Страница:
Видя опасность и желая любой ценой добиться, чтобы встреча войск Лиги с войсками немцев произошла в Гатине (на севере Луары), Генрих III приказал тщательно охранять, а если понадобится, то и разрушить все мосты, переброшенные через реку на отрезке между Орлеаном и Шарите.
А тем временем герцог де Жуайез ускоренным маршем добрался до Пуатье, имея под началом восемь тысяч человек и две тысячи лошадей и желая дать бой Беарнцу, чтобы помешать его воссоединению с союзниками. Столь стремительное наступление встревожило Беарнца, и он срочно вернулся в Гиень, чтобы там набрать дополнительное войско.
Жуайез следовал за ним по пятам и вечером 19 октября оказался неподалеку от города Кутра, где остановилась армия гугенотов. Наваррец, который теперь чувствовал себя готовым принять бой, решил начать наступление на рассвете следующего дня.
За несколько часов до сражения глава протестантов, прекрасно понимая, что на двух арпанах близлежащего луга должна решиться его судьба, счел необходимым написать любопытнейшую прокламацию, которую сам же и зачитал своим солдатам при первых лучах наступающего дня:
«Друзья мои, на сей раз вас ждет добыча, непохожая на прежние трофеи: перед вами новобрачный [19], у которого в сундуках еще остались денежки от свадьбы; с ним рядом вся придворная элита. Смелее! Среди вас нет ни одного, даже самого маленького, кому бы не пришлось вскоре сидеть на самом большом ковре и есть из серебряной посуды. Кто усомнится в победе при виде таких смельчаков? Враги будут разбиты, я уверен в этом, видя, как вам не терпится сразиться; но при этом все мы должны помнить, что дело наше в руках Бога, который, зная и поддерживая справедливость нашей борьбы, поможет нам увидеть у наших ног тех, кому следовало бы нас чтить, а не сражаться с нами. Помолимся же Богу, чтобы он не оставил нас. Предстоящее сражение будет самым великим из тех, в которых мы с вами участвовали; слава его будет принадлежать Богу, ратная служба — королю, вашему государю, честь всем нам, а спасение — нашему государству».
И вот взошло солнце, осветив стоящие лицом к лицу два войска, и сражение началось.
С самого начала бой был жарким. Яростно нанося удары направо и налево, хватая противника за горло, разрывая на части, убивая на месте, обезглавливая, лигеры и гугеноты без устали уничтожали друг друга в течение нескольких часов. В конце концов войско Наваррца, хотя и меньшее по численности, добилось преимущества, и армия католиков обратилась в бегство, оставив на поле боя три тысячи убитых, в том числе четыре сотни дворян и самого герцога де Жуайеза.
Достаточно еще одной такой битвы, и преимущество будет окончательно на стороне гугенотов.
Генриха III охватила паника.
С лицом, искаженным нервным тиком, в состоянии крайней нервозности и страха, он три дня, 23, 24 и 25 октября, ждал, казалось, неизбежного, нового наступления. И вдруг 26 октября ему сообщают неправдоподобную новость: Беарнец на другой же день после победы в Кутра, вместо того чтобы продолжить победоносное шествие, вопреки всякой логике распустил все свое войско на целый месяц и возвратился в Нерак,
Что побудило Наваррца сделать подобный шаг? Оказалось, то же, что всегда определяло удручающее поведение мужчин и что, по всеобщему убеждению, не оставляет ни малейшего места разуму. Действительно, чтобы поскорее увидеть м-м де Грамон, к которой он внезапно воспылал неодолимым желанием, Беарнец добровольно отказался воспользоваться плодами одержанной победы.
Послушаем Сюлли. Будущий министр Генриха IV удрученно сообщает, что король покинул свою армию «из-за сильной любви, которую питал к графине де Гиш, и из-за тщеславного желания лично положить к ее ногам знамена, штандарты и прочие вражеские трофеи, которые он специально отложил, чтобы преподнести ей; предлогом для возвращения домой послужила его привязанность к сестре и к графу де Суассону; привязанность оказалась столь сильной, что уже через неделю все долгожданные плоды такой большой и важной победы были пущены на ветер…»
Да, через неделю все было кончено. Гиз разбил немцев в Вимори, неподалеку от Монтаржи, а швейцарцы сдались в плен.
В ноябре рейтары вновь были разбиты армией Гиза, капитулировали и, проклиная Наваррца, втянувшего их в эту мясорубку, вынуждены были спешно покинуть королевство.
Это был конец. Любовь Беарнца к прекрасной Коризанде позволила Лиге одержать победу, моральное воздействие которой на французов было огромным уже в те дни, а со временем должно было удесятериться.
Не раздосадовало ли это Наваррца? Об этом ничего не известно. Но до самого конца года он вел уютную и изнеженную жизнь в ласковых объятиях своей любовницы, предаваясь одним лишь любовным играм…
ГЕНРИХ IV ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ УБИЙСТВА СВОЕЙ ЖЕНЫ
Мадам де Грамон в то время было тридцать шесть лет. Любвеобильная, чувственная, с роскошным бюстом, живым взглядом и волнующей линией бедер, она обладала всем, что так нравилось Беарнцу. Женщина неглупая, она умела разделить с ним и радости и неприятности; наделенная материнским чувством, она ухаживала за ним и называла его «малыш»; благородная по натуре, ока давала ему деньги, вырученные ею от продажи леса, срубленного в ее владениях, чтобы финансировать протестантскую армию.
Он любил ее, делился с нею всеми своими планами, не скрывал своих чаяний, и на протяжении семи лет они вели жизнь нормальной во всех отношениях супружеской пары. Но в декабре 1588 года, когда смерть герцога де Гиза приблизила его к трону [20], Наваррец увидел, как в глазах любовницы мелькнула тревога, и понял, что волновало прекрасную Коризанду.
Вы помогали мне во всех моих битвах, и будет справедливо, душа моя, если именно, вы станете королевой, когда я буду королем!
Но требовалось еще сделать возможным этот обещанный в порыве страсти брак, потому что если м-м де Грамон была вдовой, то Генрих был женат.
Так что же, развод? Он об этом и не помышлял, поскольку процедура развода слишком длинна и сложна, а просто со спокойным и здоровым цинизмом подумывал о том, как бы стать вдовцом.
И тем не менее прежде, «чем предпринять в этом направлении какие бы то ни было шаги, он решил посоветоваться с несколькими друзьями. Обратившись к д`Обинье и де Тюренну, он признался им в своем намерении жениться на м-м де Грамон и в том, какое дал ей обещание.
— Как вы думаете, должен ли я стремиться к этому браку? — спросил он у них.
«Речь шла, — пишет Дре дю Радье, — о самом важном в его жизни поступке. Тюренн, знавший о серьезном увлечении Генриха, не решился задеть его чувства. Он сослался на то, что ему срочно надо ехать в Маран и на следующий же день действительно уехал. То был жест честного человека, который не хочет дать плохой совет своему господину, тогда как на хороший у него не хватает мужества. Д`Обинье остался один на один с опасной необходимостью быть искренним и выполнил свой долг, высказавшись со всей откровенностью».
Адъютант короля Наваррского сам сообщает в своей «Истории», что он сказал Беарнцу. Вот его слова: «Я не утверждаю, что вы должны отказаться от вашей любви. Я был влюблен и понимаю ваши переживания; но отнеситесь к этому, сир, как к обстоятельству, побуждающему вас быть достойным вашей любовницы, которая сама же станет вас презирать, если вы опуститесь до-женитьбы на ней. Вам следует держаться принципа Aut Caesar, aut nihil; появляться у себя в совете, который вам так ненавистен; уделять гораздо больше времени серьезным делам, чем вы это делали до сих пор; наиболее существенным делам отдавать предпочтение перед всеми другими и в особенности перед развлечениями и удовольствиями. Герцог Анжуйскнй умер. Вам осталось сделать всего шаг, чтобы занять престол. Если вы станете мужем своей любовницы, презрение, которое вы навлечете на себя, сделает для вас заветную цель недосягаемой» [21].
У Наваррца был слишком трезвый ум, чтобы он не мог признать справедливость этих рассуждений. Он поблагодарил д`Обинье и дал слово, что не женится на графине, по крайней мере в ближайшие два года.
Адъютант достаточно хорошо знал своего господина, чтобы не сомневаться, что еще до истечения этого срока какая-нибудь новая фаворитка придет на смену прекрасной Коризанде.
— Вот это мудрое решение, — сказал он, стараясь сдержать улыбку.
После этого разговора Беарнец стал очень осторожен в своих отношениях с м-м де Грамон. Если он и продолжал ее по-прежнему укладывать к себе в постель с той здоровой неутомимостью, которая приводила в восхищение всех дам, то о браке больше не заговаривал. У красавицы, разумеется, были свои шпионы. Очень быстро она узнала, кому обязана переменой в настроении любовника, и сделалась смертельным врагом д`Обинье. Зато смертельный враг должен был испытывать огромное удовлетворение: ведь он помог избавить королевство от многих неприятностей.
Действительно, трудно даже представить, что произошло бы уже на следующий год, если бы Генрих Наваррскнй, и без этого непопулярный за свой протестантизм, захотел навязать народу свою сожительницу в качестве королевы Франции.
У последнего, кстати, во время его пребывания в Юссоне была возможность заметить, что люди, среди которых он находился, куда проще, чем персонажи его романа. Говорят, что однажды вечером Марго, соблазненная его приятными манерами, увлекла красавца на ближайший диван и, подняв повыше юбку, попросила оказать ей любезность и «погасить разгоревшееся в ней пламя…».
Юрфе был сама любезность, все закончилось к обоюдному удовлетворению, и в Париж писатель возвратился, храня в памяти несколько незабываемых впечатлений…
Если первую фразу можно воспринимать лишь как смелый образ, то последняя была точным отражением действительности. Под предлогом создания церковного хора в своей часовне Марго пригласила в Юссон юношей, среди которых она и выбирала себе партнеров. Один из них, сын местного котельщика, юный Клод Франсуа, бывший подмастерьем у отца до того, как оказаться церковным певчим, стал любовником, которого она любила больше других.
Она сделала его сеньором де Помнин и бенефициаром Нотр-Дам-дю-Пюи. Ревность, которую она испытывала к нему, была ужасна. Она страшно боялась, что он увлечется какой-нибудь женщиной, помоложе, чем она, и потому все время следила за ним. «Это из-за него она заказала для всех дам Юссона кровати такой высоты, чтобы можно было заглядывать под них, не наклоняясь и тем, более не заползая туда на четвереньках с риском содрать кожу на спине и еще ниже, как это бывало с ней до сих пор, когда она разыскивала любовника. Из-за него же ее часто видели ощупывающей ковры и обивку стен из опасения обнаружить его там. Он, от которого она требовала слишком большой любви, был причиной того, что взор ее постоянно и напряженно устремлялся на двери и стены».
Ей бы следовало больше опасаться самой себя, потому что после одной слишком бурной ночи любви бедняга умер от изнеможения…
Все эти события были хорошо известны Беарнцу, который 1 января 1589 года в письме, адресованном м-м де Грамон, писал: «Я жду только часа, когда мне сообщат, что кто-то послан задушить королеву Наварр-скую. Получи я такое сообщение, да к нему бы еще известие о смерти ее матушки, я, кажется, сам бы запел хвалу Господу, подобно праведнику Симеону».
А через пять дней мечта его частично сбылась: Екатерина Медичи скончалась в Блуа. Радость Генриха была так велика, что он счел проявлением дурного вкуса вымогать у Неба еще какого-нибудь благодеяния.
Уверовав в то, что Господь на его стороне, Наваррец перестал сомневаться в своем будущем и совсем не удивился, когда Генрих III, изгнанный Лигой из Парижа, выразил желание сблизиться с ним. В последнее воскресенье апреля оба кузена, так много досаждавшие друг другу в течение четырех лет, встретились в Плесси-ле-Тур, и каждый из них, сообщает Л`Этуаль, изображал при этом бурную радость. С глазами, наполнившимися слезами, они обнялись в присутствии ликующей толпы, из которой неслись крики:
— Да здравствуют короли! Да здравствуют короли!
Генрих III сделал Наваррца своим первым наместником, и оба короля приняли решение объединить свои силы и военные советы, чтобы одолеть сторонников Гизов и Лотарннгцев, в руках которых находилась значительная часть королевства.
Этот неожиданный союз привел лигистов в ярость, и 7 мая герцог Майеннский, назначенный Советом Лнги «главным наместником Государства и французской короны» [22], начал наступление на предместье Сен-Сенфорьен города Тура, надеясь захватить его и взять в плен короля.
Королевские войска, несмотря на поддержку наваррских солдат, были опрокинуты и обращены в беспорядочное бегство, оставляя позади себя на мостовых множество убитых. Окрыленные удачей, лигисты бросились преследовать беглецов и, в конце концов, наверняка добрались бы до жилища короля, если бы несколько хорошеньких горожанок не выглянули весьма своевременно из окна, желая знать, что происходит на улицах.
Первые же солдаты, которые их заметили, были восхищены. Побросав свои аркебузы, они взбежали по лестницам, решительно ворвались в комнаты и, не остывшие еще от сражения, начали насиловать девушек.
Почин их был, естественно, поддержан, и все люди герцога Майеннского разом потеряли интерес к военным действиям, «покинув Марса ради Венеры». Проникая в дома жителей города, обшаривая комнаты, опрокидывая лавки, они набрасывались на всех женщин, попадавшихся им на пути, и в результате то тут, то там можно было наблюдать довольно живописные сцены. Если большая часть этих несчастных, загнанных женщин позволяла взять себя на глазах у других, на мостовой, у дерева, на ступенях дома, не отдавая себе отчета в том, как все это выглядит, то все же встречались и такие, кто отбивался, кричал, царапался и даже спасался. Одной группе женщин удалось спрятаться в церкви, но солдаты Лиги, охваченные настоящим эротическим безумием, настигли их и обошлись с ними очень скверно, без малейшего благоговения перед святым местом.
И вдруг по городу от группы к группе стала распространяться новость, мгновенно остановившая эту вакханалию: в город прибыл король Наваррский со свежими силами! Перепугавшись от одной только мысли, какое возмездие может на них обрушиться, солдаты герцога Майеннского отпустили женщин и поспешно ретировались. Это было настоящее бегство
Так, в сущности, женщины Тура, сами того не ведая, спасли Генриха III, а быть может, и королевство…
«Душа моя, я пишу вам из Блуа, где еще пять месяцев назад меня клеймили еретиком и человеком, недостойным наследовать корону, а нынче я здесь являюсь главной опорой и надеждой. Вот как Бог награждает тех, кто неустанно верует в него. Да и может ли что-нибудь произвести более сильное впечатление, чем возможное постановление Штатов в Блуа?
И тогда я воззвал к милости Того, кто может все [24], кто теперь совсем по-другому взглянул на мое дело, распорядился прекратить аресты моих людей, восстановил меня в моем праве, и я думаю, что это нанесет удар моим врагам [25]. Те, кто верит в Бога и искренно служит ему, никогда не останутся обиженными [26]. Сам я, благодарение Богу, чувствую себя прекрасно; вас же клятвенно заверяю, что никого в мире так не люблю и не чту, как вас [27], и буду хранить вам верность [28] до могилы. Я отправляюсь в Божанси, откуда, надеюсь, вы очень скоро услышите обо мне [29]. Я рассчитываю вскоре вызвать сюда мою сестру. Решайтесь и приезжайте вместе с нею [30]. Король говорил со мной о Даме из Оверни. Думаю, мне придется позаботиться о том, чтобы ее убрали [31]. Прощай, сердце мое, целую тебя миллион раз.
Генрих».
— За что вы ее бьете? — спросил изумленный Генрих.
Ответ бальи был поистине странным:
— Я бью ее, сир, за то, что она не выказывает должного почтения Вашему величеству!..
Эта неприятная сцена, однако, не помешала Беарнцу оставаться любовником Эстер. Целых два месяца, не уставая писать страстные письма Коризанде, он тайно встречался с дочерью бальи в соседнем лесочке, где, никого не опасаясь, мог показать себя с наилучшей стороны. Но увы! Он так увлекся своими подвигами, что однажды утром красотка объявила ему о своей беременности. Наваррец этого ужасно не любил, а потому немедленно покинул свою пассию и отправился догонять королевские войска [32].
Через несколько дней он уже ехал по столице в компании с Генрихом III. Как-то вечером, вo время небольшой остановки, он написал м-м де Грамон следующую записку: «Если король воспользуется дилижансом, на что я надеюсь, мы скоро увидим колокольни собора Парижской богоматери… Сердце мое, любите всегда меня, принадлежащего только вам, как я люблю вас, принадлежащую только мне».
Но эти слова уже не имели никакой власти над Коризандой. Полная горечи и разочарования, она дрожащей рукой написала под последней строчкой только что полученного письма: «И вы не мой, и я не ваша»… и не ответила ему. Так закончился роман, длившийся три тысячи ночей…
— Брат мой, я оставляю вам свою корону и племянника; прошу вас заботиться о нем и любить его. Вам известно, как я люблю месье Леграна. Не забудьте о нем, прошу вас, он будет вам верно служить [33].
Через несколько часов последний из Валуа отдал Богу душу.
..Когда ей сообщили эту новость, Коризанда ушла к себе в комнату и там расплакалась. Человек, которого она подготовила к принятию короны, становился королем Франции, а ее не было даже рядом, чтобы разделять с ним радость события.
Сидя в одиночестве в своем огромном замке в Ажетмо, она поняла, что от нового монарха ей не следует ждать ничего, кроме неблагодарности…
Генрих IV незамедлительно приступил к завоеванию своего королевства. Задача нелегкая, потому что не только столица, но и полстраны находились в руках лигистов, которые только что провозгласили королем под именем Карла Х старого кардинала Бурбонского, дядю Беарнца.
..Отказавшись от намерения сразу взять Париж, он решил сначала захватить Дьепп, ключевой город, где смог бы получить материальную поддержку от английской королевы. Целый месяц со своей плохо обмундированной и плохо накормленной малочисленной армией он прочесывал Нормандию, захватывая города и крепости, истребляя врагов и одерживая непостижимые для всех победы [34].
Энергичные военные действия не мешали ему, однако, мечтать о забавах и развлечениях. Занимаясь войной днем и любовью ночью, он продвигался вперед по дорогам с победно развевающимся на голове султанчиком, оставляя позади себя трупы врагов, а в каждом пройденном городе утомленных ночными трудами юных особ, с которыми теперь уже невозможно было завести разговор о монархии без того, чтобы на их лицах не появилась странноватая улыбка…
Именно во время этой военной кампании Наваррец встретил Антуанетту де Гешервиль, графиню де Пон, хорошенькую двадцативосьмилетнюю вдову. В ту же минуту, позабыв о Лиге, о герцоге Майеннском и даже о троне Франции, он дал ей понять в довольно недвусмысленных выражениях «о живости своих чувствах.
А тем временем герцог де Жуайез ускоренным маршем добрался до Пуатье, имея под началом восемь тысяч человек и две тысячи лошадей и желая дать бой Беарнцу, чтобы помешать его воссоединению с союзниками. Столь стремительное наступление встревожило Беарнца, и он срочно вернулся в Гиень, чтобы там набрать дополнительное войско.
Жуайез следовал за ним по пятам и вечером 19 октября оказался неподалеку от города Кутра, где остановилась армия гугенотов. Наваррец, который теперь чувствовал себя готовым принять бой, решил начать наступление на рассвете следующего дня.
За несколько часов до сражения глава протестантов, прекрасно понимая, что на двух арпанах близлежащего луга должна решиться его судьба, счел необходимым написать любопытнейшую прокламацию, которую сам же и зачитал своим солдатам при первых лучах наступающего дня:
«Друзья мои, на сей раз вас ждет добыча, непохожая на прежние трофеи: перед вами новобрачный [19], у которого в сундуках еще остались денежки от свадьбы; с ним рядом вся придворная элита. Смелее! Среди вас нет ни одного, даже самого маленького, кому бы не пришлось вскоре сидеть на самом большом ковре и есть из серебряной посуды. Кто усомнится в победе при виде таких смельчаков? Враги будут разбиты, я уверен в этом, видя, как вам не терпится сразиться; но при этом все мы должны помнить, что дело наше в руках Бога, который, зная и поддерживая справедливость нашей борьбы, поможет нам увидеть у наших ног тех, кому следовало бы нас чтить, а не сражаться с нами. Помолимся же Богу, чтобы он не оставил нас. Предстоящее сражение будет самым великим из тех, в которых мы с вами участвовали; слава его будет принадлежать Богу, ратная служба — королю, вашему государю, честь всем нам, а спасение — нашему государству».
И вот взошло солнце, осветив стоящие лицом к лицу два войска, и сражение началось.
С самого начала бой был жарким. Яростно нанося удары направо и налево, хватая противника за горло, разрывая на части, убивая на месте, обезглавливая, лигеры и гугеноты без устали уничтожали друг друга в течение нескольких часов. В конце концов войско Наваррца, хотя и меньшее по численности, добилось преимущества, и армия католиков обратилась в бегство, оставив на поле боя три тысячи убитых, в том числе четыре сотни дворян и самого герцога де Жуайеза.
* * *
Генрих III находился в Жиене, когда ему сообщили о победе протестантов. Новость привела его в оцепенение. Весь задуманный им план рушился. Мог ли он теперь надеяться на разгром де Гиза? После такой удачи Наваррец со всем своим войском двинется к Луаре, переправится через нее южнее Шарите, доберется до Монтаржи и соединится с немцами, которые пируют в ожидании его прихода.Достаточно еще одной такой битвы, и преимущество будет окончательно на стороне гугенотов.
Генриха III охватила паника.
С лицом, искаженным нервным тиком, в состоянии крайней нервозности и страха, он три дня, 23, 24 и 25 октября, ждал, казалось, неизбежного, нового наступления. И вдруг 26 октября ему сообщают неправдоподобную новость: Беарнец на другой же день после победы в Кутра, вместо того чтобы продолжить победоносное шествие, вопреки всякой логике распустил все свое войско на целый месяц и возвратился в Нерак,
Что побудило Наваррца сделать подобный шаг? Оказалось, то же, что всегда определяло удручающее поведение мужчин и что, по всеобщему убеждению, не оставляет ни малейшего места разуму. Действительно, чтобы поскорее увидеть м-м де Грамон, к которой он внезапно воспылал неодолимым желанием, Беарнец добровольно отказался воспользоваться плодами одержанной победы.
Послушаем Сюлли. Будущий министр Генриха IV удрученно сообщает, что король покинул свою армию «из-за сильной любви, которую питал к графине де Гиш, и из-за тщеславного желания лично положить к ее ногам знамена, штандарты и прочие вражеские трофеи, которые он специально отложил, чтобы преподнести ей; предлогом для возвращения домой послужила его привязанность к сестре и к графу де Суассону; привязанность оказалась столь сильной, что уже через неделю все долгожданные плоды такой большой и важной победы были пущены на ветер…»
Да, через неделю все было кончено. Гиз разбил немцев в Вимори, неподалеку от Монтаржи, а швейцарцы сдались в плен.
В ноябре рейтары вновь были разбиты армией Гиза, капитулировали и, проклиная Наваррца, втянувшего их в эту мясорубку, вынуждены были спешно покинуть королевство.
Это был конец. Любовь Беарнца к прекрасной Коризанде позволила Лиге одержать победу, моральное воздействие которой на французов было огромным уже в те дни, а со временем должно было удесятериться.
Не раздосадовало ли это Наваррца? Об этом ничего не известно. Но до самого конца года он вел уютную и изнеженную жизнь в ласковых объятиях своей любовницы, предаваясь одним лишь любовным играм…
ГЕНРИХ IV ОТКАЗЫВАЕТСЯ ОТ УБИЙСТВА СВОЕЙ ЖЕНЫ
А все-таки приятно быть вдвоем.
Поль Адан
Мадам де Грамон в то время было тридцать шесть лет. Любвеобильная, чувственная, с роскошным бюстом, живым взглядом и волнующей линией бедер, она обладала всем, что так нравилось Беарнцу. Женщина неглупая, она умела разделить с ним и радости и неприятности; наделенная материнским чувством, она ухаживала за ним и называла его «малыш»; благородная по натуре, ока давала ему деньги, вырученные ею от продажи леса, срубленного в ее владениях, чтобы финансировать протестантскую армию.
Он любил ее, делился с нею всеми своими планами, не скрывал своих чаяний, и на протяжении семи лет они вели жизнь нормальной во всех отношениях супружеской пары. Но в декабре 1588 года, когда смерть герцога де Гиза приблизила его к трону [20], Наваррец увидел, как в глазах любовницы мелькнула тревога, и понял, что волновало прекрасную Коризанду.
Вы помогали мне во всех моих битвах, и будет справедливо, душа моя, если именно, вы станете королевой, когда я буду королем!
Но требовалось еще сделать возможным этот обещанный в порыве страсти брак, потому что если м-м де Грамон была вдовой, то Генрих был женат.
Так что же, развод? Он об этом и не помышлял, поскольку процедура развода слишком длинна и сложна, а просто со спокойным и здоровым цинизмом подумывал о том, как бы стать вдовцом.
И тем не менее прежде, «чем предпринять в этом направлении какие бы то ни было шаги, он решил посоветоваться с несколькими друзьями. Обратившись к д`Обинье и де Тюренну, он признался им в своем намерении жениться на м-м де Грамон и в том, какое дал ей обещание.
— Как вы думаете, должен ли я стремиться к этому браку? — спросил он у них.
«Речь шла, — пишет Дре дю Радье, — о самом важном в его жизни поступке. Тюренн, знавший о серьезном увлечении Генриха, не решился задеть его чувства. Он сослался на то, что ему срочно надо ехать в Маран и на следующий же день действительно уехал. То был жест честного человека, который не хочет дать плохой совет своему господину, тогда как на хороший у него не хватает мужества. Д`Обинье остался один на один с опасной необходимостью быть искренним и выполнил свой долг, высказавшись со всей откровенностью».
Адъютант короля Наваррского сам сообщает в своей «Истории», что он сказал Беарнцу. Вот его слова: «Я не утверждаю, что вы должны отказаться от вашей любви. Я был влюблен и понимаю ваши переживания; но отнеситесь к этому, сир, как к обстоятельству, побуждающему вас быть достойным вашей любовницы, которая сама же станет вас презирать, если вы опуститесь до-женитьбы на ней. Вам следует держаться принципа Aut Caesar, aut nihil; появляться у себя в совете, который вам так ненавистен; уделять гораздо больше времени серьезным делам, чем вы это делали до сих пор; наиболее существенным делам отдавать предпочтение перед всеми другими и в особенности перед развлечениями и удовольствиями. Герцог Анжуйскнй умер. Вам осталось сделать всего шаг, чтобы занять престол. Если вы станете мужем своей любовницы, презрение, которое вы навлечете на себя, сделает для вас заветную цель недосягаемой» [21].
У Наваррца был слишком трезвый ум, чтобы он не мог признать справедливость этих рассуждений. Он поблагодарил д`Обинье и дал слово, что не женится на графине, по крайней мере в ближайшие два года.
Адъютант достаточно хорошо знал своего господина, чтобы не сомневаться, что еще до истечения этого срока какая-нибудь новая фаворитка придет на смену прекрасной Коризанде.
— Вот это мудрое решение, — сказал он, стараясь сдержать улыбку.
После этого разговора Беарнец стал очень осторожен в своих отношениях с м-м де Грамон. Если он и продолжал ее по-прежнему укладывать к себе в постель с той здоровой неутомимостью, которая приводила в восхищение всех дам, то о браке больше не заговаривал. У красавицы, разумеется, были свои шпионы. Очень быстро она узнала, кому обязана переменой в настроении любовника, и сделалась смертельным врагом д`Обинье. Зато смертельный враг должен был испытывать огромное удовлетворение: ведь он помог избавить королевство от многих неприятностей.
Действительно, трудно даже представить, что произошло бы уже на следующий год, если бы Генрих Наваррскнй, и без этого непопулярный за свой протестантизм, захотел навязать народу свою сожительницу в качестве королевы Франции.
* * *
Воспрепятствовав этому браку, д`Обинье не только оказал большую услугу стране, он еще спас королеву Марго, которой с большей или меньшей вероятностью грозило убийство. А между тем пылкая сестра Генриха III вовсе не помышляла в свои тридцать пять лет отказаться от земных радостей. Проводя все свое время в общении с маркизом де Канильяком, она увлекалась искусством и в то же время с наслаждением продолжала участвовать в заговоре. Ее замок превратился в важный центр встречи сторонников Лиги, политическую штаб-квартиру и литературный салон одновременно. Там можно было встретить и Сен-Видаля, и Брантома, и Оноре д`Юрфе, автора «Астреи».У последнего, кстати, во время его пребывания в Юссоне была возможность заметить, что люди, среди которых он находился, куда проще, чем персонажи его романа. Говорят, что однажды вечером Марго, соблазненная его приятными манерами, увлекла красавца на ближайший диван и, подняв повыше юбку, попросила оказать ей любезность и «погасить разгоревшееся в ней пламя…».
Юрфе был сама любезность, все закончилось к обоюдному удовлетворению, и в Париж писатель возвратился, храня в памяти несколько незабываемых впечатлений…
* * *
Несмотря на бурный темперамент королевы Наваррской, далеко не все визитеры покидали ее столь щедро вознагражденными. Те, кто не удостоился чести быть отличенными хозяйкой дома, хранили лишь воспоминание о нескольких любопытных особенностях царившей там атмосферы. Ученый Скалигер, например, писал, что был поражен тем, какое положение занимала Марго в этом орлином гнезде, вокруг которого, словно папская тиара, ярусами располагались три города. «Она могла, — писал он в восхищении, — помочиться на два из них, что были ниже. Она была свободна и могла делать все, что хотела; она имела мужчин, когда желала, и тех, кого сама выбирала».Если первую фразу можно воспринимать лишь как смелый образ, то последняя была точным отражением действительности. Под предлогом создания церковного хора в своей часовне Марго пригласила в Юссон юношей, среди которых она и выбирала себе партнеров. Один из них, сын местного котельщика, юный Клод Франсуа, бывший подмастерьем у отца до того, как оказаться церковным певчим, стал любовником, которого она любила больше других.
Она сделала его сеньором де Помнин и бенефициаром Нотр-Дам-дю-Пюи. Ревность, которую она испытывала к нему, была ужасна. Она страшно боялась, что он увлечется какой-нибудь женщиной, помоложе, чем она, и потому все время следила за ним. «Это из-за него она заказала для всех дам Юссона кровати такой высоты, чтобы можно было заглядывать под них, не наклоняясь и тем, более не заползая туда на четвереньках с риском содрать кожу на спине и еще ниже, как это бывало с ней до сих пор, когда она разыскивала любовника. Из-за него же ее часто видели ощупывающей ковры и обивку стен из опасения обнаружить его там. Он, от которого она требовала слишком большой любви, был причиной того, что взор ее постоянно и напряженно устремлялся на двери и стены».
Ей бы следовало больше опасаться самой себя, потому что после одной слишком бурной ночи любви бедняга умер от изнеможения…
Все эти события были хорошо известны Беарнцу, который 1 января 1589 года в письме, адресованном м-м де Грамон, писал: «Я жду только часа, когда мне сообщат, что кто-то послан задушить королеву Наварр-скую. Получи я такое сообщение, да к нему бы еще известие о смерти ее матушки, я, кажется, сам бы запел хвалу Господу, подобно праведнику Симеону».
А через пять дней мечта его частично сбылась: Екатерина Медичи скончалась в Блуа. Радость Генриха была так велика, что он счел проявлением дурного вкуса вымогать у Неба еще какого-нибудь благодеяния.
Уверовав в то, что Господь на его стороне, Наваррец перестал сомневаться в своем будущем и совсем не удивился, когда Генрих III, изгнанный Лигой из Парижа, выразил желание сблизиться с ним. В последнее воскресенье апреля оба кузена, так много досаждавшие друг другу в течение четырех лет, встретились в Плесси-ле-Тур, и каждый из них, сообщает Л`Этуаль, изображал при этом бурную радость. С глазами, наполнившимися слезами, они обнялись в присутствии ликующей толпы, из которой неслись крики:
— Да здравствуют короли! Да здравствуют короли!
Генрих III сделал Наваррца своим первым наместником, и оба короля приняли решение объединить свои силы и военные советы, чтобы одолеть сторонников Гизов и Лотарннгцев, в руках которых находилась значительная часть королевства.
Этот неожиданный союз привел лигистов в ярость, и 7 мая герцог Майеннский, назначенный Советом Лнги «главным наместником Государства и французской короны» [22], начал наступление на предместье Сен-Сенфорьен города Тура, надеясь захватить его и взять в плен короля.
Королевские войска, несмотря на поддержку наваррских солдат, были опрокинуты и обращены в беспорядочное бегство, оставляя позади себя на мостовых множество убитых. Окрыленные удачей, лигисты бросились преследовать беглецов и, в конце концов, наверняка добрались бы до жилища короля, если бы несколько хорошеньких горожанок не выглянули весьма своевременно из окна, желая знать, что происходит на улицах.
Первые же солдаты, которые их заметили, были восхищены. Побросав свои аркебузы, они взбежали по лестницам, решительно ворвались в комнаты и, не остывшие еще от сражения, начали насиловать девушек.
Почин их был, естественно, поддержан, и все люди герцога Майеннского разом потеряли интерес к военным действиям, «покинув Марса ради Венеры». Проникая в дома жителей города, обшаривая комнаты, опрокидывая лавки, они набрасывались на всех женщин, попадавшихся им на пути, и в результате то тут, то там можно было наблюдать довольно живописные сцены. Если большая часть этих несчастных, загнанных женщин позволяла взять себя на глазах у других, на мостовой, у дерева, на ступенях дома, не отдавая себе отчета в том, как все это выглядит, то все же встречались и такие, кто отбивался, кричал, царапался и даже спасался. Одной группе женщин удалось спрятаться в церкви, но солдаты Лиги, охваченные настоящим эротическим безумием, настигли их и обошлись с ними очень скверно, без малейшего благоговения перед святым местом.
И вдруг по городу от группы к группе стала распространяться новость, мгновенно остановившая эту вакханалию: в город прибыл король Наваррский со свежими силами! Перепугавшись от одной только мысли, какое возмездие может на них обрушиться, солдаты герцога Майеннского отпустили женщин и поспешно ретировались. Это было настоящее бегство
* * *
Оценку этому событию дал один придворный врач, который, описывая своему другу обстоятельства отступления герцога Майеннского, сообщал, «что тот мог бы продержаться гораздо дольше, если бы не боялся преследований и наказания за насилия девушек и женщин, учиненные его людьми прямо посреди церкви». Л`Этуаль добавляет, что насилия были многочисленны и жестоки, и викарий означенного Сенфорьена позже клялся, что сам видел, как насиловали спрятавшихся в церкви девушек и женщин в присутствии их мужей, отцов и матерей. Последние, будучи людьми добропорядочными, уважавшими церковь, попытались было приостановить чинимое безобразие, но всем им приставили шпаги к горлу и пригрозили сделать с ними такое, что они не обрадуются, если только не замолчат».Так, в сущности, женщины Тура, сами того не ведая, спасли Генриха III, а быть может, и королевство…
* * *
Несмотря на военные заботы, Наваррец продолжал бегать за юбками, и м-м де Грамон, которой он писал чуть ли не ежедневно пылкие записочки, сильно сомневалась в том, что ему приходится страдать без нее [23]. Эго вскоре подтвердилось, довольно любопытным образом. 18 мая он послал ей письмо, на котором она позволила себе сделать несколько язвительных и одновременно вполне трезвых пометок, свидетельствующих о ее подозрениях и, как ни странно, о значительно меньшей заинтересованности, чем можно было предполагать. Вот это письмо с комментариями, нацарапанными прекрасной Корнзандой между строк:«Душа моя, я пишу вам из Блуа, где еще пять месяцев назад меня клеймили еретиком и человеком, недостойным наследовать корону, а нынче я здесь являюсь главной опорой и надеждой. Вот как Бог награждает тех, кто неустанно верует в него. Да и может ли что-нибудь произвести более сильное впечатление, чем возможное постановление Штатов в Блуа?
И тогда я воззвал к милости Того, кто может все [24], кто теперь совсем по-другому взглянул на мое дело, распорядился прекратить аресты моих людей, восстановил меня в моем праве, и я думаю, что это нанесет удар моим врагам [25]. Те, кто верит в Бога и искренно служит ему, никогда не останутся обиженными [26]. Сам я, благодарение Богу, чувствую себя прекрасно; вас же клятвенно заверяю, что никого в мире так не люблю и не чту, как вас [27], и буду хранить вам верность [28] до могилы. Я отправляюсь в Божанси, откуда, надеюсь, вы очень скоро услышите обо мне [29]. Я рассчитываю вскоре вызвать сюда мою сестру. Решайтесь и приезжайте вместе с нею [30]. Король говорил со мной о Даме из Оверни. Думаю, мне придется позаботиться о том, чтобы ее убрали [31]. Прощай, сердце мое, целую тебя миллион раз.
Генрих».
* * *
У Коризанды были все основания для ревности, потому что Беарнец, не довольствуясь любовницами на одну ночь, с некоторых пор обманывал ее с Эстер Имбер, дочерью Жака Имбера, бальи такого огромною лена, как Они. Это была изящная блондиночка двадцати одного года с нежными и почти невесомыми формами. Каждый вечер Генрих тайно отправлялся к ней. Но однажды ночью бальи, подозревавший, что Наваррец слишком далеко зашел в отношениях с его дочерью, ворвался в комнату, где любовники, как кое-кто утверждал, вволю наслаждались друг другом. Вытащив Эстер из постели, он залепил ей две увесистые пощечины.— За что вы ее бьете? — спросил изумленный Генрих.
Ответ бальи был поистине странным:
— Я бью ее, сир, за то, что она не выказывает должного почтения Вашему величеству!..
Эта неприятная сцена, однако, не помешала Беарнцу оставаться любовником Эстер. Целых два месяца, не уставая писать страстные письма Коризанде, он тайно встречался с дочерью бальи в соседнем лесочке, где, никого не опасаясь, мог показать себя с наилучшей стороны. Но увы! Он так увлекся своими подвигами, что однажды утром красотка объявила ему о своей беременности. Наваррец этого ужасно не любил, а потому немедленно покинул свою пассию и отправился догонять королевские войска [32].
Через несколько дней он уже ехал по столице в компании с Генрихом III. Как-то вечером, вo время небольшой остановки, он написал м-м де Грамон следующую записку: «Если король воспользуется дилижансом, на что я надеюсь, мы скоро увидим колокольни собора Парижской богоматери… Сердце мое, любите всегда меня, принадлежащего только вам, как я люблю вас, принадлежащую только мне».
Но эти слова уже не имели никакой власти над Коризандой. Полная горечи и разочарования, она дрожащей рукой написала под последней строчкой только что полученного письма: «И вы не мой, и я не ваша»… и не ответила ему. Так закончился роман, длившийся три тысячи ночей…
* * *
В августе Генрих III был сражен Жаком Клеманом, нанесшим ему несколько ударов кинжалом. Перед тем как скончаться, король в полном сознании назвал Генриха Наваррского своим законным наследником и обратился к нему со словами:— Брат мой, я оставляю вам свою корону и племянника; прошу вас заботиться о нем и любить его. Вам известно, как я люблю месье Леграна. Не забудьте о нем, прошу вас, он будет вам верно служить [33].
Через несколько часов последний из Валуа отдал Богу душу.
..Когда ей сообщили эту новость, Коризанда ушла к себе в комнату и там расплакалась. Человек, которого она подготовила к принятию короны, становился королем Франции, а ее не было даже рядом, чтобы разделять с ним радость события.
Сидя в одиночестве в своем огромном замке в Ажетмо, она поняла, что от нового монарха ей не следует ждать ничего, кроме неблагодарности…
Генрих IV незамедлительно приступил к завоеванию своего королевства. Задача нелегкая, потому что не только столица, но и полстраны находились в руках лигистов, которые только что провозгласили королем под именем Карла Х старого кардинала Бурбонского, дядю Беарнца.
..Отказавшись от намерения сразу взять Париж, он решил сначала захватить Дьепп, ключевой город, где смог бы получить материальную поддержку от английской королевы. Целый месяц со своей плохо обмундированной и плохо накормленной малочисленной армией он прочесывал Нормандию, захватывая города и крепости, истребляя врагов и одерживая непостижимые для всех победы [34].
Энергичные военные действия не мешали ему, однако, мечтать о забавах и развлечениях. Занимаясь войной днем и любовью ночью, он продвигался вперед по дорогам с победно развевающимся на голове султанчиком, оставляя позади себя трупы врагов, а в каждом пройденном городе утомленных ночными трудами юных особ, с которыми теперь уже невозможно было завести разговор о монархии без того, чтобы на их лицах не появилась странноватая улыбка…
Именно во время этой военной кампании Наваррец встретил Антуанетту де Гешервиль, графиню де Пон, хорошенькую двадцативосьмилетнюю вдову. В ту же минуту, позабыв о Лиге, о герцоге Майеннском и даже о троне Франции, он дал ей понять в довольно недвусмысленных выражениях «о живости своих чувствах.