, посчитав это более насущным, чем присутствие на похоронах отца.
Теперь он понимал, что лучше бы ему тогда было вернуться домой. Но Берти был прав: Гейб действительно отличался редким упрямством. Приезд в Лондон в разгар сезона большинство нормальных людей сочли бы сумасшествием, поскольку в это время года в столице собирался весь свет, то есть те самые люди, которые не сомневались в том, что он, Гейб, увез на континент собственную мачеху в интересном положении. А сейчас, разумеется, он вернулся, поскольку Кэтрин ему надоела. Он не просто соблазнил собственную мачеху и сделал ей ребенка, а еще и бросил свою любовницу одну с плодом своей неуемной похоти.
В действительности же Кэтрин с дочерью вполне неплохо устроились в Швейцарии. Гейб оставался с ней во время беременности и почти год после рождения ребенка. Теперь, посчитав свой долг в отношении Кэтрин выполненным, он вернулся на родину, по которой тосковал безмерно.
Наверное, куда разумнее было бы сразу ехать к себе домой, в Челкотт. В Лондоне следовало бы показаться, когда скандал будет забыт. Впрочем, наивно полагать, что такое возможно. Покажись Гейб в столице хоть через десять лет после произошедшего, он все равно стал бы объектом сплетен. Так что чем раньше, тем лучше.
Граф был не из тех, кто стремится обойти острые углы. И он не слишком переживал из-за того, что о нем говорят и думают окружающие. Гейб был слишком горд, чтобы показать, что он чувствует на самом деле. Ни разу он не сделал попытки разуверить общество в его мнении. Да и едва ли стоило оправдываться и объяснять, что он не имел любовной связи с собственной мачехой и уж тем более не он отец ее ребенка. Он просто увез Кэтрин, с которой был дружен, подальше от гнева отца, после того как она призналась, что беременна. Гейб опасался, что отец нанесет какой-нибудь вред Кэтрин и ее еще не родившемуся ребенку или открыто откажется от отцовства и тем самым разрушит жизнь женщине. Старый граф не сделал ни того ни другого, но слухи поползли по Лондону и, когда Гейб с мачехой отправились на континент, расцвели пышным цветом, тем более что состояние Кэтрин стало для всех очевидным.
Гейб посчитал за лучшее оставить публику при своем мнении. Кэтрин призналась, кто отец ребенка, лишь когда он устроил ее в Швейцарии и все мнимые и действительные опасности остались позади.
Наверное, стоило вернуться в Англию и убить негодяя. Гейб не раз думал об этом с тех пор, как узнал правду. Но Кэтрин винила во всем только себя. Она влюбилась в человека, который оказался на редкость беззаботным или, вернее, безразличным к судьбе своей возлюбленной. Как иначе объяснить, что он был так беспечен по отношению к замужней женщине, зная о том, что муж не спит с ней? Может, он полюбил Кэтрин и решил связать с ней жизнь? Но нет, как только любовница сообщила ему о готовящемся событии, он стал появляться у нее все реже, пока не исчез совсем, опасаясь быть изобличенным.
Итак, граф Торнхилл вернулся на родину. Вернулся через пятнадцать месяцев после смерти отца, когда ребенку Кэтрин почти исполнился год. Малышке дали фамилию отца Гейба, несмотря на то что ни у кого не оставалось сомнений в том, что старый граф не имел к ее рождению никакого отношения.
Гейб вернулся, сунув голову прямо в пасть льва, для того чтобы поглазеть на британских красоток, свезенных в Лондон со всех концов страны. И среди родителей этих красавиц нашлось бы немало готовых затоптать беднягу Гейба лишь за то, что он улыбнулся или кивнул их драгоценной дочке, не говоря уже о том, что он представляет какую-либо из них обнаженной в своей постели и видит ее длинные стройные ножки, переплетенные с его ногами в порыве страсти. Гейб невесело усмехнулся.
– Завтра, Берти, если погода не подведет, мы отправимся на прогулку в парк. И завтра, Берти, я собираюсь уведомить некоторых из тех, кто прислал мне приглашения, о своем непременном присутствии. Да-да, Берти, не удивляйся. Я получил удивительно большое, учитывая обстоятельства, количество приглашений. Полагаю, мой новый статус, как ты заметил, и, что еще более важно, мое новое финансовое положение заставило многих закрыть глаза на мой моральный облик.
– Ты будешь гвоздем программы, – весело заметил сэр Альберт. – Народ слетится поглазеть на тебя уже ради того, чтобы воочию убедиться, что у тебя не растут рожки и под шелковыми носками и бальными туфлями не прячутся раздвоенные копыта. Вот уж, действительно, ирония судьбы: Габриэль – раздвоенное копыто [1].
Альберт рассмеялся собственной шутке.
«Интересно, как эти рыжие кудри будут смотреться без шляпки, – размышлял между тем Гейб, – к тому же при свете тысяч ярких свечей? Удастся ли это выяснить? Удастся ли подойти к ней поближе, чтобы разглядеть получше?»
Гейб обернулся, но рыжеволосая красавица и блондинка уже скрылись из виду.
– Скорее всего, – ответила Дженнифер, – они принадлежат к нашему кругу. Да и как можно тобой не восхищаться? Все джентльмены дома, насколько я помню, были от тебя в восторге. Отчего же лондонским господам иметь другое мнение?
Саманта вздохнула.
– Хотела бы я, чтобы мы выглядели не так провинциально. Было бы хорошо, если бы кое-что из нарядов, для пошива которых с нас вчера сняли мерки, было готово уже сегодня. Тетя Агги все-таки душка, какой бы чопорной и несносной она ни выглядела, если настояла на том, чтобы нам заказали столько новых платьев! Правда же? Я бы ее обняла и расцеловала, да только она этого все равно не поймет. Интересно, дядя Перси хоть раз ее… Впрочем, не важно. – Саманта рассмеялась, добавив:
– Ну вот, – со вздохом облегчения сказала одна из девушек, когда экипаж въехал в Мэйфер, один из фешенебельных районов Лондона, – мы почти на месте, Дженни. Знаешь, я чувствую себя такой маленькой, ничтожной и очень…
– Испуганной? – подсказала вторая девушка, продолжая смотреть в окно.
– О, Дженни, ты такая молодец, никогда не теряешь голову. Само спокойствие и уверенность. Верно, с чего бы тебе волноваться! У тебя есть лорд Керзи. На него можно положиться. А ты представь, каково одной. Что, если я никому не понравлюсь? И мне придется подпирать стену весь вечер во время первого в жизни бала? Что, если…
Саманта Ньюмен обиженно замолчала, так как Дженни от души рассмеялась. Затем, чуть поразмыслив, засмеялась тоже, правда, не столь заразительно, как подруга.
– Но ведь такое не исключено? Ведь всякое может случиться! – причитала Саманта.
– И поросята могут отправиться на юг вместе с птицами, – все еще смеясь, ответила мисс Дженнифер Уинвуд. – Что-то не припомню, чтобы ты хоть раз простояла у стенки. Стоило тебе политься в зале, джентльмены наперегонки неслись к тебе, расталкивая друг друга, лишь бы быть поближе к предмету их восхищения.
Саманта наморщила носик.
– Но ведь сейчас мы не дома, в Глостершире, а в Лондоне. Тут другие нравы.
– Вот ты и принесешь моду наступать друг другу на пятки, чтобы пробиться к даме. Люди везде одинаковы.
Дженнифер с чуть завистливым восхищением любовалась прелестным личиком кузины. Короткие золотистые кудряшки, синие глаза, опушенные темными ресницами, изумительная кожа – гладкая, как фарфор, сливочно-белая, в нужный момент нежно розовевшая на щеках. К тому же Саманта была небольшого роста, но имела женственную фигуру с пышной грудью и тонкой талией – довольно-таки редкое сочетание.
Дженнифер не раз жалела о том, что природа сотворила ее другой, мало подходящей под определение «настоящая леди». Свои темно-рыжие кудри она так и не решилась отрезать, когда в моду вошли стрижки, а роскошная фигура и длинные ноги создавали у Дженни неприятное ощущение, что ее принимают за куртизанку или актрису, хотя, по правде сказать, она имела весьма смутное представление о том, что это такое, поскольку в жизни не видела ни тех ни других. Она интуитивно чувствовала, что мужчины смотрят на нее как на женщину, но не как на леди. А Дженни очень хотелось не только выглядеть, но и быть настоящей леди. Поэтому она всегда старалась относиться с приличествующей холодностью к проявлениям мужского внимания. И по крайней мере внешне ей это удавалось.
Со всеми. Кроме лорда Керзи, Лайонела. Его внимания она жаждала всем сердцем. Дженни ни разу не назвала его по имени, разговаривая с кем бы то ни было, но зато про себя повторяла постоянно, иногда даже шептала вслух. Все ее помыслы были отданы ему – Лайонелу. Скоро он станет ее мужем. Скоро. Еще до конца сезона. Дженни ждала решающего события – официального предложения. День свадьбы будет объявлен после того, как она предстанет перед двором на традиционном балу. Венчание должно состояться в соборе Святого Георгия на Ганновер-сквер. А потом она появится в свете уже в качестве замужней дамы.
Скоро. Очень скоро. Ведь Дженни так долго ждала. Целых пять лет.
– О, Дженни, кажется, мы приехали! – воскликнула Саманта, когда коляска, свернув на красивую площадь, остановилась возле одного из особняков. – Судя по всему, это и есть Беркли-сквер.
Путешественницы и в самом деле прибыли к месту назначения. Двойные двери парадного входа распахнулись, и из них высыпали слуги в ливреях. Одновременно с ними из экипажа с багажом тоже выскочили слуги. Они помогли спуститься горничным, а кучер открыл дверцу перед девушками и помог им сойти по ступеням на землю. Столько суеты ради приезда двух не особенно важных персон! Для двадцатилетней Дженнифер, всю жизнь прожившей в усадебном доме и привыкшей к простоте отношений, весь этот парад казался слишком напыщенным и ненужным.
Впрочем, подумала она, пора отвыкать от деревенской вольности. Дженни искренне жаждала научиться жить по столичным меркам. Скоро она будет замужней дамой, виконтессой Керзи, у нее будет собственный дом в Лондоне и поместье в пригороде. Стоило ей подумать об этом, как голова начинала приятно кружиться. Признаться честно, не все девицы, приезжающие в столицу к началу сезона, могли радоваться столь радужным перспективам. Но большинство девушек впервые выходят в свет лет в шестнадцать. Самое позднее – в восемнадцать. Дженнифер в свои двадцать уже не считала себя юной. Она могла бы появиться в свете еще два года назад, когда, тремя годами ранее, ее отец и граф Рашфорд, отец виконта Керзи, заключили соглашение о том, что их дети вступят в брак, как только Дженнифер исполнится восемнадцать. Увы, тяжелая болезнь дяди, брата графа Рашфорда, заставила Керзи уехать на север страны, где он и пробыл почти безвыездно два летних месяца – самый разгар сезона. Немало слез пролила тогда Дженнифер, и не столько из-за того, что была лишена развлечений, а из-за задержки свадьбы. Потом в январе умерла бабушка Дженнифер, и ни о каком отъезде в столицу весной и тем более о свадьбе речь уже не шла.
И вот наконец она приезжает в Лондон. В двадцать лет. Утешением ей служило лишь то, что она не одна. Шестнадцатилетняя кузина Саманта, переехавшая жить к ним четыре года назад после смерти своих родителей, теперь тоже могла ездить на балы. Девушки были очень дружны, и Дженни собиралась попросить Саманту стать подружкой невесты на свадьбе.
Господи, сколько же прошло времени с их последнего свидания с Лайонелом, думала Дженни, с любопытством разглядывая лондонский дом отца. Они не виделись больше года. Да и та встреча на Рождество была официальной: ничего, кроме формальных слов приветствия и поздравлений. Но не проходило и дня, чтобы Дженни не вспоминала своего жениха, не мечтала бы о том, о чем мечтают все влюбленные девушки. Пять лет она любила его страстно и безоглядно, дожидаясь того дня, когда назовется его женой.
Дворецкий, поклонившись, пропустил гостей в дом, затем проводил девушек в библиотеку, где отец Дженнифер, виконт Нордал, уже ждал их, стоя у письменного стола в несколько нарочитой позе, сомкнув за спиной руки. Несомненно, он знал о приезде дочери и племянницы, но не в характере отца было показывать свои чувства. В том, что он не вышел встречать девушек, не было ровным счетом ничего удивительного.
Но веселая Саманта подлетела к нему, и Нордалу ничего не оставалось, как протянуть руки ей навстречу и обнять девушку.
– Дядя Джеральд! – воскликнула она. – У нас язык отнялся, когда мы увидели все это великолепие. Правда, Дженни? Как приятно снова увидеть тебя! Как твое здоровье? В порядке?
– Надеюсь, немота – явление временное.
Вообще-то Джеральд шутить не любил и обычная речь его не блистала остроумием. С этими словами он повернулся к дочери, чтобы обнять и ее.
– Да не жалуюсь, благодарю, Саманта. Я рад, что вы доехали благополучно, а то все места себе не находил, думал, не лучше ли было бы отправиться за вами самому. Не пристало юным леди ездить одним, без сопровождения.
– Это ты называешь «без сопровождения»? Да у нас была целая армия сопровождающих! Самый отчаянный разбойник сразу понял бы всю безнадежность нападения при одном взгляде на наш поезд. Впрочем, мне даже отчасти жаль. Я всегда мечтала о том, чтобы меня украл какой-нибудь красавчик разбойник.
Саманта рассмеялась, давая понять нахмурившемуся было дяде, что мечта о разбойнике не более чем шутка.
– Ну что же, – сказал виконт Джеральд, переводя взгляд с одной девушки на другую, – выглядите вы вполне прилично. Немного провинциально, конечно, но это поправимо. Завтра утром к вам придет модистка – Агата об этом позаботилась. Да, забыл сказать: Агата приехала побыть с вами во время сезона и присмотреть за тем, чтобы представления и все прочее прошли гладко. Вам следует слушаться ее во всем. Она знает, что к чему, так что даст вам верный старт, а там вы и сами разберетесь, как поступать дальше.
Дженнифер и Саманта переглянулись с кислым видом.
– Ну что же, – давая понять, что аудиенция окончена, сказал лорд Нордал, – вы устали после долгой дороги и должны отдохнуть.
Чуть позже, когда старшая горничная провела сестер в гостиную, соединяющую две их спальни, Саманта, всплеснув руками, в отчаянии воскликнула:
– Тетя Агата! Этот цербер! Никогда не могла понять, как они с мамой могли быть сестрами. Удастся ли нам хоть отчасти получить удовольствие от сезона с такой надзирательницей, Дженни?
– С ней нам будет куда лучше, чем без нее, – заметила Дженнифер. – Кто возьмет на себя труд нас представлять, если не тетя? Кто, как не Агата, сможет ввести нас в общество? Кто подскажет нам, как принять приглашения от нужных людей и надлежащим образом выразить благодарность? И наконец, кто позаботится о том, чтобы у нас были кавалеры на балах, кто будет сопровождать в театр? Неужели ты думаешь, что папа возьмет на себя такую ответственность?
Саманта чуть было не расхохоталась, представив, как ее неулыбчивый и вечно надутый дядя играет роль свахи.
– Думаю, ты права, – ответила она. – Пожалуй, тетя позаботится о кавалерах для нас, и самый жуткий из моих кошмаров не превратится в явь. Тебе-то хорошо, Дженни. Тебе можно не волноваться. С тобой будет лорд Керзи.
При одном упоминании о Керзи сердце Дженнифер едва не выпрыгнуло из груди. Танцевать с Лайонелом. Сидеть с ним в театральной ложе, прогуливаться в фойе во время антракта. И, быть может, улучив несколько минут наедине, обменяться поцелуями. Поцелуи, Боже мои! У Дженни едва не подкосились ноги, когда он поцеловал ей руку во время их последней встречи на Рождество. Что же будет, если – нет, когда – он поцелует ее в губы?
– Но не постоянно же, – возразила Дженнифер. – Неприлично танцевать с одним партнером два танца подряд, не говоря уже о том, чтобы только с ним и танцевать, даже если вы помолвлены.
– А может быть, так даже лучше, – откликнулась Саманта. – Возможно, ты встретишь кого-то более симпатичного и не такого холодного.
Дженнифер начинали раздражать суждения Саманты относительно лорда Керзи. Да, волосы его были совсем светлые, а глаза голубые-голубые. Точеный профиль так и просился быть запечатленным в мраморе, полностью соответствуя совершенству и холоду камня.
Но Лайонел не заслуживал упреков Саманты. Он вовсе не был холоден. Подруга не знала, как Керзи умел улыбаться, поскольку самые теплые его улыбки всегда адресовались Дженни. Улыбаясь, он становился потрясающе неотразим. Он мог бы превратить Дженни в свою рабыню уже тогда, когда ей едва исполнилось пятнадцать, в тот самый день, когда она впервые увидела того, кого выбрал для нее в мужья отец. Она никогда не имела ничего против выбора родителей. Она влюбилась в будущего мужа с первого взгляда и с тех пор продолжала любить его без памяти.
– Если я и встречу кого-нибудь более симпатичного, – ответила она Саманте, – то передам его в твое распоряжение. Увидев тебя, он сразу поймет, что ты его судьба.
– Чудесная мысль, – хихикнула Саманта.
– Если, конечно, возможно встретить кого-то красивее, чем лорд Керзи, – как бы невзначай добавила Дженнифер.
– Тебе судить, – дипломатично ответила Саманта. – Но может быть, в этом огромном городе отыщется джентльмен, равный лорду Керзи по привлекательности и которому нравились бы светлые волосы и голубые глаза, маленький рост и фигура, как у меня.
Дженнифер улыбнулась.
– И еще, Саманта, – сказала она, перед тем как удалиться в спальню, – не смей называть тетю Агату «тетушка Агги». Помнишь, с ней чуть не случился удар, когда ты обратилась к ней так на похоронах бабушки?
Саманта вновь рассмеялась и скорчила рожицу.
* * *
– Однажды упрямство погубит тебя, Гейб, – заметил сэр Альберт Бойл.Друзья пустили коней шагом. В этот погожий апрельский день прокатиться верхом в зеленом и нарядном Гайд-парке было особенно приятно.
– И все же должен сказать, что я рад твоему возвращению. Без тебя эти два года здесь было довольно уныло, – продолжал Бойл.
– Но при этом нетрудно заметить, что у меня так и не хватило смелости явиться к пяти часам на Роттен-роу, хотя в тот первый день в Лондоне я и умирал со скуки, – сдержанно ответил Габриэль Фишер, граф Торнхилл. – Может, завтра? Да, скорее всего завтра. Черт, как не хочется проходить через это снова. Так и вижу, Берти, как мамаши прячут за спины своих хорошеньких дочерей, дабы я не повлиял на них дурно. Жаль, кринолины вышли из моды лет тридцать назад – они бы пригодились нашим блюстителям нравственности: легче было бы скрывать своих ненаглядных дочек от меня, развратника.
– Возможно, тебе все представляется в слишком мрачном свете, а на самом деле тебя встретят вовсе не агрессивно. К тому же ты всегда можешь сказать правду.
– Правду? – с горьким смехом переспросил Гейб. – Откуда тебе знать, что есть правда, что я не тот законченный негодяй, которым меня здесь выставили?
– Я знаю тебя, – просто ответил Альберт. – Или ты забыл?
– Знаешь, это верно, – ответил граф Торнхилл, сосредоточенно глядя на две приближающиеся женские фигурки. Несомненно, это были две юные леди. Они шли неспешно, прикрываясь зонтиками от солнца, а на почтительном расстоянии от них следовали две служанки. – Люди верят в то, во что им хочется верить, Берти. К чертям этот свет с его вечными сплетнями и скандалами! Впрочем, оно и к лучшему. В этом сезоне я, возможно, буду пользоваться большим спросом, чем когда бы то ни было прежде.
– Скандал часто идет на пользу, если речь идет о мужской популярности, – согласился Альберт. – К тому же если два года назад ты был всего лишь бароном, то сейчас ты – граф. Да еще и богат как Крез. Кто любил повторять, что у его отца денег куры не клюют?!
Но граф Торнхилл уже не слушал друга. Его вниманием целиком завладели леди под зонтиками.
– Ты не представляешь себе, Берти, – заговорил Гейб, не спуская глаз с девушек, – как мне не хватало на континенте наших английских красоток. Ни в Италии, ни во Франции, ни в Швейцарии не встретишь ничего подобного. Тот тип красоты, который можно встретить у нас, не найдешь нигде в мире. Его даже трудно описать. Она может быть высокой или маленькой, темной или светловолосой, может быть довольно пышной и не слишком, но при этом у них у всех есть особый английский шарм. Посмотри-ка на этих крошек. Чем тебе не пример? Как ты думаешь, они нарочно опустили ресницы или в самом деле нас не замечают? Так поднимут они глаза или нет? Порозовеют ли от смущения? Улыбнутся или…
– Или нахмурятся, – закончил сэр Альберт со смехом, но при этом посмотрел в ту сторону, куда указал ему друг. – Да, весьма изысканные создания. К тому же незнакомки. Но ничего удивительного для Лондона в эту пору. А вот не пройдет и нескольких недель, как начнешь уставать от мелькания одних и тех же лиц. После того как встретишь их в дюжине разных мест – в театре, у общих знакомых и прочее, – начинает казаться, что знал их всю жизнь и не слишком этим счастлив.
– Нахмурятся, говоришь? Сомневаюсь, – продолжал граф, понижая голос, ибо к этому времени их кони успели подъехать почти вплотную к дамам. Надо сказать, что эти милые особы заслуживали того, чтобы на них засмотреться. Гейб церемонно снял шляпу и поклонился, заставив их поднять глаза на всадников.
Маленькая голубоглазая блондинка очень мило порозовела. Она являла собой настоящее воплощение типично английской красоты, символ чистоты и невинности. Та, что повыше, нисколько не смутилась или не подала вида. Волосы ее, не без интереса заметил Гейб, были не темно-каштановыми, как казалось издали, а цвета красной меди. Когда она подняла голову и солнечный луч, проникнув под поля шляпки, коснулся ее волос, прядь вспыхнула червонным золотом. Глаза ее были темными и большими, а фигура… Что ж, если при взгляде на блондинку даже у дорожившего своей свободой холостяка возникала мысль о браке, то вторая направляла мысли совершенно в противоположную от семьи сторону. Такая женщина могла бы заставить позабыть о долге. Такую женщину представляешь себе обнаженной в постели, страстной любовницей, способной удовлетворить любые прихоти. Именно о такой красоте и грезил Торнхилл.
– Добрый день.
Гейб улыбнулся, глядя прямо в глаза высокой леди, уже не замечая блондинки, первой остановившейся, чтобы ответить на приветствие. Та, на которую он смотрел, почти никак не отреагировала на его слова, если не считать ясного взгляда без тени кокетства. Она даже не улыбнулась и лишь замедлила шаг. Гейб с грустью отметил, что девушка, так ему понравившаяся, оказалась леди до мозга костей. Учитывая характер проявленного к ней интереса, это было совсем некстати.
– Добрый день, – сказал Альберт и, пока блондинка приседала в реверансе, ее подруга просто стояла и ждала, когда можно будет продолжить прогулку.
Служанки уже подходили к ним, и джентльменам ничего не оставалось, как ехать своей дорогой.
– С такой не замерзнешь в постели, – пробормотал граф. – Такая роскошная женщина, просто слюнки текут. Знаешь, Берти, я собираюсь завести любовницу. С тех пор как я уехал из Англии, у меня не было женщины. Поверишь ли, ни одной, если не считать шлюхи, после которой я места себе не находил, боясь, что она наградила меня какой-нибудь гадостью. Решив, что страх не стоит весьма сомнительного удовольствия одноразовой любви, я больше не экспериментировал. Надо будет повнимательнее поискать по театрам и операм, чтобы подобрать себе подходящую из тех актрис, что свободны. Не исходить же всякий раз слюной при встрече с барышней в парке, верно?
– Волосы цвета солнечного луча, – бормотал Альберт, расчувствовавшись до того, что заговорил стихами, – и глаза как васильки. У нее будет море поклонников после первого же выхода в свет. Особенно при условии, что приданое соответствует ее красоте.
– А… – протянул граф, – так ты размечтался о блондинке. А меня вот на мысль о том, что пора завести любовницу, навела другая – с длинными красивыми ногами. О, представь, что это такое, когда такие ножки переплетаются с твоими, Берти! Должен сказать, что я рад возвращению в Англию. И не имеет значения, будет скандал или нет.
Гейб понимал, что ему следовало бы провести весну в Челкотте, не затягивая приезда до лета. Отец его умер год назад. Это случилось немногим позже их с Кэтрин, второй женой отца, отъезда на континент. Он должен был бы поспешить домой, как только ему стало известно о серьезном ухудшении здоровья старого графа, но он не мог оставить Кэтрин в одиночестве, а о поездке ее в Англию и речи не могло быть. И он остался с мачехой, посчитав это более насущным, чем присутствие на похоронах отца.
Теперь он понимал, что лучше бы ему тогда было вернуться домой. Но Берти был прав: Гейб действительно отличался редким упрямством. Приезд в Лондон в разгар сезона большинство нормальных людей сочли бы сумасшествием, поскольку в это время года в столице собирался весь свет, то есть те самые люди, которые не сомневались в том, что он, Гейб, увез на континент собственную мачеху в интересном положении. А сейчас, разумеется, он вернулся, поскольку Кэтрин ему надоела. Он не просто соблазнил собственную мачеху и сделал ей ребенка, а еще и бросил свою любовницу одну с плодом своей неуемной похоти.
В действительности же Кэтрин с дочерью вполне неплохо устроились в Швейцарии. Гейб оставался с ней во время беременности и почти год после рождения ребенка. Теперь, посчитав свой долг в отношении Кэтрин выполненным, он вернулся на родину, по которой тосковал безмерно.
Наверное, куда разумнее было бы сразу ехать к себе домой, в Челкотт. В Лондоне следовало бы показаться, когда скандал будет забыт. Впрочем, наивно полагать, что такое возможно. Покажись Гейб в столице хоть через десять лет после произошедшего, он все равно стал бы объектом сплетен. Так что чем раньше, тем лучше.
Граф был не из тех, кто стремится обойти острые углы. И он не слишком переживал из-за того, что о нем говорят и думают окружающие. Гейб был слишком горд, чтобы показать, что он чувствует на самом деле. Ни разу он не сделал попытки разуверить общество в его мнении. Да и едва ли стоило оправдываться и объяснять, что он не имел любовной связи с собственной мачехой и уж тем более не он отец ее ребенка. Он просто увез Кэтрин, с которой был дружен, подальше от гнева отца, после того как она призналась, что беременна. Гейб опасался, что отец нанесет какой-нибудь вред Кэтрин и ее еще не родившемуся ребенку или открыто откажется от отцовства и тем самым разрушит жизнь женщине. Старый граф не сделал ни того ни другого, но слухи поползли по Лондону и, когда Гейб с мачехой отправились на континент, расцвели пышным цветом, тем более что состояние Кэтрин стало для всех очевидным.
Гейб посчитал за лучшее оставить публику при своем мнении. Кэтрин призналась, кто отец ребенка, лишь когда он устроил ее в Швейцарии и все мнимые и действительные опасности остались позади.
Наверное, стоило вернуться в Англию и убить негодяя. Гейб не раз думал об этом с тех пор, как узнал правду. Но Кэтрин винила во всем только себя. Она влюбилась в человека, который оказался на редкость беззаботным или, вернее, безразличным к судьбе своей возлюбленной. Как иначе объяснить, что он был так беспечен по отношению к замужней женщине, зная о том, что муж не спит с ней? Может, он полюбил Кэтрин и решил связать с ней жизнь? Но нет, как только любовница сообщила ему о готовящемся событии, он стал появляться у нее все реже, пока не исчез совсем, опасаясь быть изобличенным.
Итак, граф Торнхилл вернулся на родину. Вернулся через пятнадцать месяцев после смерти отца, когда ребенку Кэтрин почти исполнился год. Малышке дали фамилию отца Гейба, несмотря на то что ни у кого не оставалось сомнений в том, что старый граф не имел к ее рождению никакого отношения.
Гейб вернулся, сунув голову прямо в пасть льва, для того чтобы поглазеть на британских красоток, свезенных в Лондон со всех концов страны. И среди родителей этих красавиц нашлось бы немало готовых затоптать беднягу Гейба лишь за то, что он улыбнулся или кивнул их драгоценной дочке, не говоря уже о том, что он представляет какую-либо из них обнаженной в своей постели и видит ее длинные стройные ножки, переплетенные с его ногами в порыве страсти. Гейб невесело усмехнулся.
– Завтра, Берти, если погода не подведет, мы отправимся на прогулку в парк. И завтра, Берти, я собираюсь уведомить некоторых из тех, кто прислал мне приглашения, о своем непременном присутствии. Да-да, Берти, не удивляйся. Я получил удивительно большое, учитывая обстоятельства, количество приглашений. Полагаю, мой новый статус, как ты заметил, и, что еще более важно, мое новое финансовое положение заставило многих закрыть глаза на мой моральный облик.
– Ты будешь гвоздем программы, – весело заметил сэр Альберт. – Народ слетится поглазеть на тебя уже ради того, чтобы воочию убедиться, что у тебя не растут рожки и под шелковыми носками и бальными туфлями не прячутся раздвоенные копыта. Вот уж, действительно, ирония судьбы: Габриэль – раздвоенное копыто [1].
Альберт рассмеялся собственной шутке.
«Интересно, как эти рыжие кудри будут смотреться без шляпки, – размышлял между тем Гейб, – к тому же при свете тысяч ярких свечей? Удастся ли это выяснить? Удастся ли подойти к ней поближе, чтобы разглядеть получше?»
Гейб обернулся, но рыжеволосая красавица и блондинка уже скрылись из виду.
* * *
– Ну вот, – удовлетворенно заметила Саманта, кокетливо поигрывая зонтиком, – на нас, кажется, уже обращают внимание, Дженни. Ты знаешь, мне показалось, что мы им понравились, и даже весьма. Интересно, кто они такие? Нам ведь скоро предстоит это выяснить, не так ли?– Скорее всего, – ответила Дженнифер, – они принадлежат к нашему кругу. Да и как можно тобой не восхищаться? Все джентльмены дома, насколько я помню, были от тебя в восторге. Отчего же лондонским господам иметь другое мнение?
Саманта вздохнула.
– Хотела бы я, чтобы мы выглядели не так провинциально. Было бы хорошо, если бы кое-что из нарядов, для пошива которых с нас вчера сняли мерки, было готово уже сегодня. Тетя Агги все-таки душка, какой бы чопорной и несносной она ни выглядела, если настояла на том, чтобы нам заказали столько новых платьев! Правда же? Я бы ее обняла и расцеловала, да только она этого все равно не поймет. Интересно, дядя Перси хоть раз ее… Впрочем, не важно. – Саманта рассмеялась, добавив: