Кир Булычев
Связи личного характера

   Сидели во дворе, играли в домино. Дело было летом, после дождя, в хорошую погоду. Облака, вытрясая воду, плыли над головой пышные и умиротворенные, лужи сохли быстро, от них поднимался невидимый пар, скоро идти ужинать, игра малость приелась, и пришло время побеседовать о разных вещах.
   – Устал я сегодня чего-то, – сказал Василь Васильич, принюхиваясь к сложным ароматам, слетавшимся вниз, к игрокам, из двенадцати кухонь дома.
   – Жарко было, – согласился Валентин Кац, размешал костяшки и спросил товарищей: – Еще одну «рыбу» забьем?
   И в этот момент во двор вошел Корнелий Удалов. Был он потен, светлые волосики завились, штаны грязные, пиджак через плечо, в руках, вся в белых потеках, банка из-под белил. В ней болтается малярная кисть.
   – Корнелий-то, – сказал Погосян, – Корнелий стал маляром, да?
   – Дурачье, – сказал Удалов, покосился на свои окна, не наблюдает ли за ним жена его Ксения, и, поставив банку посреди двора, уселся на скамью. – История со мной случилась. Фантастическая.
   – Всегда с тобой что-нибудь случается, – сказал Валентин. – Может, все-таки забьем еще одну «рыбу»?
   – Что за история, а? – спросил Погосян.
   Удалов, которому очень хотелось поговорить, сразу ответил:
   – Дорогу на Грязнуху знаете? К санаторию?
   – Ну.
   – Там вот все и произошло. Не было сегодня дороги.
   – Куда же она, болезная, делась?
   – Даже не знаю, что на это ответить, – сказал Удалов. – Рано человечеству об этом знать.
   – Ты, Корнелий, не крути, – обиделся Василь Васильич. – Ты всегда в истории попадаешь. И придаешь им космическое значение.
   – Вот именно, что космическое. Не менее чем космическое.
   – Ясно, – сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал – занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне «Песнь о вещем Олеге». – Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
   – Циник ты, Грубин, – сказал с тоской Корнелий Удалов.
   И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
   – Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
   – Ну и не разглашай, – отозвался Грубин.
   – Ну и не разглашу, – повторил Удалов.
   – Нужны нам твои истории, – сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
   – Так что с дорогой приключилось? – спросил Валя Кац. – А то меня сейчас жена ужинать позовет.
   – Не поверите, – сказал Удалов.
   – Не поверим, – согласился из окна Грубин.
   Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.
   – Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, – сказал Удалов. – До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.
   – А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? – спросил Грубин.
   – Машина в Потьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
   – А это правда, что санаторий прикрыли? – спросил Василь Васильич.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента