Страница:
— Какого хрена? — спросил Сигизмунд.
Лантхильда охотно пустилась в объяснения. Насколько понял Сигизмунд, было так. Шла она, Лантхильда, из ванной и вдруг возымела желание поговорить с озо. Вот и вошла. И увидела Сигисмундса. И захотела достойно завершить вечер, напомнив ему еще раз дивную историю про лимон.
Что история про лимон, Сигизмунд понял очень хорошо. Лантхильда разыграла целый театр. Долго скакала в халате, с мокрыми патлами, кислые рожи корчила. У него аж скулы свело.
Сигизмунд, глядя на разгулявшуюся девку, медленно полез в ящик стола. Нижний. Лежала у него там одна совершенно бесполезная хреновина: звуковой шокер. Аська как-то забыла. Похвалялась, а потом увлеклась сексом да так и ушла без шокера.
Шокер эффективно отпугивает кошку, если та подойдет достаточно близко. На Матери-героине испробовано. Пса уже не отпугивает. Опять же, опыты проведены.
Проверим, как на девке сработает. Сигизмунд изо всех сил нажал на кнопку. Прерывая девкины излияния, из ящика раздался омерзительный визг.
Лантхильда на миг застыла, а потом, завизжав куда эффективнее шокера, пулей бросилась из комнаты.
Сигизмунд завалился на подушку и с облегчением снова медленно погрузился в сон.
И снова его извлекли из блаженного небытия. Лантхильда, похоже, перешла всякие границы беспардонности. Теперь сопя его ощупывала. Сперва по лицу пошарила, потом по шее, по груди. Бока обошла пальцами. Пальцы подрагивали. Вишь, беспокоится, не причинило ли то, что так страшно визжало, какой-либо ущерб сигизмундовой целостности. Не поранился ли. Жив ли вообще.
Сигизмунд умилился. Надо же! Как из комнаты брызнула! Перетрусила, небось, и все-таки вернулась. За него волнуется. Лапушка.
А потом умиляться себе запретил. Еще бы ей за него не волноваться. Помрет он, Сигизмунд, — что она, девка, делать будет? Бездомная, безъязыкая? То-то же.
Сигизмунд тихонько застонал. Жалобно-жалобно. Лантхильда замерла, потом заметалась. Искать стала: где?.. Где Сигисмундса попортили? Свет зажгла.
Сигизмунд зажмурился и еще раз тихо, с наслаждением простонал: а-а… и лик сделал страдальческий, будто его пучит.
Лантхильда тишком приблизилась. Спросила что-то. Сигизмунд выжидал. Сейчас он расквитается с ней за все. Включая пение в ванной.
Когда она заботливо наклонилась над ним, он слегка приоткрыл глаза. Над ним нависала туповато-испуганная физиономия. Пора! Он взметнул вверх руки и быстро щекотнул ее по ребрам.
Лантхильда подпрыгнула, испустив ужасающий визг, и вылетела из комнаты. Напоследок хлопнула дверью.
Сигизмунд выключил свет и снова лег.
Полежал, посмотрел в потолок. Сон как рукой сняло. Ну вот, опять обидел.
Прислушался. У девки было тихо. Вроде, не ревет.
Поворочался немного. Встал, направился к Лантхильде. Взаимопонимание обратно налаживать.
Лантхильда сидела на тахте, нахохлившись. Когда он вошел, даже не повернулась. Сигизмунд зажег свет. Не отреагировала.
Он присел перед ней на корточки. На него мрачно уставились водянистые нордические глаза. Время от времени девка помаргивала. И всё.
— Йааа, — протянул Сигизмунд завлекающе.
Никакого ответа. Не желала девка в беседу вступать.
— Ладно тебе, девка, дуться, — сказал Сигизмунд. — Ты меня тоже со своим лимоном достала. — И, желая сделать ей приятное, добавил с искренней убежденностью: — А Наталья ист двала.
Лантхильда продолжала молчать. Сигизмунд продолжил беседу на ее языке, присовокупив еще одну надежную фразу:
— Вавила ист свиин.
Тут девка разразилась длинной назидательной тирадой. Из этой тирады Сигизмунд уловил, что Вавила нэй свиин. Что напрасно он, Сигизмунд, к Вавиле-то прибадывается. Потому что Вавила — правильно живет. А вот он, Сигизмунд, неправильно живет — на ее, девкин, квалифицированный погляд.
Лантхильда явно его поучала. Обводила рукой комнату, показывала на коридор и вопрошала: где, мол, у Сигисзмундса свиин? Где у него, непутевого, гайтс? Где иные необходимые вещи? Один только кобель, да и тот бесполезный. И на кровать лазит.
Девка с презрением показала на кобеля. Тот преданно застучал хвостом по полу, сунулся облизать руки.
От долгого сидения на корточках у Сигизмунда затекли ноги. Он поерзал, чтобы разогнать кровь, и упал. Лантхильда прервала свою тираду и засмеялась. Сидя на полу, Сигизмунд засмеялся тоже.
— Ну ладно, — сказал он. — Спать пора. Спать.
Он показал, как спят и храпят. Лантхильда опять засмеялась. Скорчила “лимонную рожу”. Сигизмунд взвыл тихонько, простонал “нии” и вышел.
— Стииг!.. Стииг уут!.. Стииг!.. Сигисмундс, стииг!..
Сигизмунд подскочил, как ужаленный. Лантхильда трясла его за плечо и монотонно тянула. Что-то в ее тоне было погребально-тревожным. Так, должно быть, верный ключник тряс какого-нибудь настоятеля: “Отче, поднимайся, печенеги близко!” Белесые глаза глядели тревожно.
— Что случилось? — спросонок хрипло спросил Сигизмунд. — Напакостила?
В окне уже светало, однако это было не то время, когда Сигизмунд обычно вставал.
— Мата мооргинс, — протяжно сказала девка и зевнула.
— Гутен морген, — автоматически ответил Сигизмунд.
Она сразу насторожилась, прислушалась. Голову набок сделала. Видно было, как натужно зашевелились мысли в ее голове.
На всякий случай девка повторила:
— Мата фора ункис… мата мооргинс…
Похоже, решила, будто ее поняли. Пошла к двери, остановилась и зазывающе махнула рукой.
Сигизмунд, ворча, двигал босыми ногами по полу в поисках тапок. Наказание. Что там у нее еще случилось? Спит она когда-нибудь?
— Сигисмунд, квим матьян!
Сигизмунд кое-как встал и побрел умываться. Если уж глядеть на мир, где присутствует девка, так широко открытыми глазами.
Лантхильда потащилась за ним следом. Что-то втолковывала по дороге. Сигизмунд еще в полусне лениво потянулся за зубной щеткой. Щетка оказалась мокрая. Он остановился, строго уставился на девку. Лантхильда вилась вокруг, дергала за рукав, заглядывала в зеркало — мешала.
— Та-ак, — угрожающе произнес Сигизмунд. — Напакостила-таки. Это что такое?
Краем глаза он видел, что кобель, вертевшийся неподалеку, на всякий случай смылся. С этим потом разберемся. Наверняка тоже не без греха.
Лантхильда выхватила у Сигизмунда щетку, тюбик с зубной пастой и принялась показывать, как она чистила зубы. Ну все, апофеоз гигиены! Это ее ого научил. Рекламой.
— Хвис вормс! — Девка показала на пасту.
Лицо у нее сделалось такое, какое обычно бывает, когда она начинает качать права.
Стала Сигизмунду что-то с жаром вкручивать. Три пальца показывала. Рукой махала, будто реактивный самолетик запускала. Гудела.
— Раауд!.. Хвиис!.. — вбивала ему девка, как слабоумному. — Пилиндамииз!
Сигизмунд мутно глядел на нее, плохо соображая, чего она добивается. Лантхильда исступленно выплясывала с тюбиком, выкрикивая что-то совсем уж шаманское.
Так. Вся информация у нее — из ого. Точнее, из огорекламы. Паста, видишь ли, у него не такая. И свиина нет. Все-то ей, девке, не так.
А какая же паста — “такая”?
Лантхильда трясла у него перед носом тремя пальцами. Тройная защита для всей семьи, услужливо выскочил девиз. Омерзительное словцо — “слоган”.
— “Сигнал” тебе? — спросил Сигизмунд. — Или “Аквафор”?
Она затрясла головой.
— Пилиндамииз!
“Бленд-а-мед”. Вот так.
— А как чужую щетку брать?! — завопил вдруг Сигизмунд. — Этому тебя в землянке не научили?
Он вырвал у нее свою зубную щетку. И рявкнул:
— Миина!
Девка попятилась. Пролепетала что-то. Рукой вокруг себя покрутила — будто летает вокруг нее кто-то. Невидимый.
Вот, блин. Она же рекламе верит, дурища дремучая. Ей надо, чтоб паста из тюбика вылетала и круги описывала.
Лантхильда закончила пантомиму, взяла щетку, накрыв сигизмундову руку своей и объявила:
— Ункара!
— Еще чего! — взъярился Сигизмунд. — Миина — и точка. Я тебе другую куплю. Будет эта… как ее там… тиина… зиина…
— Миина! — объявила девка. И снова заторопила его куда-то. Господи, потолок на кухне упал, что ли?
Сигизмунд торопливо умылся. Девка маячила за плечом, смотрела. Была недовольна проволочкой.
Не дав ему как следует вытереть лицо, потащила на кухню. Потолок был на месте. Стены, вроде бы, тоже.
Сигизмунд вопросительно посмотрел на Лантхильду. Она мялась в дверях, тупила глазки, перебирала пальцами подол свитера. Аж зарделась.
Ага, вот оно что. Мы приготовили завтрак. В первый раз. Полезность свою явили. Во всей ее шири и мощи.
Посреди стола стоял поднос. На поднос горой было вывалено печенье. Не было у Сигизмунда печенья! Где она его взяла? Не в магазин же ходила?
Кроме печенья, метрдотель предлагал благосклонному вниманию крупно нарубленный сыр. Топором девка его крошила, что ли? Куски были каждый размером почти с девкин кулак. Хлеб она нарезала большими ломтями. Лежали яйца — из холодильника взяла. Сигизмунд крутнул одно — сырое.
Он повернулся к Лантхильде, глянул вопросительно. Она чуть-чуть подняла глазки и повертелась из стороны в сторону. Так маленькие девочки делают, когда кокетничают. И еще деревенские дурочки. Когда трактористу-ударнику глазки строят. И то не всегда, а только в советских кинокомедиях о прелестях колхозной жизни.
К сытному блюду полагался растворимый кофе. В очень больших кружках. С этими кружками Сигизмунд и Наталья ездили в Крым, когда только-только поженились. С тех пор минуло… Где только Лантхильда их откопала?
Кофе был уже растворен в тепловатой воде. Полкружки занимал сахар. В сахар втыкалась ложка. Видимо, так задумано дизайнером сервировки.
Сигизмунд сел за стол. Поманил девку, чтобы садилась. Она тут же плюхнулась на табуретку. Обеими руками потянула к себе кружку с кофе и начала хлебать. Пристрастилась к кофе. Сахар оттуда ложкой выедала, почавкивала.
Интересно, а как она плиту зажигала? Боится, небось, плиты. Сигизмунд потрогал чайник. Холодный.
Сигизмунд спросил:
— Воду откуда брала? — На чайник махнул. — Оттуда?
Лантхильда посмотрела на чайник, подумала. Потом резко мотнула головой. Заговорила, явно гордясь своей находчивостью. На кран показала.
Ну конечно. Нашла в кране теплую воду. Обрадовалась. И плиту зажигать не надо. Как удобно-то!
Сигизмунд решительно отобрал у Лантхильды кружку. Взял обе и понес к раковине. Лантхильда, широко раскрыв глаза, наблюдала за ним. На ее лице отразился ужас.
Сигизмунд вылил обе кружки. Девка взвыла и вцепилась себе в волосы. Вполголоса запричитала.
Сигизмунд обернулся. Показал на кран. Помахал пальцем предостерегающе. Пояснил: нельзя отсюда пить. Пить надо из чайника. Наливая в чашку!
В чайник наливать из крана. Но холодную! Именно холодную. И кипятить. Зажечь Фидворфоньос и кипятить, поняла?
Иначе…
Он схватил себя за живот и скроил ужасную рожу.
Вот что будет. Поняла?
Лантхильда совсем расстроилась. Чуть не плакала. Сахар сгубленный ни за что, небось, жалела.
Сигизмунд подсел к Лантхильде. По головке ее погладил. На поднос показал, покивал. Мол, отлично все сработано. Эстетика — класс! Пальцы веером!
Лантхильда рассиялась. Спросила что-то. Он кивнул на всякий случай. Взял в руки печенье и повертел. Это было печенье “Октябрь”.
Где она его добыла? Сигизмунд показал на печенье и спросил:
— Где взяла?
Лантхильда глянула на него так, будто ничего больше хорошего от жизни она не ждет. Мрачно показала на шкаф-пенал: вот.
В этом шкафу были более-менее обжиты только первые ряды полок. А что происходило на задних рядах… Если бы оттуда вылез инопланетянин, Сигизмунд, пожалуй, не слишком бы удивился. Много лет предметы и продукты жили там своей собственной, таинственной и вполне автономной жизнью. Ветхие крупы, посещаемые муравьями (рыж., дом., неистреб.), толстые эмалированные бидоны с дырявым донышком, бесполезная печка “Чудо”. Где-то там же, в глубокой внутренней эмиграции, обитал кувшин — памятник советского увлечения керамикой. Из этого кувшина поливали, купая, маленького Сигизмунда, когда он помещался в тазике и вообще был хороший.
Более близкие ярусы являли собою памятники материальной и несъедобной культуры голодной фазы перестройки. Окаменевшие варенья, сберегаемые Натальей на черный день, большой запас соли и спичек, закупленный ею в первые минуты первого путча (как увидела по ого “Лебединое озеро”, так и рванула в гастроном).
Где-то в этих недрищах Лантхильда и откопала печенье, потому что оно явно помнило Горбачева. Вид у него такой был. Истощенный. Не то что печенье времен застоя — то было толстое, рыхлое.
Лантхильда метнулась к мусору и извлекла оттуда упаковку. Предъявила Сигизмунду. Так и есть. Советский знак качества и цена 28 копеек. Археологинюшка.
Археологинюшка была испугана. Очень испугана. Все втолковывала что-то, головой качала. На его живот показывала, на свой. Себя по животу хлопала. Головой трясла. В общем, не хотела она его отравить.
Наконец Сигизмунду это надоело.
— Да успокойся ты, Лантхильда, — сказал он, по возможности ласково. — Давай-ка я тебе покажу, как с плитой обращаться.
Он торжественно подвел девку к плите. Развернул ее к объекту лицом. Сам встал у нее за спиной и взял ее за руки. Провозгласил:
— Смертельный номер! “Фидворфоньос и Пьезохрень”!
Девка диковато покосилась глазом, выворачивая к Сигизмунду шею. Он поклевал ее подбородком в макушку:
— Не отвлекайся.
Ее рукой он снял с гвоздя пьезозажигалку, сделанную в виде пистолета. Поднял вверх и нажал на курок. Зажигалка затрещала. Лантхильда явно струхнула. Присела, стремясь вырваться.
Он удержал ее за руки и вздернул обратно. Еще раз нажал. К своей ладони поднес, показал. В лоб себе упер. Нажал. Русская рулетка. Черные гусары, блин. “Утро генерального директора-2”. Или уже “-3”.
Девке на висок наставил. Совместно нажали. Девка все косила глазом.
— Ну, поняла?
Конфорки показал. А дальше — по методу ученой обезьяны (кстати, бананы кончились, надо купить): эту ручечку поворачиваешь, здесь зажигаешь. Вот так.
А вот так выключать. Выключать обязательно. Иначе — смерть.
И поджигать обязательно. Иначе тоже смерть. В общем, кругом смерть, но если увернешься, то быстро и надежно согреешь воду.
Лантхильда откровенно затосковала.
— Ик охта.
Сигизмунд выпустил ее и повернул к себе лицом.
— Что — Охта? — спросил он.
— Ик охта, — повторила девка, пятясь от плиты.
— Хво Охта? — построил Сигизмунд сложную конструкцию на неизвестном языке.
Девка обхватила себя руками, выпучила глаза, затряслась. А потом расслабилась и пояснила спокойно:
— Ик охта.
И еще несколько раз повторила. Для закрепления знаний.
Тогда Сигизмунд тоже затрясся, как припадочный, пуча глаза. Потом остановился, вопросительно глядя.
— Зу охтис! — радостно объявила девка.
Наконец-то Сигизмунд понял, какую роль играл в девкином мире старинный питерский район Охта. Никакой. В тайге этим словом боязнь обозначали. То-то Лантхильда поначалу все твердила: “Охта, охта…” Боялась, стало быть. Всего.
…А тут и чайник закипел. Приготовили кофе, как положено, позавтракали. Сыр ничуть не хуже, если его кусками накромсать. Даже, может быть, и лучше. А то Наталья вечно порежет, как украла. А буржуи в импортных упаковках типа “нарезка” режут как Наталья.
Лантхильда с удовольствием уписывала сыр за обе щеки. Печенье “Октябрь” в кофе макала и со свистом обсасывала. Так уходили последние свидетели эфемерного очарования перестройки. Под стоны кобеля.
Надо бы заехать в банк. Деньги снять. Хрен с ним, с радиотелефоном. Глаза Лантхильде надо ремонтировать.
Сигизмунд вдруг почувствовал, что у него резко поднялось настроение. Сообразил: это из-за охтинского изверга. Нет никакого изверга. И, стало быть, костоломы за лунницей не придут. Ладно, пусть себе висит в шкафу. Есть-пить не просит.
Сигизмунд вывел кобеля. Побродил с ним по двору. Кобель обнюхивал следы, появившиеся за ночь, с деловитостью английского лорда, пролистывающего какую-нибудь утреннюю “Флит-стрит Тайм”.
У крыльца Сигизмунд повстречал Мать-героиню. Бока у нее уже опали, и глядела она голоднее обычного. Видать, ночью обогатила двор очередной партией котов. Завидев человека, хрипло взмяукнула, угрюмо выпрашивая подаяния.
— Ну-у, — строго сказал ей Сигизмунд, — где котят прячешь?
Мать-героиня не успела ничего ответить. Налетел кобель, и киса спаслась в оконце подвала. Кобель несколько раз жлобски гавкнул в подвал, развязно вильнул Сигизмунду хвостом — мол, здорово я ее! — и был взят на поводок.
Охмуренная рекламой Лантхильда вылезла напомнить Сигизмунду, чтоб купил зубную пасту. Такую, какая летает. Трехцветную.
Сигизмунд строго наставил на нее палец и спросил:
— Охта?
Девка удивилась.
— Нии…
Сигизмунд засмеялся, чмокнул ее в щеку, сказал:
— Лантхильд нэй охта.
И гордо удалился, сопровождаемый задумчивым взглядом девки.
— Какой ты, на хрен, “новый русский”, Сигизмунд, если даже радиотелефона купить себе не можешь.
Таковые раздумья одолевали Сигизмунда, когда он снимал в банке двести долларов. Рублями, разумеется.
И тут же о Лантхильде подумалось. Чем она там, в одиночестве, занимается? Осваивает, небось, что-нибудь новенькое. Только бы дом не подожгла.
Банковский холуй предупредительно открыл перед Сигизмундом двери. Сигизмунд вышел, ощущая в кармане лимон с небольшим.
Сел в машину. Не сразу завелась. Менять надо тачку, менять. И вообще многое надо менять, а иное прикупать, да только клопоморные дела не дают вырваться на просторы хотя бы среднего бизнеса.
А что! А не махнуть ли с девкой куда-нибудь на Багамы? Обесцветить волосы перекисью водорода, брови, конечно, тоже — и прикинуться единым этническим целым. Залечь в полосатых шезлонгах под пальмой, в окружении дружественных обезьян и туземцев, жрать какие-нибудь кокосы и время от времени переговариваться:
— Йаа…
— Нии…
А то к девкиной родне, в тайгу. Целебным воздухом дышать. С Вавилой водку пить. Не староверы же они, в конце концов… Сперва на самолеття, потом на варталеття, там на ваздеходдя… а после и вовсе пешкодралом… А кругом тайга-а! Шишки, блин, кедровые, дятлы всякие там, гнус-комарики… Хор-рошо!
Сколько в отпуске не был. Давно ведь не был. По-настоящему в последний раз в Крыму с Натальей отдыхали. С тех пор все урывками, да и то больше по необходимости: то на Пасху все закрыто, то Новый Год с Рождеством принудительно всей страной отмечают по две недели…
Наконец мотор болезненно завелся, и мелкий предприниматель С.Б.Морж поехал в свой офис.
Приехал, конечно, первый. Было еще темно. Пришлось свет зажигать. Терпеть не мог зажигать свет в пустом офисе. Еще со времен работы на Первом Полиграфическом, когда “дежурил”: приходил раньше всех в фиолетовых рассветных зимних сумерках и включал гудящие лампы дневного света. И сидел и слушал, как они гудят. Потом набегали сотрудники, заглушали мерзкое гудение.
В офисе поэтому обычная люстра о пяти рожках. Раньше в квартире висела, до материной авантюры с поездкой в Египет и покупкой убожества из цветных металлов.
Зажег. Пока Светки нет, закурил, сидя боком на столе. Светка терпеть не может, когда в комнате курят. В коридор гоняет. Дискриминацию развела.
Контрабандой захоронил бычок в светкином цветке. Почитал астрологический прогноз в “Бизнес-шансе”. Рыбам ничего хорошего не сулилось. Всякие гадости сулились. Очень язвительно относится бизнесшансовский астролог к знаку Рыб. И это постоянно отражается на прогнозах. На этой неделе “РЫБАМ имеет смысл перестать неприкаянно бродить, злобясь на весь белый свет. Все не так плохо, как вам кажется. Общение со СКОРПИОНАМИ и КОЗЕРОГАМИ может вернуть вам веру в себя и в свои силы. Наиболее благоприятный день для вас на этой неделе — пятница.”
…Светочка явилась на работу раньше, чем ожидалось. Очень удивилась, завидев Сигизмунда. Редко когда баловал начальник своих подчиненных таким служебным рвением.
Конечно уж сразу унюхала, что курил. Возмущаться стала.
— Да будет тебе, Светка, — лениво сказал Сигизмунд. — Давай, я форточку открою.
— Нет уж, Сигизмунд Борисович, я сама.
Светочка расстелила на своем рабочем столе “Бизнес-шанс” и залезла с сапожками на стол. На Светочке было мини. Сверкнув трусиками, потянулась к форточке.
Сигизмунд ухватил ее за ладную попку.
— Что же это ты, Светочка, по такому морозу в тонких колготочках ходишь.
— Не приставайте, Сигизмунд Борисович. В Америке за сексуальные домогательства на работе в тюрьму сажают.
— На электрический стул, — сказал Сигизмунд.
Дверь открылась и вошел боец Федор.
— У, — сказал Федор, — сильно. Если я не вовремя, то подожду за дверью. Вы не стесняйтесь.
— А мы и не стесняемся, — сказал Сигизмунд.
— Светка, если шеф тебя притесняет, приходи ко мне жаловаться! — крикнул Федор, действительно выходя за дверь.
Сигизмунд помог Светочке спуститься со стола и позвал:
— Да ты что, Федор. Мы уже закончили.
Федор снова вошел. Был подтянут и бодр.
— Поставлю чайник, — объявила Светочка. Забрала чайник, грязные чашки и вызывающе процокала в коридор.
Из раскрытой форточки свистало морозом. Федор покосился на окно.
— Может, закрыть? — предложил он.
— Какой ты несознательный, боец Федор. Светочка старалась, лазила — а ты сразу закрыть.
— А… Разве она за этим на стол лазила? — спросил Федор очень нагло.
— А ты, Федор, небось гадости всякие подумал про шефа. Некрасиво.
— Да не… Что я, не человек, что ли?
Сигизмунд посмотрел на раскрытую форточку и сказал:
— Знаешь что, Федор. Закрой ты ее, честное слово. Эта Светка с ее любовью к чистому воздуху нас всех доконает.
Федор с готовностью выполнил приказ.
Чайник закипел. Чай заварился. Утро начиналось расслабленно и мирно. Подчиненные пили чай, начальник посасывал печенье и баловал их чтением астрологического прогноза.
— Ты у нас, Светочка, кто?
— Овен, — закокетничала Светочка. — Сто раз же говорила. Непамятливый вы, Сигизмунд Борисович.
— Смотря на что, — сказал Сигизмунд. И зачитал с выражением: — “Для ОВНОВ неделя очень напряженная. Много мелких неприятностей, еще больше анекдотических ситуаций, связанных по большей частью с работой. Наиболее удачные дни для вас на этой неделе — понедельник и суббота.”
— Анекдотические ситуации? — переспросила Светочка. — Связанные с работой?
— Не вздумай тут балаган разводить, а потом на гороскоп ссылаться. Мол, звезды заставили. Учти, Светлана, тебя звезды не заставляют балаган разводить.
— Что-то я вас не пойму, Сигизмунд Борисович.
— Это потому, что ты, Светлана, непонятливая.
— А у Федора что? — спросила Светочка. Ей надоело пикироваться с шефом.
— Так, Федор, ты у нас Телец. — Сигизмунд снова зашуршал газетой. — Это я помню. Будущий бык. — И осчастливил: — “Для ТЕЛЬЦОВ неделя может стать на редкость удачной. На мелочи лучше не распыляться, сосредоточьтесь на том, что сами считаете главным. Начиная с вечера среды — успех в любовных делах.”
Федор вдруг омрачился.
— Бесовство все это, — сказал он.
Сигизмунд вынырнул из-за газеты.
— Что?
— Волхование бесовское, — еще мрачнее определил Федор. — Мне батюшка уши оборвет.
— А вообще-то сбывается, — заметила Светочка.
— Отец Никодим-то? Непременно оборвет, — с удовольствием подтвердил Сигизмунд. — Я с ним по телефону поговорил — и то у меня уши на ниточках повисли…
— Преследование по религиозным основаниям, — заметила Светочка. — В Америке за это в тюрьму сажают.
— Слушай, Светка, что ты вчера такого читала?
— Я не читала, я ток-шоу по шестому каналу смотрела.
— Здесь не Америка, — солидно молвил Федор, прихлебывая чай. — Америка — она от своей бездуховности гибнет. И лютеранства. Баптизма всякого. Мормонства растленного. А здесь — Россия. Особый путь у нее, вот.
— Византия здесь дремучая, — сказал Сигизмунд. — Только еще хуже.
— Не хотите — не верьте, — обиделся Федор. Он допил чай и ушел мыть свою чашку.
Светочка изумленно посмотрела ему вслед.
— Что это с ним?
— Православный он у нас теперь, Светлана, — сказал Сигизмунд с печалью. — Вот что. Его отец Никодим обратил.
Светочка призадумалась. Еще чаю себе налила. Когда Федор вернулся, приставать стала: как по-православному языческое имя Светлана будет? Языческое ведь имя, да?
Федор сказал, что спросит у батюшки.
А Сигизмунд спросил:
— Слушай, Федор. Не шутка. Есть какой-нибудь святой, которому об упреждении пожаров молиться надо?
Федор, атакуемый с двух сторон, глядел исподлобья. Не понимал, насмехаются или как. Сказал, что спросит. Может, и есть такой святой.
Сигизмунд дружески взял его за плечи.
— Ты, Федор, не куксись. Если такой святой есть, я ему свечу поставлю. Я ведь крещеный, только в церковь не хожу.
— А это вы зря, Сигизмунд Борисович, — строго сказал Федор. Потом подумал и добавил: — Я насчет вашей проблемки-то узнаю, не беспокойтесь. Только я так вот думаю: тут в комплексе рассматривать надо. Как при страховании. Чтобы уж совсем от наездов, от пожаров, от инфляции… У шурина один был друг, вместе служили, он потом на воздушных шариках состояние сколотил — так он в “черный четверг”, когда доллар-то скакнул, застрелился. Натурально. В такой грех ввели.
Лантхильда охотно пустилась в объяснения. Насколько понял Сигизмунд, было так. Шла она, Лантхильда, из ванной и вдруг возымела желание поговорить с озо. Вот и вошла. И увидела Сигисмундса. И захотела достойно завершить вечер, напомнив ему еще раз дивную историю про лимон.
Что история про лимон, Сигизмунд понял очень хорошо. Лантхильда разыграла целый театр. Долго скакала в халате, с мокрыми патлами, кислые рожи корчила. У него аж скулы свело.
Сигизмунд, глядя на разгулявшуюся девку, медленно полез в ящик стола. Нижний. Лежала у него там одна совершенно бесполезная хреновина: звуковой шокер. Аська как-то забыла. Похвалялась, а потом увлеклась сексом да так и ушла без шокера.
Шокер эффективно отпугивает кошку, если та подойдет достаточно близко. На Матери-героине испробовано. Пса уже не отпугивает. Опять же, опыты проведены.
Проверим, как на девке сработает. Сигизмунд изо всех сил нажал на кнопку. Прерывая девкины излияния, из ящика раздался омерзительный визг.
Лантхильда на миг застыла, а потом, завизжав куда эффективнее шокера, пулей бросилась из комнаты.
Сигизмунд завалился на подушку и с облегчением снова медленно погрузился в сон.
И снова его извлекли из блаженного небытия. Лантхильда, похоже, перешла всякие границы беспардонности. Теперь сопя его ощупывала. Сперва по лицу пошарила, потом по шее, по груди. Бока обошла пальцами. Пальцы подрагивали. Вишь, беспокоится, не причинило ли то, что так страшно визжало, какой-либо ущерб сигизмундовой целостности. Не поранился ли. Жив ли вообще.
Сигизмунд умилился. Надо же! Как из комнаты брызнула! Перетрусила, небось, и все-таки вернулась. За него волнуется. Лапушка.
А потом умиляться себе запретил. Еще бы ей за него не волноваться. Помрет он, Сигизмунд, — что она, девка, делать будет? Бездомная, безъязыкая? То-то же.
Сигизмунд тихонько застонал. Жалобно-жалобно. Лантхильда замерла, потом заметалась. Искать стала: где?.. Где Сигисмундса попортили? Свет зажгла.
Сигизмунд зажмурился и еще раз тихо, с наслаждением простонал: а-а… и лик сделал страдальческий, будто его пучит.
Лантхильда тишком приблизилась. Спросила что-то. Сигизмунд выжидал. Сейчас он расквитается с ней за все. Включая пение в ванной.
Когда она заботливо наклонилась над ним, он слегка приоткрыл глаза. Над ним нависала туповато-испуганная физиономия. Пора! Он взметнул вверх руки и быстро щекотнул ее по ребрам.
Лантхильда подпрыгнула, испустив ужасающий визг, и вылетела из комнаты. Напоследок хлопнула дверью.
Сигизмунд выключил свет и снова лег.
Полежал, посмотрел в потолок. Сон как рукой сняло. Ну вот, опять обидел.
Прислушался. У девки было тихо. Вроде, не ревет.
Поворочался немного. Встал, направился к Лантхильде. Взаимопонимание обратно налаживать.
Лантхильда сидела на тахте, нахохлившись. Когда он вошел, даже не повернулась. Сигизмунд зажег свет. Не отреагировала.
Он присел перед ней на корточки. На него мрачно уставились водянистые нордические глаза. Время от времени девка помаргивала. И всё.
— Йааа, — протянул Сигизмунд завлекающе.
Никакого ответа. Не желала девка в беседу вступать.
— Ладно тебе, девка, дуться, — сказал Сигизмунд. — Ты меня тоже со своим лимоном достала. — И, желая сделать ей приятное, добавил с искренней убежденностью: — А Наталья ист двала.
Лантхильда продолжала молчать. Сигизмунд продолжил беседу на ее языке, присовокупив еще одну надежную фразу:
— Вавила ист свиин.
Тут девка разразилась длинной назидательной тирадой. Из этой тирады Сигизмунд уловил, что Вавила нэй свиин. Что напрасно он, Сигизмунд, к Вавиле-то прибадывается. Потому что Вавила — правильно живет. А вот он, Сигизмунд, неправильно живет — на ее, девкин, квалифицированный погляд.
Лантхильда явно его поучала. Обводила рукой комнату, показывала на коридор и вопрошала: где, мол, у Сигисзмундса свиин? Где у него, непутевого, гайтс? Где иные необходимые вещи? Один только кобель, да и тот бесполезный. И на кровать лазит.
Девка с презрением показала на кобеля. Тот преданно застучал хвостом по полу, сунулся облизать руки.
От долгого сидения на корточках у Сигизмунда затекли ноги. Он поерзал, чтобы разогнать кровь, и упал. Лантхильда прервала свою тираду и засмеялась. Сидя на полу, Сигизмунд засмеялся тоже.
— Ну ладно, — сказал он. — Спать пора. Спать.
Он показал, как спят и храпят. Лантхильда опять засмеялась. Скорчила “лимонную рожу”. Сигизмунд взвыл тихонько, простонал “нии” и вышел.
* * *
— Стииг!.. Стииг уут!.. Стииг!.. Сигисмундс, стииг!..
Сигизмунд подскочил, как ужаленный. Лантхильда трясла его за плечо и монотонно тянула. Что-то в ее тоне было погребально-тревожным. Так, должно быть, верный ключник тряс какого-нибудь настоятеля: “Отче, поднимайся, печенеги близко!” Белесые глаза глядели тревожно.
— Что случилось? — спросонок хрипло спросил Сигизмунд. — Напакостила?
В окне уже светало, однако это было не то время, когда Сигизмунд обычно вставал.
— Мата мооргинс, — протяжно сказала девка и зевнула.
— Гутен морген, — автоматически ответил Сигизмунд.
Она сразу насторожилась, прислушалась. Голову набок сделала. Видно было, как натужно зашевелились мысли в ее голове.
На всякий случай девка повторила:
— Мата фора ункис… мата мооргинс…
Похоже, решила, будто ее поняли. Пошла к двери, остановилась и зазывающе махнула рукой.
Сигизмунд, ворча, двигал босыми ногами по полу в поисках тапок. Наказание. Что там у нее еще случилось? Спит она когда-нибудь?
— Сигисмунд, квим матьян!
Сигизмунд кое-как встал и побрел умываться. Если уж глядеть на мир, где присутствует девка, так широко открытыми глазами.
Лантхильда потащилась за ним следом. Что-то втолковывала по дороге. Сигизмунд еще в полусне лениво потянулся за зубной щеткой. Щетка оказалась мокрая. Он остановился, строго уставился на девку. Лантхильда вилась вокруг, дергала за рукав, заглядывала в зеркало — мешала.
— Та-ак, — угрожающе произнес Сигизмунд. — Напакостила-таки. Это что такое?
Краем глаза он видел, что кобель, вертевшийся неподалеку, на всякий случай смылся. С этим потом разберемся. Наверняка тоже не без греха.
Лантхильда выхватила у Сигизмунда щетку, тюбик с зубной пастой и принялась показывать, как она чистила зубы. Ну все, апофеоз гигиены! Это ее ого научил. Рекламой.
— Хвис вормс! — Девка показала на пасту.
Лицо у нее сделалось такое, какое обычно бывает, когда она начинает качать права.
Стала Сигизмунду что-то с жаром вкручивать. Три пальца показывала. Рукой махала, будто реактивный самолетик запускала. Гудела.
— Раауд!.. Хвиис!.. — вбивала ему девка, как слабоумному. — Пилиндамииз!
Сигизмунд мутно глядел на нее, плохо соображая, чего она добивается. Лантхильда исступленно выплясывала с тюбиком, выкрикивая что-то совсем уж шаманское.
Так. Вся информация у нее — из ого. Точнее, из огорекламы. Паста, видишь ли, у него не такая. И свиина нет. Все-то ей, девке, не так.
А какая же паста — “такая”?
Лантхильда трясла у него перед носом тремя пальцами. Тройная защита для всей семьи, услужливо выскочил девиз. Омерзительное словцо — “слоган”.
— “Сигнал” тебе? — спросил Сигизмунд. — Или “Аквафор”?
Она затрясла головой.
— Пилиндамииз!
“Бленд-а-мед”. Вот так.
— А как чужую щетку брать?! — завопил вдруг Сигизмунд. — Этому тебя в землянке не научили?
Он вырвал у нее свою зубную щетку. И рявкнул:
— Миина!
Девка попятилась. Пролепетала что-то. Рукой вокруг себя покрутила — будто летает вокруг нее кто-то. Невидимый.
Вот, блин. Она же рекламе верит, дурища дремучая. Ей надо, чтоб паста из тюбика вылетала и круги описывала.
Лантхильда закончила пантомиму, взяла щетку, накрыв сигизмундову руку своей и объявила:
— Ункара!
— Еще чего! — взъярился Сигизмунд. — Миина — и точка. Я тебе другую куплю. Будет эта… как ее там… тиина… зиина…
— Миина! — объявила девка. И снова заторопила его куда-то. Господи, потолок на кухне упал, что ли?
Сигизмунд торопливо умылся. Девка маячила за плечом, смотрела. Была недовольна проволочкой.
Не дав ему как следует вытереть лицо, потащила на кухню. Потолок был на месте. Стены, вроде бы, тоже.
Сигизмунд вопросительно посмотрел на Лантхильду. Она мялась в дверях, тупила глазки, перебирала пальцами подол свитера. Аж зарделась.
Ага, вот оно что. Мы приготовили завтрак. В первый раз. Полезность свою явили. Во всей ее шири и мощи.
Посреди стола стоял поднос. На поднос горой было вывалено печенье. Не было у Сигизмунда печенья! Где она его взяла? Не в магазин же ходила?
Кроме печенья, метрдотель предлагал благосклонному вниманию крупно нарубленный сыр. Топором девка его крошила, что ли? Куски были каждый размером почти с девкин кулак. Хлеб она нарезала большими ломтями. Лежали яйца — из холодильника взяла. Сигизмунд крутнул одно — сырое.
Он повернулся к Лантхильде, глянул вопросительно. Она чуть-чуть подняла глазки и повертелась из стороны в сторону. Так маленькие девочки делают, когда кокетничают. И еще деревенские дурочки. Когда трактористу-ударнику глазки строят. И то не всегда, а только в советских кинокомедиях о прелестях колхозной жизни.
К сытному блюду полагался растворимый кофе. В очень больших кружках. С этими кружками Сигизмунд и Наталья ездили в Крым, когда только-только поженились. С тех пор минуло… Где только Лантхильда их откопала?
Кофе был уже растворен в тепловатой воде. Полкружки занимал сахар. В сахар втыкалась ложка. Видимо, так задумано дизайнером сервировки.
Сигизмунд сел за стол. Поманил девку, чтобы садилась. Она тут же плюхнулась на табуретку. Обеими руками потянула к себе кружку с кофе и начала хлебать. Пристрастилась к кофе. Сахар оттуда ложкой выедала, почавкивала.
Интересно, а как она плиту зажигала? Боится, небось, плиты. Сигизмунд потрогал чайник. Холодный.
Сигизмунд спросил:
— Воду откуда брала? — На чайник махнул. — Оттуда?
Лантхильда посмотрела на чайник, подумала. Потом резко мотнула головой. Заговорила, явно гордясь своей находчивостью. На кран показала.
Ну конечно. Нашла в кране теплую воду. Обрадовалась. И плиту зажигать не надо. Как удобно-то!
Сигизмунд решительно отобрал у Лантхильды кружку. Взял обе и понес к раковине. Лантхильда, широко раскрыв глаза, наблюдала за ним. На ее лице отразился ужас.
Сигизмунд вылил обе кружки. Девка взвыла и вцепилась себе в волосы. Вполголоса запричитала.
Сигизмунд обернулся. Показал на кран. Помахал пальцем предостерегающе. Пояснил: нельзя отсюда пить. Пить надо из чайника. Наливая в чашку!
В чайник наливать из крана. Но холодную! Именно холодную. И кипятить. Зажечь Фидворфоньос и кипятить, поняла?
Иначе…
Он схватил себя за живот и скроил ужасную рожу.
Вот что будет. Поняла?
Лантхильда совсем расстроилась. Чуть не плакала. Сахар сгубленный ни за что, небось, жалела.
Сигизмунд подсел к Лантхильде. По головке ее погладил. На поднос показал, покивал. Мол, отлично все сработано. Эстетика — класс! Пальцы веером!
Лантхильда рассиялась. Спросила что-то. Он кивнул на всякий случай. Взял в руки печенье и повертел. Это было печенье “Октябрь”.
Где она его добыла? Сигизмунд показал на печенье и спросил:
— Где взяла?
Лантхильда глянула на него так, будто ничего больше хорошего от жизни она не ждет. Мрачно показала на шкаф-пенал: вот.
В этом шкафу были более-менее обжиты только первые ряды полок. А что происходило на задних рядах… Если бы оттуда вылез инопланетянин, Сигизмунд, пожалуй, не слишком бы удивился. Много лет предметы и продукты жили там своей собственной, таинственной и вполне автономной жизнью. Ветхие крупы, посещаемые муравьями (рыж., дом., неистреб.), толстые эмалированные бидоны с дырявым донышком, бесполезная печка “Чудо”. Где-то там же, в глубокой внутренней эмиграции, обитал кувшин — памятник советского увлечения керамикой. Из этого кувшина поливали, купая, маленького Сигизмунда, когда он помещался в тазике и вообще был хороший.
Более близкие ярусы являли собою памятники материальной и несъедобной культуры голодной фазы перестройки. Окаменевшие варенья, сберегаемые Натальей на черный день, большой запас соли и спичек, закупленный ею в первые минуты первого путча (как увидела по ого “Лебединое озеро”, так и рванула в гастроном).
Где-то в этих недрищах Лантхильда и откопала печенье, потому что оно явно помнило Горбачева. Вид у него такой был. Истощенный. Не то что печенье времен застоя — то было толстое, рыхлое.
Лантхильда метнулась к мусору и извлекла оттуда упаковку. Предъявила Сигизмунду. Так и есть. Советский знак качества и цена 28 копеек. Археологинюшка.
Археологинюшка была испугана. Очень испугана. Все втолковывала что-то, головой качала. На его живот показывала, на свой. Себя по животу хлопала. Головой трясла. В общем, не хотела она его отравить.
Наконец Сигизмунду это надоело.
— Да успокойся ты, Лантхильда, — сказал он, по возможности ласково. — Давай-ка я тебе покажу, как с плитой обращаться.
Он торжественно подвел девку к плите. Развернул ее к объекту лицом. Сам встал у нее за спиной и взял ее за руки. Провозгласил:
— Смертельный номер! “Фидворфоньос и Пьезохрень”!
Девка диковато покосилась глазом, выворачивая к Сигизмунду шею. Он поклевал ее подбородком в макушку:
— Не отвлекайся.
Ее рукой он снял с гвоздя пьезозажигалку, сделанную в виде пистолета. Поднял вверх и нажал на курок. Зажигалка затрещала. Лантхильда явно струхнула. Присела, стремясь вырваться.
Он удержал ее за руки и вздернул обратно. Еще раз нажал. К своей ладони поднес, показал. В лоб себе упер. Нажал. Русская рулетка. Черные гусары, блин. “Утро генерального директора-2”. Или уже “-3”.
Девке на висок наставил. Совместно нажали. Девка все косила глазом.
— Ну, поняла?
Конфорки показал. А дальше — по методу ученой обезьяны (кстати, бананы кончились, надо купить): эту ручечку поворачиваешь, здесь зажигаешь. Вот так.
А вот так выключать. Выключать обязательно. Иначе — смерть.
И поджигать обязательно. Иначе тоже смерть. В общем, кругом смерть, но если увернешься, то быстро и надежно согреешь воду.
Лантхильда откровенно затосковала.
— Ик охта.
Сигизмунд выпустил ее и повернул к себе лицом.
— Что — Охта? — спросил он.
— Ик охта, — повторила девка, пятясь от плиты.
— Хво Охта? — построил Сигизмунд сложную конструкцию на неизвестном языке.
Девка обхватила себя руками, выпучила глаза, затряслась. А потом расслабилась и пояснила спокойно:
— Ик охта.
И еще несколько раз повторила. Для закрепления знаний.
Тогда Сигизмунд тоже затрясся, как припадочный, пуча глаза. Потом остановился, вопросительно глядя.
— Зу охтис! — радостно объявила девка.
Наконец-то Сигизмунд понял, какую роль играл в девкином мире старинный питерский район Охта. Никакой. В тайге этим словом боязнь обозначали. То-то Лантхильда поначалу все твердила: “Охта, охта…” Боялась, стало быть. Всего.
…А тут и чайник закипел. Приготовили кофе, как положено, позавтракали. Сыр ничуть не хуже, если его кусками накромсать. Даже, может быть, и лучше. А то Наталья вечно порежет, как украла. А буржуи в импортных упаковках типа “нарезка” режут как Наталья.
Лантхильда с удовольствием уписывала сыр за обе щеки. Печенье “Октябрь” в кофе макала и со свистом обсасывала. Так уходили последние свидетели эфемерного очарования перестройки. Под стоны кобеля.
Надо бы заехать в банк. Деньги снять. Хрен с ним, с радиотелефоном. Глаза Лантхильде надо ремонтировать.
Сигизмунд вдруг почувствовал, что у него резко поднялось настроение. Сообразил: это из-за охтинского изверга. Нет никакого изверга. И, стало быть, костоломы за лунницей не придут. Ладно, пусть себе висит в шкафу. Есть-пить не просит.
Сигизмунд вывел кобеля. Побродил с ним по двору. Кобель обнюхивал следы, появившиеся за ночь, с деловитостью английского лорда, пролистывающего какую-нибудь утреннюю “Флит-стрит Тайм”.
У крыльца Сигизмунд повстречал Мать-героиню. Бока у нее уже опали, и глядела она голоднее обычного. Видать, ночью обогатила двор очередной партией котов. Завидев человека, хрипло взмяукнула, угрюмо выпрашивая подаяния.
— Ну-у, — строго сказал ей Сигизмунд, — где котят прячешь?
Мать-героиня не успела ничего ответить. Налетел кобель, и киса спаслась в оконце подвала. Кобель несколько раз жлобски гавкнул в подвал, развязно вильнул Сигизмунду хвостом — мол, здорово я ее! — и был взят на поводок.
Охмуренная рекламой Лантхильда вылезла напомнить Сигизмунду, чтоб купил зубную пасту. Такую, какая летает. Трехцветную.
Сигизмунд строго наставил на нее палец и спросил:
— Охта?
Девка удивилась.
— Нии…
Сигизмунд засмеялся, чмокнул ее в щеку, сказал:
— Лантхильд нэй охта.
И гордо удалился, сопровождаемый задумчивым взглядом девки.
* * *
— Какой ты, на хрен, “новый русский”, Сигизмунд, если даже радиотелефона купить себе не можешь.
Таковые раздумья одолевали Сигизмунда, когда он снимал в банке двести долларов. Рублями, разумеется.
И тут же о Лантхильде подумалось. Чем она там, в одиночестве, занимается? Осваивает, небось, что-нибудь новенькое. Только бы дом не подожгла.
Банковский холуй предупредительно открыл перед Сигизмундом двери. Сигизмунд вышел, ощущая в кармане лимон с небольшим.
Сел в машину. Не сразу завелась. Менять надо тачку, менять. И вообще многое надо менять, а иное прикупать, да только клопоморные дела не дают вырваться на просторы хотя бы среднего бизнеса.
А что! А не махнуть ли с девкой куда-нибудь на Багамы? Обесцветить волосы перекисью водорода, брови, конечно, тоже — и прикинуться единым этническим целым. Залечь в полосатых шезлонгах под пальмой, в окружении дружественных обезьян и туземцев, жрать какие-нибудь кокосы и время от времени переговариваться:
— Йаа…
— Нии…
А то к девкиной родне, в тайгу. Целебным воздухом дышать. С Вавилой водку пить. Не староверы же они, в конце концов… Сперва на самолеття, потом на варталеття, там на ваздеходдя… а после и вовсе пешкодралом… А кругом тайга-а! Шишки, блин, кедровые, дятлы всякие там, гнус-комарики… Хор-рошо!
Сколько в отпуске не был. Давно ведь не был. По-настоящему в последний раз в Крыму с Натальей отдыхали. С тех пор все урывками, да и то больше по необходимости: то на Пасху все закрыто, то Новый Год с Рождеством принудительно всей страной отмечают по две недели…
Наконец мотор болезненно завелся, и мелкий предприниматель С.Б.Морж поехал в свой офис.
Приехал, конечно, первый. Было еще темно. Пришлось свет зажигать. Терпеть не мог зажигать свет в пустом офисе. Еще со времен работы на Первом Полиграфическом, когда “дежурил”: приходил раньше всех в фиолетовых рассветных зимних сумерках и включал гудящие лампы дневного света. И сидел и слушал, как они гудят. Потом набегали сотрудники, заглушали мерзкое гудение.
В офисе поэтому обычная люстра о пяти рожках. Раньше в квартире висела, до материной авантюры с поездкой в Египет и покупкой убожества из цветных металлов.
Зажег. Пока Светки нет, закурил, сидя боком на столе. Светка терпеть не может, когда в комнате курят. В коридор гоняет. Дискриминацию развела.
Контрабандой захоронил бычок в светкином цветке. Почитал астрологический прогноз в “Бизнес-шансе”. Рыбам ничего хорошего не сулилось. Всякие гадости сулились. Очень язвительно относится бизнесшансовский астролог к знаку Рыб. И это постоянно отражается на прогнозах. На этой неделе “РЫБАМ имеет смысл перестать неприкаянно бродить, злобясь на весь белый свет. Все не так плохо, как вам кажется. Общение со СКОРПИОНАМИ и КОЗЕРОГАМИ может вернуть вам веру в себя и в свои силы. Наиболее благоприятный день для вас на этой неделе — пятница.”
Ах, Мурр. Прозорливец…
…Я купил себе гороскоп.
И ты купил себе гороскоп.
Дева слева в Близнецах,
Козерог о трех яйцах —
Вот наш гороскоп!..
…Светочка явилась на работу раньше, чем ожидалось. Очень удивилась, завидев Сигизмунда. Редко когда баловал начальник своих подчиненных таким служебным рвением.
Конечно уж сразу унюхала, что курил. Возмущаться стала.
— Да будет тебе, Светка, — лениво сказал Сигизмунд. — Давай, я форточку открою.
— Нет уж, Сигизмунд Борисович, я сама.
Светочка расстелила на своем рабочем столе “Бизнес-шанс” и залезла с сапожками на стол. На Светочке было мини. Сверкнув трусиками, потянулась к форточке.
Сигизмунд ухватил ее за ладную попку.
— Что же это ты, Светочка, по такому морозу в тонких колготочках ходишь.
— Не приставайте, Сигизмунд Борисович. В Америке за сексуальные домогательства на работе в тюрьму сажают.
— На электрический стул, — сказал Сигизмунд.
Дверь открылась и вошел боец Федор.
— У, — сказал Федор, — сильно. Если я не вовремя, то подожду за дверью. Вы не стесняйтесь.
— А мы и не стесняемся, — сказал Сигизмунд.
— Светка, если шеф тебя притесняет, приходи ко мне жаловаться! — крикнул Федор, действительно выходя за дверь.
Сигизмунд помог Светочке спуститься со стола и позвал:
— Да ты что, Федор. Мы уже закончили.
Федор снова вошел. Был подтянут и бодр.
— Поставлю чайник, — объявила Светочка. Забрала чайник, грязные чашки и вызывающе процокала в коридор.
Из раскрытой форточки свистало морозом. Федор покосился на окно.
— Может, закрыть? — предложил он.
— Какой ты несознательный, боец Федор. Светочка старалась, лазила — а ты сразу закрыть.
— А… Разве она за этим на стол лазила? — спросил Федор очень нагло.
— А ты, Федор, небось гадости всякие подумал про шефа. Некрасиво.
— Да не… Что я, не человек, что ли?
Сигизмунд посмотрел на раскрытую форточку и сказал:
— Знаешь что, Федор. Закрой ты ее, честное слово. Эта Светка с ее любовью к чистому воздуху нас всех доконает.
Федор с готовностью выполнил приказ.
Чайник закипел. Чай заварился. Утро начиналось расслабленно и мирно. Подчиненные пили чай, начальник посасывал печенье и баловал их чтением астрологического прогноза.
— Ты у нас, Светочка, кто?
— Овен, — закокетничала Светочка. — Сто раз же говорила. Непамятливый вы, Сигизмунд Борисович.
— Смотря на что, — сказал Сигизмунд. И зачитал с выражением: — “Для ОВНОВ неделя очень напряженная. Много мелких неприятностей, еще больше анекдотических ситуаций, связанных по большей частью с работой. Наиболее удачные дни для вас на этой неделе — понедельник и суббота.”
— Анекдотические ситуации? — переспросила Светочка. — Связанные с работой?
— Не вздумай тут балаган разводить, а потом на гороскоп ссылаться. Мол, звезды заставили. Учти, Светлана, тебя звезды не заставляют балаган разводить.
— Что-то я вас не пойму, Сигизмунд Борисович.
— Это потому, что ты, Светлана, непонятливая.
— А у Федора что? — спросила Светочка. Ей надоело пикироваться с шефом.
— Так, Федор, ты у нас Телец. — Сигизмунд снова зашуршал газетой. — Это я помню. Будущий бык. — И осчастливил: — “Для ТЕЛЬЦОВ неделя может стать на редкость удачной. На мелочи лучше не распыляться, сосредоточьтесь на том, что сами считаете главным. Начиная с вечера среды — успех в любовных делах.”
Федор вдруг омрачился.
— Бесовство все это, — сказал он.
Сигизмунд вынырнул из-за газеты.
— Что?
— Волхование бесовское, — еще мрачнее определил Федор. — Мне батюшка уши оборвет.
— А вообще-то сбывается, — заметила Светочка.
— Отец Никодим-то? Непременно оборвет, — с удовольствием подтвердил Сигизмунд. — Я с ним по телефону поговорил — и то у меня уши на ниточках повисли…
— Преследование по религиозным основаниям, — заметила Светочка. — В Америке за это в тюрьму сажают.
— Слушай, Светка, что ты вчера такого читала?
— Я не читала, я ток-шоу по шестому каналу смотрела.
— Здесь не Америка, — солидно молвил Федор, прихлебывая чай. — Америка — она от своей бездуховности гибнет. И лютеранства. Баптизма всякого. Мормонства растленного. А здесь — Россия. Особый путь у нее, вот.
— Византия здесь дремучая, — сказал Сигизмунд. — Только еще хуже.
— Не хотите — не верьте, — обиделся Федор. Он допил чай и ушел мыть свою чашку.
Светочка изумленно посмотрела ему вслед.
— Что это с ним?
— Православный он у нас теперь, Светлана, — сказал Сигизмунд с печалью. — Вот что. Его отец Никодим обратил.
Светочка призадумалась. Еще чаю себе налила. Когда Федор вернулся, приставать стала: как по-православному языческое имя Светлана будет? Языческое ведь имя, да?
Федор сказал, что спросит у батюшки.
А Сигизмунд спросил:
— Слушай, Федор. Не шутка. Есть какой-нибудь святой, которому об упреждении пожаров молиться надо?
Федор, атакуемый с двух сторон, глядел исподлобья. Не понимал, насмехаются или как. Сказал, что спросит. Может, и есть такой святой.
Сигизмунд дружески взял его за плечи.
— Ты, Федор, не куксись. Если такой святой есть, я ему свечу поставлю. Я ведь крещеный, только в церковь не хожу.
— А это вы зря, Сигизмунд Борисович, — строго сказал Федор. Потом подумал и добавил: — Я насчет вашей проблемки-то узнаю, не беспокойтесь. Только я так вот думаю: тут в комплексе рассматривать надо. Как при страховании. Чтобы уж совсем от наездов, от пожаров, от инфляции… У шурина один был друг, вместе служили, он потом на воздушных шариках состояние сколотил — так он в “черный четверг”, когда доллар-то скакнул, застрелился. Натурально. В такой грех ввели.