Инга Берристер
Время надежд

1

   Мейбл с тревогой посмотрела на часы. Еще каких-нибудь полчаса, и они будут здесь.
   Хорошенькая темноволосая женщина тридцати шести лет от роду, она всякий раз испытывала раздражение, когда кто-нибудь из самых добрых побуждений называл ее миниатюрной или восклицал, что Мейбл слишком молодо выглядит для своего возраста и уж тем более для того, чтобы быть матерью почти девятнадцатилетней дочери.
   Но дела обстояли именно так, и красивая, умная и пользующаяся успехом у противоположного пола девушка, которая вот-вот должна приехать домой, действительно ее дочь. С тех пор как Одри в конце лета уехала на учебу в университет, она впервые смогла выбраться домой на несколько дней, и Мейбл с волнением готовилась к этому событию.
   Три дня назад, когда Одри позвонила и жизнерадостно сообщила, что в ближайший уик-энд приедет домой не одна, а с другом, у Мейбл ненадолго перехватило дыхание. Однако она быстро взяла себя в руки и как можно спокойнее ответила, что не возражает. Чему удивляться? В конце концов, за девятнадцать лет она успела привыкнуть к тому, что дочь будто магнитом притягивает к себе людей. Но чего Мейбл никак не ожидала, так это того, что Одри, не скрывая радостного возбуждения, добавит:
   – Уверена, мама, Ричард тебе понравится. Он необыкновенный человек, я жду не дождусь, когда вы познакомитесь.
   Едва Одри договорила, у Мейбл защемило сердце. Она испытала острый приступ безотчетного страха, хотя ей успешно удалось скрыть свои чувства от дочери.
   Разумеется, у Одри уже бывали поклонники, как правило, долговязые молодые люди, порой еще не избавившиеся от юношеских прыщей, некоторые заикались и краснели от волнения, другие напускали на себя суровость умудренных жизнью мужчин, которая не вязалась с их мальчишечьим обликом и невольно придавала им нечто трогательное. Но на этот раз все было по-другому. На этот раз Мейбл испытывала тревогу матери, подсознательно чувствующей, что ее ребенку угрожает опасность.
   Уже по тому, как Одри произнесла имя друга, Мейбл почувствовала, что этот Ричард важен для дочери. Даже более чем… Она поежилась и окинула рассеянным взглядом свою маленькую гостиную.
   Мейбл никогда по-настоящему не понимала женщин, заявлявших, что дочери-подростки – их лучшие друзья, поскольку слишком отчетливо представляла себе опасности, подстерегающие ее ребенка в жестоком мире, и слишком остро ощущала свою материнскую ответственность, чтобы сказать подобное о себе.
   Мейбл надеялась, что из нее получилась не слишком властная мать. Пока Одри росла, она старалась, чтобы девочка не чувствовала себя изолированной от ровесников, чтобы ей не пришлось познать одиночество, от которого страдала в детские годы ее мать.
   Одри весьма туманно высказывалась по поводу этого Ричарда Барраклоу, а самой Мейбл не хотелось расспрашивать, и в результате она почти ничего о нем не узнала, кроме того, что Одри познакомилась с ним в университете и почему-то решила, что ее мать отлично с ним поладит. Все это казалось каким-то зловещим. Материнское чутье подсказывало Мейбл, что за радостной беззаботной болтовней Одри что-то кроется.
   Прикусив губу, женщина снова оглядела критическим взглядом гостиную. В камине весело горел огонь, рядом в корзине лежал запас дров. Дровами ее обеспечивал Нолан Такер с соседней фермы, которого Одри, поддразнивая мать, называла не иначе, как ее воздыхателем.
   Они с Ноланом и вправду время от времени встречались, ходили в ресторан или в театр. Он был вдовцом с двумя взрослыми детьми, она же… Чего уж там, она была немолодой матерью почти взрослой дочери, и вполне естественно, что у них с Ноланом было немало общего. Но их отношения этим и ограничивались. К счастью, Нолан был слишком хорошо воспитан, чтобы решиться на сексуальные притязания, которых Мейбл терпеть не могла и боялась как огня.
   Однажды, года три назад, Одри вдруг невозмутимо заявила матери, что ей давно пора перестать вести себя так, будто она заслуживает вечного презрения только за то, что когда-то родила внебрачного ребенка, и наоборот, ей следует гордиться тем, как много она сделала для этого самого ребенка.
   – Мама, ты буквально шарахаешься в сторону всякий раз, когда на тебя взглянет мужчина, нельзя же так. Ты весьма привлекательная женщина, это все говорят, и я не буду возражать, если у меня появится отчим – конечно, при условии, что он мне понравится, – сказала тогда Одри.
   Мейбл была потрясена и довольно резко ответила:
   – К твоему сведению, я не собираюсь делать ничего подобного.
   – Но почему? По-моему, тебе следует об этом подумать, – дерзко заявила Одри и с типично подростковым высокомерием прочла матери целую лекцию. – Сколько я себя помню, ты всегда жила только со мной и дедушкой. Я понимаю, тебе было очень тяжело, когда сначала мой отец погиб в той ужасной аварии, а потом ты узнала, что беременна. Но нельзя же из-за этого до конца жизни прятаться от мужчин! Знаешь ли, оттого, что ты просто улыбнешься кому-то, ничего страшного не произойдет. Не можешь же ты провести в одиночестве всю жизнь. Теперь, когда дедушка умер…
   Мейбл перебила дочь:
   – Все в порядке, – сухо заверила она, хотя ее голос чуть заметно дрожал. – Если ты волнуешься, что престарелая родительница станет для тебя обузой, то твои опасения напрасны.
   Одри расхохоталась, и они сменили тему, но по мере того, как близилось время отъезда в университет, Одри снова и снова возвращалась к этому вопросу, приводя Мейбл в замешательство.
   – Мама, ты еще молода, ты нравишься мужчинам. Я видела, какие взгляды они на тебя бросают, но ты ведешь себя, как… как перепуганная девственница.
   Мейбл покраснела и попыталась что-то возразить, но дочь поморщилась.
   – Посмотри на себя сейчас в зеркало, и ты поймешь, что я имею в виду. Глядя со стороны, можно подумать, будто ты выросла в монастыре и ничего не знаешь о сексе.
   Тогда Мейбл, что случалось с ней не часто, строго велела своему не в меру увлекшемуся отпрыску замолчать, но позже, оставшись наедине с собой и глядя из окна спальни на живописный сельский пейзаж, в котором она черпала вдохновение, она была вынуждена признать, что в словах Одри есть доля истины. Она действительно шарахалась от мужчин. В отличие от Одри, которая, слава Богу, выросла гораздо более уверенной в себе, Мейбл была застенчивой и довольно замкнутой.
   Что же касается сексуального опыта… Вспоминая разговор с дочерью, Мейбл машинально взбила одну из красивых подушек, собственноручно связанных прошлой зимой, затем снова положила ее на старомодное кресло, обитое парчовой тканью. В этом кресле любил сидеть отец Мейбл, и даже сейчас, спустя пять лет после его смерти, казалось странным видеть кресло пустующим.
   Через четыре года после того, как они переехали из Лондона на север, у отца случился удар, частично парализовавший его, поэтому в последние годы жизни он нуждался в почти постоянном присутствии Мейбл. Ей казалось, что, заботясь об отце, она может хотя бы отчасти вознаградить его за то, что он сделал для нее и Одри.
   В сорок два года он остался один с четырехдневной дочерью на руках, и, конечно, ему было нелегко растить ребенка в одиночку. Мать Мейбл умерла от послеродовых осложнений. Как однажды с неловкостью признался отец, ни он, ни его жена не помышляли о ребенке – они поженились, когда обоим было под сорок, и рождение дочери стало для них своего рода потрясением.
   Тем не менее отец любил Мейбл и делал для нее все, что мог. Адвокатская практика отнимала много времени, но все выходные он обязательно проводил с дочерью и экономкой. Экономка эта, миссис Бигли, которую наняли, чтобы ухаживать за викторианским особняком, где выросла Мейбл, и за ней самой, была очень добросовестной, но излишне опекала девочку.
   Мейбл росла в каком-то смысле изолированной от жизни и очень одинокой. Она училась в частной привилегированной школе, откуда ее каждый день забирала миссис Бигли, поэтому у нее не было возможности проводить много времени с другими девочками и завести подруг, которые помогли бы ей избавиться от замкнутости.
   А когда Мейбл было шестнадцать, она познакомилась с Ларри Холфордом. Однажды, катаясь на велосипеде, он чуть не задавил Мейбл, они познакомились, и с этого началась их дружба. Насколько Мейбл была застенчивой и погруженной в себя, настолько Ларри был живым и открытым. К счастью, Одри унаследовала от отца жизнерадостную натуру.
   Мейбл восхищалась Ларри, преклонялась перед ним, и готова была слепо следовать за ним во всех его проделках. Ларри не был жестоким или недобрым, нет, но в нем была некая твердость, которой не хватало Мейбл, и, к сожалению, он оказался слишком молод, чтобы предвидеть опасности, которые их подстерегали. Ему просто не хватало для этого жизненного опыта.
   Оглядываясь назад, Мейбл удивлялась, как в свои шестнадцать могла всерьез поверить, что влюбилась. Сейчас, с высоты прожитых лет, она понимала, что нашла в Ларри спасение от одиночества, он стал для нее не только другом, но и братом, чуть ли не матерью, которой Мейбл не знала.
   Ларри знал все и всех. Ларри открыл ей глаза на многие стороны жизни, именно он поощрял ее воспользоваться вечной занятостью отца и тайком встречаться с ним по вечерам. Для чего? Чтобы проводить с Ларри долгие часы в его спальне.
   Ларри жил с родителями, братьями и сестрой. В большой семье Холфорд царил дух свободы. Фиона Холфорд была певицей, ее муж Эдвин – дирижером, оба редко бывали дома, и пятерых их детей воспитывали сменяющие друг друга родственники и няни-иностранки.
   Встречая в своем доме Мейбл, Фиона Холфорд всякий раз улыбалась, но было видно, что в этот момент мысли певицы занимало совсем другое. Мейбл сомневалась, что мать Ларри помнила ее имя, и, уж конечно, Фиона Холфорд была не из тех женщин, которые докучают детям дотошными расспросами по поводу их друзей и подруг. Мейбл приняли, с ней смирились, вот и все.
   Однако было бы бессмысленно перекладывать ответственность за случившееся на плечи Фионы Холфорд. Возможно, Мейбл была наивной и даже глупой, но знала, что делает, и понимала, чем рискует.
   Впервые, когда Ларри стал ее ласкать и поцеловал, Мейбл была шокирована. Девочка не привыкла к физическому контакту с другими людьми, тем более к ласкам. Отец Мейбл был человеком другого склада, а миссис Бигли никогда не поощряла то, что презрительно называла «телячьими нежностями».
   Она отпрянула, и Ларри отпустил ее, поглядывая с интересом и чуть насмешливо. Он был лишь на год старше Мейбл, но по жизненному опыту превосходил лет на двадцать.
   – В чем дело, тебе не нравится, когда я тебя целую? – добродушно спросил Ларри.
   Мейбл вспыхнула и покачала головой.
   – Это потому, что ты не умеешь целоваться, – заявил он с авторитетностью взрослого мужчины. – Подожди, скоро ты научишься, и тебе понравится.
   Так оно и вышло. Мейбл понравились не только поцелуи, ей понравилось находиться в объятиях Ларри, понравилось ощущение его близости. Он принадлежал только ей, принадлежал в том смысле, в котором ни отец, ни миссис Бигли никогда не могли бы принадлежать, и это было неимоверно приятно.
   Ларри занял в ее жизни главенствующее место, рядом с ним у Мейбл появлялось новое для нее ощущение собственной значимости; опьяненная этим чувством, она не могла даже помыслить о том, чтобы в чем-то отказать юноше. Даже когда это «что-то» было единственным, в чем, как знала Мейбл, отказать она просто обязана.
   Ларри был очень нежен и очень убедителен. Хотя впоследствии Мейбл пришлось признаться себе, что первый сексуальный опыт вызвал у нее скорее смущение и неловкость, чем какие-то иные ощущения, ей согревала душу мысль, что она доставила наслаждение Ларри. Он сам сказал об этом, когда помогал одеваться, целуя с такой нежностью, что Мейбл было почти неловко. Потом Ларри с гордостью посадил подружку на новенький мотоцикл, который купил на подаренные ко дню рождения деньги, и повез домой.
   Родители не смогли присутствовать на дне его рождения, поскольку концертировали где-то в Японии, но прислали сыну поздравительную открытку, а на банковский счет Ларри поступила внушительная сумма. На эти деньги и был куплен мотоцикл, которым юноша страшно гордился. Огромная мощная машина не вызвала у Мейбл симпатии, но она слишком хорошо относилась к Ларри, чтобы позволить себе критиковать его новую игрушку. Ларри любил мотоцикл, она любила Ларри, значит, должна полюбить и мотоцикл.
   В тот субботний день Ларри высадил ее у дома и, прежде чем Мейбл успела оглянуться на дом, быстро поцеловал в губы. Девушку ужасала мысль, что отец может увидеть их вместе, но Ларри ее страхи только забавляли.
   – Ну и что, если нас увидят? – спросил он, искренне недоумевая. – Какая разница? Разве мистер Доуэлл запретил тебе со мной встречаться?
   Мейбл покачала головой. Вопрос о том, может она или не может встречаться с мальчиками, просто-напросто в разговорах с отцом никогда не затрагивался. Мейбл содрогалась даже от одной мысли об этом, хотя отец не был ни чересчур строгим, ни злым. Напротив, он был нежным, но каким-то отстраненным. Так почему же она считала совершенно невозможным рассказать ему о Ларри? Мейбл и сама не знала почему, видимо, инстинкт подсказывал ей, что для отца она по-прежнему всего лишь маленькая девочка, и он хочет, чтобы такой дочь и оставалась.
   Ларри обещал позвонить, но в тот вечер Мейбл так и не дождалась его звонка, и на следующий день тоже. Только в понедельник, придя в школу, Мейбл услышала страшную новость.
   Ларри погиб – не справился с управлением новым мотоциклом, которым так гордился, и разбился насмерть.
   Мейбл не помнила, как досидела до конца занятий. Вернувшись домой, она заперлась в ванной, ей было очень плохо. Разум отказывался принять случившееся, она не могла поверить, что никогда больше не увидит Ларри. Не уверенная, что имеет право разделить скорбь с семьей Ларри, Мейбл не пошла на похороны, однако на следующий день отправилась на кладбище, положила на могилу цветы и помолилась за его душу.
   О своей беременности Мейбл узнала только через четыре месяца после смерти Ларри, да и то только потому, что одна из учительниц начала деликатно расспрашивать ее и докопалась до истины. К чести обеих семей, известие было воспринято с сочувствием, и, когда Мейбл заявила, что хочет сохранить ребенка, никто не пытался ее отговорить.
   Хотя отец проявил доброту и участие, она инстинктивно догадывалась, что шокировала его своим поступком. По-видимому, он ожидал от своей дочери совсем другого поведения, и Мейбл стала чувствовать себя виноватой, что не оправдала родительских надежд. Чувство вины еще более усилилось, когда примерно через месяц после рождения Одри отец объявил, что продал свою адвокатскую практику, ушел на пенсию и что они уезжают из Лондона.
   Отец ни разу ни словом не упрекнул Мейбл, более того – твердо заявил, что она по-прежнему остается его дочерью, и Одри будет жить в его доме. Однако интуиция подсказывала Мейбл, что он стыдился быть дедом незаконнорожденного ребенка, и именно это вынудило его отойти от дел и покинуть Лондон.
   Мейбл едва минуло семнадцать, и даже для своего возраста она была слишком юной и неопытной, поэтому ей и в голову не приходило начать самостоятельную жизнь, даже будь у нее на то средства. О том, чтобы продолжать посещать школу, не могло быть и речи, а когда родилась Одри, у Мейбл пропало и желание учиться. Малышка стала для нее центром вселенной.
   Узнав о беременности своей подопечной, возмущенная миссис Бигли сразу же подала заявление об уходе. Мейбл пришлось взять ведение хозяйства на себя, и только тогда она с удивлением обнаружила, как многому успела научиться у экономки, которая не гнушалась требовать от нее помощи по дому. Перед тем как окончательно оставить семью Доуэлл, миссис Бигли без обиняков выложила Мейбл все, что думает о ее распущенности. В прощальном монологе закоснелой пуританки то и дело звучали фразы типа «будь ты моей дочерью» или «не знаю, как несчастный мистер Доуэлл перенесет этот позор». Когда за пылающей праведным гневом женщиной закрылась дверь, Мейбл дала себе клятву, что отныне будет делать все, что в ее силах, чтобы искупить свою вину перед отцом.
   Отец так и не объяснил ей, почему они переехали именно в Чешир, но Мейбл было все равно, куда ехать. Она сразу полюбила тихую чеширскую деревушку с ее ухоженными полями, за которыми темнели вдали холмы Уэльса.
   Когда отец, несколько смущаясь, предложил говорить новым соседям, что она и Ларри были женаты, Мейбл покачала головой – не хотела жить во лжи даже ради того, чтобы доставить удовольствие отцу. Она уже знала, что всегда найдутся люди, которые будут презирать ее и поливать грязью за рождение внебрачного ребенка; так же как найдутся и такие, кто отнесется к молодой матери с пониманием и сочувствием, великодушно признавая, что зачатие Одри было досадной случайностью, а не результатом распутного образа жизни.
   Только когда Одри исполнилось пять лет, Мейбл впервые в полной мере осознала, насколько болезненно отец воспринимает то, что она не замужем. Хотя беременность – далеко не самое лучшее, что может случиться с шестнадцатилетней школьницей, рождение Одри, ставшей для Мейбл самым дорогим существом на свете, более чем вознаграждало за все тяготы, сопряженные с положением матери-одиночки. Так думала Мейбл, полагая, что отец разделяет ее мнение.
   Однажды, забирая Одри из школы, молодая женщина разговорилась с человеком, тоже приехавшим за ребенком. Грег Пауэр, приятный мужчина на несколько лет старше Мейбл, как выяснилось, был разведен и после развода получил опеку над двумя сыновьями. Мейбл и в голову не приходило, что их короткий ни к чему не обязывающий разговор у школьных ворот может быть истолкован превратно, и уж тем более, что Пауэр поспешит с выводами и решит: раз уж она родила ребенка вне брака, то всегда рада завести нового любовника. Однако когда новый знакомый как-то зашел к ним и пригласил Мейбл на свидание, отец был крайне недоволен. Мейбл не собиралась принимать приглашение, но, видя, как расстроился отец, не могла не спросить, почему он так резко возражает против ее встреч с Пауэром.
   Поначалу отец отвечал уклончиво, намекая, что одинокой молодой женщине следует проявлять осмотрительность и не давать пищу для сплетен.
   – Сплетен… о чем? – искренне изумилась Мейбл.
   Это был первый случай на ее памяти, когда отец вышел из себя. Сколько же он тогда ей наговорил!
   «Неужели ты забыла, что твой ребенок незаконнорожденный? Забыла, что нам пришлось покинуть Лондон, спасаясь от позора? Но такой позор никогда не смоешь, люди все знают, они перешептываются у нас за спиной… Если мужчины начнут ходить к тебе домой…»
   Только тогда Мейбл все поняла. Она тихо, но решительно закрыла в своем сердце дверцу, которая могла бы открыть путь нормальным взаимоотношениям с мужчиной. Отношениям, которые могли бы принести ей подлинное сексуальное и эмоциональное удовлетворение, в которых она могла бы реализоваться как женщина. Мейбл страстно мечтала о любви, но после нелицеприятного разговора с отцом ей стало ясно, что настоящие, полноценные отношения с противоположным полом – не для нее.
   Если, по мнению собственного отца, Мейбл, родив вне брака, навсегда заклеймила себя позором, кто знает, сколько мужчин будет придерживаться таких же взглядов, считая ее легкодоступной женщиной? Став матерью незаконнорожденного ребенка, она приобрела определенную репутацию, и, значит, мужчинам нужен от нее только секс. Даже если это и не всегда справедливо, Мейбл не хотела рисковать и снова расстраивать отца поведением, которое, по его мнению, могло дать повод для сплетен.
   Мейбл напомнила себе, что ей очень повезло с отцом, без его помощи она никогда не смогла бы обеспечить Одри достойный уровень жизни. Собственный дом, любящее окружение, уверенность в завтрашнем дне, зиждущаяся на деньгах отца. Без его финансовой поддержки их жизнь сложилась бы совсем по-другому. Уважать взгляды отца – это самое малое, чем Мейбл могла отблагодарить его. В конце концов, неужели так трудно жить по его правилам? Конечно, у нее нет любви, нет мужа, но зато есть самый дорогой человечек – Одри. И есть отец, красивый дом, мало-помалу появляются новые друзья – разве этого мало?
   И если в сексуальном отношении она осталась такой же неопытной, как в те дни, когда была зачата Одри, какое это имеет значение? Мейбл почти не помнила, что чувствовала, когда Ларри занимался с ней любовью. Видимо, первый сексуальный опыт оказался не слишком удачным, и поэтому не возникало потребности его повторить. Да, тогда она наслаждалась ощущением близости, возникшей между нею и Ларри, нежностью, с какой он целовал ее, когда все закончилось. Но и эти приятные воспоминания с годами притупились, то были воспоминания не женщины, а девочки, и если ради безопасности Одри и спокойствия отца она должна вести монашескую жизнь – что ж, значит, так тому и быть.
   Родители Ларри признали Одри своей внучкой, и Мейбл с годами не потеряла с ними связь. Несколько раз они с Одри проводили каникулы с миссис Холфорд, которая почти сразу после смерти сына развелась с мужем. По мере того как братья и сестра Ларри росли и обзаводились собственными семьями, Мейбл старалась, чтобы Одри знала всех своих кузин и кузенов, а также их родителей.
   Мейбл не хотела, чтобы Одри страдала от одиночества и чрезмерной опеки взрослых, как когда-то страдала сама. Будучи ребенком, Мейбл так остро тосковала по общению со сверстниками, так жаждала любви, что по ошибке приняла естественное проявление сексуальности мальчика-подростка за любовь и откликнулась на нее со всем пылом сердца. Теперь она не желала, чтобы дочь повторяла ее ошибки, тем более со столь же катастрофическими последствиями.
   Но Одри – совсем другая. Когда девушка начала ходить на свидания, ее деда уже не было в живых, и он не мог наложить на нее те же эмоциональные запреты, которые были наложены на Мейбл. В каком-то смысле Мейбл даже радовалась этому, ведь несправедливо наказывать дочь за грехи матери. Мейбл оставалось только надеяться, что Одри достаточно зрелая личность и вполне счастлива и потому не будет спешить раньше времени завязать серьезные отношения с мужчиной. Ей хотелось, чтобы дочь успела повзрослеть и умела справиться с превратностями судьбы.
   Надо признаться, до сих пор моей девочке везло, подумала Мейбл, безо всякой необходимости поправляя очередную подушку. У Одри пока не было сколько-нибудь серьезного романа. Но Мейбл патологически боялась, как бы дочь не повторила ее ошибки, не хотела, чтобы Одри лишилась своей свободы, радостей жизни, как когда-то лишилась ее мать. Мейбл мечтала, чтобы Одри досталось все хорошее, что не досталось ей. Она желала дочери всего только самого лучшего: университетского образования, силы и уверенности в себе, которую дает женщине сознание, что она в состоянии обеспечивать себя.
   На лице Мейбл появилась печальная улыбка. В школе она лучше всего успевала по искусству и когда-то надеялась продолжить образование в колледже, но рождение Одри положило конец этим мечтам. И все-таки она нашла способ реализовать свой талант, хотя и гораздо позже.
   После смерти отца, когда дом казался опустевшим и Мейбл чувствовала себя очень неуютно, она записалась на образовательные курсы для взрослых. Ее мастерство произвело такое впечатление на учителя рисования, что он посоветовал ей обратиться в агентство, специализирующееся на посредничестве между писателями и художниками-иллюстраторами. Мейбл так и сделала и последние два года оформляла популярные книги для малышей.
   Кто знает, как сложилась бы ее судьба, открой она свой талант раньше. Она могла бы стать финансово независимой, а значит, свободной, быть может, даже встретила бы подходящего мужчину… Но что бы тогда стало с отцом? Он в последние годы жизни так же нуждался в помощи Мейбл, как она нуждалась в нем после рождения Одри. Мейбл благодарила судьбу за то, что ей представилась возможность выразить отцу свою любовь и благодарность.
   Сейчас она стала независимой и материально, и морально. Но ей уже тридцать шесть – слишком поздно думать о романтических отношениях, о любви. Кроме того, когда Мейбл повнимательнее приглядывалась к окружающим мужчинам, то с неприязнью замечала, как они зачастую флиртуют с женщинами, нимало не заботясь, что тем самым причиняют боль своим женам или подругам. Многие представители так называемого сильного пола при ближайшем рассмотрении оказывались слабохарактерными и тщеславными, другие вели себя как иждивенцы, с жадностью хватая все, что только могли предложить им женщины, и постыдно мало давая в ответ. На каждую счастливую пару среди знакомых Мейбл приходилось три несчастливых, и она пришла к выводу, что, возможно, судьба не так уж жестоко наказала ее, не дав возможности удовлетворить все заложенные природой сексуальные и эмоциональные потребности.
   Когда-то Мейбл старалась держать мужчин на расстоянии для того, чтобы угодить отцу, но со временем это превратилось в защитный механизм и вошло в привычку. Одри даже укоряла мать, что та ведет себя как семидесятилетняя старуха, хотя на самом деле ей вдвое меньше.
   – Мама, ты же привлекательная женщина, – с нежностью говорила Одри, – слишком привлекательная, чтобы пропадать одной.
   – А тебе не приходило в голову, что мне может нравиться жить одной? – парировала Мейбл. – Многие женщины не состоят в браке, взять хотя бы Анну Болт.