Страница:
---------------------------------------------------------------
© Чарльз Буковски
© перевел Олег "Флагман" Озеров (Катамидзе, Озорнов)
Date: 29 Mar 2005
---------------------------------------------------------------
8/28/91 23:28
Славный денек на ипподроме, перед самым носом пролетела программа
скачек.
Денек славный до тех пор, пока не становится скучно, даже когда
выигрываешь. В минуту ожидания между заездами твоя жизнь просачивается
наружу. Люди выглядят серыми, всякого повидавшими. И я там, с ними. А куда
еще прикажете податься? В Музей Искусств? Остаться дома и корежить из себя
писателя? Конечно, я мог бы повязать шарфик. Совсем как тот поэт, что
захаживал ко мне отвиснуть на халяву. Вырванные с мясом пуговицы рубашки,
рвота на брюках, челка на глазах, шнурки развязаны. Но был у него и длинный
шарф, чистотой которого он очень дорожил. Атрибут, дававший всем понять, что
он -- поэт. Его писанина? Забудьте...
Я пришел, поплавал в бассейне, принял горячую ванну. Мой душевный покой
под угрозой. Так уж повелось.
Я сидел на диване с Линдой, опускалась приятная темная ночь, когда
раздался стук в дверь. Линда пошла открывать.
- Лучше подойди, Хэнк.
Я пошел к двери, босой, в халате. Молодой блондин, толстушка и
среднегабаритная девица.
- Они хотят твой автограф.
- Я никого не принимаю, - сказал я.
- Мы просто хотим ваш автограф, - сказал блондин, - и обещаем больше
никогда не возвращаться.
Он захихикал, держась за голову. Девицы просто пялились.
- Но ни у кого из вас нет ни ручки, ни бумаги, - сказал я.
- О, - сказал блондин, снимая руки с головы, - мы вернемся с книгой!
Возможно, в более удобное время.
Купальный халат. Босоногий. Может, парень решил, что я эксцентричный.
А, может, я такой и есть.
- С утра не приходите, - велел я.
Посмотрел, как они отваливают, и захлопнул дверь.
Сейчас я здесь, пишу об этом. Нужно быть немного жестким с такими,
иначе тебя осадят. У меня уже есть опыт по блокировке этой двери. Очень
многие думают, что как-нибудь ты пригласишь их, и вы будете пить ночь
напролет. Предпочитаю пить в одиночку. Писатель ничем никому не обязан,
кроме как своим творчеством. Он ничего не должен читателю, кроме доступа к
напечатанной странице. И, что хуже, многие "дверные стукачи" -- даже не
читатели. Они просто что-то слышали. Лучший читатель и вообще человек --
тот, кто вознаграждает меня своей неявкой.
8/29/91 22:55
Вялая на ипподроме, моя проклятая жизнь болтается на крючке. Я там
каждый день. Ни с кем, кроме персонала, не общаюсь. Видимо, я болен. Сароян
просрал все на скачках, Фанте -- в покер, Достоевский -- в рулетку. И это
явно не вопрос денег, пока ты не уходишь в минус. У меня однажды был партнер
по игре, который сказал: "Мне все равно, выиграю я или проиграю, я просто
хочу играть". Я к деньгам отношусь уважительней. Большую часть жизни мне их
не хватало. Я знаю, что такое парковая скамейка и стук домовладельца.
Неправильных раскладов с деньгами бывает два: слишком мало и слишком много.
Мне кажется, всегда есть что-то, с помощью чего нам хотелось бы над
собой поизмываться. На ипподроме ты набираешься ощущений от других. Отчаяния
во мраке. И как легко они его стряхивают и освобождаются. Толпа на скачках
-- это Мир, уменьшенный в размерах, жизнь, перемалывающая смерть и
поражение. В конечном счете, никто не выигрывает, мы просто добиваемся
отсрочки, момента вне этой мишуры (вот говно! обжег палец сигаретой, пока
размышлял над этой бессмыслицей. Это меня разбудило, вышвырнуло из этой
Сартровской статейки!) Черт, нам нужен юмор, нам необходимо смеяться. Я
привык больше смеяться, я все привык делать больше, кроме как писать. Сейчас
я пишу и пишу и пишу. Чем старше становлюсь, тем больше пишу, танцуя со
смертью. Славное шоу. По-моему, и персонажи хороши. Однажды объявят
"Буковски мертв", а потом я буду по-настоящему открыт и развешен на ярких
вонючих фонарных столбах. Ну и? Бессмертие -- это глупое изобретение бытия.
Видите, что творит ипподром? Он погоняет мои строчки. Молния и фортуна. Поет
последняя Синяя птица. Мои слова звучат неплохо потому, что и в литературу я
играю. Слишком многие чрезмерно осторожны. Они учатся, учат и сливают.
Условности лишают их искры.
Сейчас я чувствую себя лучше, здесь, дома, на втором этаже с
"Макинтошем", моим приятелем.
По радио Малер скользит с необычайной легкостью, много рискуя, чего ему
порой недостает. Потом нагромождает длинные мощные рифы. Спасибо, Малер. Я у
тебя в долгу и могу никогда не расплатиться.
Я слишком много курю, слишком много пью, но не могу слишком много
писать. Это продолжает поступать само, а я запрашиваю еще. Оно является и
мешается с Малером. Иногда я нарочно осаживаю себя, говоря "Одумайся и иди
спать или смотреть на своих 9 кошек или посиди с женой на диване. Ты же либо
на ипподроме, либо с "Макинтошем". А потом я себя осаживаю, спускаю все на
тормозах, забиваю на эту чертовщину. Люди писали, что мои книги помогли им
не сдаться. Мне они тоже помогли. Книги, розы, 9 кошек.
Здесь есть балкон, дверь на который сейчас открыта, и мне видны огни
машин на южном направлении Харборской автострады. Они никогда не
останавливаются, поток света льется и льется. Все эти люди. Что они делают?
О чем они думают? Все мы умрем, мы все, что за цирк! Одно это уже должно
заставить нас любить друг друга. Но не тут то было. Мы затерроризированы и
сплющены тривиальщиной, мы снедаемы Ничем.
Продолжай, Малер! Ты сделал дивной эту ночь. Не останавливайся, сукин
ты сын! Не останавливайся!
9/11/91 1:20
Мне бы не повредило постричь ногти на ногах. Я режусь уже пару недель.
Понятно, что это из-за ногтей, но времени постричь их я не нахожу. Я всегда
бьюсь за минуту, у меня ни на что нет времени. Разумеется, если бы я смог
держаться подальше от ипподрома, у меня его было бы навалом. Но вся моя
жизнь была борьбой за один жалкий час, когда я мог заняться тем, чем хочу.
Мой путь к самому себе - это полоса препятствий.
Постричь ногти сегодня для меня означает гигантское усилие. Да, я знаю,
есть люди, умирающие от рака, есть спящие на улице в картонных коробках, а я
лепечу о подрезании ногтей. И, тем не менее, мне кажется, я ближе к
реальности, чем какой-нибудь лоботряс, отсматривающий по 162 бейсбольных
игры в год. Я жил в собственном аду, я и сейчас в нем, не вижу просвета. Тот
факт, что я жив в 71 и хнычу о ногтях - чудо, которого мне достаточно.
Читал философов. Они правда странные, смешные дикари. Игроки. Пришел
Декарт и сказал, что остальные гонят полнейшую лажу. Заявил, что математика
- та самая модель для нахождения неоспоримой истины. Механизм. Потом явился
Юм со своими нападками на обоснованность причинно-следственных знаний. А
потом был Кьеркегор: "Я тычу пальцем в экзистенцию - он ничем не пахнет. Где
я?" А затем пришел Сартр, который заявил, что бытие абсурдно. Люблю этих
ребят. Они сотрясли мир. Вели ли их в эту степь головные боли? Или черный
налет промеж зубов? Если сопоставить всех их с теми, кого я вижу бредущими
по улице, жующими в кафе или возникающими на телеэкране, разница настолько
велика, что нечто вырывается из меня, пиная поддых.
По-видимому, сегодня я ногтями не займусь. Я не свихнутый, но уж и не
благоразумный. Нет, возможно, свихнутый. Так или иначе, сегодня, когда
стелится дневной свет, на подходе 2 часа и состоятся последние скачки в Дель
Мар. Я играл тамкаждый день, в каждом заезде. Думаю, сейчас я посплю. Мои
бритвенно острые ногти полосуют дорогие простыни. Доброй ночи.
9/12/91 23:19
Сегодня никаких лошадей. Я чувствую себя необычно нормально. Я знаю,
зачем Хемингуэй ходил на бои быков. Они обрамляли для него определенную
картинку, чтобы потом напомнить, где он бывал и что происходило. Иногда мы
забываем. Оплачивая счета за газ или меняя масло. Большинство людей не
готовы к смерти, своей или еще чьей-нибудь. Она их шокирует и ужасает.
Большой сюрприз. Черт, этого никогда не должно было случиться. А я ношу
смерть в левом кармане. Иногда я ее достаю и обращаюсь:
- Привет, крошка, как поживаешь? Когда придешь за мной? Я буду готов.
В смерти нет ничего, что можно было бы оплакивать, как нечего
оплакивать в росте цветка. Что уж страшно, так это жизнь, которой люди живут
или не живут до самой смерти. Они не уважают свою жизнь, они попросту кладут
на нее болт. Они ее просирают. Тупые ебанаты. Они слишком сосредотачиваются
на ебле, фильмах, деньгах, семье. Их рассудки заполнены ватой. Они бездумно
хавают религию, страну. Скоро они разучатся мыслить и позволят другим
мыслить за них. Их мозги забиты ватой. Они уродливы, уродливо говорят и
уродливо ходят. Поставь им величайшую музыку веков, они ее признают. Смерть
большинства людей -- мистификация. Умирать там уже нечему.
Мне, как видите, лошади необходимы. Без них я теряю чувство юмора.
Единственное, чего смерть не переносит, так это насмешки над собой.
Искренний смех отстучит по ее очку все очки форы. Я не смеялся 3 или 4
недели. Что-то ест меня живьем. Я чешусь, поворачиваюсь, осматриваюсь,
пытаясь обнаружить Охотника. Но Охотник умен. Ты не увидишь его. Или ее.
Этот компьютер должен вернуться в магазин. Не осчастливлю вас деталями.
Когда-нибудь я буду знать о компьютерах больше, чем сами компьютеры. Но
сейчас эта машина держит меня за яйца.
Я знаю двоих редакторов, которые дико обижаются на компьютер. У меня
есть письма, в которых оба на него жалуются. Скорбью этих писем я был очень
удивлен. И их инфантилизмом. Я сознаю, что компьютер за меня писать не
может. А если бы и мог, я был бы против. Просто оба слишком долго за ним
сидели. Вывод был таков, что компьютер не очень полезен для души. Ну, в
чем-то да. Но я за удобство, и если я могу писать вдвое больше, а качество
остается тем же, я предпочту компьютер. Когда я пишу, я парю птицей, я
развожу костер. Когда я пишу, я вынимаю смерть из левого кармана, бросаю в
стену и ловлю, когда отскакивает.
Эти ребята считают, чтобы иметь душу ты должен висеть на кресте и
кровоточить. Ты нужен им полоумным, слюнявящим манишку. Я повисел
достаточно, в моей писанине этого хоть отбавляй. И если я обхожусь без
креста, у меня впереди еще много миль. Слишком много. Пускай эту умники
лезут на крест, а я их поздравлю. Но не боль создает литературу, а писатель.
Как бы то ни было -- обратно в магазин. А когда эти два редактора
увидят мою работу вновь, но уже в машинописном виде, они подумают "А,
Буковски вернул себе душу". Так идет гораздо лучше.
Эх, куда мы без наших редакторов! А, точнее, куда они без нас?
9/13/91 17:25
Ипподром закрыт. Никакого пари с Помоной. Будь я проклят, если
собираюсь пуститься в эту жаркую поездочку. Вероятно, я закруглюсь на ночных
скачках в Лос Аламитос. Компьютер опять не в магазине, но уже не поправляет
мою грамотность. Я вдоволь понадругался над самим собой, пытаясь выкорчевать
эту функцию. Возможно, придется звонить в магазин и спрашивать:
- Что мне теперь делать?
А парень скажет что-нибудь типа:
- Вам нужно перенести файл с одного диска на другой.
Возможно, кончится тем, что я все сотру. Печатная машинка сидит передо
мной и говорит:
- Смотри, я все еще здесь.
Бывают ночи, когда эта комната -- единственное место, где хочется быть.
До тех пор, как я очухиваюсь здесь полой оболочкой. Я знаю, что могу
восстать из ада и отплясывать словами польку-дудочку на этом экране, если
напьюсь, но я должен встретить сестру Линды в аэропорту завтра днем. Она
приезжает в гости. Сменила имя с Робин на Джару. Когда женщины стареют, они
меняют имена. Многие, я имею ввиду. Допускаете, чтобы мужчина такое сделал?
Представьте меня звонящим кому-нибудь:
- Привет, Майк, это Тюльпан.
- Кто?
- Тюльпан. Когда-то Чарльз, а теперь Тюльпан. Я больше не буду
отзываться на Чарльза.
- Иди на хуй, Тюльпан.
Майк вешает трубку...
Стареть очень странное занятие. Главное, ты должен продолжать твердить
себе "Я старый, я старый". Ты видишь себя в зеркале, спускаясь на
эскалаторе, но прямо в зеркало не смотришь. Скользнул взглядом, настороженно
улыбнулся. Ты не выглядишь плохо, ты выглядишь как сухая свеча. Слишком
плохо. На хер богов, на хер их замыслы! Ты должен был умереть 35 лет назад.
Дополнительные декорации для вкрадчивых просмотров фильмов ужасов. Чем
старше писатель, тем лучше он должен писать. Он больше видел, больше вынес,
он ближе к смерти. Страница, белая страница 8,5 на 11. Останки авантюризма.
Далее, ты всегда помнишь фишку или две из тех, что сказали другие парни.
Джефферс: "Злись из-за солнца". Или Сартр: "Ад -- это окружающие". В
яблочко, навылет! Я никогда не бываю один. Лучше всего быть одному да не
совсем.
По моему хотению радио работает на полную, преподнося крупные порции
великой классики. Я слушаю ее по 3-4 часа за ночь, чем-то занимаясь или
бездельничая. Это мой наркотик, он вымывает из меня дерьмо, поглощенное за
день. Классические композиторы для этого годятся. Поэты и писатели - нет.
Шайка мошенников. Почему? Потому что писатели -- самые сложные для
восприятия люди, как в творчестве, так и в жизни. Но они еще хуже, чем
отрицательные герои своих произведений. А еще мы любим брюзжать друг про
друга. Взгляните на меня.
Что до писанины, то я пишу, в принципе, так же, как делал это 50 лет
назад, может, чуть лучше, но не намного. Тогда почему мне нужно было дожить
до 51, чтобы спокойно оплачивать аренду с гонораров? Я имею в виду, если я
прав, и писанина не изменилась, что отняло столько времени? Неужто мне
пришлось ждать, чтобы мир меня догнал? И, если это так, где я теперь? В
плохой форме, вот где. Но не думаю, что я стал болваном от постигшей удачи.
Разве болван осознает, что он такой. Но от сытости я далек. Есть во мне
кое-что, чего я не могу контролировать. Я не могу ехать через мост без
мыслей о суициде. Я не могу смотреть на озеро или океан без мысли о суициде.
Я хочу сказать, я не буду на этом зацикливаться. Но это меня осенит: СУИЦИД.
Как свет в конце тоннеля. Тот факт, что аварийный выход сущетствует,
помогает тебе им не пользоваться. Ясно? Иначе это могло бы быть только
безумием. И это не смешно, дружище. Когда бы я ни выдал хорошую поэму, это
-- костыль, на который я могу опереться и продолжить путь. Не знаю, как
другие, но когда я наклоняюсь, чтобы обуться с утра, я думаю, Великий Боже,
что теперь? Я оттрахан жизнью, мы с ней не ладим. Она не достается мне
целиком, приходится от нее понемногу откусывать. Я глотаю ведра говна. Я
никогда не изумлен тем, что тюрьмы и психушки полны точно так же, как улицы.
Я люблю смотреть на своих кошек, они меня расслабляют. Они заставляют меня
чувствовать себя нормально. И учти - не запирай меня в комнате, полной
народу. Даже не думай. Особенно в праздник. Не стоит.
Я слышал, мою первую жену нашли мертвой в Индии, и никто из родных не
удосужился забрать тело. Бедная девочка. У нее была дефективная шея, которая
не поворачивалась. В остальном она была прекрасна. Она развелась со мной и
правильно сделала. Я не был достаточно добр или могуч, чтобы ее спасти.
9/21/91 21:27
Вчера ездил на премьеру фильма. Красный ковер. Лампы-вспышки. Затем
вечеринка. Не слышал большей части сказаного. Слишком людно. Слишком жарко.
Первая вечеринка, на которой я был приперт к бару молодым парнем с очень
круглыми глазами, которые никогда не моргали. Я не знаю, на чем он был. Или
под чем. Таких там было порядочно. Парень и 3 более или менее хорошенькие
леди с ним. Он он все рассказывал, как им нравилось сосать хуй. Дамы
улыбались и приговаривали "О, да!". Всеобсуждение проходило в том же ключе.
Я продолжал разгадывать, было ли это правдой или надо мной прикалываются. Но
по прошествии какого-то времени меня это попросту утомило. А парень
продолжал меня изводить, болтая о том, как девицам по вкусу сосать хуй. Его
лицо все приближалось и приближалось. Наконец, я потянулся, резко схватил
его за грудки, крепко, и, держа так, сказал:
- Слушай, это будет смотреться не лучшим образом, если 71-летний старик
выбьет из тебя дерьмо в присутствии всех этих людей, а?
Затем я его отпустил. Он отошел в другой конец бара, сопровождаемый
своими леди. Черти меня дери, если я смог уловить в произошедшем хоть
малейший смысл.
Мне кажется, я слишком привык сидеть в маленькой комнате и повелевать
словами. Я вижу достаточно людей на ипподроме, в супермаркетах,
бензоколнках, автострадах, кафе и т.д. С этим ничего не поделаешь. Но у меня
чувство, что я пинаю сам себя под зад, когда иду на сборища, даже если
напитки бесплатны. Никогда в этом не нуждался. Глины для моей лепки мне
вполне хватает. Люди опустошают меня. Я вынужден удирать, чтобы
перезаправляться. Я - вот лучшее для меня, сидящий, ссутулившись, курящий
биди и наблюдающий, как на экране мелькают слова. Изредка встречаешь
исключительного или интересного человека. Это больше чем рана, это ебучий
непрерывный шок. Это делает из меня долбаного брюзгу. Кто угодно может быть
долбаным брюзгой. Большинство ими и является. Помогите!
Мне просто нужен здоровый ночной сон. Но прежде - не читать никакой
чертовщины. Когда одолеешь определенное количество порядочной литературы,
оказывается, что таковой больше не осталось. Приходится писать ее самому. В
воздухе совсем нет кислорода. Но я надеюсь все-таки проснуться завтра утром.
И утром, на что я НЕ надеюсь, добрым. Мне не понадобятся занавески,
бритвенные лезвия, автоответчики. Телефон звонит, в основном, моей жене.
Колокол по мне тоже пока не звонил.
Баю-бай. Я сплю на своем желудке. Старая привычка. Я жил с чересчур
больными женщинами. Интимные места нужно защищать. Жаль, что тот молодец не
бросил мне вызов. Я был в настроении надрать ему зад. Он бы меня несказанно
позабавил. Доброй ночи.
9/25/91 00:28
Идиотская, жаркая ночь. Бедные кошки. Заточенные в своем меху, они
смотрят на меня, а я ничем не могу им помочь. Линда вышла по делам. Ей нужно
что-то делать, с кем-то общаться. Ничего не имею против, но она неравнодушна
к выпивке, после
чего садится за руль и едет домой. Я не лучший собеседник, молоть о том
о сем не для меня. Я не хочу обмениваться мыслями. Или душами. Я заключен в
каменную глыбу. И я хочу оставаться внутри, в покое и безопасности. Это моя
стезя с самого начала. Я бросил родителей, бросил школу, перестал быть
благополучным гражданином. За что бы я ни брался, так было всегда. Я не
желал, чтобы кто-либо над этим трудился. И сейчас не желаю.
Я считаю, люди, ведущие дневник и конспектирующие в нем свои мысли --
задроты. Я этим занимаюсь только потому, что кое-кто мне посоветовал, так
что, как видите, я -- задрот незаурядный. Я просто даю тексту катиться. Как
какашке с холма.
Не знаю, как быть с ипподромом. Кажется, он для меня исчерпан. Сегодня
я околачивался в Голливудском Парке, на бегах. Ставил. 13 заездов. Спустя 7
я наварил $72. И что? Убавит это седых волос в моих бровях? Сделает ли из
меня оперного певца? Чего я хочу? Я выруливаю в сложной игре, отдавая 18%
комиссии. По чуть-чуть, понемногу. Так что это не должно быть сложно. Чего я
хочу? Мне действительно плевать, есть Бог или нет. Это меня не интересует.
Но вот что там еще за 18 процентов?
Я озираюсь и вижу того же парня, что обычно. Он целыми днями стоит на
одном и том же месте с собеседником или сразу парочкой. Держит бланк и
болтает о лошадях. Как нудно! Что я здесь делаю?
Ухожу. Иду к парковке, залезаю в машину и отъезжаю. Еще только 4 часа.
Как мило. Еду. Едут другие. Мы - улитки, ползущие по листу.
Вот я съезжаю на подъездную дорожку, паркуюсь, вылезаю. На
автоответчике - сообщение от Линды. Проверяю почту. Счет за газ. И здоровый
конверт, полный стихов. Все напечатаны на разных клочках бумаги. Женщины,
мелящие о своих менструациях, о своих сиськах и сердцах и о том, как их
ебут. Крайне тупо. Сваливаю в мусорную корзину.
Валюсь сам. Лучше. Раздеваюсь и вхожу в бассейн. Ледяная вода. Но
классная. Иду к глубокому концу бассейна, вода поднимается ярд за ярдом,
остужая меня. Потом я ныряю. Это успокаивает. Мир не знает, где я. Я
всплываю, гребу к дальнему краю, нахожу уступ, сижу на нем. Сейчас идет
что-то вроде 9-ого или 10-ого заезда. Лошади все бегут. Я ныряю прочь от
старости, пиявкой повисшей на мне. Все по-прежнему в порядке. Я должен был
умереть 40 лет назад. Я поднимаюсь над гладью, плыву к дальнему краю,
вылезаю.
Это было давно. Сейчас я тут, наверху с "Маком". Таковы все новости на
этот час. Думаю, я посплю. Запасусь силами перед завтрашними скачками.
9/26/91 00:16
Выводил корректуру в новой книге. Поэзия. Мартин говорит, потянет
страниц на 350. По-моему, стихи держат. Поддерживают. Я - старый поезд,
стелящий пар по маршруту.
На чтение ушла пара часов. Практика вычитки у меня уже есть. Строчки
бегут, выдавая то, что я хочу. Тут все о меня зависит.
По ходу движения всех нас подлавливают и прикусывают всевозможные
капканы. Никто их не избежит. Некоторые в них живут. Суть в том, чтобы
понять, что ты в капкане. Если ты в него попал и не осознаешь этого, тебе
крышка. Думаю, я распознал большую часть своих капканов и написал о них.
Всякое бывает. Кроме того, кто-то может сказать, что и жизнь - капкан.
Сцапать может и писательство. Некоторые писатели склонны писать то, чего от
них ждут читатели. На этом им конец. Период творчества большинства из них
очень короток. Они слышат похвалу и верят ей. Единственный верховный судья
по писанине - это сам писатель. Когда им вертят критики, редакторы,
издатели, читатели - он приплыл. А когда им вертят слава и удача, его можно
сплавить вниз по реке вместе с дерьмом.
Каждая новая строка - это начало, и ничего не поделать с теми, что ее
продолжат. Все мы каждый раз начинаем все заново. И, конечно, ничто не
свято. Миру будет куда проще без писанины, чем без сантехники. А есть в мире
места, где мало и того, и другого. Я, разумеется, отказался бы скорее от
сантехники, но я болен.
Ничто не вынудит человека перестать писать, кроме него самого. Тот, кто
по-настоящему хочет писать, будет это делать. Непринятие и насмешки его
только укрепят. И чем дольше он будет воздерживаться, тем сильней он станет.
Как вода перед плотиной. В том, чтобы писать, нет ничего проигрышного. Это
заставит пальцы твоих ног хохотать пока ты спишь. Это сделает твою походку
тигриной. Зажжет огонь в глазах и поставит лицом к лицу со Смертью. Ты
умрешь в бою, а твое имя будут чтить в аду. Судьба слова. Соответствуй ей,
правь ею. Будь Клоуном во Тьме. Смешно. Смешно. Еще строка...
9/26/91 23:36
Название для новой книги. Я высиживал на ипподроме, пытаясь его
изобрести. Но это единственное место, где вообще не думается. Оно высасывает
из тебя и мозги, и дух. Истощающий минет, вот что это такое. Я не спал
несколько ночей. Что-то
сосало из меня энергию.
Встретил одного на ипподроме.
- Как поживаешь, Чарльз?
- Нормально, - сказал я и отошел.
Ему нужно товарищество. Он хочет тереть обо всем подряд. Лошади. Я не
обсуждаю лошадей. Это ПОСЛЕДНЕЕ, о чем я стал бы дискутировать. Прошло
несколько заездов, и я застиг его наблюдающим за мной сквозь табло заездов.
Бедняга. Я вышел оттуда и присел, а какой-то коп завязал со мной беседу. Ну,
вообще их называют службой безопасности.
- Они переносят тотализатор, - сказал он.
- Да, - сказал я.
Они вырыли хреновину передвинули западнее. Что ж, это сподвигло народ
поработать. Мне нравится смотреть, как другие пашут. По-моему, охранник
общался со мной, чтобы выяснить, тронутый я или нет. Возможно, это не так,
но я так подумал. Я разрешаю мыслям так мной овладевать. Я почесал пузо и
притворился образцовым стариканом.
- Они собираются вернуть сюда озера, - сказал я.
- Ага, - сказал он.
- Раньше это место называли Ипподром Озер и Цветов.
- Серьезно? - спросил коп.
- Ага, - ответил я, - у них здесь проводились Гусиные Созтязания.
Выбирали гусыню, сажали в лодку, а вокруг копошились гуси. Поистине скучная
работенка.
- Ага, - сказал коп.
Я встал.
- Ну что же, - сказал я, - пойду возьму кофе. Не грусти.
- Конечно, - сказал он, - удачи.
- И тебе, мужик.
Я ушел.
Название. Мой разум был чист. Он проветривался. Старчески попердывая, я
подумал, что неплохо было бы одеть куртку. Взошел на эскалатор и спустился с
4го этажа. Кто изобрел эскалатор? Движимые ступени. А теперь говорят о
сумасшествии. Люди ездят вверх-вниз на эскалаторах и лифтах, водят машины,
открывая дверь гаража нажатием кнопки. Затем они идут сгонять жир в
фитнесс-центре. Через 4000 лет ног у нас не будет, мы будем поерзывать
каждый на своем очке или просто кататься кубарем как перекати-поле. Каждый
биологический вид сам себя уничтожает. Динозавров погубило то, что они
слопали все съедобное в округе и вынуждены были взяться друг за друга. Это
сократило их число до одного, и сукин сын помер от голода.
Я дошел до машины, взял куртку, одел ее, вернулся наверх на эскалаторе.
Это позволило мне почувствовать себя плейбоем. Делягой, покидающим место и
возвращающимся назад. Я ощутил себя так, как будто припал к какому-то
секретному роднику.
Я сыграл, и мне улыбнулась удача. К 13ому заезду стемнело и начинался
дождь. Я сделал ставку за десять минут до этого и уехал. Машины двигались
осторожно. Дождь нагоняет жути на лос-анжелесских водителей. Я выехал на
автостраду вслед за скоплением красных габаритов. Радио я не включал. Я
жаждал тишины. В мозгу пробежало название: Библия для Расколдованных. Нет,
плохо. Я перебирал в уме лучшие названия. Я имею ввиду, чужие. "Вплоть до
Дерева и Камня". Отличное название, никчемный писатель. "Заметки из
Подземки". Отличное название. Великий творец. А еще "Сердце - это одинокий
© Чарльз Буковски
© перевел Олег "Флагман" Озеров (Катамидзе, Озорнов)
Date: 29 Mar 2005
---------------------------------------------------------------
8/28/91 23:28
Славный денек на ипподроме, перед самым носом пролетела программа
скачек.
Денек славный до тех пор, пока не становится скучно, даже когда
выигрываешь. В минуту ожидания между заездами твоя жизнь просачивается
наружу. Люди выглядят серыми, всякого повидавшими. И я там, с ними. А куда
еще прикажете податься? В Музей Искусств? Остаться дома и корежить из себя
писателя? Конечно, я мог бы повязать шарфик. Совсем как тот поэт, что
захаживал ко мне отвиснуть на халяву. Вырванные с мясом пуговицы рубашки,
рвота на брюках, челка на глазах, шнурки развязаны. Но был у него и длинный
шарф, чистотой которого он очень дорожил. Атрибут, дававший всем понять, что
он -- поэт. Его писанина? Забудьте...
Я пришел, поплавал в бассейне, принял горячую ванну. Мой душевный покой
под угрозой. Так уж повелось.
Я сидел на диване с Линдой, опускалась приятная темная ночь, когда
раздался стук в дверь. Линда пошла открывать.
- Лучше подойди, Хэнк.
Я пошел к двери, босой, в халате. Молодой блондин, толстушка и
среднегабаритная девица.
- Они хотят твой автограф.
- Я никого не принимаю, - сказал я.
- Мы просто хотим ваш автограф, - сказал блондин, - и обещаем больше
никогда не возвращаться.
Он захихикал, держась за голову. Девицы просто пялились.
- Но ни у кого из вас нет ни ручки, ни бумаги, - сказал я.
- О, - сказал блондин, снимая руки с головы, - мы вернемся с книгой!
Возможно, в более удобное время.
Купальный халат. Босоногий. Может, парень решил, что я эксцентричный.
А, может, я такой и есть.
- С утра не приходите, - велел я.
Посмотрел, как они отваливают, и захлопнул дверь.
Сейчас я здесь, пишу об этом. Нужно быть немного жестким с такими,
иначе тебя осадят. У меня уже есть опыт по блокировке этой двери. Очень
многие думают, что как-нибудь ты пригласишь их, и вы будете пить ночь
напролет. Предпочитаю пить в одиночку. Писатель ничем никому не обязан,
кроме как своим творчеством. Он ничего не должен читателю, кроме доступа к
напечатанной странице. И, что хуже, многие "дверные стукачи" -- даже не
читатели. Они просто что-то слышали. Лучший читатель и вообще человек --
тот, кто вознаграждает меня своей неявкой.
8/29/91 22:55
Вялая на ипподроме, моя проклятая жизнь болтается на крючке. Я там
каждый день. Ни с кем, кроме персонала, не общаюсь. Видимо, я болен. Сароян
просрал все на скачках, Фанте -- в покер, Достоевский -- в рулетку. И это
явно не вопрос денег, пока ты не уходишь в минус. У меня однажды был партнер
по игре, который сказал: "Мне все равно, выиграю я или проиграю, я просто
хочу играть". Я к деньгам отношусь уважительней. Большую часть жизни мне их
не хватало. Я знаю, что такое парковая скамейка и стук домовладельца.
Неправильных раскладов с деньгами бывает два: слишком мало и слишком много.
Мне кажется, всегда есть что-то, с помощью чего нам хотелось бы над
собой поизмываться. На ипподроме ты набираешься ощущений от других. Отчаяния
во мраке. И как легко они его стряхивают и освобождаются. Толпа на скачках
-- это Мир, уменьшенный в размерах, жизнь, перемалывающая смерть и
поражение. В конечном счете, никто не выигрывает, мы просто добиваемся
отсрочки, момента вне этой мишуры (вот говно! обжег палец сигаретой, пока
размышлял над этой бессмыслицей. Это меня разбудило, вышвырнуло из этой
Сартровской статейки!) Черт, нам нужен юмор, нам необходимо смеяться. Я
привык больше смеяться, я все привык делать больше, кроме как писать. Сейчас
я пишу и пишу и пишу. Чем старше становлюсь, тем больше пишу, танцуя со
смертью. Славное шоу. По-моему, и персонажи хороши. Однажды объявят
"Буковски мертв", а потом я буду по-настоящему открыт и развешен на ярких
вонючих фонарных столбах. Ну и? Бессмертие -- это глупое изобретение бытия.
Видите, что творит ипподром? Он погоняет мои строчки. Молния и фортуна. Поет
последняя Синяя птица. Мои слова звучат неплохо потому, что и в литературу я
играю. Слишком многие чрезмерно осторожны. Они учатся, учат и сливают.
Условности лишают их искры.
Сейчас я чувствую себя лучше, здесь, дома, на втором этаже с
"Макинтошем", моим приятелем.
По радио Малер скользит с необычайной легкостью, много рискуя, чего ему
порой недостает. Потом нагромождает длинные мощные рифы. Спасибо, Малер. Я у
тебя в долгу и могу никогда не расплатиться.
Я слишком много курю, слишком много пью, но не могу слишком много
писать. Это продолжает поступать само, а я запрашиваю еще. Оно является и
мешается с Малером. Иногда я нарочно осаживаю себя, говоря "Одумайся и иди
спать или смотреть на своих 9 кошек или посиди с женой на диване. Ты же либо
на ипподроме, либо с "Макинтошем". А потом я себя осаживаю, спускаю все на
тормозах, забиваю на эту чертовщину. Люди писали, что мои книги помогли им
не сдаться. Мне они тоже помогли. Книги, розы, 9 кошек.
Здесь есть балкон, дверь на который сейчас открыта, и мне видны огни
машин на южном направлении Харборской автострады. Они никогда не
останавливаются, поток света льется и льется. Все эти люди. Что они делают?
О чем они думают? Все мы умрем, мы все, что за цирк! Одно это уже должно
заставить нас любить друг друга. Но не тут то было. Мы затерроризированы и
сплющены тривиальщиной, мы снедаемы Ничем.
Продолжай, Малер! Ты сделал дивной эту ночь. Не останавливайся, сукин
ты сын! Не останавливайся!
9/11/91 1:20
Мне бы не повредило постричь ногти на ногах. Я режусь уже пару недель.
Понятно, что это из-за ногтей, но времени постричь их я не нахожу. Я всегда
бьюсь за минуту, у меня ни на что нет времени. Разумеется, если бы я смог
держаться подальше от ипподрома, у меня его было бы навалом. Но вся моя
жизнь была борьбой за один жалкий час, когда я мог заняться тем, чем хочу.
Мой путь к самому себе - это полоса препятствий.
Постричь ногти сегодня для меня означает гигантское усилие. Да, я знаю,
есть люди, умирающие от рака, есть спящие на улице в картонных коробках, а я
лепечу о подрезании ногтей. И, тем не менее, мне кажется, я ближе к
реальности, чем какой-нибудь лоботряс, отсматривающий по 162 бейсбольных
игры в год. Я жил в собственном аду, я и сейчас в нем, не вижу просвета. Тот
факт, что я жив в 71 и хнычу о ногтях - чудо, которого мне достаточно.
Читал философов. Они правда странные, смешные дикари. Игроки. Пришел
Декарт и сказал, что остальные гонят полнейшую лажу. Заявил, что математика
- та самая модель для нахождения неоспоримой истины. Механизм. Потом явился
Юм со своими нападками на обоснованность причинно-следственных знаний. А
потом был Кьеркегор: "Я тычу пальцем в экзистенцию - он ничем не пахнет. Где
я?" А затем пришел Сартр, который заявил, что бытие абсурдно. Люблю этих
ребят. Они сотрясли мир. Вели ли их в эту степь головные боли? Или черный
налет промеж зубов? Если сопоставить всех их с теми, кого я вижу бредущими
по улице, жующими в кафе или возникающими на телеэкране, разница настолько
велика, что нечто вырывается из меня, пиная поддых.
По-видимому, сегодня я ногтями не займусь. Я не свихнутый, но уж и не
благоразумный. Нет, возможно, свихнутый. Так или иначе, сегодня, когда
стелится дневной свет, на подходе 2 часа и состоятся последние скачки в Дель
Мар. Я играл тамкаждый день, в каждом заезде. Думаю, сейчас я посплю. Мои
бритвенно острые ногти полосуют дорогие простыни. Доброй ночи.
9/12/91 23:19
Сегодня никаких лошадей. Я чувствую себя необычно нормально. Я знаю,
зачем Хемингуэй ходил на бои быков. Они обрамляли для него определенную
картинку, чтобы потом напомнить, где он бывал и что происходило. Иногда мы
забываем. Оплачивая счета за газ или меняя масло. Большинство людей не
готовы к смерти, своей или еще чьей-нибудь. Она их шокирует и ужасает.
Большой сюрприз. Черт, этого никогда не должно было случиться. А я ношу
смерть в левом кармане. Иногда я ее достаю и обращаюсь:
- Привет, крошка, как поживаешь? Когда придешь за мной? Я буду готов.
В смерти нет ничего, что можно было бы оплакивать, как нечего
оплакивать в росте цветка. Что уж страшно, так это жизнь, которой люди живут
или не живут до самой смерти. Они не уважают свою жизнь, они попросту кладут
на нее болт. Они ее просирают. Тупые ебанаты. Они слишком сосредотачиваются
на ебле, фильмах, деньгах, семье. Их рассудки заполнены ватой. Они бездумно
хавают религию, страну. Скоро они разучатся мыслить и позволят другим
мыслить за них. Их мозги забиты ватой. Они уродливы, уродливо говорят и
уродливо ходят. Поставь им величайшую музыку веков, они ее признают. Смерть
большинства людей -- мистификация. Умирать там уже нечему.
Мне, как видите, лошади необходимы. Без них я теряю чувство юмора.
Единственное, чего смерть не переносит, так это насмешки над собой.
Искренний смех отстучит по ее очку все очки форы. Я не смеялся 3 или 4
недели. Что-то ест меня живьем. Я чешусь, поворачиваюсь, осматриваюсь,
пытаясь обнаружить Охотника. Но Охотник умен. Ты не увидишь его. Или ее.
Этот компьютер должен вернуться в магазин. Не осчастливлю вас деталями.
Когда-нибудь я буду знать о компьютерах больше, чем сами компьютеры. Но
сейчас эта машина держит меня за яйца.
Я знаю двоих редакторов, которые дико обижаются на компьютер. У меня
есть письма, в которых оба на него жалуются. Скорбью этих писем я был очень
удивлен. И их инфантилизмом. Я сознаю, что компьютер за меня писать не
может. А если бы и мог, я был бы против. Просто оба слишком долго за ним
сидели. Вывод был таков, что компьютер не очень полезен для души. Ну, в
чем-то да. Но я за удобство, и если я могу писать вдвое больше, а качество
остается тем же, я предпочту компьютер. Когда я пишу, я парю птицей, я
развожу костер. Когда я пишу, я вынимаю смерть из левого кармана, бросаю в
стену и ловлю, когда отскакивает.
Эти ребята считают, чтобы иметь душу ты должен висеть на кресте и
кровоточить. Ты нужен им полоумным, слюнявящим манишку. Я повисел
достаточно, в моей писанине этого хоть отбавляй. И если я обхожусь без
креста, у меня впереди еще много миль. Слишком много. Пускай эту умники
лезут на крест, а я их поздравлю. Но не боль создает литературу, а писатель.
Как бы то ни было -- обратно в магазин. А когда эти два редактора
увидят мою работу вновь, но уже в машинописном виде, они подумают "А,
Буковски вернул себе душу". Так идет гораздо лучше.
Эх, куда мы без наших редакторов! А, точнее, куда они без нас?
9/13/91 17:25
Ипподром закрыт. Никакого пари с Помоной. Будь я проклят, если
собираюсь пуститься в эту жаркую поездочку. Вероятно, я закруглюсь на ночных
скачках в Лос Аламитос. Компьютер опять не в магазине, но уже не поправляет
мою грамотность. Я вдоволь понадругался над самим собой, пытаясь выкорчевать
эту функцию. Возможно, придется звонить в магазин и спрашивать:
- Что мне теперь делать?
А парень скажет что-нибудь типа:
- Вам нужно перенести файл с одного диска на другой.
Возможно, кончится тем, что я все сотру. Печатная машинка сидит передо
мной и говорит:
- Смотри, я все еще здесь.
Бывают ночи, когда эта комната -- единственное место, где хочется быть.
До тех пор, как я очухиваюсь здесь полой оболочкой. Я знаю, что могу
восстать из ада и отплясывать словами польку-дудочку на этом экране, если
напьюсь, но я должен встретить сестру Линды в аэропорту завтра днем. Она
приезжает в гости. Сменила имя с Робин на Джару. Когда женщины стареют, они
меняют имена. Многие, я имею ввиду. Допускаете, чтобы мужчина такое сделал?
Представьте меня звонящим кому-нибудь:
- Привет, Майк, это Тюльпан.
- Кто?
- Тюльпан. Когда-то Чарльз, а теперь Тюльпан. Я больше не буду
отзываться на Чарльза.
- Иди на хуй, Тюльпан.
Майк вешает трубку...
Стареть очень странное занятие. Главное, ты должен продолжать твердить
себе "Я старый, я старый". Ты видишь себя в зеркале, спускаясь на
эскалаторе, но прямо в зеркало не смотришь. Скользнул взглядом, настороженно
улыбнулся. Ты не выглядишь плохо, ты выглядишь как сухая свеча. Слишком
плохо. На хер богов, на хер их замыслы! Ты должен был умереть 35 лет назад.
Дополнительные декорации для вкрадчивых просмотров фильмов ужасов. Чем
старше писатель, тем лучше он должен писать. Он больше видел, больше вынес,
он ближе к смерти. Страница, белая страница 8,5 на 11. Останки авантюризма.
Далее, ты всегда помнишь фишку или две из тех, что сказали другие парни.
Джефферс: "Злись из-за солнца". Или Сартр: "Ад -- это окружающие". В
яблочко, навылет! Я никогда не бываю один. Лучше всего быть одному да не
совсем.
По моему хотению радио работает на полную, преподнося крупные порции
великой классики. Я слушаю ее по 3-4 часа за ночь, чем-то занимаясь или
бездельничая. Это мой наркотик, он вымывает из меня дерьмо, поглощенное за
день. Классические композиторы для этого годятся. Поэты и писатели - нет.
Шайка мошенников. Почему? Потому что писатели -- самые сложные для
восприятия люди, как в творчестве, так и в жизни. Но они еще хуже, чем
отрицательные герои своих произведений. А еще мы любим брюзжать друг про
друга. Взгляните на меня.
Что до писанины, то я пишу, в принципе, так же, как делал это 50 лет
назад, может, чуть лучше, но не намного. Тогда почему мне нужно было дожить
до 51, чтобы спокойно оплачивать аренду с гонораров? Я имею в виду, если я
прав, и писанина не изменилась, что отняло столько времени? Неужто мне
пришлось ждать, чтобы мир меня догнал? И, если это так, где я теперь? В
плохой форме, вот где. Но не думаю, что я стал болваном от постигшей удачи.
Разве болван осознает, что он такой. Но от сытости я далек. Есть во мне
кое-что, чего я не могу контролировать. Я не могу ехать через мост без
мыслей о суициде. Я не могу смотреть на озеро или океан без мысли о суициде.
Я хочу сказать, я не буду на этом зацикливаться. Но это меня осенит: СУИЦИД.
Как свет в конце тоннеля. Тот факт, что аварийный выход сущетствует,
помогает тебе им не пользоваться. Ясно? Иначе это могло бы быть только
безумием. И это не смешно, дружище. Когда бы я ни выдал хорошую поэму, это
-- костыль, на который я могу опереться и продолжить путь. Не знаю, как
другие, но когда я наклоняюсь, чтобы обуться с утра, я думаю, Великий Боже,
что теперь? Я оттрахан жизнью, мы с ней не ладим. Она не достается мне
целиком, приходится от нее понемногу откусывать. Я глотаю ведра говна. Я
никогда не изумлен тем, что тюрьмы и психушки полны точно так же, как улицы.
Я люблю смотреть на своих кошек, они меня расслабляют. Они заставляют меня
чувствовать себя нормально. И учти - не запирай меня в комнате, полной
народу. Даже не думай. Особенно в праздник. Не стоит.
Я слышал, мою первую жену нашли мертвой в Индии, и никто из родных не
удосужился забрать тело. Бедная девочка. У нее была дефективная шея, которая
не поворачивалась. В остальном она была прекрасна. Она развелась со мной и
правильно сделала. Я не был достаточно добр или могуч, чтобы ее спасти.
9/21/91 21:27
Вчера ездил на премьеру фильма. Красный ковер. Лампы-вспышки. Затем
вечеринка. Не слышал большей части сказаного. Слишком людно. Слишком жарко.
Первая вечеринка, на которой я был приперт к бару молодым парнем с очень
круглыми глазами, которые никогда не моргали. Я не знаю, на чем он был. Или
под чем. Таких там было порядочно. Парень и 3 более или менее хорошенькие
леди с ним. Он он все рассказывал, как им нравилось сосать хуй. Дамы
улыбались и приговаривали "О, да!". Всеобсуждение проходило в том же ключе.
Я продолжал разгадывать, было ли это правдой или надо мной прикалываются. Но
по прошествии какого-то времени меня это попросту утомило. А парень
продолжал меня изводить, болтая о том, как девицам по вкусу сосать хуй. Его
лицо все приближалось и приближалось. Наконец, я потянулся, резко схватил
его за грудки, крепко, и, держа так, сказал:
- Слушай, это будет смотреться не лучшим образом, если 71-летний старик
выбьет из тебя дерьмо в присутствии всех этих людей, а?
Затем я его отпустил. Он отошел в другой конец бара, сопровождаемый
своими леди. Черти меня дери, если я смог уловить в произошедшем хоть
малейший смысл.
Мне кажется, я слишком привык сидеть в маленькой комнате и повелевать
словами. Я вижу достаточно людей на ипподроме, в супермаркетах,
бензоколнках, автострадах, кафе и т.д. С этим ничего не поделаешь. Но у меня
чувство, что я пинаю сам себя под зад, когда иду на сборища, даже если
напитки бесплатны. Никогда в этом не нуждался. Глины для моей лепки мне
вполне хватает. Люди опустошают меня. Я вынужден удирать, чтобы
перезаправляться. Я - вот лучшее для меня, сидящий, ссутулившись, курящий
биди и наблюдающий, как на экране мелькают слова. Изредка встречаешь
исключительного или интересного человека. Это больше чем рана, это ебучий
непрерывный шок. Это делает из меня долбаного брюзгу. Кто угодно может быть
долбаным брюзгой. Большинство ими и является. Помогите!
Мне просто нужен здоровый ночной сон. Но прежде - не читать никакой
чертовщины. Когда одолеешь определенное количество порядочной литературы,
оказывается, что таковой больше не осталось. Приходится писать ее самому. В
воздухе совсем нет кислорода. Но я надеюсь все-таки проснуться завтра утром.
И утром, на что я НЕ надеюсь, добрым. Мне не понадобятся занавески,
бритвенные лезвия, автоответчики. Телефон звонит, в основном, моей жене.
Колокол по мне тоже пока не звонил.
Баю-бай. Я сплю на своем желудке. Старая привычка. Я жил с чересчур
больными женщинами. Интимные места нужно защищать. Жаль, что тот молодец не
бросил мне вызов. Я был в настроении надрать ему зад. Он бы меня несказанно
позабавил. Доброй ночи.
9/25/91 00:28
Идиотская, жаркая ночь. Бедные кошки. Заточенные в своем меху, они
смотрят на меня, а я ничем не могу им помочь. Линда вышла по делам. Ей нужно
что-то делать, с кем-то общаться. Ничего не имею против, но она неравнодушна
к выпивке, после
чего садится за руль и едет домой. Я не лучший собеседник, молоть о том
о сем не для меня. Я не хочу обмениваться мыслями. Или душами. Я заключен в
каменную глыбу. И я хочу оставаться внутри, в покое и безопасности. Это моя
стезя с самого начала. Я бросил родителей, бросил школу, перестал быть
благополучным гражданином. За что бы я ни брался, так было всегда. Я не
желал, чтобы кто-либо над этим трудился. И сейчас не желаю.
Я считаю, люди, ведущие дневник и конспектирующие в нем свои мысли --
задроты. Я этим занимаюсь только потому, что кое-кто мне посоветовал, так
что, как видите, я -- задрот незаурядный. Я просто даю тексту катиться. Как
какашке с холма.
Не знаю, как быть с ипподромом. Кажется, он для меня исчерпан. Сегодня
я околачивался в Голливудском Парке, на бегах. Ставил. 13 заездов. Спустя 7
я наварил $72. И что? Убавит это седых волос в моих бровях? Сделает ли из
меня оперного певца? Чего я хочу? Я выруливаю в сложной игре, отдавая 18%
комиссии. По чуть-чуть, понемногу. Так что это не должно быть сложно. Чего я
хочу? Мне действительно плевать, есть Бог или нет. Это меня не интересует.
Но вот что там еще за 18 процентов?
Я озираюсь и вижу того же парня, что обычно. Он целыми днями стоит на
одном и том же месте с собеседником или сразу парочкой. Держит бланк и
болтает о лошадях. Как нудно! Что я здесь делаю?
Ухожу. Иду к парковке, залезаю в машину и отъезжаю. Еще только 4 часа.
Как мило. Еду. Едут другие. Мы - улитки, ползущие по листу.
Вот я съезжаю на подъездную дорожку, паркуюсь, вылезаю. На
автоответчике - сообщение от Линды. Проверяю почту. Счет за газ. И здоровый
конверт, полный стихов. Все напечатаны на разных клочках бумаги. Женщины,
мелящие о своих менструациях, о своих сиськах и сердцах и о том, как их
ебут. Крайне тупо. Сваливаю в мусорную корзину.
Валюсь сам. Лучше. Раздеваюсь и вхожу в бассейн. Ледяная вода. Но
классная. Иду к глубокому концу бассейна, вода поднимается ярд за ярдом,
остужая меня. Потом я ныряю. Это успокаивает. Мир не знает, где я. Я
всплываю, гребу к дальнему краю, нахожу уступ, сижу на нем. Сейчас идет
что-то вроде 9-ого или 10-ого заезда. Лошади все бегут. Я ныряю прочь от
старости, пиявкой повисшей на мне. Все по-прежнему в порядке. Я должен был
умереть 40 лет назад. Я поднимаюсь над гладью, плыву к дальнему краю,
вылезаю.
Это было давно. Сейчас я тут, наверху с "Маком". Таковы все новости на
этот час. Думаю, я посплю. Запасусь силами перед завтрашними скачками.
9/26/91 00:16
Выводил корректуру в новой книге. Поэзия. Мартин говорит, потянет
страниц на 350. По-моему, стихи держат. Поддерживают. Я - старый поезд,
стелящий пар по маршруту.
На чтение ушла пара часов. Практика вычитки у меня уже есть. Строчки
бегут, выдавая то, что я хочу. Тут все о меня зависит.
По ходу движения всех нас подлавливают и прикусывают всевозможные
капканы. Никто их не избежит. Некоторые в них живут. Суть в том, чтобы
понять, что ты в капкане. Если ты в него попал и не осознаешь этого, тебе
крышка. Думаю, я распознал большую часть своих капканов и написал о них.
Всякое бывает. Кроме того, кто-то может сказать, что и жизнь - капкан.
Сцапать может и писательство. Некоторые писатели склонны писать то, чего от
них ждут читатели. На этом им конец. Период творчества большинства из них
очень короток. Они слышат похвалу и верят ей. Единственный верховный судья
по писанине - это сам писатель. Когда им вертят критики, редакторы,
издатели, читатели - он приплыл. А когда им вертят слава и удача, его можно
сплавить вниз по реке вместе с дерьмом.
Каждая новая строка - это начало, и ничего не поделать с теми, что ее
продолжат. Все мы каждый раз начинаем все заново. И, конечно, ничто не
свято. Миру будет куда проще без писанины, чем без сантехники. А есть в мире
места, где мало и того, и другого. Я, разумеется, отказался бы скорее от
сантехники, но я болен.
Ничто не вынудит человека перестать писать, кроме него самого. Тот, кто
по-настоящему хочет писать, будет это делать. Непринятие и насмешки его
только укрепят. И чем дольше он будет воздерживаться, тем сильней он станет.
Как вода перед плотиной. В том, чтобы писать, нет ничего проигрышного. Это
заставит пальцы твоих ног хохотать пока ты спишь. Это сделает твою походку
тигриной. Зажжет огонь в глазах и поставит лицом к лицу со Смертью. Ты
умрешь в бою, а твое имя будут чтить в аду. Судьба слова. Соответствуй ей,
правь ею. Будь Клоуном во Тьме. Смешно. Смешно. Еще строка...
9/26/91 23:36
Название для новой книги. Я высиживал на ипподроме, пытаясь его
изобрести. Но это единственное место, где вообще не думается. Оно высасывает
из тебя и мозги, и дух. Истощающий минет, вот что это такое. Я не спал
несколько ночей. Что-то
сосало из меня энергию.
Встретил одного на ипподроме.
- Как поживаешь, Чарльз?
- Нормально, - сказал я и отошел.
Ему нужно товарищество. Он хочет тереть обо всем подряд. Лошади. Я не
обсуждаю лошадей. Это ПОСЛЕДНЕЕ, о чем я стал бы дискутировать. Прошло
несколько заездов, и я застиг его наблюдающим за мной сквозь табло заездов.
Бедняга. Я вышел оттуда и присел, а какой-то коп завязал со мной беседу. Ну,
вообще их называют службой безопасности.
- Они переносят тотализатор, - сказал он.
- Да, - сказал я.
Они вырыли хреновину передвинули западнее. Что ж, это сподвигло народ
поработать. Мне нравится смотреть, как другие пашут. По-моему, охранник
общался со мной, чтобы выяснить, тронутый я или нет. Возможно, это не так,
но я так подумал. Я разрешаю мыслям так мной овладевать. Я почесал пузо и
притворился образцовым стариканом.
- Они собираются вернуть сюда озера, - сказал я.
- Ага, - сказал он.
- Раньше это место называли Ипподром Озер и Цветов.
- Серьезно? - спросил коп.
- Ага, - ответил я, - у них здесь проводились Гусиные Созтязания.
Выбирали гусыню, сажали в лодку, а вокруг копошились гуси. Поистине скучная
работенка.
- Ага, - сказал коп.
Я встал.
- Ну что же, - сказал я, - пойду возьму кофе. Не грусти.
- Конечно, - сказал он, - удачи.
- И тебе, мужик.
Я ушел.
Название. Мой разум был чист. Он проветривался. Старчески попердывая, я
подумал, что неплохо было бы одеть куртку. Взошел на эскалатор и спустился с
4го этажа. Кто изобрел эскалатор? Движимые ступени. А теперь говорят о
сумасшествии. Люди ездят вверх-вниз на эскалаторах и лифтах, водят машины,
открывая дверь гаража нажатием кнопки. Затем они идут сгонять жир в
фитнесс-центре. Через 4000 лет ног у нас не будет, мы будем поерзывать
каждый на своем очке или просто кататься кубарем как перекати-поле. Каждый
биологический вид сам себя уничтожает. Динозавров погубило то, что они
слопали все съедобное в округе и вынуждены были взяться друг за друга. Это
сократило их число до одного, и сукин сын помер от голода.
Я дошел до машины, взял куртку, одел ее, вернулся наверх на эскалаторе.
Это позволило мне почувствовать себя плейбоем. Делягой, покидающим место и
возвращающимся назад. Я ощутил себя так, как будто припал к какому-то
секретному роднику.
Я сыграл, и мне улыбнулась удача. К 13ому заезду стемнело и начинался
дождь. Я сделал ставку за десять минут до этого и уехал. Машины двигались
осторожно. Дождь нагоняет жути на лос-анжелесских водителей. Я выехал на
автостраду вслед за скоплением красных габаритов. Радио я не включал. Я
жаждал тишины. В мозгу пробежало название: Библия для Расколдованных. Нет,
плохо. Я перебирал в уме лучшие названия. Я имею ввиду, чужие. "Вплоть до
Дерева и Камня". Отличное название, никчемный писатель. "Заметки из
Подземки". Отличное название. Великий творец. А еще "Сердце - это одинокий