Бернхайм Э. Его жена

РОМАН

------------------------------------------------------------------
Перевод с французского и вступление ТАТЬЯНЫ ВОРСАНОВОЙ

В 1985 году привлекла внимание читателей и вызвала единодушный интерес
критики первая книга двадцатидевятилетней писательницы Эмманюэль Бернхайм
"Нож". В 1988 году вторая -- "Двое" -- подтвердила неслучайность успеха, а
третья -- "Его жена",-- получившая в 1993 году, через месяц после своего
выхода в свет, одну из самых престижных литературных премий -- премию
Медичи, выдвинула Бернхайм в первый ряд современных французских писателей.
Все три книги переиздаются массовыми тиражами, о них пишут и говорят.
В чем же секрет подобного успеха? Да в том, что Эмманюэль Бернхайм
пишет для всех, и текст всегда можно воспринимать на разных уровнях.
Упругий, крепкий по-мужски стиль, умело выстроенный сюжет-- все это держит
читателя в постоянном напряжении, открыв книгу, дочитываешь ее, не в силах
оторваться, до самого конца. Так называемый массовый читатель увлечен
историей любви: все три ее книги -- про "это", читатель же подготовленный и
искушенный, с удовольствием вникая в любовные перипетии, разгадывает
философскую подоплеку изощренно выстроенных притч, ибо все три маленьких
романа -- притчи. "Нож" -- это притча о всем надоевшем отчуждении и всем
недостающей любви, "Двое" - головокружительный диалог двух подсознаний,
"разговор" двух тел", изящнейшая иллюстрация к "эффектам поверхности" Жили
Делеза, одного из отцов постмодернистской культуры, а "Его жена" -- притча о
пустоте бытия-небытия и несущественности вещественности.
Предлагаемая сегодня читателю "Иностранной литературы" книга Эмманюэль
Бернхайм, интересного и многообещающего французского прозаика, -- наглядное
свидетельство активно идущего и в кино (кстати сказать, читатель обратит
внимание на кинематографичность прозы Бернхайм, работавшей в журнале "Кайе
дю синема" и пишущей сценарии для теле- и кинофильмов), и в литературе
процесса сближения массового и элитарного искусств.

---------------------------------------------------------------------------------------------

У нее украли сумку. Как всегда по утрам, она завтракала за стойкой.
Ела, как обычно, тартинки, пила, как обычно, кофе, сумка, как обычно, была
на полу, у ног. Она держала ее лодыжками. И вот сумка исчезла. У нее украли
ее, а она ничего не почувствовала. И все остальные, кто был в кафе, ничего
не заметили, и хозяин кафе - тоже. Никто ничего не видел.
Клер взяла у консьержки запасной комплект ключей и. не дожидаясь лифта,
поднялась по лестнице. Прежде всего она заявила о краже кредитной карточки,
потом позвонила слесарю, который сказал, что придет к ней завтра в
двенадцать и врежет новый замок.
Повесив трубку, она тут же расслабилась. Не так уж все это серьезно.
Денег в кошельке было мало, и чековую книжку она с собой не брала. А журнал,
в котором она ведет запись больных на прием,-- вот он, лежит на столе, возле
телефона.
Включив лампу в прихожей -- комнате ожидания, она привела в порядок
кипу журналов. Уже без пяти девять, первый утренний пациент вот-вот войдет.
Старика лечили антибиотиками, из-за этого у него развился кандидоз.
Язык был черным. Пока Клер его рассматривала, в дверь кто-то позвонил. Она
пошла открывать. Это был молодой человек. Он улыбался. Она попросила его
подождать и быстро вернулась в кабинет. По дороге машинально заглянула в
свою тетрадь. И нахмурилась. Следующей пациенткой должна была быть женщина.
Кто же тогда тот человек, которого она впустила? Наверняка что-то
неотложное. Она вернулась к пациенту и ощупала его живот. До кишечника
кандидоз еще не добрался. Вдруг Клер замерла. Незнакомец свистел. Громко
свистел. И весело. Он не был болен. Ни один больной не станет так свистеть в
приемной.
Может, это тот, кто украл у нее сумку? Да, конечно, это он. Ведь в
кошельке у Клер он обнаружил всего двести франков. Этого оказалось мало. Он
видел ее документы, знает, что она врач, и пришел за деньгами, которые она
получает за консультации. И теперь ждет, когда она останется одна. Пока
старик одевался, Клер приоткрыла ящик стола. И зажала в кулаке холодный
баллончик со слезоточивым газом. Положила его в карман.
Вдруг незнакомец перестал свистеть.
Когда Клер, провожая пациента, подошла к двери, человек исчез.
Она прислонилась спиной к двери и глубоко вздохнула. И только тут
заметила, что на подушке прямо на виду посередине диванчика лежит сумка, ее
сумка, которую у нее украли. Взяли только деньги и кредитную карточку.
Клер отменила слесаря. И приготовилась к приходу следующей больной, с
отитом.
Было восемь часов. Как всегда по вечерам, Клер, проводив последнего
пациента, задержалась у себя в кабинете. Она разглядывала свою крохотную
смотровую комнату, блестящие стальные крепления стола, инструменты и
флаконы, аккуратно расставленные и разложенные в стеклянном шкафу. Она села
в одно из двух кресел для пациентов и огляделась, как это сделал бы больной,
пришедший к ней впервые. Плакаты в рамочках, лампы, книжный шкаф, ковер, все
ей здесь нравилось.
Клер закрыла глаза. Она была счастлива. Становилось все холоднее. Скоро
гриппов, ангин и бронхитов будет больше и больше.
Осень и зима были ее любимыми временами года.
Квартиру она разделила надвое. Кабинет занимал большую часть, а жила
Клер в совсем маленькой комнате.
Дверь между ними была приоткрыта. Клер вздохнула. Мишель уже пришел.
Она оставила его два года назад и жила одна, но виделись они чуть ли не
каждый день. И у Мишеля тоже были ключи.
Она вошла бесшумно. Лежа на кровати, он не читал, не смотрел телевизор,
даже не спал. Он ничего не делал. Он ждал ее.
Она кашлянула. Увидев ее, он встал и подошел поцеловать. Потом, как
всегда, внимательно посмотрел на нее. -- У тебя усталый вид.
И он пошел наполнить ей ванну.
Клер жила в одной-единственной комнате с голыми белыми стенами. Угол,
отведенный для кухни, был скрыт раздвижной ширмой. Стенные шкафы и гардероб
размещались в ванной комнате.
Клер легла в теплую воду.
Она услышала позвякивание льдинок в стакане. Мишель напевал. Клер
знала, что он всегда бывал доволен, когда она казалась усталой, чем-то
озабоченной или грустной. Он думал, что в такие минуты становится более
близким ей. Даже по телефону, как только он замечал, что она говорит усталым
голосом, она улавливала его довольные интонации.
Приняв ванну, она энергично растерлась полотенцем.
Завтра она снова позовет слесаря. Она скажет ему, что, несмотря на то
что нашла ключи, все-таки, хорошенько все обдумав, предпочитает сменить
замок, для безопасности.
У нее будут новые ключи. И на этот раз она их Мишелю не даст.
Слесарь работал аккуратно и даже не поцарапал краску на двери. Он
оставил три комплекта ключей. К одному Клер прицепила свой брелок, другой
отдала консьержке, а третий положила в ящик письменного стола.
Вечер она провела в одиночестве.
Холодильник у нее был полон. Клер скривилась. Оставалось еще несколько
свиных отбивных.
Она открыла свой кабинет два года назад и после первого трудного года
решила завязать контакты со всеми лавочниками в квартале. Хотя денег у нее
было немного, она ходила за покупками каждый день. Теперь все торговцы и их
покупатели знали ее. В лавочках, а иногда даже на улице они рассказывали ей
о своих болезнях, и она внимательно выслушивала их. И они приходили к ней на
прием. Так ей удалось обзавестись постоянной клиентурой.
Продукты, однако, скапливались. Каждый вечер она ужинала дома и часто
приглашала друзей, чтобы ничего не испортилось.
Клер поджарила себе свиную отбивную.
Спать она, как всегда, будет плохо, потому что в этой единственной
комнате кухонные запахи пропитывают все, даже простыни.
Проснулась она внезапно. Оконные стекла дрожали. Пол вибрировал. Когда
зазвонил будильник, она почти не слышала его, настолько было шумно. Клер
встала и открыла ставни. Все обитатели улицы в пижамах и ночных сорочках
стояли у своих окон.
Несколько лет назад здесь сгорел соседний дом. Теперь его начали
восстанавливать.
Шум не слишком помешает ей. Окна кабинета выходят во двор. И она купит
себе уши-беруши.
Как всегда в полдень, Клер вышла за покупками. Перед высоким забором,
скрывавшим строительную площадку, разговаривали трое мужчин. Двое ушли.
Третий остался один. И тогда Клер показалось, что она узнала того самого
человека, который принес ей сумку. Он исчез на стройке.
Она остановилась перед маленькой дверцей в заборе. "Посторонним вход на
стройку воспрещен", "Наличие каски обязательно". На проезжей части красные и
белые конусы запрещали парковку. Клер в нерешительности помедлила. Затем
открыла дверцу. И затворила ее за собой.
Все, что сгорело внутри дома, ссыпали в вагонетки. Оконные рамы с
разбитыми стеклами, обугленные ставни, распотрошенные матрасы, проржавевшие
бытовые приборы надгробьями лежали среди строительного мусора. Грохот был
оглушительный. При каждом неожиданном мощном ударе невольно щурились глаза.
Пыль стояла такая, что дышать этим воздухом было невозможно. Вдруг в проеме
фасада показался человек. Он что-то прокричал Клер. Она ничего не
расслышала. Тогда он стал отчаянно жестикулировать, и она поняла, что он
просит ее уйти. Она повернулась к забору, но не смогла отыскать вход.
Неожиданно наступила тишина. Клер поднесла руки к ушам -- ей показалось, что
она оглохла. Но тут что-то загрохотало, и она успокоилась.
Из дома вышел человек. На голове у него была желтая каска,
хирургическая маска закрывала лицо. Идя через двор, он снял каску и открыл
лицо. Он улыбался. Это конечно же был он. Лоб и брови у него были серые от
пыли. Он взъерошил волосы, примятые каской. Клер в свой черед тоже
улыбнулась ему. Извинилась, что побеспокоила,-- просто хотела поблагодарить
за сумку.
Он нашел ее здесь, на земле, прямо за забором.
Он взялся за дверную ручку. Клер еще раз поблагодарила его. Он открыл
дверь. Она собиралась уйти. Он похлопал ее по спине. Клер обернулась. -- На
вашей куртке была пыль.
Она почувствовала, что краснеет. Сказала еще раз: "Спасибо" -- и ушла
со стройки.
Какое-то мгновение Клер не понимала, где она оказалась. Потом узнала
свою улицу. Ей показалось, что она опаздывает, и она побежала домой. В лифте
посмотрела на часы. Было самое начало первого. Она пробыла по ту сторону
забора всего лишь несколько минут.
Клер нажала кнопку первого этажа и отправилась за покупками.
В аптеке уши-беруши уже кончились.
Пациенты шли один за другим до самого вечера. Приняв последнего
больного, Клер опустилась в кресло. Разувшись, заметила пыль на своих
туфлях. И мысленным взором увидела покрытый пылью лоб человека со стройки.
Она провела пальцами по запылившейся коже. Потом медленно растерла пыль
между большим и указательным пальцами. Это было приятно.
От раздавшегося вдруг звонка в дверь Клер вздрогнула. Она не
предупредила Мишеля, что сменила замок. Она скажет ему, что у нее только
один комплект ключей. Клер открыла дверь. Мишель почти не смотрел на нее.
Она хотела поговорить с ним, но передумала. Он бы не стал слушать ее. Он уже
знал, что она солжет.
Они съели последние свиные отбивные и вскоре расстались.
Выходя из мясной лавки, она услышала его. С противоположной стороны
тротуара он звал ее: "Доктор!" Бегом пересек улицу, взял ее под руку и повел
в кафе. Она подчинилась. Ее сумка с продуктами болталась между ними.
Его звали Томас Ковач. Он был начальником участка. Она расспросила его
о здании, которое восстанавливалось. Он положил себе три кусочка сахара в
кофе. Ни минуты не сидел спокойно. Клал локти на стол, потом откидывался на
спинку стула и вытягивал руки назад. Дважды он оборачивался, чтобы
извиниться, потому что кого-то задевал. Клер наблюдала за ним, но слушать
его у нее не получалось. Ему наверняка было сорок два или сорок три года.
Ложечкой он размешал остатки сахара на дне чашки. Вдруг он схватил Клер за
левое запястье, чтобы посмотреть, который час. Ему пора было идти. Он кивком
подозвал официанта, расплатился и встал. Потом склонился к ней. Казалось, он
совсем застыл. Глаза его блестели. Он смотрел на нее. Потом сказал: "До
завтра" -- и исчез.
Клер вернулась домой. У нее было ощущение, что шла она не торопясь. В
правой руке она сжимала кусочек сахара. Она не выбросила его.
Это была суббота. На уик-энд работы прекращались. Клер не увидит Томаса
Ковача.
Она открыла верхний ящик своего письменного стола и запустила туда
руку. Достала четыре кусочка сахара. Уложила их рядком и рассматривала.
Каждый кусочек соответствовал одному свиданию с ним в кафе в полдень.
До пяти она работала, потом Мишель зашел за ней. Они были приглашены за
город.
Вечеринка получилась веселой. У Клер было хорошее настроение. Мишель не
сводил с нее глаз. А когда она встречала его взгляд, сразу же отворачивалась
и продолжала смеяться со всеми остальными. Он первым пошел спать. Она
смотрела, как он медленно поднимался по лестнице.
Свет у него был погашен. Клер на ощупь прошла через всю комнату и
нырнула под одеяло. Свернулась калачиком на краю постели, чтобы не
чувствовать дыхания Мишеля, не касаться его массивного тела. Он спал. Тяжело
дышал ртом, будто у него был заложен нос. И тихонько сопел. Тогда по
подрагиванию матраса она поняла, что он всхлипывает. Мишель не спал. Он не
был простужен. Он плакал. Клер не сделала даже движения в его сторону. Не
шелохнулась.
После завтрака он уехал в Париж.
Клер бродила по лесу одна. С хрустом наступала на сухие вегки под
ногами и шлепала по грязи. И вдруг поняла, что громко, во весь голос поет.
За обедом она много ела.
Едва оказавшись дома, она выдернула из розетки большую галогенную лампу
-- подарок Мишеля. Спрятала ее в шкаф.
Клер не любила ее белого света.
Она прослушала сообщения, записанные автоответчиком: Мишель не звонил.
Холодильник был почти пуст. С тех пор как в полдень она стала
встречаться с Томасом Ковачем, ей было некогда ходить по магазинам. Клер
огляделась. Впервые ей понравилась ее комната.
Она была у себя дома.
В понедельник он не пришел на свидание.
Прождав его некоторое время, Клер подошла к забору перед стройкой. Там
стояла тишина -- был обеденный час. Маленькую дверцу она открыть не
решилась.
Поднялась к себе домой, взяла свою черную сумку и снова вышла. Руки у
нее были ледяные. Надо будет согреть их перед тем, как она будет осматривать
пациента. От двух чашек кофе, выпитых в ожидании Томаса, у нее жгло в
желудке. Она вошла в булочную и увидела себя в зеркале. Ей было тридцать, но
она старалась казаться старше своих лет. Молодые врачи не внушают доверия.
Она носила серый костюм и почти не красилась. Она была вся серая. И именно
такой ее видел Томас.
Она вышла из булочной, ничего там не купив.
Войдя в комнату, Клер расслабилась. Здесь было натоплено, а закрытые
окна и ставни приглушали уличный шум. Она подошла к кровати и осмотрела
больного. "Дышите глубже". "Широко откройте рот". Клер говорила вполголоса,
в комнате было очень тихо. От постельного белья пахло смягчителем для ткани.
Она бросила шпатель в корзину для бумаг и сложила инструменты. Грипп.
Она села выписать рецепт. Писала медленно. Не спешила. Наслаждалась покоем и
теплом этой комнаты.
Нигде она не чувствовала себя так хорошо, как в комнате больного.
Наутро Клер нащупала пальцами кусочки сахара, сложенные в ящике стола.
И тут вспомнила широкую улыбку Томаса, его шею, когда он запрокидывал
голову, допивая последние капли своего сладкого кофе. Она все еще ощущала
тепло его руки, когда он держал ее за запястье, чтобы посмотреть, который
час. И во время последнего свидания в пятницу его волосы казались седыми,
настолько они запылились.
Она взяла кусочки сахара и выбросила их в мусорную корзину. Зачем их
хранить? Никогда больше она не увидит Томаса Ковача.
В полдень она не вышла из дому.
Вечерело. Клер измеряла давление у молодого человека, когда зазвонил
телефон. Она сняла трубку. И сразу же узнала голос Томаса. Он хотел
увидеться с ней, как только она сможет. Сегодня вечером. Ей надо было
принять еще двух пациентов. Он будет ждать Клер в баре, неподалеку от ее
дома.
Клер открыла гардероб. У нее было мало вещей. Почти все они были серого
цвета, серый ведь ко всему идет. Она тут же закрыла шкаф. Из мешка с грязным
бельем достала джинсы, в которых ездила за город. Внизу засохла грязь. Клер
скребла и терла, но коричневые разводы оставались. И все-таки она надела
джинсы, темно-синий свитер и кроссовки. Потом, подкрасившись, навела
марафет. И посмотрела на себя в зеркало. Она больше не была серой.
Клер быстро спустилась по лестнице. Хотела было открыть входную дверь,
как вдруг застыла на месте. Бегом поднялась к себе и бросилась в кабинет.
Порывшись в корзинке для мусора, извлекла из нее четыре кусочка сахара.
Положила их обратно в ящик. Вечером, чуть позже, должна прийти убираться
консьержка. Она выбросила бы весь мусор. И Клер никогда не нашла бы этих
кусочков сахара.
Она захлопнула дверь и мигом слетела вниз по лестнице.
Увидев ее, Томас не улыбнулся. Не встал. И не пошевелился. Клер села
напротив него. На столе -- ни стакана, ни чашки, ни даже картонной подставки
для стакана. Томас ничего не пил.
Туг же подошел бармен. Она заказала "кровавую мэри", Томас не хотел
ничего. Он молчал. Она не решалась заговорить первой, потому что никак вдруг
не могла вспомнить, на "вы" они или на "ты". Бармен мигом принес ей
коктейль. Клер уставилась на свой стакан и медленно размешивала желтой
пластмассовой палочкой его содержимое. Она придумывала фразу, в которой не
было бы ни "ты", ни "вы".
Вдруг Томас резко схватил ее за руку, за правую, чтобы палочка больше
не двигалась. Он склонился к Клер. Ему надо было сказать ей что-то очень
важное.
Он сильно сжал ее запястье.
Он не пришел на свидание не потому, что не хотел ее видеть. Напротив.
Он хотел ее видеть всегда, каждый день. Но не мог. Не должен был.
-- Почему?
- Потому что я женат и у меня двое детей. Я никогда их не оставлю. И не
хочу, чтобы ты страдала.
Клер не ответила. Он отпустил ее запястье. Она руки не отвела. Ее
правая рука так и лежала совершенно безвольно на столе. Кожа, согретая
теплом руки Томаса, становилась прохладной.
Даже если ей нечего ждать от него, она будет продолжать встречаться с
ним.
Он наконец улыбнулся. Белки его глаз были ярко-белыми.
Томас расплатился и встал. Ему надо было возвращаться домой.
Они вышли из бара. Томас поцеловал Клер в губы, очень быстро. Она
смотрела, как он уходит. Он почти бежал. Ей бы хотелось увидеть его машину,
но он уже исчез за поворотом.
Клер пошла к друзьям в ресторан. На ходу она что-то насвистывала.
Желтую пластмассовую палочку для размешивания коктейлей она унесла с
собой.
Назавтра, выйдя из кафе, они на минуту остановились лицом друг к другу.
Из полуоткрытых губ Томаса шел пар и пахло кофе. Наверно, во рту у него
очень тепло и там чувствуется вкус сладкого кофе. Они не поцеловались.
Сквозь стекло за ними наблюдали двое рабочих со стройки, они обедали в баре.
И с противоположной стороны тротуара Клер улыбалась сидевшая на остановке
автобуса старушка. Это была ее пациентка.
Они отстранились друг от друга.
И решили встречаться теперь не в кафе, а дома у Клер, вечером после
приема.
Томас придет в восемь часов.
Клер уставилась на настенные часы в кабинете. Было без двадцати восемь,
ее последняя пациентка опаздывала на десять минут.
Наконец она пришла. Женщина была совсем бледной, похоже, она сильно
страдала. Очень осторожно она села в одно из кресел для больных и,
перекосившись от боли, положила руку на подлокотник.
Клер стала задавать пациентке вопросы. Ей было тридцать лет, она
работала кассиршей в соседнем супермаркете. Из-за того, что она беспрестанно
делала левой рукой одно и то же движение, а именно подносила каждый предмет
к кассовому аппарату для считки кода, у нее начались жуткие боли, отдававшие
в шею и в руку до кисти. И с каждым днем она мучилась все больше и больше.
Раздеться сама она уже не могла. Клер очень осторожно помогла ей и осмотрела
ее.
Шейно-плечевая невралгия. Она прописала ей противовоспалительное и
обезболивающее лекарства. И отправила на рентгеновский снимок шейного отдела
позвоночника. Дала бюллетень на десять дней.
Молодая женщина попросила у Клер разрешения подождать мужа в прихожей,
он заедет, чтобы отвезти ее домой на машине. Они живут далеко.
Клер усадила ее на диван, подложив под спину подушки.
Раздался звонок. Это был Томас.
Клер проводила его в комнату и закрыла за ним дверь. Положила журналы
возле пациентки и ушла к Томасу.
Они шептались. Смотрели друг на друга, улыбались друг другу. Но не
целовались. Клер внимательно прислушивалась к звукам в комнате ожидания. Она
не слышала ничего, даже легкого шуршания переворачиваемых страниц журнала.
Молодая женщина не читала. Она, должно быть, сидела на диване в той самой
позе, в какой ее оставила Клер, совсем прямо и неподвижно, не решаясь даже
пошевелиться, чтобы не причинить себе боли.
Муж приехал за ней только в половине девятого.
Через несколько минут Томас ушел.
Клер осталась одна.
Она больше не будет принимать пациентов после семи часов.

Он ли лежал, вытянувшись, на ней, она ли на нем, губами они не
отрывались друг от друга ни на миг.
Если его или ее правая рука выскальзывала из их тесно сплетенного
объятья, его или ее левая тут же накрывала ее.
Они были почти одного роста. И потому от кончиков пальцев ног до лба
Томас прижимался к Клер, а Клер прижималась к Томасу.
Он оделся. Она осталась в постели.
Он склонился над ней и еще раз поцеловал.
Потом он исчез.
Клер слышала, как завелся мотор автомобиля. Она подбежала к окну, но
ничего не увидела.
Буфера, крылья и низ дверей машины Томаса, должно быть, запачканы
строительной грязью. И автомобиль у него наверняка четырехдверный, чтобы
было удобно с детьми.
Вдруг ей показалось, что в комнате очень тихо. Убирать было нечего. И
стакан мыть не надо, потому что Томас ничего не пил, и влажное полотенце не
надо вешать сушиться, потому что Томас не мылся. Никаких следов Томаса.
Только покрывало слегка смято. И тут Клер увидела возле кровати маленький
золотой бумажный пакетик, разорванный. Она подобрала его и улыбнулась.
В ванной она нажала ногой педаль мусорного ведерка. Крышка поднялась.
На дне почти пустого ведра лежал маленький круглый блестящий предмет. Клер
опустилась на колени и взяла ее в руки. Это был презерватив Томаса.
Она вложила его в разорванный пакетик. И отнесла в ящик письменного
стола, туда, где уже лежали кусочки сахара и палочка для размешивания
коктейлей.
Она не будет ужинать дома. Галогенную лампу Мишеля она никакой другой
не заменила. В комнате было темно.
Она пошла ужинать в ярко освещенное кафе одна.
Официанты суетились вокруг нее, и она шутила с ними.
Жареная картошка была так хороша, что Клер заказала себе еще одну
порцию.
Проснулась она совершенно разбитой.
При ходьбе каждый мускул давал о себе знать. И потому она то и дело
вставала с места.
Так ей целый день удавалось чувствовать эту свою ломоту.
Она вслушивалась в шум строительных работ. Иногда в общем грохоте
кто-то старался, чтобы его услышали. Может, это был Томас.
В полдень она купила шампанского, аперитив и соки. Виски и пиво уже
стояли в холодильнике, их принес Мишель. Томасу будет что выбрать.
Пока он не пришел, она взяла одну из ламп в кабинете и включила ее в
комнате. А кабинетную заменила лампой Мишеля.
Едва Томас вошел, он крепко обнял Клер. Не пили они ничего.
Он ушел. Клер приблизила лицо к подушке, на которой он лежал, и
потянула носом. Запаха Томаса она не почувствовала. Она ничего не
почувствовала.
Встала, включила телевизор и прибавила звук.
Тут она заметила, что машинально сжимает бедра. В этом не было никакого
смысла. Из-за того, что Томас пользовался презервативом, его сперма не текла
у нее по ногам.
Ломота исчезла.
На какое-то мгновение Клер замерла посреди комнаты.
Вдруг она опомнилась. Взяла свою записную книжку. Она позвонит всем
своим друзьям, даже тем, с которыми давно уже не общалась.
Каждый вечер она будет уходить из дома и не станет больше оставаться
одна после того, как уйдет Томас.
Клер пролистала записную книжку. На букве "К" остановилась и прочла все
значившиеся там фамилии. Прилежным почерком вписала: "Томас Ковач". И
легонько отпрянула. Два раза по пять букв. "О" и "а" в имени соответствовали
тем же буквам в фамилии. Томас Ковач. Звучит красиво.
Клер взяла телефонный справочник. Нашла около сорока Ковачей, но ни
одного Томаса.
Может, они живут в пригороде. Домик с садом. Он сам построил его или
просто сделал там ремонт. Выстроил гараж для своей машины и для машины жены,
двухдверной. И там у них стоят, прислоненные к стене, их четыре велосипеда,
от самого большого до самого маленького.
Клер закрыла телефонный справочник, взяла записную книжку и сняла
трубку. Нужно только договариваться ужинать не раньше девяти.
В субботу, закончив прием, Клер решила купить себе духи.
Переходя от стенда к стенду в большом магазине, она то и дело узнавала
духи своих пациенток. Когда у нее началась мигрень, она выбрала туалетную
воду с несильным запахом. Еще она купила себе черный свитерок и черную юбку.
Выйдя из магазина, она тут же пожалела о покупке. Томас не обращал никакого