До того неприлично про это писать, что перо опускается.

   — Дядь Иван, а дядь Иван!
   — Што тебе? Мыло, мочалка имеется?
   — Все имеется, только умоляю тебя: уйди ты к чертям!
   — Ишь, какая прыткая, я уйду, а в энто время одежу покрадут. А кто отвечать будет — дядя Иван. Во вторник мужской день был, у начальника станции порцыгар свистнули. А кого крыли? Меня, дядю Ивана!
   — Дядя Иван! Да хоть отвернись на одну секундочку, дай пробежать!
   — Ну, ладно, беги!
   Дядя Иван отвернулся к запотевшему окошку предбанника, расправил рыжую бороду веером и забурчал:
   — Подумаешь, невидаль какая. Чудачка тоже. Удовольствие мне, что ли? Должность у меня уж такая похабная... Должность заставляет.
   Женская фигура выскочила из простыни и, как Ева по раю, побежала в баню.
   — Ой, стыдобушка!
   Дверь в предбанник открылась, выпустила тучу пара, а из тучи вышла мокрая, распаренная старушка, тетушка дорожного мастера. Старушка выжала мочалку и села на диванчик, мигая от удовольствия глазами.
   — С легким паром, — поздравил ее над ухом сиплый бас.
   — Спасибо, голубушка. Спас... Ой! С нами крестная сила. Да ты ж мужик?!
   — Ну и мужик, дак что... Простыня не потребуется?
   — Казанская Божья Мать! Уйди ты от меня со своей простыней, охальник! Что ж это у нас в бане делается?
   — Что вы, тетушка, бушуете, я же здесь был, когда вы пришли!
   — Да не заметила давеча я! Плохо вижу я, бесстыдник. А теперь гляжу, а у него борода, как метла! Манька, дрянь, простыней закройся!
   — Вот мученье, а не должность, — пробурчал дядя Иван, отходя.
   — Дядя Иван, выкинься отсюда! — кричали женщины с другой стороны, закрываясь тазами, как щитами от неприятеля.
   Дядя Иван повернулся в другую сторону, оттуда завыли, дядя Иван бросился в третью сторону, оттуда выгнали. Дядя Иван плюнул и удалился из предбанника, заявив зловеще:
   — Ежели что покрадут, я снимаю с себя ответственность.

   В воскресный день измученный недельной работой дядя Иван сидел за пивом в пивной «Красный Париж» и рассказывал:
   — Чистое мученье, а не должность. В понедельник топить начинаю, во вторник всякие работники моются, в среду которые с малыми ребятами, в четверг просто рядовые мужчины, в пятницу женский день. Женский день мне самый яд. То есть глаза б мои не смотрели. Набьется баб полные бани, орут, манатки свои разбросают. И главное, на меня обижаются, а я при чем? Должен я смотреть или нет, если меня приставили к этому делу. Должен! Нет, хуже баб нету народа на свете. Одна и есть приличная женщина — жена нашего нового служащего Коверкотова. Аккуратная бабочка. Придет, все свернет, разложит, только скажет: «Дядя Иван, провались ты в преисподнюю»... Одно нехорошо: миловидная такая бабочка с лица, а на спине у нее родинка, да ведь до чего безобразная, как летучая мышь прямо, посмотришь, плюнуть хочется...
   — Что-о-о-о?! Какая такая мышь?.. Ты про кого говоришь, рыжая дрянь?
   Дядя Иван побледнел, обернулся и увидал служащего Коверкотова. Глаза у Коверкотова сверкали, руки сжимались в кулаки.
   — Ты где ж мышь видал? Ты что же гадости распространяешь? А?
   — Какие гадости, — начал было дядя Иван и не успел окончить... Коверкотов подвинулся к нему вплотную и...

   — Гражданин Коверкотов, вы обвиняетесь в том, что 21 марта сего года нанесли оскорбление действием служащему при бане гражданину Ивану.
   — Гражданин судья, он мою честь опозорил!
   — Расскажите, каким образом вы опозорили честь гражданина Коверкотова?
   — Ничего я не позорил... Чистое наказанье. Прошу вас, гражданин судья, уволить меня с должности банщицы. Сил моих больше нет.
 

___________

 
   Судья долго говорил с жаром, прикладывая руки к сердцу, и дело кончилось мировой.
   Через несколько дней дядю Ивана освободили от присутствия в пятницу в женской бане и назначили вместо него женщину из ремонта.
   Таким образом, на станции вновь наступили ясные дни.