Беньковский Виктор. Анахрон (книга первая)

   Глядя на этот снимок, Сигизмунд вдруг ощутил тот массив лет, который с тех пор миновал. И качество печати… и вообще, до чего же он тут молодой. И, кстати, тощий.
   И наивный. И вся жизнь еще впереди. Ожидалось что-то хорошее… Во всяком случае, не “Морена”.
   Хотя — что плохого в “Морене”? Коллектив чудесный, западла ни от кого пока что не ожидается… Отношения дружеские… Скучновато, правда, тараканов морить, но ведь не это главное. Главное, как говорил В.И.Ленин, — люди.
   Наряд невесты Лантхильду заинтересовал. Оказалось, что в ее тайге нечто подобное было в ходу. Показав на нейлоновые волны натальиного туалета, девка сказала:
   — Фата.
   С ударением на первый слог.
   Правда, после некоторых объяснений стало понятно, что “фатой” Лантхильда называет все платье в целом. Но все равно — прогресс.
   Сигизмунд смотрел на снимки их с Натальей путешествия в Крым на море, в горы, на лыжах в Дибуны — и становилось ему все грустнее и грустнее. Ведь было что-то хорошее. Много хорошего. Куда все ушло — так быстро и незаметно? Сегодняшняя Наталья вспомнилась, источающая недовольство. Как бы вернуться назад? Возможно ли взять и повернуть на сто восемьдесят градусов — вот взять и повернуть. И чтоб Наталья прежняя, и чтоб вообще все прежнее…
   …И Брежнева с того света добыть…
   Он махнул рукой и старательно выбросил все это из головы.
   — Ладно, — сказал Сигизмунд Лантхильде. — Ты пока смотри, а я пойду покурю.
   Лантхильда откликнулась совершенно неожиданным:
   — Наас бруньопойс.
   Сигизмунд так и замер.
   — Что?
   — Бруньопойс, — повторила девка и засмеялась, очень довольная собой.
   Вернувшись, Сигизмунд остановился в дверях. Стал смотреть на Лантхильду со стороны. Как она сидит на спальнике и увлеченно разглядывает фотографии.
   Она сидела к нему боком, слегка вытянув шею, чтобы лучше видеть альбом, разложенный перед ней на спальнике. Перед Сигизмундом впервые предстал ее летящий профиль, как будто овеваемый ветром. Что-то было в ней от фигуры, установленной на носу корабля. Чайного клипера. “Кати Сарк”. Бегущая по волнам, да и только.
   Нос у нее длинноват, подбородок тяжеловат — да уж, не красавица с обложки. Но была в ее лице удивительная чистота. Чистота во всем: в этом абрисе, который можно схватить одной тонкой карандашной линией, в круглой щеке с неуловимым девичьим пушком…
   Мави. Не квино. Конечно, мави. Сколько же ей лет?.. Десятиклассница. Первокурсница.
   Лантхильда повернулась к нему. Улыбнулась. Чуть прищурила по привычке глаза за стеклами очков.
   Спросила:
   — Бихве?
   На фотографию указала. “Бихве?”
   Он не понял. Присел рядом.
   — Бихве?
   Лантхильда принялась объяснять. Опять развела пантомиму. Аське до нее далеко. Лантхильда ухитрилась переложить на сложный язык пластики абстрактное понятие: каким образом? То есть, не Сигизмунд ли все это рисовал? И вообще, как это такие здоровские картинки получаются? Хвас художник?
   — А-а, — понял недогадливый Сигисмундс. — Хваас?..
   Водился у Сигизмунда “поляроид”. Закуплен был в ту краткую, как жизнь мотылька, эпоху, когда все мелкие предприниматели и кооперативщики массово затаривались “поляроидами” с одной-единственной целью: фотографировать друг друга на пьяных пирушках. А потом тыкать пальцами и потешаться: “А ты-то!.. А я-то!.. А Машка-то!..”
   — Так. Куда же я его зарыл? А! Знаю. Сиди, девка. Сейчас аттракцион будет. Слабонервных просят покинуть зал.
   …Колпачок еще себе сшей. С бубенчиками. И Ярополка сюда, Ярополка! Срочно!..
   “Поляроид” был извлечен. Оказался в порядке и готовности. Нацелен на Лантхильду. Та вдруг вскинула руки, закрылась.
   — Э, нет. Так не пойдет.
   Он подсел к ней, отнял ее руки от лица. Она хлопала глазами. Сигизмунд взял ее ладонями за виски, повернул к себе в анфас. Пилотки только не хватает.
   — Сиди.
   Отполз на коленях назад и снова навел “поляроид”. Девка послушно таращилась.
   — Щас вылетит птичка…
   Вспышка шандарахнула грозой в начале мая. Лантхильда повалилась лицом в спальник, накрыв голову руками. Сигизмунд потряс ее за плечо.
   — Гляди. Сеехван.
   Из-под локтя на него глянул обиженный белесый глаз.
   Сигизмунд показал на “поляроид”, положенный рядом на спальник.
   — Сеехван.
   Лантхильда поерзала. Отодвинулась. “Поляроид” вдруг зажужжал, устрашив девку еще больше, и родил бумажный квадратик. Сигизмунд полуобнял девку за плечо, развернул лицом к бумажке.
   — Смотри на чудо, девка.
   Квадратик стал темнеть и меняться. Проступило пятно спальника. Потом очертания лица. Спустя три минуты на лице уже таращились красные от вспышки глаза. Картинка выглядела страшно: лицо белое, глаза огненные, рот кровавый, все остальное расползается в темноватом тумане.
   — Хва? — спросила Лантхильда недоуменно.
   — Зу, — объяснил Сигизмунд.
   Она посмотрела на фотографию, на Сигизмунда, потом губы у нее неожиданно задрожали, и по щекам потекли крупные слезы.
   — Нэ-эй…
   — Ну ты чего? — испугался Сигизмунд. — Хочешь меня снять? Отомсти. На.
   Он сунул ей “поляроид”, показал, на какую кнопку давить. И куда глядеть. Сам отодвинулся, скорчил рожу.
   Девка зажмурила глаза и нажала. Снова полыхнула вспышка. Лантхильда ойкнула. Потом “поляроид” сотворил еще один квадратик.
   Разрегулировался он, что ли? Или бумага старая? Качество больно уж низкое. Такую страхолюдину вместо Лантхильды сделать. Вместо бегущей по волнам.
   Квадратик явил Сигизмунда лысым. То есть, лысым С.Б.Морж, конечно, не являлся. Он сидел, запрокинув голову, и его светлые волосы в исполнении “поляроида”, совершенно слились со светлым фоном обоев. Глаза исправно горели людоедским огнем, гримаса, которую он скорчил, усугубилась, будто в кривом зеркале.
   Глядя на снимок, Лантхильда еще больше расстроилась.
   — Срэхва…
   Отпихнула фотографию, отодвинула от себя “поляроид”.
   Сигизмунд повертел карточку и решительно ее порвал.
   — И правда срэхва, — согласился он. — Пойдем лучше чай пить.
 

* * *

 
   Наутро Сигизмунд был пробужен в девять часов появлением целой делегации: техник-смотритель, унылая Томочка, сантехник дядя Коля и маляр — женщина средних лет в толстых штанах и заляпанном краской ватнике. Оставляя грязные следы, они протопали по коридору, зашли в комнату и принялись осматривать место катастрофы. Дядя Коля, часто повторяя слово “говно”, объяснял, что вины сантехников здесь считай что и нет. А есть вина РЭУ. И трубы опять же говно. Сто лет назад надо было… думать.
   Томочка молчала. Техник-смотритель записывала. Готовила акт. Маляр-штукатур изучала предстоящий фронт работ. Бубнила что-то вроде “здесь обстучать… да, еще с месяц не подсохнет… А тут забелить…”
   Сигизмунд, никому не нужный, маячил поблизости. Пытался указывать технику-смотрителю, чтобы акт составляла по всей форме и правильно.
   Закончив осмотр, делегация тем же порядком двинулась к выходу.
   — Акт! — напомнил Сигизмунд.
   Делегация притормозила. Техник-смотритель обернулась.
   — Сейчас на четвертый сходим. Заверим. Потом подпишем в РЭУ. В пятницу заберете.
   — Почему в пятницу?
   — Потому что начальство в РЭУ будет только в четверг.
   — А что оно делает до четверга?
   — На Банковском трубы прорвало, два дома без отопления стоят. А завтра обещали минус восемнадцать. В пятницу зайдите.
   И делегация отбыла.
   — Лантхильд! — крикнул Сигизмунд. — Вымой пол.
   …Девка уже домывала пол, когда в дверь позвонили снова. Явилась маляр-штукатур.
   — Ну че, — сказала она с порога, — обстучать у вас надо…
   — Хво? — растерянно спросил Сигизмунд.
   Маляр не обратила никакого внимания на то, что спросили ее по-иностранному.
   — Штукатурку мокрую сбить, не то упадет, не дай Бог, на голову, пристукнет… — пояснила она. — Газетки постелите пока. Стремянка есть у вас?
   Сигизмунд полез за газетками. В начале перестройки усердно копил. Для истории. Теперь без всякой жалости устилал историческими личностями пол и диван, стол и книжные полки. Мелькали лики Горбачева, Ельцина. Фамилии: Нуйкин, Салье, Новодворская, Иванов и Гдлян… Господи, как давно все это было!
   Притащил стремянку. Малярша споро забралась наверх, обстучала потолок, усеяв газеты кусками штукатурки. В комнате стало жутко.
   — Ну вот, — бодро сказала она, слезая со стремянки, — месяцок посохнет, а там сделаю.
   — Сколько посохнет? — переспросил Сигизмунд.
   Она еще раз подняла голову к потолку.
   — Да месяцок, быстрее не выйдет. Оно же высохнуть должно, иначе и смысла нет белить. Сантехники из перекрытий аквариум сделали, рыбу можно разводить. Пока все вытечет, да просохнет… К февралю сделаю.
   Она ушла. В коридоре остались белые следы.
   Ворча себе под нос, Лантхильда принялась отмывать за ней пол.
 

* * *

 
   Сигизмунд был благодарен девке. Не будь Лантхильды — разгребал бы сам весь этот хлам. Как миленький. Не при царизме живем, у нас слуг нет. Есть только жены. И еще есть слуги народа, это которые по телевизору. Они тоже хлам разгребать не будут.
   Вечером, предварительно созвонившись, заехал к Генке. Генка обитал в районе “Электросилы”. Когда Сигизмунд позвонил и сказал, что заедет по делу, Генка не проявил ни радости, ни удивления. Заехал — ну и ладно. Уехал — да и аллах с тобой.
   Дверь открыл Генка. Театрально вскричал:
   — А, родственничек!
   — Кто это, Гена? — донесся с кухни голос тетки.
   — Это я, тетя Аня! — крикнул Сигизмунд.
   — Ой, Гоша… — Тетя Аня выплыла из кухни, вытирая руки о полотенце. — Раздевайся, сейчас чаю… Ты с работы, голодный? Может, пообедаешь с нами?
   — Ну да, будет он наши пустые щи хлебать… Он у нас генеральный директор, он у нас по ресторанам, девочки, стриптиз, мясное ассорти… — сострил Генка.
   — Гена! — укоризненно сказала тетя Аня. — Что ты несешь?
   Даже покраснела, бедная.
   — Да нет, тетя Аня, я по делу, на минутку. У меня дома обед.
   Сказал — и сразу осекся. Тетя Аня вздохнула (она тяжело переживала семейную неудачу Сигизмунда — видать, попрекала прежде сына-балбеса: мол, кузен-то женился, семью завел, а ты…)
   — Давно пора, Гошенька, — сказала она.
   — Что пора?
   — Мужчина должен быть женатым, — сказала тетя Аня.
   — Нет, это я сам готовлю, — неискусно соврал Сигизмунд.
   — Дело твое. — И проницательная тетя Аня уплыла на кухню.
   — Пошли, пока она снова не завелась, — заговорщически прошептал Генка. Потащил Сигизмунда к себе в комнату.
   Берлога Генки представляла собой длинный, очень темный и исключительно захламленный пенал. Преимущественно хранились здесь разные мелкие предметы, необходимые для бизнеса на студенчестве: какие-то курсовые, старые учебники, видеоматериалы, в углу неприютно приткнулся старенький компьютер, “троечка”, на полу сиротливо громоздился магнитофон “Юпитер”, еще бобинный. Под самым носом у продавленной тахты, на которой только Генка и мог лежать — у остальных сразу начинал ныть позвоночник — стоял телевизор. Тоже советский. Все это было густо припорошено пылью.
   — Мать рвется тут все прибрать, — похвалился Генка, — а я не даю. Удерживаю, как царь Леонид Фермопилы.
   Одна стена и шкаф отражали давнее увлечение Генки художественной фотографией. Были залеплены наглухо. Генка полагал, что чем крупнее фотография, тем она художественнее. Несколько штук — с детьми. Дети собирали цветочки или беседовали с кошечками. Имелись пейзажи. Тоже в ограниченном количестве. Березка во поле, клен, роняющий листья. Речка и мостик. Пейзажи только деревенские. Генка ездил их снимать в Белоостров.
   Больше всего Генка фотографировал баб. Были здесь девицы одетые и раздетые, одевающиеся и раздевающиеся. У всех очень большие, многозначительные, сильно накрашенные глаза. И волосы распущенные. И все чрезвычайно серьезны. Не любил Генка легкомысленного хихиканья в объектив.
   — Слышь, балбес, дело есть, — начал Сигизмунд, осторожно присаживаясь на тахту, прикрытую старым колючим ковром.
   — И чем же может помочь блистательному гендиру бедный родственник? — развязно осведомился Генка.
   — Не комплексуй. Это тебя не красит, — обрезал Сигизмунд. — У тебя видеокамера на ходу?
   Генка насторожился.
   — А что?
   — Одолжи на пару дней.
   — Чего?
   — Видеокамеру, говорю, на пару дней одолжи.
   — Кобеля своего увековечить решил, что ли?
   Во время одного из визитов Генки к Сигизмунду кобель проел генкины штаны.
   — Ярополка. К родителям поеду…
   — Ладно, — нехотя сказал Генка. — Что ты как последний жлоб, в самом деле…
   Вытащил ящик письменного стола — большого, добротного, сталинских времен. Извлек камеру.
   — Пользоваться умеешь? Да ладно, гляди. Она для дураков сделана. Сюда гляди, тут жми…
   — Да знаю я, знаю…
   Генкины объяснения вдруг напомнили Сигизмунду его собственные — когда он девку обучал пользованию “поляроидом”.
   — Футляр от нее есть?
   Генка порылся в ящике. Вывалил на стол кучу проводков, каких-то разъемов, адаптеров…
   — Что-то не вижу… Да так бери, без футляра… Не найду сейчас. Только ты подзаряди ее прежде, чем снимать. Аккумуляторы не забудь…
   — Платок хоть дай, заверну…
   Генка принес из коридора ветхий шелковый платочек.
   — У матери спер, — похвалился он.
   Сигизмунд обернул камеру.
   — Слушай, еще одно дело. Ты ведь на высшей школе бизнес паразитируешь…
   — Не всем же тараканов травить.
   Сигизмунд пропустил наглую генкину реплику мимо ушей.
   — Достань мне видеокурс для обучения русскому языку.
   — О, блин! — восхитился Генка. — Порнуху бы попросил “импровизэ” — понял бы. А русский-то тебе зачем?
   — Хочу одну чукчу оттрахать, а она не понимает, — сострил Сигизмунд.
   — А че тут понимать, — заржал Генка. — Я тебя научу, как надо делать…
   — Геннадий, достань видеокурс. Деньгами заплачу.
   — Стоха, — быстро сказал Генка.
   — Задница ты.
   — Стоха, — повторил Генка. — За меньшее рисковать не буду.
   — А что, рисково? В окно надо влезать по водосточной трубе?
   — Сказано тебе…
   — Ну все, ладно. Товар — деньги.
   — Тебе для каких?
   — Что — “для каких”?
   — Для испаноязычных? Франкоязычных?
   — Для самых диких.
   — Для чукчей нету.
   — Для папуасов каких-нибудь, понимаешь? И поуниверсальнее.
   Генка помолчал. Поглядел на Сигизмунда пристально. Сигизмунд сделал каменное лицо.
   — Ты это… — сказал Генка. — Ты того?
   — Да тебе-то что? Деньгами плачу.
   — Родственник все-таки… Передачи тебе в дурку носить придется.
   — Это уж не твоя забота. А тебе в дурке появляться и вовсе опасно. Заграбастают.
   — Гоша! — крикнула из кухни тетя Аня. — Иди чай пить.
   — Да я уж поеду, тетя Аня.
   — Ну как это так?
   Пришлось потратить час на чаепития с тетей Аней. Она все расспрашивала, каково быть генеральным директором. Вас, мол, так и отстреливают, так и отстреливают, такая уж опасная работа… кругом бандиты, мафия, по телевизору показывают… Ну все равно, хорошо, что хоть кто-то из нашего рода в люди вышел, а то на Генку своего как посмотрю — так душа слезьми обливается… Ну в кого он такой балбес? В отца, не иначе!
   И махала в сторону генкиной комнаты рукой. Генка благоразумно не показывался.
 

* * *

 
   Весь вечер Сигизмунд ходил за Лантхильдой и снимал ее на видео. Та очень быстро привыкла к тому, что махта-харья мается дурью, и не обращала на это внимания. Перемывала посуду, замачивала на завтра окаменевшую фасоль, обнаруженную ею в анналах буфета и вовлеченную в процессы жизнедеятельности. Бранила кобеля. Рисовала. Разговаривала по озо, двигая мышкой. Сегодня ей было все позволено. Лантхильда пользовалась свободой на всю катушку. Книги смотрела. Случайно набрела на порножурнал, давным-давно затесавшийся между корешков и прочно забытый. Сперва раскрыла, потом… Сигизмунд уже понял, что сейчас произойдет. Наехал трансфокатором, показал лицо максимально крупным планом. Белесые брови поползли вверх, глаза расширились, рот скривился. По бледным щекам медленно поползла краска гнева. Отбросив журнал, Лантхильда пнула его ногой. Топнула. Яростно крикнула что-то Сигизмунду.
   Он опустил камеру.
   — Извини, Лантхильд.
   Подобрал журнал и сунул его на шкаф.
   Девка долго не могла успокоиться. Бродила из комнаты в комнату и ворчала. Сигизмунд ступал следом — снимал.
   Наконец Лантхильда засела у себя в “светелке” и запела. Пела она долго и заунывно. Сигизмунд так и не понял, одна это была песня или несколько. Он сидел на полу и снимал ее снизу.
   Звучало все это очень странно. Одни слова тягуче пропевались, зато по другим она будто молотом била. То раскачивалась на тахте в такт, то вдруг подпрыгивала. Сигизмунда даже укачало, будто на море.
   — Ну ладно, девка, — сказал он, обрывая пение. — Аккумулятор вот-вот сядет. Можешь больше не надрываться.
   Лантхильда строго посмотрела на него, но песню довела до конца. Потом улеглась на тахту, подложила ладони под щеку и тихонечко вздохнула. Сама себя разжалобила, горемычная.
   Сигизмунд пошел в гостиную. Поставил камеру заряжаться. Вернулся к Лантхильде, уселся рядом.
   Сидели молча. Ему вдруг жалко ее стало. Никого у нее в этом городе, похоже, нет, кроме него, мудака. А он целыми днями пропадает где-то. И какие мысли в этом таежном котелке варятся?
   Он посмотрел на Лантхильду. Встретил ответный взгляд. Привыкли эти светлые глаза видеть что-то такое, чего он, Сигизмунд, никогда не видывал. Тосковали.
   — Что-то песни у тебя какие-то… — сказал ей Сигизмунд. — Давай я тебя настоящей песне обучу.
   И принялся исполнять песенку крокодила Гены “Голубой вагон”. Сперва с нормальными словами, потом:

 
Медленно ракеты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди,
И хотя Америки немного жаль,
Разговор с Китаем впереди…
 

   Это они орали в старших классах, укушавшись дрянного портвейна. И не ведали тогда похмелья, а курить уже многие начали…
   Лантхильда испытующе посмотрела на поющего Сигизмунда. Сказала:
   — Нии…
   — Что нии?
   Тут девка выдала еще одну песнь. Правильную — с ее точки зрения. Под такую песнь, возможно, шаманы плясали. Разухабистое что-то. И грубое. С сумасшедшинкой. Мурру бы понравилось.
   И вдруг застеснялась. Хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Потом резко села и сказала Сигизмунду:
   — Идьом тай пиит.
   — Это что, Вавила такие песни поет? — спросил Сигизмунд.
   Судя по реакции Лантхильды, можно было понять: да, именно Вавила, причем когда самогонкой по самые брови нальется. Средь таежных буреломов так-то и ревет.
   — Идьом, — повторила девка. — Надо.
   Увидев себя по ого, Лантхильда изумилась. Трясла Сигизмунда за рукав, спрашивала — как это она может быть одновременно и в ого, и в комнате? Нет ли тут чего плохого?
   Сигизмунд смеялся. Время от времени в кадре появлялся кобель. Лантхильда пыталась вступать в разговоры с той, что была в телевизоре. Отвечать на ее вопросы, подпевать ей.
   Бесстрастная камера зафиксировала расправу с порножурналом. Лантхильда воспользовалась случаем и прочитала Сигизмунду какую-то нотацию. Вывод из нотации был странный, потому что снова прозвучало слово “гайтс”. Видимо, будь у Сигизмунда коза, не оставалось бы времени на подобные глупости.
   Некоторые сцены Сигизмунд прогонял на двойной скорости. Особенно те, где Лантхильда выясняет отношения с кобелем. Они очень потешно гонялись друг за другом по коридору. Все это напоминало чаплинскую комедию. Девка хихикала.
   Еще простодушную девку весьма насмешила сцена трапезы, пущенная задом наперед. Как куски изо рта вытаскиваются и кладутся в тарелки. Лантхильда хохотала, Сигизмунду что-то бурно втолковывала — видать, доносила до него смысл происходящего. По просьбе трудящихся аттракцион повторили дважды.
   На кассете оставалось еще полчаса. Сигизмунда будто нечистый попутал — пошел в “светелку”, достал лунницу и повесил на Лантхильду. Та тревожно поглядела, но он погладил ее по щеке: мол, все хорошо, все годс. Идем.
   Сигизмунд установил камеру на пианино и вместе с девкой влез в кадр. Уселись. Сигизмунд обнял Лантхильду за плечи, к себе придвинул. Она сперва насторожилась, сидела будто аршин проглотила. Потом успокоилась. Сказала ему что-то тихо, будто извиняясь.
   — Ну вот, — произнес Сигизмунд, обращаясь к видеокамере, — вы видите перед собой, дорогие зрители, спятившего Сигизмунда Борисовича Моржа, генерального директора фирмы “Морена” и вообще предмета гордости тети Ани и всего моржатника в целом… И его питомицу, легендарную таежницу и буреломщицу, Лантхильду Аттиловну. Лантхильд, как аттилу-то звать? Ик им Сигисмундс, зу ис Лантхильд, аттила…
   — Лантхильд хэхайт аттилам Валамир.
   — …Лантхильду Владимировну! Ура-а, товарищи!
   На этом остроумие С.Б.Моржа иссякло, и он скис.
   Лантхильд прижалась к нему. Сидела тихо-тихо. Посапывала в плечо. Посматривала на видеокамеру. Почти полчаса они так вот молча и просидели. А камера усердно снимала.
   Минут через пятнадцать Лантхильда заревела. Всхлипывала, носом тянула. Но сидела смирно, вставать не решалась. Сигизмунд чувствовал, как промокает рукав, к которому жмется девка. Но почему-то не вставал и съемку не прекращал.
   Потом камера остановилась. Они посидели еще немного рядом. Наконец Сигизмунд осторожно отодвинул от себя Лантхильду и встал.
   Она вскочила, с ревом убежала в “светелку”. Сигизмунд посмотрел ей вслед. Поставил камеру переписывать с мастер-кассеты на обыкновенную.
   Лантхильда вышла через полчаса. Не глядя на Сигизмунда, прошествовала на кухню. И там долго стояла, уставившись в окно.
 

* * *

 
   В воскресенье Сигизмунд заехал за Натальей с Ярополком на Малую Посадскую. Посигналил. В квартиру не поднимался, сидел в машине и ждал, пока выйдут.
   Ярополк опять вырос. Стал похож на дедушку. До этого был похож на бабушку. Матери Сигизмунда нравилось отслеживать эти изменения.
   Ярополк не слишком обратил внимания на папашу, зато с восторгом полез в машину на переднее сиденье. Наталья холодно поздоровалась, одернула Ярополка, перетащила его назад.
   — Что ты его все дергаешь? — не оборачиваясь, сказал Сигизмунд.
   — А ты мог бы и сам сделать замечание. Детей на переднем сиденье не возят.
   — Почему?
   — Потому что. Это место для самоубийц.
   — Я осторожно вожу.
   — Мало ли что, — заявила Наталья и хлопнула дверцей. На Наталье была длинная “выходная” шуба. Машина мгновенно пропиталась запахом натальиных духов.
   …А ведь Лантхильду на переднем сиденье возил. Влипли бы в аварию, убиться бы могла. Знала ли она, что это место для самоубийц? А и знала бы — зато отсюда по сторонам глазеть сподручнее…
   — Он сказал “поехали” и махнул рукой, — тупо сострил Сигизмунд.
   В зеркальце видно было, как Наталья сжала губы. Предстоял добрый, непринужденный вечер в кругу семьи.
   — А я в бассейн хожу, — сообщил Ярополк, забираясь на сиденье с ногами.
   — Ярополк, сядь ровно! — строго сказала Наталья.
   — Ну, и как тебе бассейн?
   — Я умею плавать на спине. Угадай, когда на спине, надо руками или не надо?
   — Надо, — сказал Сигизмунд.
   — А вот и не надо. Можно только ногами.
   — Знаешь правило номер один? — сказал Сигизмунд, вспомнив детство золотое и аналогичный жизненный опыт.
   Ярополк затих на мгновение. Хотел услышать правило.
   — Чем глубже голова, тем выше попа.
   Ярополк засмеялся. Повторил, перепутав.
   — Сигизмунд, чему ты учишь! Отец называется…
   — Я дело говорю.
   — Следи лучше за дорогой. — Пауза. — Ну что, съехала твоя истеричка?
   — Норвежка-то? Да, у меня еще папаня ее два дня жил.
   — Ну, и как папаня?
   — Краснорожий. На тюленя похож. Усатый. Как все скандинавы, скрытый алкоголик. Мы с ним “пивной путч” устроили.
   — Усатый-полосатый на заборе, — встрял Ярополк. — Угадай, это кто?
   — Кот, — упреждающе промолвила Наталья.
   — Писаный матрас! — выдал торжествующий Ярополк древнюю детсадовскую шутку.
   Сигизмунд подивился живучести и архаичности детского юмора. Он и сам в детском дошкольном учреждении ржал над этим “усатым-полосатым”, а потом стал взрослым и забыл. Блин, сколько теряет, мало общаясь с сыном!..
   — Кстати, о скандинавах. И отцах. Знаешь, как по-норвежски будет “отец”?
   Наталья не знала и явно не горела желанием узнать. Но Сигизмунд все равно похвалился:
   — “Атта”.
   — Ну и что этот атта? Много трески привез?
   — На бассейн Ярополку хватило, — парировал Сигизмунд.
   — У нас вода в бассейне ХЛО-РОВАННАЯ. От нее в глазах кусается, — поведал Ярополк.
   Возле “Лесной” попали в пробку. На время бывшие супруги обрели общий язык и дружно принялись бранить городские власти. Дороги дрянь, всюду пробки, город не справляется, ГАИшники только штрафовать умеют и так далее.
   — Ужасно, — сказала Наталья. — Меня один ЗНАКОМЫЙ недавно подвозил. Ехали по Желябова. Будто по выселкам каким-то. Из ямы в яму. Еле выбрались. Поверь, мне просто его “ТОЙОТУ” жалко было… Лучше бы я пешком дошла, честное слово.