Кир Булычев
«Твоя Рашель...»

1

   Обычно рассказы пишут для того, чтобы читатель мог насладиться образами персонажей и пейзажами, а в конце задуматься над смыслом прочитанной истории. Иначе бы рассказы не включали в хрестоматии и не мучили бы ими невинных детей.
   В рассказе должна быть мораль. Даже не очень видная снаружи.
   Вы завершаете последнюю фразу и понимаете: так жить нельзя!
   Небольшое произведение литературы, к чтению которого вы сейчас приступаете, относится именно к этому роду литературы. И мораль его сводится к истине: «Подслушивать нехорошо».
   ...Все началось шестого июля. Если вы помните, день тот выдался в Великом Гусляре жарким, томительным, но не беспощадным. И если ты обнажен до трусов, искупался в озере Копенгаген, улегся в тени векового дуба на редкую зеленую траву, щуришься, глядя сквозь листву на сверкающее солнце, и, отмахиваясь веткой от оводов, испытываешь редкое ощущение счастья, то поймешь, почему Минц с Удаловым лениво перебрасывались осколками фраз, не утруждая себя грамматикой.
   – А на Кипре... – начал было Корнелий Иванович.
   – Там другая широта, – ответил Лев Христофорович.
   Помолчали.
   Минц шлепнул себя по голому пузу. С озера неслись крики купальщиц, которые изображали танец русалок при луне.
   Одна из русалок с грубым хохотом выскочила из воды и понеслась к кустам, преследуемая сатиром. Она ланью перескочила через Удалова.
   – Ноги, – сказал Корнелий Иванович.
   – Длинные, – ответил Минц.
   – Акселерация, – сказал Удалов.
   – Питание, гимнастика и желание выбиться в модели, – одолел длинную фразу профессор.
   – Значит, не генетика? – спросил Удалов.
   – Еще какая генетика, – возразил Минц.
   Они лежали головами к метровому стволу дуба, который остался напоминанием о дубраве, посаженной здесь помещиком Гулем в XIX веке. По ту сторону ствола, разложив на траве махровое полотенце с уточками, аккуратно улегся относительно молодой человек, который приехал в Гусляр, чтобы войти в наследство теткиной комнатой, продать ее подороже и покинуть эту глухую провинцию. А пока не вступил в наследство, он скрывался от жары на берегу лесного озера, подобно аборигенам.
   Звали молодого человека, которому суждено будет сыграть значительную роль в этой истории, Никитой Борисовичем Блестящим. Фамилия была по паспорту, но не исконная. Когда-то его дедушка приехал с юга, принеся с собой неблагозвучную харьковскую фамилию Прохановский. Он выучился на партийного публициста, борца с генетикой и кибернетикой, стал лидером гонений на вейсманизм-морганизм и прочие бесчеловечные исчадия американской реакционной науки и членом-корреспондентом Тимирязевской Академии наук.
   Никита Борисович улегся под дубом, стал смотреть на небо и отгонять веточкой оводов. До него доносились визги и вопли купальщиц, и он тоже оценил длинные и стройные ножки местной нимфы.
   Два старика, один толстый и лысый, другой потоньше, помельче, но тоже лысый, что лежали по ту сторону ствола, его не интересовали, и их разговор поначалу был для него пустым. Так что он постепенно задремал.
   А Минц с Удаловым продолжали беседу.
   – Почему? – спросил Удалов. – Природа распорядилась?
   – С раннего детства, – согласился Минц.
   – Иногда вижу – в коляске, а уже руководит, – улыбнулся Удалов.
   – Если наблюдать, то увидишь, – сказал Минц.
   – С какого же возраста?
   Минц ответил не сразу.
   Удалов взял бутыль с газированной водой «Гуслярский источник». Отпил из горла, дал другу.
   Длинноногая нимфа верещала в кустах, видно, ее щекотали.
   – Ты затронул важную тему, Корнелий, – произнес задумчиво Лев Христофорович. – Я тоже об этом думал.
   – Вот именно, – согласился Удалов. Пока он еще не понял, о чем говорит Минц, но привык не противиться другу, потому что со временем из рассуждений Минца вырастали великие изобретения и открытия, а Удалову было приятно чувствовать себя причастным к таким делам.
   – С какого момента дитя становится полководцем, развратницей или многодетной мамашей? Когда это открывается?
   – Когда?
   – Когда оно начинает пользоваться речью и свободно передвигаться, – сказал Минц. – Я проводил наблюдения в яслях, детских садах и школах. Это потребовало не один месяц полевых исследований.
   – Чего же мне не сказал, – упрекнул его Удалов. – Мы бы с тобой вместе полевые исследования проводили.
   – Скучное для непосвященного дело, – возразил Минц. – Но со временем дало свои плоды. У меня есть несколько дискет с обобщениями.
   – Публиковать будешь?
   – Рано, – ответил Минц. – И, можно сказать, опасно для человечества. Если мое открытие попадет в руки нечистоплотного мошенника, а еще хуже, политика, могут произойти совершенно неисправимые катаклизмы. Дай еще «Гуслярского».
   – Может, искупаемся? – спросил Удалов.
   Он делал вид, что очередное открытие Минца его никоим образом не интересует. Потому что заинтересованность всегда охлаждала профессора, и он мог прекратить рассказ.
   – А тебе что, неинтересно? – обиделся Минц. – Ведь это не хухры-мухры!
   – Интересно, Левушка, – поспешил с ответом Удалов. – Но если не хочешь, не рассказывай.
   – Почему же это я не буду рассказывать?
   – А может, ты подписку дал.
   – Где еще я подписку дал! – совсем уж осерчал профессор. – Кого я боюсь?
   – Прокуратуру, – невинно ответил Удалов.
   И тут Минц взревел так, что лежавший за деревом Никита Борисович поджал ноги.
   Минц глубоко вздохнул, помолчал, переживая гневный пароксизм, а потом заговорил:
   – Я задумался о том, насколько непроизводительно работает природа. Наблюдаю я ребенка, вижу – вот вам генетически обусловленный военный, офицер, а может, и генерал. Потом гляжу на малыша, лепящего пирожки из песка, – он же готовый труженик! Я вижу будущее любого малыша по его обычному поведению в детском садике.
   – Ты гений, Лев Христофорович, – искренне заметил Удалов.
   – Да не о гениальности речь! – возразил Минц. – А о том, какие это беды или радости может принести человечеству.
   За стволом дерева Блестящий внимательно слушал. Конечно, не исключено, что старики несут чушь – на то они и старики. Но ведь дедушка Никиты Борисовича до позднего девяностолетнего возраста сохранял ясный ум и даже говорил: «Не доведет вас до светлых высот демократия. Насмотрелся я ее в годы Гражданской войны. Народу она не нужна!» С этими словами и помер, перед смертью позвав в дом жреца зороастринской религии, так как все Прохановские в Харькове исконно придерживаются зороастризма.
   – А какие беды? – донесся до Никиты Борисовича голос курносенького собеседника.
   – Эх, не хотел я забивать тебе голову научной чепухой, – вздохнул второй старик, тоже лысый, но толстый и нахальный. – Но придется.
   Глядя в небо, он продолжал:
   – Природа действует расточительно и неумно. Заданность детеныша определена. Но природа растягивает взросление человеческого существа на полтора десятка, а то и более лет. Расточительно?
   – Организму сложиться надо! – сказал Удалов.
   – Ошибка. На деле получается наоборот. Внешние факторы не помогают природе, а нарушают ее начинания. Ну, посмотри. Мы имеем дело с талантливым скрипачом. А у родителей нет денег ему на скрипку, к тому же его папа всю жизнь играет на гармошке. И вместо нового Ойстраха мы получаем еще одного пьяненького гармониста.
   – Ну, это исключение, – возразил Корнелий. – Настоящий талант превозможет.
   – Ты уверен?
   – Еще как!
   – И какой же талант был у тебя, Корнелий, в три года от роду?
   – Нормальный талант, – не нашелся что ответить Удалов. – И если что, я его сам загубил.
   – Правильно. Природа не могла угадать, что ты станешь послом доброй воли, известным в Галактике борцом за мир и, главное, самым средним из всех жителей Млечного Пути. А вообще-то говоря, я тебя проанализировал...
   – Так ты любого человека можешь проанализировать?
   – Задним числом.
   – И без ошибки?
   – Без ошибки, но с разочарованием. Природа зря отпускает людей взрослеть самостоятельно.
   – Так скажи обо мне, не томи!
   – В машинисты паровоза готовила тебя природа.
   – Не может быть! – воскликнул Удалов и вдруг закручинился.
   Минц заметил это и спросил:
   – Что с тобой?
   – Ты не поверишь... Я у внука паровозик украл и всю ночь с ним в коридоре играл.
   – Почему не поверить? Конечно, поверю, – улыбнулся Лев Христофорович. – И я задумался, – продолжал Минц, глядя в небо, не слыша и не видя ничего вокруг. – Я задумался, нельзя ли помочь природе. Тогда люди будут счастливее. Они же будут заниматься тем делом, к которому их произвела природа.
   – Не понял, – сказал Удалов и почувствовал, как ему хочется гуднуть.
   – Мы должны сократить до минимума тот непроизводительный период, в ходе которого человек взрослеет, в то время как увеличиваются шансы, что он станет вовсе не тем, кем ему следовало бы стать.
   Минц сорвал травинку и принялся ее грызть.
   Никита Блестящий был сам слух.
   – Почему надо взрослеть много лет? – задач сам себе вопрос профессор. – Надо взрослеть за три года.
   – И кто же получится? Генерал мне по пояс?
   – Я не так наивен, – возразил Минц. – Нам нужно, чтобы человек стал совершенно нормальным, двадцатилетним, работоспособным и даже готовым жениться.
   – В пять лет жениться? Ну, тебе покажет наша милиция!
   – Какая еще милиция, – заметил Минц. – Никому не нужна твоя милиция, когда все будут заниматься своим делом.
   – Неужели ты уже испытал это средство? – испугался Удалов.
   Беда великого ученого заключалась в том, что его изобретения и открытия далеко не всегда выполняли задуманную роль. Порой они становились катастрофически опасны для окружающих. И приходилось переизобретать изобретенное.
   Удалов как представил себе шестилетних генералов, ему чуть дурно не стало.
   – Все проще, – сказал профессор. – Я изготовил совершенно безвредное средство, которое ускоряет физические развитие организма. Если дать мои порошки пятилетке, то еще через три года, а то и менее, он станет взрослым и займется своим любимым делом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента