Джон Браннер

Квадраты шахматного города



1


   Во время полета из Флориды в Вадос я разговорился с соседом по креслу, а вернее, он занимал меня своими разговорами. Это был еврей лет пятидесяти пяти, выходец из Европы, семья которого в начале второй мировой войны вынуждена была эмигрировать после оккупации страны нацистами. Хотя сосед мой очень гордился своим европейским акцентом и по меньшей мере раз десять повторил: «Вы, вероятно, обратили внимание на мое произношение?» — мне все же не удалось определить, откуда он родом.
   Четыре года он не был «дома». По-видимому, в Соединенных Штатах он проводил больше времени, чем в Агуасуле, однако предпочтение им последнего не вызывало никаких сомнений. Он не упустил возможности обратиться к стюардессе на плохом испанском, который звучал нелепо и был гораздо хуже моего, хотя, само собой разумеется, стюардессы, летающие по этому маршруту, свободно владеют английским, испанским и португальским.
   На вираже перед посадкой сосед мой буквально плюхнулся мне на колени, чтобы показать в иллюминатор достопримечательности Вадоса. Кончилось тем, что стюардесса по-английски настойчиво попросила его пристегнуть привязные ремни. Обращение на «чужом» языке повлияло на него, пожалуй, больше самой просьбы и заставило наконец успокоиться и принять нормальную позу. Только после этого я смог оградить свои мысли, но отнюдь не уши от его темпераментных комментариев.
   Я счел бестактным сказать своему собеседнику, что знаю о городе, где еще не бывал, гораздо больше его, — а я был почти уверен, что имею о Сьюдад-де-Вадосе намного лучшее представление, чем те из его жителей, кто не наделен пытливым взором и, изучая город, неделями не бродил по его улицам. Мне было известно, что лет десять назад на совершенно голом месте, среди скал, было решено создать новую столицу. Прежде всего были построены дороги, горные потоки направили в бетонное русло, установили генераторы, питающиеся солнечной энергией; материалы и оборудование доставляли на мулах, а там, куда не могли вскарабкаться и животные, пришлось прибегнуть к помощи вертолетов. И вот теперь на этом некогда пустынном месте раскинулся цветущий город с полумиллионным населением.
   Я хорошо знал и особенности планировки Вадоса: в центре города находились четыре огромные площади, в них вливались три гигантские транспортные артерии — шестиколейные суперскоростные автострады, связывающие столицу с Астория-Негра и Пуэрто-Хоакином на побережье и с Куатровьентосом — нефтяным центром, служившим источником благосостояния Агуасуля, которому и сам город был обязан своим существованием.
   Но взглянув на город из окна самолета, когда лайнер спускался на отвоеванную у гор посадочную полосу, я почувствовал нечто похожее на волнение, которое испытывал мой сосед по креслу. Скорее всего это объяснялось тем, что мне никогда еще не доводилось видеть ничего, что так соответствовало бы духу и времени двадцатого века.
   «Всего десять лет, — сказал я себе, — и все это на месте голых скал и в лучшем случае мелкого кустарника!» Очевидно, я не смог скрыть своего волнения, и сосед мой, заерзав в кресле, удовлетворенно хмыкнул.
   — Великолепно, не правда ли? — воскликнул он не без самодовольства, словно внес личный вклад в открывшуюся нам привлекательную картину.
   Высотные здания, широкие красивые улицы, парки, обилие зелени. Панорама города действительно производила сильное впечатление. Но если все на самом деле так прекрасно, как кажется из окна иллюминатора, то зачем нужен здесь я? Я не знал, стоит ли спросить об этом своего соседа, но, подумав, все же сдержался.
   При расставании в зале таможни мой случайный знакомый пожал мне руку и вручил свою визитную карточку. На ней значилась фамилия Флорес с адресами на Мэдисон-авеню и в Вадосе.
   «Флорес? А может быть, Блюм, — предположил я, — или Розенблюм?» Все может быть. За столько лет нивелировался не только так высоко ценимый им европейский акцент — он стал космополитом, утратив национальные черты.
   Его разрывало от желания прихвастнуть перед иностранцем своей второй родиной и в то же время не упустить привилегии ее гражданина пройти вне очереди таможенный досмотр. В конце концов последнее взяло верх. Но прежде чем мы расстались, он указал рукой на портрет, висевший за спинами таможенников.
   — Вот великий человек! — произнес он с пафосом. — Человек, имя которого носит наш город. Наш президент!
   Вероятно, я был единственным иностранцем среди пассажиров нашего рейса, а, как это теперь обычно бывает, таможня в первую очередь пропускает граждан собственной страны. Я направился к скамейке, стоявшей в противоположном конце узкого, вытянутого зала, закурил и приготовился к томительному ожиданию.
   В зале было тихо, чему немало способствовала звукоизоляция стен. Не ощущалось и нещадно палившего снаружи солнца. Свет проникал сквозь щели высоких окон с зелеными жалюзи. Не было слышно даже жужжания мух, что в этих широтах само по себе считалось немалым достижением.
   Я стал рассматривать портрет. И не только потому, что меня заинтересовал человек, именем которого еще при жизни назван город, да не просто город — столица. Дело в том, что Вадос в какой-то степени стал моим новым работодателем. Формально я поступал в распоряжение муниципалитета Сьюдад-де-Вадоса. Вадос же являлся одновременно мэром города и президентом республики. И насколько мне было известно, во внимание принималось лишь его мнение.
   На портрете, естественно без подписи, президент был изображен в скромном белом костюме. Узкий черный галстук делил его грудную клетку пополам. Военная выправка и гордая осанка придавали ему молодцеватый вид, отчего он казался выше, чем в жизни, — я знал, что рост его около шести футов. Президента запечатлели смотрящим прямо в камеру, отчего глаза Вадоса неотрывно следили за мной. Портрет был сделан весьма профессионально и создавал ощущение непосредственного присутствия. Тонкие черные усики и темные волосы подчеркивали чрезмерную бледность лица. В руках президент держал шпагу с золотым эфесом, казалось, он хочет скрутить ее в спираль, словно стебель сахарного тростника.
   Хуан Себастьян Вадос. Проницательный человек, которому явно повезло. И, по мнению Флореса, великий человек. Безусловно, он обладал незаурядными способностями: за двадцать с лишним лет правления добился благополучия и процветания страны, не говоря уже о Сьюдад-де-Вадосе — украшении и гордости Агуасуля.
   Я заметил, что мне делают знак подойти поближе. Погасив сигарету о чашу с песком, я по мягкому настилу направился к таможенной стойке. Носильщик забросил мой багаж на ленточный конвейер, который подкатил все вещи прямо к подавшему мне знак чиновнику. Это был смуглый человек в мрачной черной униформе с серебряными знаками отличия, пальцы его были испачканы голубым мелом, которым он делал пометки на чемоданах.
   — Ваше имя? — скучающе поинтересовался он по-испански.
   — Бойд Хаклют, — ответил я и полез в карман за паспортом. — Вы говорите по-английски?
   Опершись локтями о стойку, он протянул руку.
   — Да. Сеньор из Северной Америки?
   — Нет, я из Австралии. Но некоторое время жил в Соединенных Штатах.
   Когда таможенник раскрыл мой паспорт, брови его слегка приподнялись. Скорее всего, он впервые видел австралийского подданного.
   — А что привело сеньора в Агуасуль? — спросил он с видом серьезной заинтересованности. — Туризм?
   Он взял голубой мелок, который находился у него под рукой, и занес его над моим чемоданом.
   — Нет, — ответил я. — С завтрашнего дня я приступаю здесь к работе.
   Глаза таможенника сузились. Рука с мелком застыла в воздухе.
   — Вот оно что, — произнес он. — А какая же у сеньора профессия?
   — Я специалист по решению транспортных проблем, занимаюсь улучшением движения на оживленных магистралях, разработкой мер по предотвращению пробок на станциях метро, выходах…
   Таможенник нетерпеливо кивнул.
   — Ясно, — грубовато оборвал он по-испански. — И что же вы будете делать здесь, в Вадосе?
   — Надеюсь решить транспортную проблему.
   Все обстояло именно так.
   Но сказав это, я снова ощутил возбуждение, которое испытал, когда получил предложение. Наверное, это не было связано просто с признанием моих заслуг в кругу коллег, с которыми я работал. Сьюдад-де-Вадос являл собой не только суперновый город, он служил эталоном как в градостроительстве, так и в решении транспортных проблем. И если тебе доверяют улучшить почти совершенную модель, это не только честь, но и предел мечтаний для всякого специалиста.
   Конечно, можно предположить, что за двенадцать лет, прошедшие с момента утверждения застройки города, произошли определенные изменения. Но и лучшие математики, и самые совершенные компьютеры не застрахованы от возникновения непредсказуемых сложностей. Эксперимент был единственным средством выявления вероятных просчетов.
   И все же…
   Чиновник, как и я, испытывал недоумение. Но он знал, как от него избавиться. Он подбросил мелок, решительным движением поймал его и зажал в руке.
   — К сожалению, мне необходимо проверить ваш багаж, сеньор Хаклют, — сказал он.
   Я вздохнул и спросил себя, что же, собственно, так изменило его настроение. Однако жизненный опыт подсказывал мне, что иногда желаемого проще всего добиться самой обычной покорностью.
   — Здесь только мои личные вещи, — заметил я между прочим. — Я говорил с вашим консулом в Майами и знаю, какие предметы запрещено ввозить в вашу страну.
   — Возможно, — согласился он, но взял мои ключи от чемоданов.
   Он задавал вопросы по поводу каждой вещи, которая попадала к нему в руки. Дольше всего он копался в моих шмотках, приговаривая, что мне не может пригодиться так много одежды. И ему вновь приходилось объяснять, что моя работа связана с постоянными разъездами, а на дорожных и строительных объектах одежду почистить негде. Поэтому я на всякий случай и взял кое-что лишнее, чтобы всегда прилично выглядеть.
   — Сеньор Хаклют, видимо, весьма богатый человек? — вкрадчиво спросил он, меняя таким образом направление главного удара.
   Я подавил искушение дать ответ соответственно уровню его интеллекта и покачал головой.
   — Сеньор не очень богат — и такой багаж? — Таможенник явно решал для себя важный философский парадокс. — Не может ли сеньор сказать, сколько он будет получать в Вадосе?
   — Вас это не касается, — отрезал я.
   Он обнажил зубы с выражением, какое бывает у карточного игрока, который в четырнадцатый раз кряду выигрывает козырями. Этот человек вызывал у меня явную неприязнь.
   — Сеньор Хаклют, вероятно, не совсем понимает, что я являюсь полицейским служащим, — снисходительно пояснил он. — И сеньор обязан отвечать на любой мой вопрос.
   Я сдался.
   — Я получаю двадцать тысяч доларо плюс накладные расходы.
   Он захлопнул крышку последнего из моих чемоданов, отметил все их голубыми крестиками и энергично вытер руки с таким видом, будто хотел стряхнуть с себя нечто большее, чем мел.
   — В таком случае, наверное, сеньор весьма щедро распоряжается своими деньгами, — заметил он. — Может, потому сеньор до сих пор и не сколотил состояние.
   Он повернулся на каблуках и, тяжело ступая, отошел в сторону.
   Таможенный контроль так затянулся, что все автобусы в центр города давно ушли. Пришлось выложить весь свой скудный запас испанского, чтобы носильщик понял, что мне надо найти такси и погрузить в него багаж. Тем временем я зашел в банк и поменял несколько американских долларов на хрустящие крупноформатные красно-желтые агуасульские доларо. Банкноты с изображением президента имели ту же номинальную стоимость, что и доллары, но их покупательная способность составляла лишь восемьдесят пять центов. И все же денежная реформа, которую провел Вадос спустя год после прихода к власти, явилась его первой крупной победой. Введение новой денежной единицы — доларо — имело дальний прицел в надежде, что он станет такой же конвертируемой валютой, как и его известный североамериканский образец. По латиноамериканским масштабам Вадос добился почти невозможного.
   Когда настало время расплачиваться за услуги носильщика, мне вспомнились слова таможенника по поводу траты денег. Ради эксперимента я решил дать носильщику два доларо и посмотреть на его реакцию. Носильщик никак не обнаружил своих чувств, приняв меня скорее всего за туриста, который еще не знает цены здешним деньгам.
   Дорога плавно вилась по горному склону, облегчая крутой спуск к Вадосу. Солнце светило ярко, воздух был прозрачен, видимость отличная, и с высоты птичьего полета я мог хорошо рассмотреть окрестности. В шестидесяти километрах отсюда, там, где материк сливался с океаном, расплывчатым пятном выделялся Пуэрто-Хоакин.
   Окинув беглым взглядом открывшуюся панораму, я решил пока воздержаться от ее тщательного изучения. Внизу подо мной лежал Сьюдад-де-Вадос.
   Это была впечатляющая картина, которую не могли передать никакие карты, планы и проспекты. Не нужны были ни путеводители, ни гиды вроде Флореса, чтобы постичь все величие и масштабность замысла.
   Чем-то, что трудно выразить словами, архитекторам удалось придать городу вид органичного целого, отчего он напоминал собой гигантский работающий механизм. Во всем чувствовалась спокойная сдержанность, согласованность и безупречное функционирование всех звеньев, эффективность сочеталась с простотой, а единство лишено было единообразия. Все, о чем могут только мечтать архитекторы-планировщики, нашло здесь свое реальное воплощение.
   Я попросил водителя остановиться у обочины и вылез из машины, чтобы насладиться открывшимся видом. Я узнал почти все. Вот там — жилые массивы, торговые центры, вот там — государственные учреждения, а вот — музей, оперный театр, четыре громадные площади, суперскоростные автострады, виадуки.
   Фантастика. Вроде и придраться не к чему.
   Выкурив половину сигареты, я снова сел в такси и попросил шофера ехать в центр. Не отрываясь, смотрел я в окно.
   Внезапно в поле моего зрения попала жалкая лачуга, которую трудно было назвать даже ветхой постройкой. Не успел я ее как следует разглядеть, как метров через пятьдесят увидел еще одно похожее строение. Затем мы миновали целый поселок барачного типа: будки, сколоченные из досок. Кровлями им служили раскатанные в лист бочки из-под нефти. Стены сплошь и рядом были облеплены рекламными плакатами, что хоть как-то скрадывало убогий вид лачуг. На веревках сушилось старое белье. Повсюду играли голые и полуодетые дети, бродили взъерошенные карликовые петухи, козы и странного вида свиньи.
   Я был так подавлен увиденным, что даже не попросил водителя остановиться, и опомнился лишь после поворота, когда дорога влилась в прямую, как стрела, магистраль, ведущую к центру Вадоса.
   Проезжая мимо первого настоящего дома на окраине города — красивой виллы в колониальном стиле, которая гордо высилась среди пальм, — я заметил крестьянскую семью, поднимавшуюся вверх по откосу. Отец тащил поклажу, закрепив, как здесь принято, ремни на лбу. Мать держала на руках ребенка, второй малыш, устало шаркая ногами, плелся следом. На такси они не обратили никакого внимания, только прикрыли глаза от облака взметнувшейся пыли.
   И тут меня словно обдало ушатом холодной воды. Внезапно я понял, зачем меня пригласили сюда. И от этого мне стало не по себе.


2


   Сьюдад-де-Вадос был так продуманно построен, что таксист, если бы и захотел, не смог бы намеренно плутая прокатить по городу впервые попавшего сюда человека. Тем не менее в силу привычки и профессионального интереса я все время следил за нашим маршрутом, воссоздавая в памяти план города и попутно изучая людской поток на улицах.
   Характерные для двадцатого века типовые застройки делали большую часть нашего пути неотличимой от какого-нибудь крупного города Соединенных Штатов или Западной Европы, разве что вывески были на другом языке и среди пешеходов слишком часто встречались сутаны и чепцы монахинь. Вверху на платформе три стройные девушки в ярких платьях ожидали монорельс пригородного сообщения. Ветер развевал широкие юбки. Девушки оживленно разговаривали, весело смеясь. Загорелый юноша внимательно наблюдал за ними снизу из автомобиля с открытым верхом. А в нескольких шагах две почтенные матроны не иначе как толковали о том, следует ли осуждать девушек за смелые туалеты.
   Огромные магазины, построенные и спланированные по последнему слову торгового бизнеса, ломились от товаров. Деньги текли в кассы нескончаемым потоком. Такси и других машин на улицах было множество. Однако транспортный поток нигде не приближался к критическому максимуму. Здесь было вполовину меньше пробок, чем в других таких же по размеру городах. Радовали взгляд яркая одежда и улыбающиеся лица пешеходов. Бросалась в глаза необычайная чистота улиц. Казалось, все здесь самодовольно любуется собой.
   И в то же время с первых часов пребывания в Вадосе меня не покидала мысль: а что бы сказал на все это крестьянин, карабкавшийся с семьей к своему бараку?

 
   Моя гостиница «Отель-дель-Принсип» оказалась на Пласа-дель-Сур — одной из четырех главных площадей Сьюдад-де-Вадоса. Площади без особой выдумки назвали по четырем сторонам света. Мы уже были почти возле отеля, когда я заметил, что машина свернула в сторону. Я наклонился к водителю, чтобы узнать, в чем дело, и только тут заметил, что весь транспортный поток перед въездом на Пласа-дель-Сур отведен в сторону. Мне удалось увидеть лишь сквер посреди площади. Водитель остановил такси у тротуара и закурил.
   Я спросил, что случилось. Шофер пожал плечами.
   — Я тут ни при чем, — ответил он, бросив быстрый взгляд на счетчик.
   Опустив стекло, я увидел, что перед площадью собралась многоголосая, шумная толпа. Но где в Латинской Америке вы не встретите темпераментных людей? Уличные торговцы сновали со своими тележками и лотками со сладостями. Однако обилие полицейских машин свидетельствовало о том, что происходящее отнюдь не связано с увеселительным мероприятием.
   Через несколько минут на площади появилась цепочка полицейских, которые дубинками стали разгонять толпу. Таксист потушил сигарету, аккуратно спрятал окурок в карман и рванул с места. Под скрежет тормозов мы пересекли улицу и свернули на площадь.
   Среди деревьев по посыпанным гравием дорожкам прогуливались люди, и ничто не говорило о необходимости полицейского вмешательства. Мужчина в поношенной хлопчатобумажной куртке неторопливо бродил с метлой по площади, тщательно собирая в длинный серый пластиковый мешок какие-то бумажки, похожие на листовки.
   Такси подъехало к «Отель-дель-Принсип» — белому зданию с бронзовыми украшениями. Внушительный фасад опоясывала застекленная балюстрада с тремя подъездами. Такси остановилось у первого из них.
   К машине тотчас подскочили трое оборванных подростков и неопрятного вида девушка, которые до того сидели на корточках, прислонившись спинами к газетному киоску. Они рвались отворить мне дверцу, выгрузить багаж, смахнуть пыль с ботинок. И что бы они ни делали, руки их в любой момент готовы были поймать брошенную мелочь. Таксист не шелохнулся, затем приоткрыл окно и с отвращением сплюнул на обочину.
   На верхней ступеньке лестницы стоял величественный швейцар. Он обернулся на шум, мгновенно оценил обстановку и накинулся на оборванцев, громовым голосом изрыгая им вслед какие-то ругательства. Затем он спустился ко мне.
   — Добрый день, сеньор! — произнес он на сей раз с такой изысканно вежливой интонацией, что я с изумлением взглянул на него, почти не веря, что это исходит от того же человека.
   — Если не ошибаюсь, сеньор Хаклют?
   Я кивнул и расплатился с таксистом, дав ему большие чаевые. Он вылез из машины и помог бою выгрузить мой багаж. Повернувшись, я посмотрел на площадь.
   — Что-то случилось? — поинтересовался я. — Почему площадь закрыли для проезда?
   Швейцар прервал разговор с боем и устремил на меня холодный ироничный взгляд.
   — Не знаю, сеньор. Думаю, ничего особенного.
   Я понял, что произошло что-то важное, во всяком случае, достаточно важное, чтобы произвести неприятное впечатление на иностранца, и решил выяснить все при первой же возможности.

 
   Я вошел в номер. Сверху из окна хорошо просматривалась часть города, примыкавшая к площади. Прежде всего следовало позвонить в муниципалитет и договориться с начальником транспортного управления о встрече на утро, затем надо было принять душ и переодеться, а уж потом можно и побездельничать. Приступая к новой работе, я обычно часов по четырнадцать в сутки знакомлюсь с фактическим состоянием дел, чтобы составить собственное суждение. А перед этим не грех отдохнуть и расслабиться.
   Пока я договаривался о встрече, бой быстро и умело распаковывал мои чемоданы. Несколько раз, когда он не знал, как поступить с незнакомыми для него предметами вроде теодолита или портативного компьютера, он молча протягивал их мне, глазами спрашивая, куда положить.
   После его ухода я бегло осмотрел свое снаряжение, дабы убедиться, что при переезде оно не пострадало, и решил спуститься вниз чего-нибудь выпить.
   Холл был просторным и уютным. Архитектор со вкусом разместил в нем пальмы и разнообразные лианы, которые росли в высоких вазонах. Интерьер был выдержан в черно-белых тонах, даже низкие столики были инкрустированы в виде шахматных досок.
   Я не сразу заметил, что сидевшая рядом со мной пара увлечена игрой в шахматы, и именно столешница служит им шахматной доской.
   Мое внимание привлекла женщина. Возраст ее нельзя было определить с первого взгляда. Ей можно было дать от тридцати до пятидесяти. Копна блестящих черных волос обрамляла почти совершенный овал лица. Утонченность черт несколько нарушал лишь резко очерченный волевой подбородок. Цвета глаз я не мог разглядеть за густыми, длинными ресницами. На ней было прямое без рукавов платье цвета кардинал. Изящные золотые часы на тонком запястье почти сливались с золотистым загаром, что невольно наводило на мысль о холености и состоятельности их владелицы. Длинные пальцы сжимали незажженную сигарету.
   Дама играла хорошо, атакуя с откровенной прямотой, что поставило ее противника в затруднительное положение. Я немного подвинул кресло, чтобы следить за ходом игры.
   Появился официант и сказал партнеру дамы, что его просят к телефону. Тот извинился и встал, как мне показалось, с явным облегчением. Дама кивнула и откинулась в кресле. Только теперь она поднесла сигарету ко рту и открыла сумочку.
   Я галантно щелкнул зажигалкой, что ее ничуть не удивило. Она прикурила, затянулась и посмотрела на меня.
   Глаза у нее были с фиолетовым отливом.
   — Спасибо, — любезно произнесла она по-испански.
   Незаметно подошел официант, чтобы убрать шахматные фигуры. Она жестом удержала его и, показав на шахматную доску, спросила:
   — Хотите доиграть партию?
   Я улыбнулся и покачал головой. У белых не было никаких шансов.
   Она кивнула официанту, чтобы убрал фигуры, и пригласила меня пересесть к ней за столик.
   — Сеньор — иностранец, — констатировала она. — Скорее всего, он здесь впервые.
   — Совершенно верно. Но разве это так заметно?
   — О да. Вы были удивлены, увидев, что шахматные столешницы действительно предназначены для игры.
   Интересно, как и когда ей удалось заметить это. Я пожал плечами.
   — Да, вы правы, — признался я.
   — Вам придется еще встретиться с этим здесь, в Вадосе, да и по всей стране. Можно сказать, шахматы стали у нас таким же национальным увлечением, как и у русских.
   Она вспомнила про свою сигарету, затянулась и стряхнула пепел.
   — Наш президент, конечно, мечтает в один прекрасный день открыть в Вадосе второго Капабланку. Поэтому все мы с раннего детства играем в шахматы.
   — А сам Вадос тоже шахматист? — спросил я, чтобы как-то поддержать разговор.
   — О да, разумеется.
   Мой вопрос, видимо, удивил ее.
   — Говорят, он прекрасно играет. А вы?
   — Я шахматист весьма посредственный.
   — Тогда сеньор, если он останется здесь, должен оказать мне честь и сыграть со мной партию. Позвольте узнать ваше имя?
   Я представился.
   — Хаклют, — задумчиво повторила она. — Знакомое имя. Меня зовут Мария Посадор.
   После того как мы обменялись общими, ни к чему не обязывающими фразами, мне показалось удобным спросить ее, что произошло на площади в момент моего приезда.
   Она улыбнулась.
   — Это одна из составляющих нашей жизни здесь, в Вадосе, сеньор Хаклют. Обычное явление.
   — Правда? А мне казалось, что у вас нет проблем подобного рода…
   Она опять улыбнулась, обнажив красивые, безукоризненной формы зубы.
   — Вы меня неправильно поняли. Привлечение такого большого числа полицейских — дело действительно редкое. Но… возможно, сеньору приходилось бывать в Лондоне?
   — Нет, никогда.
   — Тогда вы, вероятно, слышали, что в Лондоне есть место, называемое «уголком ораторов»?
   До меня наконец дошло.
   — А, вы имеете в виду «уголок» Гайд-Парка? Вы хотите сказать, что нечто подобное есть у вас на Пласа-дель-Сур?
   — Совершенно верно. Только у нас при нашем темпераменте дискуссии приобретают больший накал, чем у флегматичных англичан.
   Она рассмеялась. Смех ее был каким-то очень сочным, так что я вдруг подумал о спелых яблоках.