Дмитрий Биленкин
Его Марс

* * *

   Все торопились выпить эликсир, кое-кто ещё дожёвывал бутерброд, из автоматической кофеварки с шипением вырывались клубы пара, играла музыка, “Девочки, девочки, мы опаздываем!” — раздалось слева. Там возникло движение, разноязычный гул на мгновение притих, потом зажужжал с удвоенной силой. “Пардон!” — послышалось рядом, и чей-то локоть мягко развернул Силина; ему в лицо ударило марсианское солнце, безжизненно-яркое из-за спектроля; пламенем полыхнули рыжие волосы девушки, оказавшейся напротив; она скользнула по нему равнодушным взглядом и быстро заговорила что-то на ухо коренастому тугощекому парню, который меланхолично кивал в ответ. Силин тоже протиснулся к стойке и налил себе эликсир. Коричневая жидкость шипяще вспенилась. Он выпил горький эликсир и подумал, что у напитка дурацкое название. Гул, музыка, суматоха внесли растерянность в его мысли, да и не удивительно, потому что вокруг все знали, чего хотят, а он нет.
   “Экскурсия № 2, просим к шлюзу! Просим к шлюзу экскурсию № 2! Не забудьте выпить эликсир! Выпить эликсир не забудьте!”
   Силина опять развернуло, но на этот раз он подчинился общему движению. Проклятая акселерация! В молодости он был видным мужчиной, а теперь перед глазами маячили затылки тех, кто годился ему в сыновья и в дочери. Самодвижущаяся песчинка в потоке. Все равно так было лучше, чем бесцельно стоять в одиночку среди тех, кто одиноким себя не чувствовал.
   Пропускали по очереди. Едва человек переступал порог шлюза, проем загорался зелёным — это значило, что турист принял эликсир. Перед Силиным шёл юноша в радужной дюролевой куртке, и его встретил не зелёный, а красный сигнал. Юноша споткнулся от неожиданности, и куртка на нем полиловела. Очередь засмеялась. Тотчас на куртке выступили пятна жёлчи. Смех усилился. Лишь отчаянные модники носили одежду из дюроля, которая меняла цвет в зависимости от настроения владельца, чем нередко ставила его в глупое положение. Юноша бегом помчался пить эликсир, а Силин прошёл в шлюз.
   Открылась дверь наружу, и передние скорчили гримасу. Но это неудовольствие было скорей деланным. Все озирались с победным видом — как-никак они дышали марсианским воздухом, настоящим марсианским воздухом, кисловатым и разреженным, так что от частых и глубоких вдохов высоко вздымалась грудь.
   — Раньше туда нельзя было сунуться без скафандра, — зачем-то сказал Силин.
   — Ну да, при царе Горохе, — бойко отозвалась черноволосая девушка с глазами цвета бирюзы и фыркнула в ладонь.
   “Это было при мне!” — хотел сказать Силин, но сдержался. Девчонка по-своему права. Все, что было до её рождения, будь то Древний Рим или освоение Марса, существовало для неё в стереофильмах, книгах, учебниках, но никак не в её памяти, и к Марсу она должна была относиться иначе, чем он, тут ничего нельзя было поделать. Но ему стало грустно. Среди этих людей он был единственным, для кого прошлое сохранило цвет, запах и вкус. Воспоминания — богатство стариков…
   В просторном салоне они расселись по мягким креслам, и аэробус, набирая скорость, заскользил на воздушной подушке. Полусфера крыши была из спектроля, и днище тоже было из спектроля, весь аэробус, кроме ходовой части, был сделан из прозрачнейшего спектроля, поэтому казалось, что над марсианской равниной летят поставленные в ряд кресла, а их, словно вожак-журавль, тянет на незримой привязи оперённый каскадными рулями двигатель.
   Удаляющееся здание турцентра сверкало, как хрустальное яйцо. По сторонам от трассы до самого горизонта росли посаженные в шахматном порядке мутанты гималайских сосен. Темно-синюю хвою припудривал кирпичный налёт пыли.
   — Интересно, тут есть грибы? — спросил тугощекий спутник рыжеволосой девушки.
   — Должны быть, — ответила она. — Где лес, там и грибы.
   Она покосилась на Силина, будто ища подтверждения. Но Силин ничего не мог ответить: на его Марсе грибов не было.
   — Об этом, вероятно, сказано в путеводителе, — парень зашуршал брошюрой.
   — Вы только поглядите, все озеленено! — восторженно воскликнула какая-то женщина.
   Фиолетовое небо над головой было прежним. Чистым, пустым, слегка тронутым изморосью перистых облаков. Как льдинка, опущенная в родник, в нем таял серпик Фобоса.
   Вдали проступила зубчатая череда гор. Сосед Силина с треском разорвал пакет с миндалём и горстью отправил лакомство в рот.
   — Угощайтесь, — сказал он, протягивая пакет.
   — Спасибо, — ответил Силин, — Не хочется.
   — Да-а, — задумчиво протянул сосед, не переставая жевать. — Как представишь, что раньше здесь ничего не было… Даже не верится.
   — Почему “не было”? — сказал Силин. — Было.
   — Как так “было”? — сосед с интересом взглянул на Силина. Когда он говорил и жевал, кожа под подбородком собиралась у него в складки. — Раскопки доказали, что на Марсе никогда не было ничего похожего на цивилизацию.
   — Была природа. Дайте, пожалуйста, вашего миндаля, я передумал.
   — Берите, берите… Природа, значит? Природа и сейчас осталась. Я очень люблю настоящую природу. Ради этого я сюда и летел. Поэкскурсирую, а потом двинусь с палаткой к хребту Митчелла. Жаль, что здесь нет рыбы.
   — В подлёдных морях есть.
   — Не могу же я тащить с собой буровую установку! Но, может быть, заказать вертолёт? Как вы думаете?
   — Обязательно закажите. Тридцать метров песка и столько же льда, а под ними стаи безглазых рыб. Попадаются экземпляры весом в центнер.
   — Вы шутите? Впрочем, я понял. Вы хорошо знаете Марс. У меня нюх на таких людей.
   — Что вы! На Марсе я бывал так, заездом.
   — Командировка?
   — Нечто в этом роде. Давно.
   — Жаль, что я ошибся. Вы говорите — давно? Вы не застали те времена, когда…
   — Нет, не застал. Это было до меня. Или после. Не помню.
   — Жаль, очень жаль. Рассказы бывалых людей — это очень интересно. А откуда вы знаете про рыбу?
   — Прочитал где-то.
   — Место не припомните?
   — Нет.
   — Досадно. Но вы меня зажгли. Расспрошу на базе. Ещё миндаля?
   — Спасибо.
   Сосны кончились. Аэробус описал полукруг над коричневым плато, и у Силина защемило сердце. Где-то здесь он впервые увидел Марс. Справа, как и сейчас, была цепь гор, три ржавые копьевидные вершины, синие ледяные тени в провалах. Ветер вздымал фонтанчики красного песка, пузырился оплавленный при посадке камень. Ошалев от радости, они стреляли в воздух и обнимали друг друга, а потом вдруг притихли и долго-долго смотрели на эти горы, пересыпали в ладонях марсианский песок, веря и не веря, что они стоят на чужой планете и что это не сон.
   — Мы приближаемся к Памятнику, — торжественно возвестил автоматический гид. — Именно здесь пятьдесят восемь лет назад впервые совершил посадку на Марс космический корабль…
   “Это был не мой корабль, — подумал Силин. — Наша экспедиция была третьей. Но садились мы здесь, ориентируясь на радиомаяки первой. Интересно, они сохранились?”
   Ему почему-то хотелось, чтобы маяки сохранились!
   Аэробус проскочил гребень, и Силин в первое мгновение не поверил своим глазам. Ему показалось, что это действительно ракета и она действительно садится в огне, дыму и вихрях пыли. Памятник был сделан искусно. Разноцветный спектроль с абсолютным правдоподобием воспроизводил и столб угасающего пламени, и разбегающиеся от него чёрные клубы дыма. Это пламя ревело, этот взметнувшийся песок клокотал, эта ракета вибрировала, оседая на газовую подушку.
   — Подумать только, на каких керосинках летали, — вздохнул сосед.
   Все головы были повёрнуты в одну сторону, все смотрели на Памятник, а гид торопливо разъяснял, в чем его красота.
   Аэробус сел, туристы вышли и потянулись гурьбой к Памятнику, на ходу вытягивая из футляров киносъёмочные голографы.
   Силин отстал. Он искал взглядом место, где были маяки.
   Он чуть не прошёл мимо одного из них, потому что по привычке искал их поодаль от места посадки. Но их перетащили ближе, вероятно затем, чтобы посетители могли осмотреть все, не тратя время на ходьбу.
   Силина удивило, что радиомаяк выглядел как новенький. Этого не должно было быть, потому что уже тогда струи песка счистили с него защитный лак и он был матовым, изборождённым царапинами. Силин нагнулся и прочёл пояснительную табличку. “Радиомаяк, по пеленгам которого садились первые марсианские экспедиции. Реконструирован в стиле той эпохи”.
   Все правильно. Тогда была другая эпоха. Герои летали на керосинках. Садились вслепую по этим… как их… ах да! — радиомаякам. “Реконструирован в стиле той эпохи…”
   Внезапно Силин почувствовал огромность прожитого. Ему-то казалось, что все это произошло недавно. Вещи всегда были долговечней людей. Теперь все наоборот. Ему восемьдесят лет, он жив, он помнит корабли, давным-давно сданные в музей, помнит дома-коробки, которых уже нет, помнит хлебные поля, вытесненные синтепищей. “Последний из могикан, — Силин усмехнулся. — Что ж, все правильно”.
   Туристов он застал за осмотром мемориальной стены. На сером граните были выбиты изображения тех, кто осваивал Марс, ниже стояли их фамилии, даты первых экспедиций. Коротко упоминалось, кто что сделал. Силин увидел и свой барельеф. Да, о нем не забыли. Каменный Силин смотрел на живого Силина сурово и бесстрастно. Живой Силин не чувствовал волнения. Это был не он, таким он никогда не был, с барельефа смотрел не человек, а суровый герой, кем-то выдуманный в назидание потомкам.
   — Говорят, кое-кто из них ещё жив, — донеслось до Силина.
   — Что ты, они все погибли, это я знаю точно…
   — Нет же! Бергер жив, Силин жив, их недавно показывали по стереовидению…
   Силина передёрнуло. Он хотел отойти, но заметил, что рыжеволосая девушка наклонилась и положила к подножию мемориала букетик цветов.
   — Почтили память?
   Голос ему изменил, и девушка посмотрела на него с недоумением.
   — А что тут такого? — спросила она осторожно.
   — Вы знали кого-нибудь из тех?
   — Кто же их не знает?
   — Я, например.
   — Вы? Но ведь они, очевидно, были вашими современниками?
   — Эти герои?
   — Ну да. По-вашему, они не герои?
   — Конечно, нет. Просто они делали своё дело, вот и все.
   — Дело делу рознь. Я тоже делаю своё дело, но никто…
   — У вас характерный загар. Вы работаете в космосе?
   — Да, на Ио. В обсерватории.
   — И сюда прилетели отдыхать. С Ио. В вашем возрасте я и представить не мог, что наступит время, когда работа на Ио станет обыденностью. Как и отдых на Марсе.
   — К чему вы все это говорите? Вы в чем-то хотите меня убедить? В чем?
   — Не обращайте внимания. Все старики ворчливы и хотят неизвестно чего. Свойство возраста. Все у них есть, а они с тоской вспоминают дни, когда у них ничего не было.
   Силин ушёл, провожаемый удивлённым и чуточку встревоженным взглядом девушки. Он досадовал на себя, что затеял этот глупейший разговор. Что он хотел сказать? Что? Так было всегда. Люди с риском для жизни пробивались к полюсу, а через несколько десятилетий над тем же полюсом стали регулярно летать комфортабельные лайнеры и пассажиры с любопытством поглядывали в иллюминатор. Ах, это и есть полюс? Та самая таинственная точка земного шара? Вот эти льды? Не знал бы, так и не обратил внимания! По пятам подвига всегда следует обыкновенная жизнь. Так, значит, ради неё-то люди и рискуют жизнью? Переступают грань возможного ради неё?
   “Да, — ответил себе Силин, — и ради неё тоже. Но не во имя. Не во имя безграничного расширения обыденности. Тогда во имя чего же? Или во всем этом извечном движении к новому смысла не больше, чем в завоевании морскими животными суши четыреста миллионов лет назад?
   “Космический пессимизм, — подумал Силин, — у меня космический пессимизм. А все потому, что я сегодня встретился с пошлостью, и она заслонила все. Вот это и есть старость. Каждый шаг вперёд, через непреодолимое, изменяет жизнь. Опять не то! Изменения ради самих изменений — тоже мне цель… Но она есть, коль скоро люди поступают так, как они поступают. Мы хотим, чтобы с каждым поколением жизнь делалась лучше. Разумней. Счастливей. Только это и гонит всех нас вперёд. Только это.
   Мы открываем детям новые горизонты, они идут дальше, так и должно быть. Если человечество вдруг скажет, что оно достигло всего, и мечтать больше не о чем, и стремиться некуда, то, значит, пришёл его смертный час. И я не имею права оценивать этот Марс мерками своей юности. Как и свою роль в его изменении, впрочем. Так каменщик, кладущий свой кирпич, не имеет права сетовать даже в том случае, если потомки снесут построенный им дом ради возведения другого, лучшего.
   А пошлость? Просто это очень живучий сорняк, ничего, исчезнет и он”.
   После Памятника аэробус доставил экскурсию к скале “Медная богиня”, возле которой находился заповедник марсианских эретриумов. Они побродили среди синюшных вздутых странных растений, пообедали в кафе и двинулись к Морю несчастий.
   — Нет, что бы там ни твердили, а на Луне интересней, — полулёжа в кресле, благодушно разглагольствовал сосед Силина. — “Ночь лунных цветов” — это же прелесть! Вы не были там? Нет? Уютный ресторанчик в кратере Аристарха, кухня там бесподобная, но все это пустяки. Там надо быть в полноземелье. Сидишь под куполом, чернота, а в ней точки, точки, — белые, жёлтые, красные, синие, зеленые звезды…
   — Зелёных звёзд не бывает.
   — Неважно. А кругом равнина, залитая земным светом! Чувствуете контраст? Мысли все какие-то торжественные, и музыка тихо-тихо играет… И Земля светит. Фантастика! А потом начинают падать метеориты. Искусственные, конечно. Но этого посетителям не говорят, чтобы не разочаровывать. Знаете, как это прекрасно? Поднимаются фонтанчики пыли, свет в них блестит перламутром, они как цветы… И тут же опадают. А на Марсе что? Почти как на Земле. Не-ет, Марс меня разочаровал…
   — Тогда утопитесь.
   — Как? Я вас не понял…
   — Ну, если вам даже на Марсе скучно, тогда зачем жить?
   Сосед растерянно хихикнул, потом обиделся. Разговор, естественно, иссяк.
   — Мы приближаемся к месту, где в период освоения Марса природа бросила человеку наиболее суровый вызов, — сдержанно заговорил автогид. — До того, как мы научились регулировать погоду планеты, здесь было подлинное гнездо песчаных бурь — коран. Сейчас, когда мы только что миновали энергостанцию, а впереди по курсу лежат сады Сезоастриса, трудно поверить, что когда-то почва и воздух вдруг закипали здесь и ураган подбрасывал вездеходы, словно это были песчинки. Но так было. Здесь, на этой страшной равнине, погибли…
   Аэробус парил над блекло-розовой равниной, и впервые за всю поездку вокруг была пустыня, не отмеченная человеческим присутствием. Даже небо здесь было другим — тусклым и непрозрачным. “Пятьдесят лет назад при виде такого неба я убрался бы отсюда со скоростью щенячьего визга, — подумал Силин. — Блекман тогда не успел удрать. Когда мы нашли его после бури, он был ещё жив, и нам пришлось отрубить раздавленные ноги, иначе его нельзя было вытащить”.
   — Представьте себе на мгновение, — донёсся до сознания Силина голос гида, — что небо над вами вдруг мертвеет в абсолютной тишине, а на равнине исчезают тени, хотя солнце светит ярко, и горизонт отступает далеко-далеко. Вы одни, Марс — пустыня на тысячи километров вокруг, вы ничего не подозреваете, но безотчётная тревога овладевает вами, точно вы очутились под стеклянным колпаком и кто-то пристально глядит на вас. Сейчас ничего подобного произойти не может, но призовите на помощь воображение, забудьте, что Марс обитаем. Вы сидите в тесном вездеходе, навстречу бежит нескончаемая пустыня, и в ней медленно тают тени…
   Силин едва не вскочил. Вероятно, у него был дикий вид, ибо кто-то испуганно осведомился: “Вам нехорошо?” Силин не расслышал. Рядом сидели люди, вполуха слушали гида, болтали, лениво смотрели по сторонам, кое-кто подрёмывал, А тени становились прозрачными!
   Они этого не видели, а он видел. Но это был абсурд!
   Он выждал секунду, чтобы убедиться в ошибке. Ошибки не было. Горизонт отступил вдаль, небо стекленело. Голос автогида шелестел и шелестел, потом его внезапно пересекла пауза, громом отдавшаяся в ушах Силина.
   — Внимание… — зазвучал уже другой, спокойный до неестественности голос. — Прошу вашего внимании. На погодной станции произошла небольшая авария, и, пока её исправят, всем надо пристегнуться, так как аэробус может попасть в ветровой поток…
   — Ну и что? — спросил сосед. — Подумаешь, ветер…
   Застывшим взглядом Силин обвёл длинные ряды кресел. Прозрачный аэробус, прогулочная игрушка, слишком изящный, слишком беззащитный — и к нему… движется… корана? Нег!!!
   Да. Все говорило об этом.
   Силин встал, бочком, незаметно скользнул в водительский отсек. Задвинул переборку. Кресло выросло откуда-то из пола и любезно развернулось, приглашая сесть. На пульте управления лениво помаргивали сигнальные лампочки. Силин включил связь, теперь он был совершенно спокоен, ибо знал, что ему следует делать.
   — Алло, центр! Программа киберводителя рассчитана на корану? Приём.
   Ошеломлённое молчание, как он и ожидал. Пауза вполне достаточная, чтобы уяснить назначение доброй дюжины переключателей, кнопок и тумблеров, рассеянных по пульту. Он управлял сотнями машин посложней этой, он обязан был понять, что тут к чему, и он это понял.
   — Кто говорит? — наконец выпалил эфир. В нем стоял грохот, как от рвущихся вдалеке мин.
   — Неважно! Отвечайте на вопрос: киберводитель запрограммирован на корану?
   — Нет… То есть…
   Голос утонул в помехах. Он должен был утонуть, Силин ждал этого. Его ужаснула беспечность тех, кто отвечал за безопасность полёта. Горизонт мрачнел. Он просел, как под тяжестью, и вдруг с быстротой атомного взрыва вспучился изжелта-чёрными клубами.
   — Перехожу на ручное управление! — выкрикнул Силин.
   — …дите! — захрипело в ответ. — Передаю мик… к… не… не…
   Силин выключил ставшую бесполезной связь. Все вернулось на круги своя. Он снова один, снова на Марсе, в его руках штурвал, он снова, как в молодости, даёт бой коране.
   Мельком он глянул в зеркало обзора. Лица скорей удивлённые, чем испуганные, — что значит привычка к безопасности! Хрипло бормочет динамик, не разобрать что. Но пристегнулись все.
   Машину приподняло, как на лифте, и он тотчас забыл о пассажирах. Прошитый молниями вал кораны стрелял вверх и вниз чёрными струями, и там, где струи касались почвы, она вспарывалась, как гнилая материя.
   Силин нацелил машину носом к коране, слегка бросил её вниз, вверх, в сторону. Нет, он не утратил реакции. Каждая клеточка его тела помнила корану, знала, что и как надо делать. Машина повиновалась безусловно. Он был несправедлив к ней: мощная, манёвренная — не чета древним вездеходам. С такой машиной он ещё посмотрит, кто кого…
   Синеватый от трепета молний коготь кораны рванул почву. Ветровое стекло окатил жидкий огонь. Машину завертело штопором, но Силин удержал её. Он рванул её вверх, вверх, в самый центр клубящегося взрыва, где, как он знал, было безопасней всего.
   “Только бы не шмякнуло первым ударом!” — пронеслась мысль, а потом уже и мыслей не осталось, потому что машина скользнула в ад.
   Зрелищная машина, встроенная в корпус аэролета, имела чёткую программу. Сначала она должна была с помощью гипнополя убедить туристов в подлинности кораны и затем через динамик в салоне быстро успокоить волнение известием, что это всего лишь “грёзы наяву”, историко-миражный спектакль, входящий в план экскурсии. Поступок Силина предусмотрен не был, и машина на него не реагировала.
   А люди, вдруг услышавшие в эфире голос Силина, не сразу пришли в себя.
   Но, даже сообразив, что к чему, они не знали, на что решиться. Никто из них не подозревал до этой минуты, что турист Силин и есть тот самый человек, который открывал Марс. И теперь все задавали себе один и тот же вопрос; убьёт его правда или нет?