Да ну!.. Он даже расстроился.
   Лантхильда сидела в машине, с любопытством вертела головой.
   Сигизмунд пристегнулся. Тщательно пристегнул девку. Ей это не понравилось. Забилась, как рыба на льду.
   — Не балуй, — велел Сигизмунд. — Положено. Видишь — я тоже.
   Показал на свой ремень. Она неодобрительно покосилась, но промолчала.
   Он перегнулся через нее, как следует захлопнул дверцу.
   — Ик охта, — заявила Лантхильда.
   Сигизмунд легонько дернул ее за косищу.
   — Нии, — сказал он.
   — Ик охта, — упрямо повторила девка.
   — Ну все, поехали.
   Как только машина тронулась, Лантхильда заволновалась, заерзала под ремнем. За руль схватилась. Сигизмунд дал ей по рукам. Она испуганно съежилась.
   Поначалу девка всего пугалась. Знаменитые красоты Северной Пальмиры покамест оставляли ее равнодушной. Сигизмунд похвалил себя за то, что решил заблаговременно покатать ее на машине — не хватало еще, чтобы она среди бела дня весь этот спектакль учинила.
   Порылся в бардачке. Нашел конфету. Выдал девке. Она взволнованно съела.
   Магнитофон включил. У Сигизмунда была одна заезженная кассета — героические увертюры Вагнера. Под Вагнера ночью хорошо ездить, когда машин мало. Можно грезить о великом. С лебедем, как Лоэнгрин, тусоваться и вот такой мечуган иметь. И всех разить — налево, направо, вверх, вниз… Прямо как у окулиста.
   Опять-таки, нордическому духу девки Вагнер должен быть близок. Полет валькирии и все такое.
   Пренебрегая правилами, свернул с канала налево на Невский. Мимо Дома Книги, под новогодними гирляндами, провисающими в темном небе связками небесных сарделек, по заснеженному Невскому, к Адмиралтейству. Там подсветка красивая.
   У Адмиралтейства остановились. Вышли из машины. Лантхильда наконец забыла свои страхи. Приседала — смотрела. На цыпочки вставала, тянула шею. Подбегала к могучим нимфам, нагруженным сферами, потом отбегала. И непрестанно говорила что-то.
   Сигизмунд стоял у машины, покуривал. За девкой наблюдал. Спросил ее вдруг:
   — Что, никогда даже на открытках не видела?
   Она недоуменно глянула и снова принялась любоваться.
   Живем тут, мимо ходим каждый день, глаз, поди, замылился — не ценим ведь, среди какой красы отираемся, банально подумал Сигизмунд. А провинциалы — вон…
   Когда подъехали к Зимнему, у Лантхильды уже не осталось сил изумляться. Пока они медленно проезжали мимо, неотрывно глядела в окно. Лицо у нее было молитвенное, как будто она погрузилась в неземной экстаз. Очень кстати пришелся и Вагнер, с тихой угрозой бурлящий в динамиках.
   Из транса ее вывел горбатый мостик через Лебяжью канавку. Подпрыгнув и ухнув, девка изумленно квакнула и засмеялась.
   Минули Летний Сад с заснеженной решеткой и затихшими зимними деревьями. Лантхильда молчала. Только руки тискала.
   Сразу за Летним Садом их “подрезала” черная BMW. Сигизмунд едва успел притормозить, чтоб не поцеловать бээмвуху в задницу.
   — Блядь! Пидоры черножопые! Права купили, ездить ни хера не умеют!
   Девка визгнула.
   BMW ушла вперед.
   Совсем другим голосом Сигизмунд сказал девке:
   — Все о'кей, Лантхильд.
   Та мгновенно въехала в ситуацию. Погрозила исчезающей бээмвухе кулаком и вымолвила гневно:
   — Унлеза срэхва.
   Слово прозвучало неожиданно знакомо. Сигизмунд попросил уточнить, хво, мол, такое — срэхва.
   Лантхильда засмеялась. Извернулась под ремнем, показала на свой зад.
   — Срань, — перевел Сигизмунд. — Понятно.
   Он дружески пожал ее руку, все еще стиснутую в кулачок, и они поехали дальше.
   Сигизмунд прокатил Лантхильду до “Чернышевской”. Возле “Чернышевской” развернулся и малыми улочками выбрался к площади Восстания. Снова провез по Невскому, а возле кинотеатра “Паризиана” (бывший “Октябрь”) притормозил.
   Претенциозная вывеска “Паризиана” раздражала, как и многое другое. Например, ассортимент киноблюд. Срэхва, а не ассортимент, прямо скажем.
   Напротив угрюмо высился ресторан “Москва”, забранный зеленой сеткой, — ремонтировался. А внизу, там, где когда-то был “Сайгон”, тянулся неопрятный забор, размалеванный так называемой “кислотной” живописью. Перед президентскими выборами так были разрисованы все строительные заборы в центре города. Забор призывал “Борис, борись!” и еще что-то.
   В бывшем “Гастрите” морковными огнями светился ресторан “Кэролс”.
   Он показал девке на забор, на оранжевые огни. Она послушно глянула. Опять восхитилась.
   — Что, нравится? — недружелюбно проговорил Сигизмунд. — Это потому, что ты приезжая. Не знаешь ты ни хера…
   — Хво? — спросила девка недоуменно.
   — Конь в пальтхво, — проворчал Сигизмунд.
   Впереди зажегся зеленый огонь. Сигизмунд тронулся.
   Девка опять замолчала. По сторонам глазела. Вишь, во вкус вошла. Понравилось кататься. А страхов-то было, страхов!..
   И не ведает нелепое созданье, что у этого паскудного забора и началась головокружительная девкина карьера в доме Сигизмунда Борисовича Моржа.
   Потому что прежде это был Сайгон.
   Сайгон. Господи, да что я знаю о Сайгоне? Я все время лгу себе. Я лгу о Сайгоне. Никогда и не был в том Сайгоне, о котором себе лгу. И вообще не знаю, что это такое. И никто не знает. Никто толком не знает.
   Ну, приходил я сюда. Ну, пил кофе. По двадцать шесть без сахара, по двадцать восемь с сахаром. По пятьдесят шесть копеек двойной.
   Стену подпирали длинноволосые, в неновой одежде, откровенно с чужого плеча, в грязных феньках. Обменивались тягучими новостями. “Как Джон?” — “Нормально”. (Долгая пауза). Многозначительно: “Какие ПЛАНЫ на лето?” — “Ну…” (И опять долгая пауза).
   А по слухам (нарочно интеллигентных девочек пугать) в доме напротив с подзорной трубой мент сидел. И всех на видео записывал, кто туда ходил. Чтобы потом арестовать.
   “…И оказывал сопротивление при задержании, упираясь ногами в асфальт”.
   — Это вы мне?
   — Да, да, тебе!
   — За что?
   — Поговори мне!..
   Да нет, ничего я о Сайгоне толком не помню. Не приглядывался. Мимо ходил. Заходил. Пил кофе. По двадцать шесть, по двадцать восемь, двойной…
   …Эх, кого там Федор рекомендовал от всех бед? Николай Угодник, благослови левый поворот! Гаишников, вроде, не видать…
   Свернул на Садовую. Пора уж домой возвращаться. Накатались.
   …Больше ничего ведь не помню. Просочился сквозь пальцы. Все казалось — приду, вгляжусь. Вспоминай теперь, зови обратно. Придумывай то, что не успел разглядеть.
   Да что это было? Место, где можно было выпить кофе (по двадцать шесть, по двадцать восемь, двойной)? Образ мыслей? Стрелка? Нечто, растворенное в городском воздухе? Пуп земли? Место, где можно быть собой? И, что еще важнее, быть КЕМ-то, КРОМЕ САМОГО СЕБЯ? Тупик?
   Нет, нет! Не то!
   Но что?
   ЧТО ЭТО БЫЛО?
   “Сайгон в моем сердце”, — подумал он с отвращением к себе. Господи, какая пошлость.
   Он свернул на улицу Ломоносова, миновал скопление иномарок, обсевших тротуар со всех сторон возле престижного клуба “Пирамида”. Одно из немногих новых заведений, которые не уродуют город. Напротив, “Пирамида” неожиданно облагородила жуткую дыру.
   Возле клуба притулился реликт перестройки — один из последних видеозалов в городе. Порнуху катает, безымянный герой.
 
Я купил “Пирамида” штаны…
Я купил билет на видак…
 
   Ах, Муррушка, прозорливец…
   Но нету ходу Муррушке в “Пирамиду”. Не купишь ты сюда билета. И, скорее всего, играть тебя сюда тоже не позовут. Зря ерепенишься. А вот какие-нибудь “Иванушки-интернэйшнл” — те да. Те — очень. Вон сколько понабилось благородных господ. Культура, блин. А ты — Сайгон, Сайгон…
   У супермаркета “Космос” остановился. Вышел. Открыл дверцу девке.
   Воды канала маслянисто мерцали. От них тянуло прохладным покоем. Мрачно глядела зеленая, как бы замшелая колоннада Казани. Темный лес. Вагнер точил последние капли.
   Девка решительно полезла из машины. О ремнях, конечно, забыла. Испугалась. Изумилась. Перегнувшись через Лантхильду, Сигизмунд принялся ее отстегивать. Она дернулась. Он потерял равновесие и упал на нее.
   Лантхильда нашла эту шутку удачной. Принялась ржать и хлопать его по спине.
   В предбаннике супермаркета стояли курили охранник и один из продавцов. Бесстрастно взирали на барахтающихся в машине Сигизмунда с Лантхильдой. И не таких клиентов видали. Окрестные кабаки и не такое поставляют.
   Выбравшись наконец из машины, Лантхильда опять чуть не выворотила дверцу.
   И повел беспросветно плейбойствующий С.Б.Морж ненаглядную Лантхильдочку в “Космос”. Приобщаться к культуре — так на всю катушку.
   В супермаркете было пустынно и скучно. Бродил единственный покупатель, по нелепости превосходящий Лантхильду. Если судить по одежде, он явно не принадлежал к “миддл-классу”. И даже в класс имущих вписывался с трудом. Наметанным глазом Сигизмунд определил секондхэндовское происхождение его куртки и брежневское — вязаной шапочки-пидоровки. А ведь тоже в Сайгоне кофе пил, небось. Но почему-то нас с ним это не роднит. А ведь как рассиропился, вспоминаючи…
   За покупателем, придирчиво осматривающим мороженых раков, устриц в винном соусе и осетринку в вакуумной упаковке, шаг в шаг бродил работник супермаркета. Отслеживал, поди, чтобы тот не спер ненароком какие-нибудь анчоусы. Откровенно так отслеживал. Вам тут не Америка, где это делают исподтишка, через искусно замаскированную цветочками телекамеру.
   Покупатель, видимо, давно привык ходить подконвойным. Не обращал внимания. Сердито рылся то среди кофеев, то среди пив.
   Был недоволен. Не скрывал этого. Наоборот, выпячивал. Был небрит. Но, возможно, платежеспособен.
   В последнее время, когда так называемые “простые люди” осмелели и перестали бояться супермаркетов — не говоря уж о том, что обычные гастрономы скуксились один за другим — подобных покупателей появилось довольно много.
   Лантихильда, разинув рот, озиралась по сторонам. Наверное, ей казалось, что она в волшебном царстве. Сигизмунд даже ощутил легкую гордость за цивилизацию, им, Сигизмундом, уже освоенную. Помидоры там, бананы, киви всякие, ананасы.
   Супермаркет, помедлив несколько минут, исторг из себя еще одного продавца. Тот приблизился к Сигизмунду, стал предлагать — купите девушке авокадо.
   Сигизмунд холодно ответил:
   — Уже купили.
   В этот момент неопрятный покупатель наконец приступил к действу выбора. Открыл стеклянный шкаф, потащил оттуда пакет молока. Тут несуразная девка подскочила к покупателю и, тыча пальцем в пакет, убежденно сказала:
   — Срэхва.
   Покупатель угрюмо царапнул девку неприязненным взглядом. Ничего не ответил. Да и что тут ответишь? Прав мужик.
   Сигизмунд подошел и ровным тоном проговорил:
   — Не обращайте на нее внимания.
   Был удостоен второго царапающего взора. Неприязненного и высокомерного.
   Лантхильда не дала себя отстранить за здорово живешь. Она вырвалась вперед, выхватила у неприятного субъекта пакет и горячо заговорила. Речь ее была пересыпана словами “срэхва” и “милокс”. Мол, срэхва это милокс…
   Покупатель молча отвернулся к шкафу. Снова открыл стеклянную дверцу. Взял еще один пакет и безмолвно побрел в сторону кассы, цепляя корзиной полки и своротив пачку макарон.
   Лантхильда в сердцах поставила милокс на место. Закрыла дверцу шкафа. Проворчала в спину уходящему “двалс”.
   Сигизмунд купил картошки, петрушки с укропом, масло и “Спрайт” в двухлитровом фуфыре — девку пузырьками пугать.
   Бродя по супермаркету и любуясь интерьером, Лантхильда обвалила целую гору крекеров в целлофановых пакетах. Ну вот, начинается дурацкая американская комедия. В кино всегда думаешь: неужели у режиссера столь убогая фантазия? Если надо посмеяться, уронит что-нибудь в супермаркете. Ан нет, в жизни все точно так же.
   Сигизмунд расплатился. Лантхильда с интересом смотрела на деньги. При виде монетки оживилась. Назвала монету “скатт”. Купюры ее не заинтересовали.
   — Иностранка? — спросила кассирша.
   — Из Рейкьявика, — тихо ответил Сигизмунд. И решительно блеснул познаниями в языке: — Лантхильд, хири ут!
   Лантхильда нехотя уплелась из супермаркета. К машине пошла.
   — Заходите еще, — любезно сказала кассирша. — У нас заказано, раков привезут.
   — Беспременно, — обещал Сигизмунд.
   Девка топталась у машины. Пыталась дверь открыть. Удивлялась, почему не открывается.
   Словом, вечер удался.
 
* * *
 
   Видать, вчера Лантхильда здорово умаялась от впечатлений. В девять утра еще спала мертвым сном.
   Озорства ради Сигизмунд пробрался в “светелку”, где дрыхла девка, и решил будить ее по-таежному. Сделал тупую рожу и, глядя перед собой в пустое пространство, затянул глухо и монотонно:
   — Стииг!.. Лантхильд, стииг!.. Стииг!..
   Лантхильда сперва улыбнулась, а потом открыла глаза. Увидела Сигизмунда. Поморгала. Он увидел, как радость на ее лице сменилась скрытым разочарованием. Почему-то его это обидело.
   — Яичницу будешь? — буднично спросил Сигизмунд. Хотя и знал, что она не поймет. Не дожидаясь ответа, ушел на кухню.
   К диковатому виду кухни он уже попривык. Только вот банки с окаменевшим вареньем надо будет все-таки на помойку вынести.
   Плюхнул на сковородку пять яиц и уселся с книжкой, которую почитывал по утрам за завтраком. Книжка была любопытная. Про то, как Колчак в космос ракету запускал. Альтернативная история. Сигизмунду нравился там один персонаж, как ни странно — большевик.
   На кухню пришла девка. Сигизмунд, не глядя — готовность яичницы определил на слух — выключил огонь.
   Лантхильда чинно села за стол, сложила руки. Изрекла:
   — Нуу…
   Господи, неужто по-русски заговорила?
   Девка явно не понимала, что Сигизмунд делает. Он нехотя отложил книгу в сторону. Девка пугливо взяла ее в руки. Конечно, вверх ногами. Перевернула, посмотрела картинку на обложке. Там красномордые мужики с голубыми свастиками на буденовках тянули к читателю руки из заснеженной тайги.
   Лантхильда подняла взгляд на Сигизмунда. На щеке у нее еще остался рубец от подушки. Но зубной пастой от нее разило и на верхней губе остались белые “усы”.
   Сигизмунд потянулся и вытер ей “усы”. Сама ведь не сообразит. Позориться еще.
   — Это, девка, произведение Андрея Валентинова, “Око Силы” называется, — сказал Сигизмунд, отбирая у девки книгу. — Ни к чему оно тебе. Все равно не одолеть.
   На самом деле книга натолкнула Сигизмунда на хорошую идею. Дабы эффективно бороться с нечистью, которой кишели большевистские войска, автор породил дивную народность — дхаров. Дхары любую нежить мелко видели и все про нее знали. Обитали в тайге. И вообще их очень мало осталось.
   Так чем плести, что девка из Рейкьявика, лучше уж отнести ее к малоизученной и фиктивной народности дхаров — и дело с концом. Никто не разберется, всем все по фиг.
   Решено. Девка — дхарская беженка. Родственница. Только дальняя. Очень.
 
* * *
 
   К машине Лантхильда уже попривыкла, видать. Подошла доверчиво, сразу дверцу стала выдергивать.
   — Да погоди ты, — сказал Сигизмунд, отталкивая ее в сторону. — Не видишь что ли, заперто.
   Погрузились. Благословясь, поехали.
   — Нуу, — сказала Лантхильда, довольная. — Таак…
   Она в точности копировала интонацию Сигизмунда.
   Они ехали к Пяти Углам. Сигизмунд решил по центральным навороченным лавкам попусту не шариться. Все равно там ничего, кроме гонора, не сыщешь. Была у него на примете небольшая немецкая фирмочка с устрашающим чисто германским названием “Мильденбергероптик”. В одно слово. Минуты две в свое время стоял, как дурак, читать пытался. Сто пятьдесят лет безупречной оптической деятельности. Трудовые династии. Месяца три назад Сигизмунд возил туда мать — обновлять очки. “Мильденбергероптик” ему понравилась, невзирая на название.
   Остановив машину перед магазином, Сигизмунд еще раз повторил:
   — Право, лево, верх, низ.
   И кулак показал.
   Лантхильда без выражения посмотрела на кулак.
   По магазину бродило два неприкаянных посетителя. Слепо щурясь, вглядывались в оправы. Продавщицы с отсутствующим видом дремали за прилавками, как куры на насесте.
   Девка забоялась. Кругом были зеркала и слепые пустые глазницы оправ.
   Сильно сжала руку Сигизмунда (они вошли под ручку, “как приличные”).
   Сигизмунд подтащил упирающуюся Лантхильду к прилавку и вывел продавщицу из летаргии. Потребовал показать оправу. Продавщица несколько секунд глядела на девку, потом небрежно вытащила несколько оправ приторно-розового цвета. Оправы были из дешевых.
   Сигизмунд к ним даже прикасаться не стал. Потребовал показать другую — тонкую, золоченую. Она стоила 415 тысяч.
   Продавщица с сомнением задержала взгляд на лице Сигизмунда. И получила! Умел Сигизмунд глядеть леденяще и брезгливо. По устам злую улыбочку пустил. Предки в сейме, блин, заседали, орали там и ногами топали, Радзивилла какого-нибудь честя.
   Вынула тонкую золоченую. Сигизмунд ее девке на нос пристроил. Лантхильда стояла неподвижно, от страха тяжело дышала. Глаза застыли, рот приоткрылся. Руки плетьми свесила.
   Сигизмунд отошел на шаг, полюбовался. Продавщица вдруг шевельнула ноздрями и оживилась. Почуяла, что этот покупатель действительно дорогую купит. Куда более любезно предложила еще одну — за 470 тысяч. Сигизмунд с готовностью повесил на девку за 470 тысяч. Эта оправа, также тонкая и золоченая, была еще лучше. С завитком у виска. Неожиданно придала девкиному лицу не только ученость, но и некое новое обаяние. Изящество даже.
   Сигизмуд попросил еще раз дать первую оправу, померил. Снял, померил вторую. Взял вторую.
   — Заказывать будете? — спросила продавщица.
   Сигизмунд сказал, что будет. Продавщица, не переставая выписывать чек, крикнула на весь магазин:
   — Таня!
   Из глубин магазина выплыла дева с усталым лицом, облаченная поверх свитерка с джинсиками в тоненький голубой халатик, имитирующий медицинский. Умирающе бросила Сигизмунду с Лантхильдой:
   — Идемте.
   Девка стояла как вкопанная. Сигизмунд взял ее за руку и повел. Она шепотом спросила:
   — Хва?..
   — Йаа… — сказал Сигизмунд. Тоже шепотом.
   Лантхильда совсем закручинилась.
   Таня посмотрела на них, полуобернувшись.
   В кабинете было темно и тесновато. В углу стояла вешалка, кренившаяся под тяжестью таниной шубы.
   — Раздевайтесь, — любезно сказала Таня.
   Сигизмунд куртуазно вынул девку из ромбического леопардоида. Лантхильда пыталась возражать, мешать ему. Пришлось и ее одарить “антирадзивилловским” взглядом.
   Таня с терпеливой усталостью ждала, пока клиенты перестанут ломаться. Сигизмунд глупо топтался с девкой у вешалки. Наконец стащил с нее шубку и водрузил на крючок. Скинул куртку.
   — Готовы? — спросила Таня. И показала на кресло, имевшее сходство со стоматологическим.
   Сигизмунд подтолкнул девку к креслу. Она пошла, несколько раз покосившись через плечо на леопардоида — не спер бы кто.
   Уселась. Повозилась, устраиваясь. Вздохнула обреченно.
   Сигизмунд притулился у выхода на старом продавленном сиденье. И готовился к сложностям.
   Таня надвинулась на Лантхильду с чудовищной черной хреновиной для стекол. Лантхильда втянула голову в плечи. Что-то пискнула жалобное.
   Со своего места Сигизмунд сказал спокойно:
   — Не обращайте внимания, Татьяна. Делайте свое дело.
   Татьяна водрузила на девку оправу-стенд, как окрестил про себя Сигизмунд черного монстра. Подошла к стене, потянула таблицу.
   Сигизмунд понял: пора! Кашлянул.
   — Да, Татьяна… — сказал он. — Тут такое дело… Понимаете, Лантхильд не говорит по-русски.
   — Нуу… — сказала девка из-под оправы-стенда — видимо, имя свое заслышала.
   Татьяна обратила к Сигизмунду измученное лицо.
   — Что, совсем кириллицы не знает? У меня латиница есть.
   — Латиницы тоже не знает. Она редкой народности, бесписьменной. Очень древней. Таежной, восточносибирской. Их на всем земном шаре семьдесят три человека осталось. Дхары называются.
   Все оказалось значительно проще, чем думал Сигизмунд. Даже дхары, в общем-то, почти не понадобились. Унылая Татьяна, не поднимая вопроса о зайчиках и белочках, тут же повесила таблицу с разорванными колечками.
   Затем подошла к Лантхильде и, печально-ласково воркуя над ее головой, принялась всовывать стеклышки в черного монстра.
   Сигизмунд понял, что чувствует дрессировщик, когда впервые выводит своего ручного тигра на арену.
   — Ну, Лантхильд, пора. Покажи, чему ты научилась. Верх, низ, право, лево.
   Девка распевно повторила:
   — Верх-нииз… право-леево…
   — Отлично, — сказала Татьяна. Она заметно повеселела.
   Взяв указку, пошла к таблице.
   — Вы по ней постучите, Таня, — присоветовал Сигизмунд. — Чтобы внимание привлечь.
   Таня поглядела на Сигизмунда с удивлением, но совету последовала. Постучала по первому колечку.
   Девка сказала:
   — Нииз…
   — Она не видит, — сказала Татьяна. И пошла менять стекло.
   Мурыжились минут двадцать. Выяснилось кстати, что девка действительно путает право и лево, потому что показывала она правильно. После всего, что Сигизмунд успел о девке выяснить, этому он не удивился.
   Для контроля Сигизмунд предложил проверить Лантхильду дополнительно.
   — Скажите, Таня, у вас таблица со зверюшками имеется?
   — Да, — сказала Татьяна, — но ведь вы, как я поняла, дхарским не владеете?
   — Собаки там есть? Кошки?
   Татьяна кивнула.
   — Свиньи? — добавил Сигизмунд.
   Татьяна вывесила детскую таблицу. Вопросительно посмотрела на Сигизмунда.
   — Покажите ей мелких собак, кошек и свиней, — сказал он. — Эти слова я по-дхарски знаю.
   Татьяна вдруг фыркнула. Ей тоже сделалось смешно. Даже печалиться забыла.
   — Лантхильд, хво? — вопросил Сигизмунд, когда указка ткнула в борова.
   — Свиин, — поведала девка.
   — А это хво?
   — Хундс…
   — А это?
   — Мьюки…
   — А это?
   Пошли совсем уже крошечные, тараканоподобные зверьки.
   — Гайтс, — сказала девка.
   Сигизмунд подошел к таблице поближе. Он и сам со своего места уже не видел.
   — Коза, что ли? Или врет она? Вы ей хряка покажите.
   Указка перешла на свинью, которая была безошибочно охарактеризована девкой как “свиин”.
   Дальше Лантхильде показывали красные и зеленые пятна, определяли расстояние между глаз — оказалось, ужасно широкое, семьдесят миллиметров. Диоптрии у девки были серьезные: минус пять и минус шесть.
   — Стекла толстые будут, — сказала Татьяна. — Вы уже подобрали оправу?
   — Да. Золотую.
   Татьяна поглядела на Лантхильду, которая все еще маялась в оправе-стенде и отдаленно напоминала инопланетянина.
   — Тонкая плохо удержит толстые стекла.
   — И что делать? — Сигизмунд вдруг почувствовал раздражение. — В чем ей ходить? В пластмассе этой розовой… как свиин?
   Татьяна освободила Лантхильду от монстра.
   — Дело ваше, — сказала она прежним унылым тоном. — Все в принципе решаемо. Поставьте пластиковые стекла, так даже лучше.
   — Слышь, Лантхильд, — развязно обратился к девке Сигизмунд. — Пластиковые глаза тебе лепить будем.
   Лантхильда не поняла, но на всякий случай важно сказала:
   — Таак…
   Татьяна с подозрением покосилась на Лантхильду, на Сигизмунда. Подвох почуяла. Спросила тихо:
   — Что за дхары такие?
   — Беженка дхарская, из тайги, — охотно объяснил Сигизмунд. — Дхары — они по Амуру живут. Там по соседству тунгусы, которые обманчжурились. Сейчас их самоопределение заедать стало, выдавливать начали дхаров. Ну а как тунгусские националисты ополчились, так и пошли беженцы дхарские…
   — Они христиане, что ли?
   Татьяна поглядела на девку с симпатией. Сигизмунд вспомнил почему-то обращенного в православие Федора и решил глобально разочаровать Татьяну.
   — Язычница… Шаманистка.
   — Ой! — сказала Татьяна. — До сих пор сохранились? — И на Сигизмунда поглядела отстраненно, как на зачумленного (ну точно из недавно обращенных в православие девица!)
   Сигизмунд с удовольствием рассказал ей обо всем. О предках в сейме. О Радзивилле. О Понятовском. О Сигизмунде-Августе наконец! О Варшавском восстании “За нашу и вашу свободу!” — слышали?
   О восстании Татьяна слышала. Из любимого детского сериала “Четыре танкиста и собака”.
   Ну вот, и укатал после восстания проклятый царизм сигизмундовых предков в дальнюю Сибирь, куда и Макар телят не гонял… А там — сами понимаете… дхары.
   Татьяна покивала. Понимала. Дружба народов, невзирая на языческие заблуждения и полную нерусскоязычность.
   — И вот упала как снег на голову. Из дальней родни. Ссыльные повстанцы роднились с дхарами — дхары-то поляков в одна тысяча восемьсот шестьдесят шестом году как братьев приняли… Об этом даже передача как-то была… По радио…
   Тут из магазина снова донесся зов:
   — Таня!
   — Извините, — сказала Татьяна.
   Сигизмунд поднялся, взял Лантхильду под руку и вытолкал из кабинета. Навстречу уже пер новый клиент — с отстраненной благожелательной улыбочкой нес брюхо какой-то “новый русский”. Из не очень крупных.
   Пока делались очки, Сигизмунд повел Лантхильду в кафе, благо рядом. Кофе с мороженым употреблять.
   К кофе Лантхильда отнеслась вполне адекватно. Успела пристраститься. По просьбе Сигизмунда, сахара ей положили в два раза больше, чем в обычную порцию.