Брэдбери Рэй. Банка

Рэй Брэдбери
Банка

   Самая обычная банка с маловразумительной диковинкой, какие сплошь и рядом встречаются в балаганчиках бродячего цирка, установленных на окраине маленького сонного городка. Белесое нечто, парящее в сгущенной спиртовой атмосфере, вечно погруженное то ли в сон, то ли в какие-то свои мысли, вечно описывающее медленные круги. Безжизненные, широко раскрытые глаза, вечно глядящие на тебя, никогда тебя не замечающие… И аккомпанемент: вечерняя тишина, нарушаемая только стрекотанием сверчков да вздохами лягушек, доносящимися с заболоченного луга. Самая обычная банка, а в ней то, что заставляет желудок подпрыгнуть к самому горлу, почище чем вид человеческой руки, покачивающейся в бледно-желтом формалине лабораторной кюветы.
   Оно глядело на Чарли. Чарли глядел на него. Долго.
   Очень долго. Его большие, мозолистые, волосатые на запястьях руки намертво вцепились в веревку, отделявшую экспонат от ротозеев. Он честно заплатил монетку в десять центов и теперь смотрел.
   Приближалась ночь. Карусель засыпала на ходу, быстрый, веселый перестук сменился вымученным, словно из-под палки, позвякиванием. Временные рабочие, пришедшие уже снимать балаганчик, играли в покер, курили и негромко чертыхались. Мигнули и погасли наружные лампы, цирк погрузился в полутьму позднего летнего вечера; зрители потянулись домой. Громко заорало и тут же стихло радио; теперь ничто не нарушало безмолвия необъятного, в мириадах звезд луизианского неба.
   Для Чарли мир сузился до размеров банки, где покачивалось белесое нечто. Челюсть Чарли отвисла, бесхитростно выставив напоказ влажную розовую полоску языка и зубы; в широко раскрытых глазах светились удивление и восторг.
   В темноте обозначилась смутная фигура, совсем маленькая рядом с мосластой долговязостью Чарли.
   – О, – сказал человечек, выходя на свет голой, одинокой лампы, освещавшей балаган. – Ты что, друг, так все тут и стоишь?
   – Ага, – откликнулся Чарли, словно с трудом выплывая из пучины сна.
   Такой страстный интерес не мог не произвести впечатления.
   – Эта штука, – хозяин цирка кивнул на банку, – она всем нравится… в общем, в каком-то смысле.
   Чарли неуверенно потрогал свой длинный костлявый подбородок.
   – А вы… ну, значит… вы никогда не думали насчет ее продать?
   Глаза циркача широко распахнулись, снова сощурились.
   – Ни в жизнь, – фыркнул он. – Приманка для посетителей. Они любят посмотреть на что-нибудь этакое. Точно любят.
   – А-а… – разочарованно протянул Чарли.
   – С другой стороны, если подумать, – продолжил хозяин цирка, – если у человека есть деньги, то вообще говоря…
   – Сколько денег?
   – Ну, если у человека найдется… – Хозяин цирка начал разгибать пальцы, зорко поглядывая на Чарли. – Если у человека найдется три, четыре… ну, скажем, семь или восемь…
   Видя, что Чарли встречает каждую новую цифру кивком, хозяин цирка решил поднять цену.
   – Ну, может, десять долларов или там пятнадцать…
   Чарли нахмурился.
   – А в общем-то, если у человека найдется двенадцать долларов… – пошел на попятную хозяин цирка.
   Чарли радостно ухмыльнулся.
   – …тогда, пожалуй, он мог бы и купить эту штуку в банке.
   – Надо же, – удивился Чарли, – у меня тут в кармане как раз двенадцать зеленых. И я вот думал, как зауважают меня в Уайльдеровской Лощине, если я возьму и привезу домой вот такую штуку вроде этой и поставлю на полку над столом. Ребята меня вообще зауважают, вот на что хошь можно спорить.
   – Ну так, значит… – прервал его мечты хозяин цирка.
   По завершении сделки банка была водружена на заднее сиденье фургона. При виде покупки, сделанной хозяином, конь жалобно заржал и нервно затанцевал на месте.
   На лице хозяина цирка читалось почти нескрываемое облегчение.
   – Знаешь, – сказал он, глядя на Чарли снизу вверх, – а ведь хорошо, что я загнал тебе эту хреновину. Так что ты и не благодари, не надо. Я вот на нее все смотрел, а последнее время какие-то у меня про нее мысли появились, странные мысли… Да ладно, и что у меня за привычка такая дурацкая трепать языком больше, чем надо! Пока, фермер.
   Чарли тронул поводья. Голые синеватые лампочки померкли и исчезли, как умирающие звезды; на фургон, и на коня, и на дорогу навалилась темная луизианская ночь. В мире не было ничего, кроме Чарли, коня, глухо и размеренно постукивающего копытами, и сверчков.
   И банки, стоящей позади высокого переднего сиденья.
   Банка качалась вперед-назад, вперед-назад и негромко говорила: плех-плех, плех-плех… И холодное серое нечто сонно билось о стекло и выглядывало наружу, выглядывало наружу и ничего не видело, ничего не видело.
   Чарли повернулся назад, с гордостью, почти нежно похлопал по крышке банки. Его рука вернулась холодная и преображенная, полная возбужденной дрожи и странного, незнакомого запаха. «Да-а, ребята! – думал он. – Да-а, ребята».
   Плех, плех, плех…
 
   В Лощине, перед единственным ее магазином, мужчины сидели и стояли, негромко переговаривались и сплевывали в пыльном свете зеленых и кроваво-красных фонарей.
   Знакомое поскрипывание сказало им, что едет Чарли; ни одна тяжелая, угловатая, с волосами, как пакля, голова не повернулась на остановившийся фургон. Красными светлячками тлели сигары, лягушачьим бормотанием звучали голоса.
   – Привет, Клем! Привет, Милт! – наклонился с высокого сиденья Чарли.
   – Привет, Чарли. Привет, Чарли.
   Тусклое, невнятное бормотание. Политический конфликт продолжается.
   Чарли разрубил его по шву:
   – У меня тут есть одна вещь. Такая вещь, что вы, может, захотите посмотреть.
   На крыльце магазина зеленью поблескивали глаза Тома Кармоди. Сколько помнил Чарли, Том Кармоди вечно устраивался либо под каким-нибудь навесом, в тени, либо в тени деревьев, а если в комнате – то в самом дальнем углу, и всегда из темноты на тебя поблескивали его глаза. Ты никогда не знаешь, какое выражение у него на лице, а глаза его всегда вроде как над тобой смеются. И сколько раз ни посмотрят на тебя глаза Тома Кармоди, каждый раз они смеются над тобой каким-то новым способом.
   – У тебя, красавчик, нет ничего такого, на что нам захотелось бы посмотреть.
   Чарли сжал кулак, осмотрел его со всех сторон и только затем продолжил:
   – Такая штука в банке. Выглядит вроде как похоже на мозг, и вроде как похоже на маринованную медузу, и вроде как похоже… Да вы сами посмотрите!
   Вспыхнул водопад розовых искр – один из фермеров притушил сигару и лениво направился к фургону. Чарли великодушно снял с банки крышку; лицо фермера, освещенное неверным светом фонаря, изменилось.
   – Слышь, а правда, что за хрень такая?..
   Это было начало оттепели. За первым фермером последовали и остальные; они неохотно поднимались и шли, повинуясь непреодолимому тяготению. Ни один из них не делал никаких усилий – разве что выставлял вперед то одну, то другую ногу, чтобы не шлепнуться удивленным лицом о землю. Вокруг банки собралось плотное кольцо людей, после чего Чарли – впервые в своей жизни – прибегнул к чему-то вроде стратегии и вернул стеклянную крышку на место.
   – Хотите посмотреть еще – заходите ко мне домой, – щедро предложил он. – Там она и будет.
   – Ха! – презрительно сплюнул с крыльца Том Кармоди.
   – Слышь, – забеспокоился Дед Медноув, – дай я еще взгляну! Так это что, восьминог?
   Чарли тряхнул поводьями, конь нехотя ожил.
   – Заходите, милости просим!
   – А что скажет твоя жена?
   – А она нас метлой не погонит?
   Но фургон уже исчез за холмом. Фермеры стояли, всматривались в темную ночную дорогу и говорили, говорили… Том Кармоди, так и не покидавший крыльца, негромко выругался.
 
   Чарли поднялся по ступенькам своей халупы, прошел в гостиную и водрузил банку на предназначенный ей трон. Теперь эта унылая комнатушка станет дворцом, в ней будет император – да, лучшего слова и не придумаешь! – император, белый и холодный, бесстрастно покачивающийся в своем личном бассейне, император, возведенный на полку, приколоченную над кособоким дощатым столом.
   И прямо сейчас, прямо на глазах у Чарли, банка выжгла холодный туман, набежавший с недалекого болота.