На работе телефон молчал гробово. Никто не снимал трубку. Поувольняю бездельников!
   Позвонил Людмиле Сергеевне. Недовольным тоном осведомился, не объявлялись ли сотруднички. Людмила Сергеевна с легким удивлением сказала Сигизмунду:
   — Так суббота же сегодня, Сигизмунд Борисович.
   Сигизмунд извинился.
   — Совсем заработался, — неискренне сказал он.
   — Да пожалуйста-пожалуйста, — простила его Людмила Сергеевна.
   Так. Первый шаг в юродство сделан. Успешно, мы бы отметили, сделан. Календарные навыки утрачены. В рекордно короткий срок.
   И тут его прошиб холодный пот. Девка! Не померла ли, пока он тут безответственно дрых?
   Из “девкиной” комнаты не доносилось ни звука. Сигизмунд осторожно вошел. Девка не шевелилась. Пес обнаружился там же. Лежал, вытянувшись стрункой, морда между лап, виноватый взор снизу вверх, хвост чутко шевелится, не поднимаясь, метет пол.
   Сигизмунд подошел ближе к тахте, наклонился над девкой. Девка не дышала.
   У Сигизмунда все оборвалось и рухнуло. Он постоял несколько мгновений неподвижно, собираясь с силами. Боялся прикоснуться и ощутить под рукой трупное окоченение. Один раз было так. Сторож у них на работе помер. Еще на “Новой Победе”. Ночью помер, от сердца. Сигизмунд его утром нашел.
   Сильно нуждаясь в духовной поддержке, Сигизмунд не нашел ничего умнее, как воззвать к Георгию Победоносцу. Оборони, защитник земли Русской!..
   С этим словом он быстро приложил руку к девкиной шее.
   Шея была теплая. Если и померла юродивая, то совсем недавно. У Сигизмунда сразу отлегло.
   Пошарил пальцами в поисках пульса. На шее должен быть безотказный пульс.
   Пока искал, юродивая открыла глаза и тупо на него уставилась.
   — А, — сказал Сигизмунд и убрал руку.
   Девка смотрела на него ошеломленным взглядом. Пошевелилась. Сесть хотела, что ли. Упала. Удивилась. Губы облизала.
   — Сейчас, — сказал Сигизмунд.
   И принес ей холодного чая.
   Когда он подносил ей кружку, она вдруг накрыла его руку своей и улыбнулась. Слабенько так, но улыбнулась.
   Знал из какого-то научного чтива Сигизмунд, что смех — привилегия разума. Приматы не улыбаются. Хотя глядя на своего кобеля Сигизмунд сомневался в том, что животные лишены чувства юмора. Кобель очень не лишен. Только юмор у него кобелиный. Впрочем, у некоторых сапиенсов — тоже.
   Выхлебав большую кружку холодного чая, девка откинулась на подушку. В животе у нее звонко булькнуло. Девка хихикнула.
   — Смейся, смейся, — сказал Сигизмунд. Юродивые, конечно, смеются тоже. Юродивые — они юродским смехом смеются. А девка хихикала глупо. Совсем как Светочка. То есть — нормально.
   Девка выпростала из-под одеяла руку, залепленную пластырем. Показала, спросила что-то.
   — А это, девка, один рыжий тевтонец тебе по магистрали дерьмо какое-то медицинское пускал, — охотно пояснил Сигизмунд. — Тройное.
   Девка трудно задумалась.
   — Сьяук? — наконец осведомилась она.
   Поразмыслив, Сигизмунд виновато развел руками.
   — А хрен его знает, что это было, девка, — проговорил он. — Может и сьяук, а может и нет… А, вот, вспомнил! Предназолон. И димедрол с чем-то. Спала ты, мать, как убитая.
   — Диимедраулс? — переспросила девка.
   — Точно! — обрадовался Сигизмунд. — Диимедраулс. Внутривенно.
   Девка скосила беловатые глаза на тельняшку.
   — Умсьюки?
   — Нет, — убежденно проговорил Сигизмунд, — это, мать, не умсьюки, а тельняшка.
   — Нии, — стояла на своем юродивая, — иксьяук. — Она вскинула глаза на Сигизмунда и добавила раздельно: — Сьюки.
   — Ну ты это, мать, брось, — рассердился Сигизмунд. — Никаких сук.
   И посмотрел почему-то на кобеля. Кобель тотчас же застучал хвостом по полу. Ну точно — напакостил где-то.
   — В общем, мать, — продолжил Сигизмунд, обращаясь к юродивой. Для убедительности пальцем в нее потыкал. — Давай договоримся. Сьюки — нии. Иксьяук — нии. А то мне всякий раз за тебя стоху платить. И вообще вся эта твоя Охта мне во где сидит.
   И провел ребром ладони по горлу. Во где! Поняла?
   Девка пристально посмотрела на него.
   — Зуохтис? — спросила она.
   — Да, — сказал он твердо. — И иксьюки.
   Девка несколько мгновений смотрела на него, силясь понять. Потом закрыла глаза и мотнула головой на подушке. Отвернулась. Спать наладилась. Болеет она сильно все-таки.
   Песьи грехи обнаружились у входной двери, неискусно спрятанные. Сигизмунд поругал пса, но больше для порядку.
   Суббота, однако. Да, пора белье кипятить. Субботнее утро генерального директора. Что же вы, Сигизмунд Борисович, традициями манкируете? Нехорошо-с.
 
* * *
 
   Часа три кряду Сигизмунд сосредоточенно ревел стиральной машиной. Закрыв дверь в “девкину” комнату и в ванную, чтобы не пугать юродивую рыком навороченного бошевского агрегата. Кобель стиральную машину не одобрял. Поджал хвост и скрылся где-то.
   Девка, видать, спала.
   Закончил стирку. Развесил в ванной и на кухне паруса. Стало как при грудном Ярополке. Грудным Ярополк пребывал два года. Потом перестал.
   Позвонил рыжий тевтонец. Только что пришел со смены домой. Рыжий справлялся, как больная.
   — Дышит, — сказал Сигизмунд.
   — Это хорошо, — обрадовался рыжий. По-настоящему обрадовался. — Амидопирин ей давай. По полтаблетки после еды. Если что — звони в любое время. Не стесняйся.
   Заботливость рыжего порадовала Сигизмунда. По-видимому, ста пятидесяти тысяч хватило, чтобы оплатить дальнейшее докторское бескорыстие на несколько месяцев вперед.
   Подумав, Сигизмунд позвонил Наталье. Все равно ведь не отвяжется. Будет названивать.
   — Что надо? — нелюбезно осведомился Сигизмунд.
   Наталья понесла на него длинно и многообразно. Надо ей было денег.
   — Нет сейчас денег, — соврал Сигизмунд. — Будут — позвоню.
   — Врешь, — безапелляционно произнесла Наталья.
   Сигизмунду вдруг все надоело.
   — Ну, вру, — согласился он. И положил трубку.
   Заглянул к девке — проведать. Спала. Сопела в две дырки.
   Взял на поводок оскандалившегося кобеля. Так уж и быть. Кобель обрадовался, провел обычный ритуал. Сперва как бы “не поверил” счастью. Глядел изумленно. Потом разом уверовал и запрыгал. Стал везде соваться мордой. Опрокидывал ботинки, норовил втиснуться между Сигизмундом и входной дверью, а потом тотчас вернуться.
   На улице пес мгновенно завелся к жэковскому сантехнику. Тот уже с утра был тепленький. Стоял, покачиваясь, и, как жену чужую, обнимал водосточную трубу.
   У Сигизмунда при виде этой древней, еще со времен монголо-татарского ига родной картины, потеплело на душе. Подумалось невольно: “Россия-мать! Когда б таких людей ты иногда не порождала б миру — заглохла б нива жизни”. Или как-то похоже.
   Но эйфорию испоганил кобель. Как всякая шавка, он не выносил пьяных. Был бы надменным догом или озабоченным доберманом — безразлично прошел бы мимо, лоснясь боками. А этот повис на поводке, удушаясь, и захрипел.
   Сантехник, не отлепляясь от трубы, ответно захрипел на пса. Сигизмунд молча потащил кобеля за собой. Тот упирался и ехал, тормозя лапами. Как коза на веревке.
   Сигизмунд зашел в супермаркет и принайтовал кобеля у входа, к стойке, где складывают сумки. Обычно делать этого не разрешалось, но на маленьких собачек, как правило, смотрели сквозь пальцы.
   Пошел покупать молоко для девки. И мед. Яблок взял пару. Вроде, понравились ей яблоки. Увидел авокадо и аж зашипел. Эдакую дрянь за такие деньжищи продают. Жаль туземцев — чем питаться вынуждены!
   — Возьмите бананов, — присоветовал холуй, следивший за тем, чтобы клиент ничего не спер. — У нас дешевые.
   Ну, не такие уж они здесь были дешевые — по пять тысяч. Может, и правда бананов юродивой купить? Не в намек, а для удовольствия.
   Взял бананов.
   Пока ходил, собирая в корзину райские плоды, кобель времени даром не терял. Сперва постанывал — с хозяином, небось, по супермаркету гулять желал. Потом стал вертеться, запутался в поводке, дернулся и упал набок. Затем выпростался и как-то очень ловко схитил что-то с ближайшей полки и пожрал, давясь.
   Что именно заглотил пакостный кобель — отследить не удалось. Объединенными интеллектуальными усилиями Сигизмунда и двух сонных продавщиц было установлено, что кобель сожрал пиццу. Пицца была маленькая, размером с ладонь, убогонькая, но пахла мясом даже сквозь целлофан. Она стоила тысячу девятьсот рублей.
   Продавщицы стремились поскорей избавиться от Сигизмунда с его кобелем. Сигизмунд послушно заплатил за пиццу. Изнемогая от стыда, отпутал кобеля от стойки и вытащил его из супермаркета. Кобель, как ни в чем не бывало, бежал рядом, помахивая хвостом. Считал, видать, что знатную шутку отмочил.
   …А через два дня целлофан из него тащить, мрачно думал Сигизмунд.
   Дорога домой пролегала мимо “культурного центра”. Сигизмунд зачем-то поискал глазами знакомого дедушку-орденоносца, но того не было.
   Странноватой отрыжкой повсеместного новогоднего базара выглядела выставленная в одном из водочных ларей елочная гирлянда. Лампочки в три светофорных цвета на зеленом проводке. Вешай на елку, включай в розетку и будь счастлив. Лампочки не просто горели, но и мигали. Продавец вывесил их на всеобщее обозрение — в рекламных целях.
   Несколько секунд Сигизмунд тупо смотрел на мигание лампочек. Вспомнить что-то силился. Потом вспомнил. Да, собачий ошейник с подсветкой. Тот, что сперва у девки на лунницу сменял, а после отобрал и непоследовательно и зверски разломал.
   Наскреб в кармане мятых тысяч и приобрел дивную вещь в собственность. Вечную и нерушимую. Охраняемую законом.
   …Это что же, запоздало удивился Сигизмунд, юродивая девка у меня до Нового Года жить будет? Еще три недели?
   Краем сознания он уже понимал — да, будет. И после Нового Года — тоже.
 
* * *
 
   Когда он вернулся, девка уже не спала. Вроде как даже обрадовалась ему. Сигизмунд спустил на девку кобеля. Пес, не чинясь, всю ее облизал. Девка спихнула кобеля на пол и что-то сказала неодобрительное.
   Ишь ты, права качает.
   — Гляди, — сказал Сигизмунд, — чего я тебе купил.
   И вытащил из пакета гирлянду. Девка захлопала белесыми ресницами. Жрать она, наверное, хочет, а я тут дурью маюсь. Ладно, юродивая, терпи.
   Сигизмунд повесил гирлянду над тахтой. Воткнул в розетку. Лампочки послушно заморгали. Девка уставилась на них и просияла. Еще бы! На ошейнике их всего пять было, а здесь — такое богатство!
   Маразм крепчает. Только и остается, что на Новый Год нарядить юродивую вместо елки, гирлянды на нее навесить, а самому вокруг прыгать. Потом, глядишь, и Дед Мороз придет…
   Оставив блаженную наедине с сокровищем, пошел молоко кипятить.
 
* * *
 
   Уже ближе к вечеру заявился Федор. Был бодр. Жизнеутверждающе пах чем-то вкусным. Карман Федора непривычно топырился книгой.
   Глянув на развешанное белье, заметил с присущей ему необидной фамильярностью:
   — Стирку, значит, затеяли, а, Сигизмунд Борисович?
   — Раздевайся, что стоишь?
   — Да я на минутку, Сигизмунд Борисыч.
   Однако же НАТОвский пятнистый ватничек снял и прошел на кухню, умело лавируя между простыней и наволочкой. Явно хотел чаю.
   Сигизмунд поставил чайник.
   — Докладывай, что там стряслось? Что ты там не мог такого сообщить мне по телефону?
   Боец Федор многословно и бойко начал рапортовать по начальству.
   Поехал он, значит, за гальюнами. Приезжает. Ведут его к продукции. Тот самый хмырь ведет, знаете его, чернявый. Отгружай, говорит. Я ему говорю: “Погодь, малый, посмотреть продукцию надо-то”. А он: “Чего смотреть? Не хрусталь, чай. Гальюн кошачий — он, это…”
   Федор говорил напористо, чуть задыхаясь от небольшого праведного гнева.
   — Короче. Беру. Гляжу. Во-первых, цвет. Это же лошади шарахаются, какой цвет. Договаривались же, что белые будут. Он: хуе-мое, какая разница. Я его (Тут Федор убедительно взял Сигизмунда за пуговицу) останавливаю. Стоп, говорю. Договаривались — белый. Некондишн — налицо. Потом. Складываю. Беру деталь номер один и ставлю на деталь номер два. Согласно технического описания. Испытал на устойчивость. Качается! Я ему говорю: “Качается!” Он: “Какое качается? Не качается! Во!” И легонько потрогал. У него не качается. Еще бы дунул. Дунешь — тоже не качается. Так на него же не дуть будут, правильно? Он говорит — пройда такая: “Ты, говорит, на него еще сядь, под тобой развалится — скажешь некондишн”. Я говорю: “Зачем я буду садиться? На него кошка взойдет. Оно качнется, животное испугается. Нам рекламация. Отвадили кошку от цивильного туалета. Зачем нам это надо?” Он говорит: “А что кошка? Под кошкой тоже качаться не будет”.
   Федор сделал паузу и домовито разлил чай по чашкам. Сигизмунд сел, отмахнул с лица мокрую простыню.
   Федор продолжил повествование:
   — Я ему говорю: “Кошка весом от трех кэгэ. Норматив. Во всех справочниках указан.” Он согласился! Я говорю: “Прикладываем силу от трех кэгэ”.
   Тут Федор полез в нагрудный карман и, к величайшему изумлению Сигизмунда, извлек оттуда силомер с циферблатом. Предъявил. Сигизмунд повертел в руке. Федор ревниво следил за ним и при первой же возможности отобрал назад.
   — Голландская вещь. Десять гульденов. Я его сжал в кулаке. Видишь, говорю, прикладываю силу в три кэгэ. Сейчас такую же силу будем прикладывать к изделию. Приложил. Качается! Качается, блин. Против точной измерительной техники он ничего не сказал. Он может доказать, что лиловое — это белое, тут я ничего поделать не могу. Измерить нечем. А насчет силы — прибор имеется. тут уж он ничего не смог.
   Фирма “Морена” приторговывала кошачьими гальюнами трех модификаций: “Восход—20”, “Восход—40” и “Восход—60”. Под такими названиями изделия значились в разных бумагах. “Восход—60” был настоящим аэродромом. Пять кошек одновременно присядут, не подравшись. Брали их мало. Самый ходовой товар был, естественно, “двадцатка”. Эти-то и проверял боец Федор.
   — “Двадцатки” забраковал? — уточнил Сигизмунд.
   — Он говорит мне: “Забирай те, те нормальные”, — вместо ответа продолжал Федор. — Я говорю: “Ща, мужик, только проверим”. “Сороковки” — тоже брак. Небольшой. Вы уж с ними сами, Сигизмунд Борисыч, разбирайтесь. Я конфликта делать не стал — зачем? Сказал, что ответственность на себя брать не буду. “Шестидесятки” — те нормально. Развез. Только и старые еще не проданы.
   Сигизмунд без удовольствия подумал о том разговоре, который придется вести в понедельник.
   Спросил бойца хмуро:
   — А по телефону-то почему не рассказал? Чай, не ядерные боеголовки производим.
   — Так, Сигизмунд Борисыч, вы как младенец… Кто ж такое по телефону говорит! Бизнесом же занимаетесь. Тут бабка семечками торгует — и то с оглядкой. А у нас годовой оборот в тыщи долларов!
   — Две, — сказал Сигизмунд.
   — Что две? — не понял Федор.
   — Две тыщи, — пояснил Сигизмунд.
   — Я и говорю! — оживился снова Федор. — Шпионаж. Вы не поручитесь, что ваш телефон не прослушивается.
   — Всегда слышно, если прослушивается.
   — Да ничего не слышно. Сейчас знаете, какая техника! Что вы так мрачно отнеслись-то? Дело-то обычное. Ну, фоните. Вести себя потише, да и все… — Федор наклонился вперед и тихо спросил Сигизмунда: — А эта-то, литовка-то, все еще у вас?
   Надо же, заметил! Шубка-то на вешалке висит…
   — У меня, — сказал Сигизмунд.
   — А эти проявлялись?
   — Кто?
   — Партнеры ваши.
   — Нет, не проявлялись.
   — Вы поосторожней с такими вещами, Сигизмунд Борисыч. Просто так ничего не делается. Просто так даже кошка на нашу продукцию не взойдет. Тем более — человека забыли. Что за человек? Вы ее документы смотрели?
   — Да ладно тебе, Федор. Обыкновенная лялька. Ее для тепла в постель берут. Как кошку.
   — Вот такие-то обыкновенные, как кошки… — снова завел Федор. И махнул рукой. — Ну, дело ваше. Только вы поосторожней. Лишнего при ней не говорите. Если что — скажите мне. У меня ребята есть… — Тут он встрепенулся. Интерес в нем пробудился хищный. — А то хотите, звякну дружкам, шурину. Прозвоним вашу девку. Незаметно.
   — Как прозвоните?
   — На предмет “жучков”…
   — Жучки, Федор, — это кого мы травим, — назидательно молвил Сигизмунд. — Опрыскиваем, сживаем со свету… Ты, главное, в конторе про литовку не тренди.
   — Понял, — сказал Федор. И перешел к другому: — Да, вот еще что, Сигизмунд Борисыч. Мне бы “сороковку”.
   — А что уж сразу не “Восход—60”?
   — Там площадь маленькая. Я специально замерял. Там “сороковка” в самый раз. Под ангору “сороковка” требуется. Ангора — она пушистая, ей пространство для маневра нужно.
   — Ладно, — сказал Сигизмунд. — Возьми. — И спросил, больше от скуки: — Она хоть на морду смазливая?
   — Кошка-то? — удивился Федор. — Во!
   И показал расцарапанную руку.
   — А кому ты “сороковку” хочешь? Не ляльке новой?
   — Какой ляльке? — еще больше удивился Федор.
   — А кому?
   Федор замялся.
   — Батюшка просил.
   В разговорах Федор своего родителя обычно именовал батяней. Никак не батюшкой. Недоумение Сигизмунда длилось до того мгновения, пока Федор не пояснил дополнительно:
   — Отец Никодим.
   Это, стало быть, тот сварливый поп, у которого Федор домовых муравьев морил.
   Сигизмунд с сомнением посмотрел на бойца Федора.
   — А чего? — развязно сказал Федор. — Нормальный мужик. Только что с бородой да в рясе.
   — Ты, Федор… — строго сказал Сигизмунд. — Ты смотри… Ты ему наши коммерческие тайны ненароком не выдай на исповеди. Как в романе “Овод”.
   — Не читал, — доложил Федор.
   Он допил чай и встал. Подводя итог всему сказанному, боец сказал:
   — Ну, значит, “сороковку” я забираю. А с некондишном вы, Сигизмунд Борисыч, в понедельник разберитесь.
   И вышел в коридор одеваться. Накинул ватничек. И снова книжка бросилась в глаза Сигизмунду.
   — Что, Федор, ты теперь Святое Писание в карманцах носишь?
   — Не, боевик. Классный! — с чувством ответил Федор и вынул книгу. — Нате пока полистайте. Вещь.
   Сигизмунд взял книгу и подавился хохотом. Роман назывался “Инквизитор”. На обложке была нарисована бесноватая баба с разинутой пастью.
   Зашнуровывая ботинки, Федор увлеченно пересказывал роман:
   — Там поп с каратистом крутым скооперировались. Сатанистам такое мочилово устроили! Мне понравилось. Можете себе оставить, я сейчас к вам ехал — дочитал. Там еще второй том имеется. Меня эта книжка очень убедила. Я после нее на отца Никодима совсем другими глазами посмотрел. Боец, вроде меня.
   — Только ты с тараканами, — двусмысленно сказал Сигизмунд. Он и сам был с тараканами и осознавал это все крепче и крепче.
   Федор второго смысла не уловил и обиделся.
   — Я, Сигизмунд Борисыч, в своей жизни не только тараканов убивал, — с достоинством молвил он.
   “Мышей из мышеловки топил”, — подумал Сигизмунд, но обижать Федора не захотел. Неплохой парень, чистый. “Инквизитор”, вишь, ему нравится, а роман “Овод” не читал…
   — В общем, возьми “сороковку”, какая понравится, — заключил Сигизмунд. — А насчет брака не беспокойся. Я разберусь.
   Федор сказал “спасибо” и ушел, как всегда, аккуратно притворив за собой дверь.
 
* * *
 
   Кроме облагаемых налогом взаимоотношений с фауной, был у Сигизмунда незримый глазу налоговой инспекции приработок. Отцом приработка был сигизмундов кузен Генка. По глубочайшему убеждению Сигизмунда, Генка мог составить достойную пару федоровскому шурину, ибо был таким же раздолбаем и мудаком.
   Геннадий долго и мучительно получал высшее образование в Лесотехнической Академии. Имел какое-то касательство и к другим вузам. В студенческой среде, где отирался двенадцать лет, то изгоняемый из вуза, то восстанавливаемый там, пользовался известностью.
   Будучи прирожденным менеджером, Генка сводил с Сигизмундом нерадивых студенток. И не для глупостей всяких, а для работы. Новая эпоха виртуальной реальности и прочей лабуды обрушилась на нежные девичьи мозги чугунным молотом необходимости усваивать азы программирования. И два раза в год, зимой и в начале лета, Россия умывалась невидимыми миру слезами: то юные девы пытались писать курсовые. Удавалось это далеко не всем. Большинство даже не пыталось. Наукой что-то там доказано про полушария головного мозга. Может, кому и доказано, но только не ректору. Требуется курсовая — и точка.
   А Геннадий на что? А кузен его Сигизмунд, выпускник славного ЛИТМО — на что? Связующее звено — деньги. Кстати, не такие уж большие.
   Но не такие уж и маленькие. Особенно если студенток много.
   Дело было поставлено на поток. Перед сессиями кузен доставлял Сигизмунду пакет заказов. Сигизмунд производил анализ заказов, отзванивал Геннадию и называл цену. Он даже не спрашивал Генку, сколько тот накручивает сверху.
   Потом садился за работу. Вкалывал неделю. Ну — не вкалывал… Не особенно-то он и напрягался. Девичьи программки были на диво убоги.
   Скучно было, это да.
   Поскольку надвигался Новый год, то первая порция заказов уже пришла.
   Вечером, проводив Федора, Сигизмунд сел за компьютер. Включил лампу — в комнате было темно. Уткнулся в работу.
   Кобель спал рядом на полу. Дело спорилось. Сигизмунд неожиданно ощутил покой. Заканчивался субботний вечер. С гальюнами разбираться не завтра. Наталья позвонит еще не скоро. Новый год, в конце концов, надвигается. Подарки, блин, будут.
   В коридоре послышалась возня. Сигизмунд повернул голову и увидел, что девка, завернувшись в одеяло, бредет вдоль стенки к местам общественного пользования.
   Он встал, отодвинул стул, направился к двери. Стал ждать.
   Когда девка, цепляясь за косяк, выбралась наружу, подхватил ее. Отвел в свою комнату, помог устроиться на диване. Сходил на кухню, яблоко ей принес.
   И снова погрузился в работу. Делал почти механически. Удручала только необходимость комментировать буквально каждый оператор.
   Вошел в ритм, полностью отрешившись от всего. Обычное дело, когда работаешь за компьютером. Совсем забыл о том, что в комнате еще кто-то есть.
   В какой-то момент повернул голову, рассеянно глянул в сторону. И вдруг встретился глазами с девкой. Она тихонечко сидела на диване в углу, обхватив колени руками. Закуталась в одеяло, даже на голову натянула. Только лицо наружу высовывается.
   Девка глядела на него. И он на нее поглядел. И внезапно почувствовал Сигизмунд, что хорошо ему. Очень хорошо. Равновесно. Покойно.
   Снова повернулся к монитору. Еще две курсовые сегодня сделать было бы неплохо.
   Взял следующую. Так… Не глядя, придвинул к себе телефон, набрал номер Геннадия. Балбес был дома. Футбол какой-нибудь созерцал по ящику.
   — Генка? Морж говорит. От Советского Информбюро. У тебя тут какая-то Прохорова И., ей на полтинник дороже.
   — Лады, — беспечно отозвался Геннадий. — Да, тут еще одна. Давай я тебе прямо сейчас продиктую. Тут мало.
   Сигизмунд вырвал листок из блокнота, зашаркал фломастером.
   — Помедленней, не гони…
   Генка явно торопился к своему футболу. Или стриптиз-шоу он там смотрит?
   Закончив писать, Сигизмунд буркнул необидчивому кузену: “Все, катись…” и положил трубку.
   Поработал еще часок. Одурел окончательно. Чему их там, в вузах, учат? Запретить, что ли, высшее образование для женщин? Вон, талибы запретили…
   Задачки и так рассчитаны на куриные мозги — нет, предпочитают платить. Ладно, в конце концов, он же деньги за это получает. Все равно обидно. Абстрактно, за человечество.
   Встал, посмотрел на девку. Сказал строго:
   — Все. Баиньки.
   Та послушно встала — поняла, что ли. Путаясь в одеяле, поковыляла в сторону своей комнаты. Улеглась, тахтой скрипнув.
   Сигизмунд вскипятил молока и отнес юродивой — пусть выпьет на ночь. И меду дал.
   Горячее молоко пила долго. Мед лизала недоверчиво. Наконец вернула посуду. Сказала что-то. Широко зевнула, не чинясь.
   — Спи, — сказал Сигизмунд. И, усмехаясь, вышел.
 
* * *
 
   Сигизмунд еще толком не проснулся, а ощущение чего-то очень неправильного уже глодало его. Что-то происходило не так. И еще не открывая глаз, он понял!
   Буквально у него над ухом девка говорила по телефону.
   Говорила на своем диком — гнусавом, растяжном, свистящем наречии. Бойко, не понижая голоса. На разные лады что-то повторяла. Собеседник, похоже, не очень-то ей верил, а девка убеждала, настаивала. Потом вдруг всхлипнула. Жалобно промолвила что-то. Видать, тяжкая доля резидента угнетала.
   Ярость охватила Сигизмунда. Злился на свою глупость, на доверчивость. На то, что поверил благолепию вчерашнего вечера. На то, что мудрого Федора не послушал. Предостережения Федора особенно жгли мозг. Раскаленным прямо-таки тавром.
   Кому она сейчас изливается? Даже голоса не понизила! Ясное дело, ведь языка ее он не понимает. Ловки же мы прикидываться юродивыми!
   Здравый смысл попытался пробиться сквозь пелену гнева. За чем тут девке шпионить? За производством и распространением кошачьих гальюнов “Восход” трех модификаций? За шашнями с секондхендом?
   Сигизмунд медленно открыл глаза. Девка сидела за его столом. Левой рукой держала у уха трубку, правой поигрывала мышкой. Она собезьянничала позу Сигизмунда, его манеру говорить, даже привычку беспокойно трогать вещи во время разговора. На ней были свитер и джинсы. Была боса. Поджимала от холода пальцы ног.
   Переговоры, похоже, постепенно заходили в тупик. Интонации у девки становились все более истеричными. Она долго слушала что-то, должно быть, неприятное. Бросила мышку, легонько коснулась кончиками пальцев клавиатуры. Еще один жест Сигизмунда.