Сергей Булыга
Эй, перевозчик!
Это мне так обычно кричат. Хотя какой я перевозчик? Это мой дед был перевозчиком, и прадед, и так далее. А уже когда моему отцу пришла пора заниматься перевозом, наша река начала быстро мелеть, да и течение в ней становилось все медленней, вода стала грязная, густая, с илом – и заболотилась наша река, не стало никакой возможности плавать по ней на лодке. Тогда мой отец вытащил лодку на берег, она и сейчас там лежит, догнивает, и сбил добрый, крепкий плот. На этом плоту он, может, еще лет десять перевозил всех желающих через реку. А после и плот застрял на мелководье, засосала его болотная грязь, и, если кому интересно, я могу показать то место, там еще видны торчащие из-под болотной ряски торцы бревен. Это все, что осталось от того плота. И с тех пор мой отец начал уже не перевозить всех желающих, а переносить их на своих плечах. Отец мой был крепкий, плечистый мужчина, он, если ему хорошо платили, мог перенести зараз двух седоков средней тяжести. Ну да и я, как вы сами видите, тоже не сказать чтобы уродился хилым. Я тоже могу перенести двоих, если мне платят двойную цену, то есть шестьдесят монет. А так я обычно беру тридцать.
Нет, брал до недавнего времени. А теперь все изменилось!
А случилось это вот как, и совсем недавно – на прошлой неделе, в среду. Солнце тогда уже было высоко, и я копался у себя в огороде. Потому что, знаете, перевоз перевозом, а своя земля всего надежней, это всегда верный кусок хлеба. И вот я работал в огороде, как вдруг услышал, что кто-то идет. Но я не стал поднимать головы, такой у меня обычай. Они мне что, нужны, что ли? Нет, это я им нужен. И я продолжал копаться на грядке. Потом шаги совсем приблизились, и я услышал голос:
– Эй, перевозчик!
Я воткнул лопату в землю и обернулся. Возле забора стоял человек, одетый хоть и небогато, но сразу понятно, что по-городскому, и вид у него был важный, городской. И сабля у него была, и пистолет за поясом. Э, сразу подумал я, да это важная птица! Но виду не подал, конечно, а спросил самым обычным голосом:
– Чего тебе надо, ваша милость?
– Перевези меня на ту сторону! – сердитым голосом сказал этот пан. – И поскорей! Я тороплюсь!
Но я не люблю торопливых. Поэтому я вначале вытер руки одну об другую, а после утер лоб, потому что он уже немного взмок от жары, а тогда, забыл сказать, день выдался жаркий, и только после этого я подошел к забору, но через калитку выходить не стал, а остановился возле нее и спросил:
– Ты знаешь, ваша милость, сколько это стоит?
– Я тебе хорошо заплачу! – еще сердитей сказал этот пан.
Тогда я еще раз, и уже еще внимательней, посмотрел на него. На вид он был самый настоящий пан: щеки румяные, глазки маленькие, злобные, как это у них часто бывает, и бороды у него не было, она была чисто выбрита, а были только усы. Но, правда, эти усы были не длинные, панские, а какие-то коротенькие, по самую губу обстриженные. Э, подумал я, это дело нечистое, как бы это не был сами знаете кто! А еще тут пан как будто услышал мои мысли – и приподнял шапку и огладил ею свои волосы. Так ведь и волосы у него, я сразу подумал, тоже не панские, потому что не было в них чуба, а они были по всей голове одинаково коротенько подстрижены. Э, подумал я, беда какая! А этот пан надел обратно шапку, грозно скрипнул зубами и сказал:
– Чего вылупился, хам?! Давно панов не видел?
– Давненько, ваша милость, – честно признался я.
– Ну так теперь насмотришься! – уже не так сердито сказал он. – Идем, перенесешь меня. Сколько это будет стоить?
– Тридцать монет, – ответил я.
– Э! – засмеялся он. – Чего ты вспомнил! Монеты! Уже давно никто монетами не платит, дурень. Теперь вместо монет ассигнации. И я тебе их заплачу даже не тридцать, как ты просишь, а все пятьдесят. На, смотри!
И он достал из пояса и протянул мне небольшую цветную бумажку, на которой было с обеих сторон много чего написано и нарисовано. Но и была там цифра «50», я ее сразу узнал. Бумажка была твердая, хрустела и сгибалась тоже с хрустом.
– Ну, что? – спросил этот пан.
– Нет, – сказал я и отдал ему эту бумажку обратно. – Я такого не знаю. Мне нужны монеты, я к ним привык.
– Дурень! – громко сказал этот пан. – Еще раз говорю: никто уже монетами не платит, платят вот этим, ассигнациями. Они обязательны к приему в любом банке и даже на любом базаре. Ты на базар ходишь?
– Нет, – сказал я. – Зачем? У нас все свое.
– Ат! – гневно воскликнул тот пан. После сказал: – Ну, ладно. – И стал ощупывать пояс, после достал из него еще одну такую же бумажку и показал ее мне, на ней, кроме всего прочего, было написано «100», и сказал: – Бери и эту тоже, дурень! – И вдруг спросил: – У тебя жена есть?
– Есть, конечно, – сказал я.
– Где она?
– В хате. Она у меня больная, не встает.
– Ну так пойди к ней и скажи ей, что за эти две бумажки вы можете поехать в ближайшую деревню, купить там себе самый лучший дом и нанять самого лучшего врача из города, который вылечит твою жену в два счета. – Потом спросил: – Тридцать монет тебе каких давали, медных?
– Да, – сказал я. – Чисто медных.
– А это чистое серебро! – громко и очень сердито сказал пан. – Это ассигнации, это долговые обязательства державы! Видишь здесь подпись? Это наш верховный скарбник ее здесь поставил, а ты, дурень, еще морду воротишь. Хам! Иди и спроси у жены, если мне не веришь!
И сунул мне эти бумажки, одна сто, другая пятьдесят. Я развернулся и пошел в хату, а он остался стоять возле калитки.
Нет, брал до недавнего времени. А теперь все изменилось!
А случилось это вот как, и совсем недавно – на прошлой неделе, в среду. Солнце тогда уже было высоко, и я копался у себя в огороде. Потому что, знаете, перевоз перевозом, а своя земля всего надежней, это всегда верный кусок хлеба. И вот я работал в огороде, как вдруг услышал, что кто-то идет. Но я не стал поднимать головы, такой у меня обычай. Они мне что, нужны, что ли? Нет, это я им нужен. И я продолжал копаться на грядке. Потом шаги совсем приблизились, и я услышал голос:
– Эй, перевозчик!
Я воткнул лопату в землю и обернулся. Возле забора стоял человек, одетый хоть и небогато, но сразу понятно, что по-городскому, и вид у него был важный, городской. И сабля у него была, и пистолет за поясом. Э, сразу подумал я, да это важная птица! Но виду не подал, конечно, а спросил самым обычным голосом:
– Чего тебе надо, ваша милость?
– Перевези меня на ту сторону! – сердитым голосом сказал этот пан. – И поскорей! Я тороплюсь!
Но я не люблю торопливых. Поэтому я вначале вытер руки одну об другую, а после утер лоб, потому что он уже немного взмок от жары, а тогда, забыл сказать, день выдался жаркий, и только после этого я подошел к забору, но через калитку выходить не стал, а остановился возле нее и спросил:
– Ты знаешь, ваша милость, сколько это стоит?
– Я тебе хорошо заплачу! – еще сердитей сказал этот пан.
Тогда я еще раз, и уже еще внимательней, посмотрел на него. На вид он был самый настоящий пан: щеки румяные, глазки маленькие, злобные, как это у них часто бывает, и бороды у него не было, она была чисто выбрита, а были только усы. Но, правда, эти усы были не длинные, панские, а какие-то коротенькие, по самую губу обстриженные. Э, подумал я, это дело нечистое, как бы это не был сами знаете кто! А еще тут пан как будто услышал мои мысли – и приподнял шапку и огладил ею свои волосы. Так ведь и волосы у него, я сразу подумал, тоже не панские, потому что не было в них чуба, а они были по всей голове одинаково коротенько подстрижены. Э, подумал я, беда какая! А этот пан надел обратно шапку, грозно скрипнул зубами и сказал:
– Чего вылупился, хам?! Давно панов не видел?
– Давненько, ваша милость, – честно признался я.
– Ну так теперь насмотришься! – уже не так сердито сказал он. – Идем, перенесешь меня. Сколько это будет стоить?
– Тридцать монет, – ответил я.
– Э! – засмеялся он. – Чего ты вспомнил! Монеты! Уже давно никто монетами не платит, дурень. Теперь вместо монет ассигнации. И я тебе их заплачу даже не тридцать, как ты просишь, а все пятьдесят. На, смотри!
И он достал из пояса и протянул мне небольшую цветную бумажку, на которой было с обеих сторон много чего написано и нарисовано. Но и была там цифра «50», я ее сразу узнал. Бумажка была твердая, хрустела и сгибалась тоже с хрустом.
– Ну, что? – спросил этот пан.
– Нет, – сказал я и отдал ему эту бумажку обратно. – Я такого не знаю. Мне нужны монеты, я к ним привык.
– Дурень! – громко сказал этот пан. – Еще раз говорю: никто уже монетами не платит, платят вот этим, ассигнациями. Они обязательны к приему в любом банке и даже на любом базаре. Ты на базар ходишь?
– Нет, – сказал я. – Зачем? У нас все свое.
– Ат! – гневно воскликнул тот пан. После сказал: – Ну, ладно. – И стал ощупывать пояс, после достал из него еще одну такую же бумажку и показал ее мне, на ней, кроме всего прочего, было написано «100», и сказал: – Бери и эту тоже, дурень! – И вдруг спросил: – У тебя жена есть?
– Есть, конечно, – сказал я.
– Где она?
– В хате. Она у меня больная, не встает.
– Ну так пойди к ней и скажи ей, что за эти две бумажки вы можете поехать в ближайшую деревню, купить там себе самый лучший дом и нанять самого лучшего врача из города, который вылечит твою жену в два счета. – Потом спросил: – Тридцать монет тебе каких давали, медных?
– Да, – сказал я. – Чисто медных.
– А это чистое серебро! – громко и очень сердито сказал пан. – Это ассигнации, это долговые обязательства державы! Видишь здесь подпись? Это наш верховный скарбник ее здесь поставил, а ты, дурень, еще морду воротишь. Хам! Иди и спроси у жены, если мне не веришь!
И сунул мне эти бумажки, одна сто, другая пятьдесят. Я развернулся и пошел в хату, а он остался стоять возле калитки.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента