Сергей Булыга
Тюрем-тюремок
Тюрем-тюремок
Летел по небу грач, смотрел, где, что и как лежит. Вдруг видит – на опушке тюрем-тюремок виднеется. Грач подлетел к нему, сел на крыльцо, в дверь клювом постучал, спросил:
– Тук-тук, кто в тюреме живет?
– Я, мышка-ворушка, – ему отвечают. – А ты кто?
– Я грач-щипач. Открой, коллега!
Мышка открыла, грач в тюрем влетел – и стали они вместе жить, на дело ходить да добычу делить. Вольготно, хорошо им, весело. И вдруг…
Осенним темным вечером…
Бух в двери! Бух! Испугались друзья, под стол залезли, спрашивают:
– Кто там?
А им в ответ:
– Это я, бобёр-рекетёр! Открывайте скорее, не то порешу!
Делать нечего, открыли. Вошел бобер и говорит:
– Не бойтесь, я вас не подставлю. Сам такой! – и лег на печь.
Стали они втроем жить, в большую силу вошли, никого не боятся. И вдруг…
Зимой, в мороз…
Глядят в окно – идут по лесу двое, большой и маленький, а кто – не разобрать. Вот подошли они к тюремку, постучались. Бобер к двери подкрался, свинчатку в кулаке зажал, кричит:
– Кто там? Зачем пришли?
В ответ – молчание. Потом…
– Я зайка-домушник, – один из незнакомцев скромно отвечает.
– Так, хорошо! – кричит бобер. – А кто с тобой?
И… рев в ответ:
– Медведь-мокрушник!
А после бах-бабах! – и дверь с петель снесли. А после – тра-та-та! – на полрожка…
И стали мишка с зайкой в тюрем-тюремке поживать да чужое добро проживать.
– Тук-тук, кто в тюреме живет?
– Я, мышка-ворушка, – ему отвечают. – А ты кто?
– Я грач-щипач. Открой, коллега!
Мышка открыла, грач в тюрем влетел – и стали они вместе жить, на дело ходить да добычу делить. Вольготно, хорошо им, весело. И вдруг…
Осенним темным вечером…
Бух в двери! Бух! Испугались друзья, под стол залезли, спрашивают:
– Кто там?
А им в ответ:
– Это я, бобёр-рекетёр! Открывайте скорее, не то порешу!
Делать нечего, открыли. Вошел бобер и говорит:
– Не бойтесь, я вас не подставлю. Сам такой! – и лег на печь.
Стали они втроем жить, в большую силу вошли, никого не боятся. И вдруг…
Зимой, в мороз…
Глядят в окно – идут по лесу двое, большой и маленький, а кто – не разобрать. Вот подошли они к тюремку, постучались. Бобер к двери подкрался, свинчатку в кулаке зажал, кричит:
– Кто там? Зачем пришли?
В ответ – молчание. Потом…
– Я зайка-домушник, – один из незнакомцев скромно отвечает.
– Так, хорошо! – кричит бобер. – А кто с тобой?
И… рев в ответ:
– Медведь-мокрушник!
А после бах-бабах! – и дверь с петель снесли. А после – тра-та-та! – на полрожка…
И стали мишка с зайкой в тюрем-тюремке поживать да чужое добро проживать.
Соня и три медведя
Жили-были в лесу три медведя. Вот как-то раз пошли они на просеку в малинник, весь день там проработали – корзины у народа отнимали, деньги, украшения, – а после, уже в сумерках, вернулись…
И видят – в доме непорядок. Осерчали медведи, нахмурились.
– Кто, – строго говорит медведица, – весь пол так затоптал? Кто в зеркало смотрелся и плевался?
А медвежонок к себе в угол заскочил – и тоже возмущается:
– Кто листал мою книжку-раскраску и всю раскрасил ее? Кто обложку порвал?
Ну а папа-медведь, тот и вовсе взревел:
– Кто из моей тарелки ел и всё мясо из нее повылавливал? Кто ковырялся моей зубочисткой? Поймаю – задавлю! – и грозно озирается.
Да только вот нет в доме никого! А после вдруг в углу… Как будто шорох… Или это кажется? Медведь на цыпочках к стене подходит, двуствольное ружье с гвоздя снимает и только стал курки взводить…
Как тут вдруг кто-то из-за шкафа – шасть в окно, и поминай его как звали! Испугались медведи, опешили. А после видят – это ж маленькая девочка! Бежит, между елками мелькает. Тьфу, вот те на! Нашли, кого бояться! Повеселели косолапые, включили свет…
И обнаружили пропажу одиннадцати серебряных чайных ложечек, двух комплектов льняного с ручной вышивкой постельного белья, початой бутылки армянского коньяка и пачки акций нефтяной компании на весьма кругленькую сумму. Вот дела!
А девочка, когда выросла, уехала в веселый южный город Одессу и там прославилась как знаменитая налетчица по прозвищу Сонька Золотая Ручка.
И видят – в доме непорядок. Осерчали медведи, нахмурились.
– Кто, – строго говорит медведица, – весь пол так затоптал? Кто в зеркало смотрелся и плевался?
А медвежонок к себе в угол заскочил – и тоже возмущается:
– Кто листал мою книжку-раскраску и всю раскрасил ее? Кто обложку порвал?
Ну а папа-медведь, тот и вовсе взревел:
– Кто из моей тарелки ел и всё мясо из нее повылавливал? Кто ковырялся моей зубочисткой? Поймаю – задавлю! – и грозно озирается.
Да только вот нет в доме никого! А после вдруг в углу… Как будто шорох… Или это кажется? Медведь на цыпочках к стене подходит, двуствольное ружье с гвоздя снимает и только стал курки взводить…
Как тут вдруг кто-то из-за шкафа – шасть в окно, и поминай его как звали! Испугались медведи, опешили. А после видят – это ж маленькая девочка! Бежит, между елками мелькает. Тьфу, вот те на! Нашли, кого бояться! Повеселели косолапые, включили свет…
И обнаружили пропажу одиннадцати серебряных чайных ложечек, двух комплектов льняного с ручной вышивкой постельного белья, початой бутылки армянского коньяка и пачки акций нефтяной компании на весьма кругленькую сумму. Вот дела!
А девочка, когда выросла, уехала в веселый южный город Одессу и там прославилась как знаменитая налетчица по прозвищу Сонька Золотая Ручка.
Коломбок
Отсидел Коломбок от звонка до звонка, отвалился. Взял справку, получил расчет и вышел за ворота. Весна на воле, воробьи чирикают…
Ну, и пошел он напрямик. Идет, перо в кармане греет. Навстречу ему заяц попадается. Коломбок его за уши взял, в угол прижал и говорит:
– Ну что, косой, допрыгался? Вот я тебя сейчас пощекочу! – и достает перо.
Испугался косой, завизжал:
– Не режь меня, пахан, я чист!
И раскололся, сдал медведя.
Медведь в берлоге спал. Закатился к нему Коломбок, перо под дых приставил, говорит:
– Хмырь! Настучал! Я срок мотал, а ты…
– Пахан, ты что?! – ревет медведь. – Да я ни сном, ни духом! Это рыжая! Вот век свободы не видать!
Побледнел Коломбок, зачерствел.
– Эх! – говорит. – Вот от кого никак не ожидал! – и выкатился вон…
И тотчас же лиса ему навстречу. Зовет:
– Пахан! За мной!
Подрастерялся Коломбок.
– Куда? Зачем?
– На хазу! К деду с бабой! Это они, курки, тебя зарыли!
Почернел Коломбок, заорал:
– Врешь, рыжая! Вот я тебя! – и за перо, и за лисой; через пустырь, через забор, в окно…
И прямиком на стол упал, в тарелку. Лежит, все потроха отбил и встать не может. А над ним…
Дед, баба, заяц, медведь да лиса сидят голодные, вилки грызут. Вот дед и говорит:
– Ха! Крутая закуска! Эй, баба, раздели на пять частей!
И скушали болезного, не пощадили.
Ну, и пошел он напрямик. Идет, перо в кармане греет. Навстречу ему заяц попадается. Коломбок его за уши взял, в угол прижал и говорит:
– Ну что, косой, допрыгался? Вот я тебя сейчас пощекочу! – и достает перо.
Испугался косой, завизжал:
– Не режь меня, пахан, я чист!
И раскололся, сдал медведя.
Медведь в берлоге спал. Закатился к нему Коломбок, перо под дых приставил, говорит:
– Хмырь! Настучал! Я срок мотал, а ты…
– Пахан, ты что?! – ревет медведь. – Да я ни сном, ни духом! Это рыжая! Вот век свободы не видать!
Побледнел Коломбок, зачерствел.
– Эх! – говорит. – Вот от кого никак не ожидал! – и выкатился вон…
И тотчас же лиса ему навстречу. Зовет:
– Пахан! За мной!
Подрастерялся Коломбок.
– Куда? Зачем?
– На хазу! К деду с бабой! Это они, курки, тебя зарыли!
Почернел Коломбок, заорал:
– Врешь, рыжая! Вот я тебя! – и за перо, и за лисой; через пустырь, через забор, в окно…
И прямиком на стол упал, в тарелку. Лежит, все потроха отбил и встать не может. А над ним…
Дед, баба, заяц, медведь да лиса сидят голодные, вилки грызут. Вот дед и говорит:
– Ха! Крутая закуска! Эй, баба, раздели на пять частей!
И скушали болезного, не пощадили.
Паштет из топора
Вот, шел солдат-омоновец с войны, проголодался. Заходит в дом. А там старая баба сидит. Омоновец ей говорит:
– Хозяйка, накорми защитника!
А баба отвечает:
– И-и, милок! Сами с голоду пухнем.
Омоновец тогда:
– А ты меня хоть чем попотчуй. Так голоден – сил нет терпеть.
А хозяйка опять за свое:
– Ничего у нас нет.
– Ну а топор хоть есть?
– Есть, как не быть.
– Тогда давай топор, мы из него паштету сварим.
– Чего-чего?
– Паштету, говорю. Такая южная похлебка. Я же только что оттудова, с югов, я в Кавказских горах воевал, и там много чему научился. Увидишь – пальчики оближешь.
Баба и согласилась. Взяли они топор, чистой тряпочкой его вытерли, в чугунок опустили, водой ключевою залили и поставили в печь на огонь. Сидят и ждут. И вот вода уже кипит! Омоновец забеспокоился, спросил:
– А соль у вас найдется? Паштет без соли очень нехорош.
Соль нашлась. Посолили. Тогда, чуток повременив, омоновец опять:
– Эх, а теперь бы еще и крупы! Ну хоть одну щепотку.
Повздыхала баба, поохала, по сусекам поскребла, нашла маленько и крупы. Омоновец крупу в чугунок забросил, языком прищелкнул, говорит:
– Ну, баба, нынче попируем!
А та и рада, ждет. И кавказский герой притаился. Но вскоре снова подскочил и всяким ловким обхождением ложку масла у доверчивой бабы выпросил, в паштет забросил, размешал, как следует…
Дух по избе пошел – густой, питательный! Омоновец и говорит:
– Готово!
Достали они чугунок из печи, поставили на стол и принялись есть. Знаменитый паштет получился! Баба его за обе щеки уплетает и омоновца нахваливает:
– Ну ты и мастер, служивый!
А омоновец не столько ест, сколько удивляется. Ведь в том паштете не только масло да крупа присутствуют, но, глядишь, и мясо попадается, и кости, и капустный лист, и чернослив, и даже кардамон. А топора не видно! Что за чудо?! Привстал он над столом и ну ложкой по чугунку рыскать, по дну скрежетать, топор искать…
Как вдруг открывается дверь и входит дед, бабин хозяин. Остановился он в пороге, носом повертел, принюхался… и осерчал, да и как закричит:
– Что, вредная баба, опять ты за свое? Опять ты мой топор сварила! А с чем я завтра в революцию пойду?! Эх, опять нас омон обездвижил!
– Хозяйка, накорми защитника!
А баба отвечает:
– И-и, милок! Сами с голоду пухнем.
Омоновец тогда:
– А ты меня хоть чем попотчуй. Так голоден – сил нет терпеть.
А хозяйка опять за свое:
– Ничего у нас нет.
– Ну а топор хоть есть?
– Есть, как не быть.
– Тогда давай топор, мы из него паштету сварим.
– Чего-чего?
– Паштету, говорю. Такая южная похлебка. Я же только что оттудова, с югов, я в Кавказских горах воевал, и там много чему научился. Увидишь – пальчики оближешь.
Баба и согласилась. Взяли они топор, чистой тряпочкой его вытерли, в чугунок опустили, водой ключевою залили и поставили в печь на огонь. Сидят и ждут. И вот вода уже кипит! Омоновец забеспокоился, спросил:
– А соль у вас найдется? Паштет без соли очень нехорош.
Соль нашлась. Посолили. Тогда, чуток повременив, омоновец опять:
– Эх, а теперь бы еще и крупы! Ну хоть одну щепотку.
Повздыхала баба, поохала, по сусекам поскребла, нашла маленько и крупы. Омоновец крупу в чугунок забросил, языком прищелкнул, говорит:
– Ну, баба, нынче попируем!
А та и рада, ждет. И кавказский герой притаился. Но вскоре снова подскочил и всяким ловким обхождением ложку масла у доверчивой бабы выпросил, в паштет забросил, размешал, как следует…
Дух по избе пошел – густой, питательный! Омоновец и говорит:
– Готово!
Достали они чугунок из печи, поставили на стол и принялись есть. Знаменитый паштет получился! Баба его за обе щеки уплетает и омоновца нахваливает:
– Ну ты и мастер, служивый!
А омоновец не столько ест, сколько удивляется. Ведь в том паштете не только масло да крупа присутствуют, но, глядишь, и мясо попадается, и кости, и капустный лист, и чернослив, и даже кардамон. А топора не видно! Что за чудо?! Привстал он над столом и ну ложкой по чугунку рыскать, по дну скрежетать, топор искать…
Как вдруг открывается дверь и входит дед, бабин хозяин. Остановился он в пороге, носом повертел, принюхался… и осерчал, да и как закричит:
– Что, вредная баба, опять ты за свое? Опять ты мой топор сварила! А с чем я завтра в революцию пойду?! Эх, опять нас омон обездвижил!
Жарь-птица
Три года Иван-царевич дома не был, но уж зато вернулся он не с пустыми руками – жарь-птицу привез! Обрадовался царь, обрадовалась царица, а вкупе с ними и весь их народ. Одна лишь царская невестка, а Иванова любимая жена Василиса Премудрая, горько кручинится и говорит…
Да только по случаю всеобщей радости слушать ее не стали, а расставили столы длиннющие, накрыли их скатертями хрустящими, яств да питв нанесли – и зашумел, заплясал, заорал пир горой! А заморская волшебная жарь-птица – ее в палисандровую клетку посадили да под самый потолок для всеобщей потехи повесили – а птица на всё это безбедное застолье завистливо поглядывает да клювом жадно пощелкивает. А Василиса Премудрая любезного мужа за рукав подергивает и шепчет ему, шепчет, шепчет…
Но кто же это в пиру шепчет? В пиру нужно кричать! И посему опять никто Василису Премудрую не расслышал, а отпировали они, отгуляли, а после где кого судьба настигла, там и полегли. Ночь наступила. Месяц выглянул. И вдруг…
Потянуло душком! А потом…
– Горим! – кричат. – Горим!
И точно – запылали царские палаты! Повыскакивал честной народ во двор в одном исподнем и ну огонь тушить! Тушили, тушили, три заповедных пруда до самого дна ведрами повычерпали, бездну красной рыбы погубили, но палат всё равно не спасли – погорели палаты дотла. А было это поздней осенью. И вот стоят Иван-царевич на Василиса Премудрая на горьком пепелище, трясутся от холода. Иван-царевич говорит:
– Эх, лучше было бы мне не жарь-птицу, а шапку-невидимку добывать! Тогда сейчас никто бы нашего позора не увидел! Ведь так, душа моя?
– Нет! – отвечает Василиса Премудрая. – Вовсе не так. Жарь-птица тоже хороша, особенно под белым винным соусом. Только до той поры надобно было ее не в палисандровой, а в железной клетке держать, тогда бы и пожара не было. Но разве ты меня когда-нибудь послушал?! – и смотрит презрительно.
Вот каковы они все, эти вредные бабы!
Да только по случаю всеобщей радости слушать ее не стали, а расставили столы длиннющие, накрыли их скатертями хрустящими, яств да питв нанесли – и зашумел, заплясал, заорал пир горой! А заморская волшебная жарь-птица – ее в палисандровую клетку посадили да под самый потолок для всеобщей потехи повесили – а птица на всё это безбедное застолье завистливо поглядывает да клювом жадно пощелкивает. А Василиса Премудрая любезного мужа за рукав подергивает и шепчет ему, шепчет, шепчет…
Но кто же это в пиру шепчет? В пиру нужно кричать! И посему опять никто Василису Премудрую не расслышал, а отпировали они, отгуляли, а после где кого судьба настигла, там и полегли. Ночь наступила. Месяц выглянул. И вдруг…
Потянуло душком! А потом…
– Горим! – кричат. – Горим!
И точно – запылали царские палаты! Повыскакивал честной народ во двор в одном исподнем и ну огонь тушить! Тушили, тушили, три заповедных пруда до самого дна ведрами повычерпали, бездну красной рыбы погубили, но палат всё равно не спасли – погорели палаты дотла. А было это поздней осенью. И вот стоят Иван-царевич на Василиса Премудрая на горьком пепелище, трясутся от холода. Иван-царевич говорит:
– Эх, лучше было бы мне не жарь-птицу, а шапку-невидимку добывать! Тогда сейчас никто бы нашего позора не увидел! Ведь так, душа моя?
– Нет! – отвечает Василиса Премудрая. – Вовсе не так. Жарь-птица тоже хороша, особенно под белым винным соусом. Только до той поры надобно было ее не в палисандровой, а в железной клетке держать, тогда бы и пожара не было. Но разве ты меня когда-нибудь послушал?! – и смотрит презрительно.
Вот каковы они все, эти вредные бабы!
Красная Шапка
Была у ней красная шапка, ага. Она ж ведь сама лысая была, вот с того ту шапку и носила. А Серый на игле сидел, кололся, значит. А раньше он нормальный был: зайцев душил, овец, всяких ягнят – и жил, как все. А после, как связался с Красной Шапкой, так та ему и говорит:
– Ты мне траву носи, я покажу, какую. А дальше я сама умею. И клиентура уже есть, значит, всегда будут железно баксы, и самим на отъезд всегда хватит.
А он, тогда вахлак еще, спросил:
– Куда отъезд?
– А в вену, – Шапка говорит. – Только не в ту, что в Австрии, а просто в вену. Так! Лапу вытяни. Кулак сожми. Еще. Еще!
И закатила ему кубик. С того и повелось. Он ей траву носил, она ее варила. Клиентура была, отъезжали на славу. А после Серый вдруг заметил: товар стал пропадать! Вот утром есть, а к ночи уже нет. Он Шапке сказал, а она хоть бы хны. Тогда Серый смекнул – Шапка налево ходит – и стал ее пасти. Пас, пас…
И как-то раз перехватил ее в лесу и говорит:
– К-куда!
А Шапка:
– К бабушке. Вот, пирожок несу.
Серый принюхался… И точно! Пирожок намастырен! И он тогда…
Нет, виду не подал, а говорит:
– Ну что ж, иди, пенсионерам надо помогать.
А сам подумал: вот и хорошо, я вас сейчас обоих разом замочу! И побежал, и побежал, и побежал…
А к бабке прибежал – ему наколку дали, где искать, – и постучался, говорит:
– Бабуленька! Я твоя внучка. Товару принесла, открой!
А тихий, добрый голос отвечает:
– Дерни, милая, за веревочку, дверь и откроется.
Ну, он и дернул. И тогда…
Ка-ак полыхнет! Ка-ак долбанет! Его метров на десять отшвырнуло. Летел – орал. А лёг – и всё, готов.
И никакая это не бабка была, а автоответчик!
На третий день братва сошлась, закопали его, помянули честь по чести. А наезжать на Шапку не решились – у ней такая крыша оказалась, что ого! Так что на том всё и заглохло. Теперь только одно скажу: не дергай за веревочку, когда тебя попросят.
– Ты мне траву носи, я покажу, какую. А дальше я сама умею. И клиентура уже есть, значит, всегда будут железно баксы, и самим на отъезд всегда хватит.
А он, тогда вахлак еще, спросил:
– Куда отъезд?
– А в вену, – Шапка говорит. – Только не в ту, что в Австрии, а просто в вену. Так! Лапу вытяни. Кулак сожми. Еще. Еще!
И закатила ему кубик. С того и повелось. Он ей траву носил, она ее варила. Клиентура была, отъезжали на славу. А после Серый вдруг заметил: товар стал пропадать! Вот утром есть, а к ночи уже нет. Он Шапке сказал, а она хоть бы хны. Тогда Серый смекнул – Шапка налево ходит – и стал ее пасти. Пас, пас…
И как-то раз перехватил ее в лесу и говорит:
– К-куда!
А Шапка:
– К бабушке. Вот, пирожок несу.
Серый принюхался… И точно! Пирожок намастырен! И он тогда…
Нет, виду не подал, а говорит:
– Ну что ж, иди, пенсионерам надо помогать.
А сам подумал: вот и хорошо, я вас сейчас обоих разом замочу! И побежал, и побежал, и побежал…
А к бабке прибежал – ему наколку дали, где искать, – и постучался, говорит:
– Бабуленька! Я твоя внучка. Товару принесла, открой!
А тихий, добрый голос отвечает:
– Дерни, милая, за веревочку, дверь и откроется.
Ну, он и дернул. И тогда…
Ка-ак полыхнет! Ка-ак долбанет! Его метров на десять отшвырнуло. Летел – орал. А лёг – и всё, готов.
И никакая это не бабка была, а автоответчик!
На третий день братва сошлась, закопали его, помянули честь по чести. А наезжать на Шапку не решились – у ней такая крыша оказалась, что ого! Так что на том всё и заглохло. Теперь только одно скажу: не дергай за веревочку, когда тебя попросят.
Серый козел
Жил-был у бабушки серенький козлик. Не, натуральный козел! Сто грамм выпьет – и пошел буянить: стол, стулья, шкаф перевернет, шторы порвет, обивку на диване зажует, окна побьет, дверь высадит. И поэтому бабка его никогда дома одного не оставляла, а за собой на веревке водила. А ходила она в лес, там клады искала. Нюх у нее был потрясный! На четыре метра в землю левым глазом, а правым и через свинец брала, такая была ушлая. Пока лукошко золота не наберет, домой не возвращается. Ну, на опушке, возле города, пустых бутылок сверху набросает, так и идет себе, никто ее не шмонает, не трогает.
Так это в городе. Но и в лесу у нее было тихо, волки к ней не совались, при ней же козел. А он такой: чуть что – по пять, по шесть братков за один раз на рога поднимал, вот они, волки, и не лезли. И еще они же, эти волки, бабке говорили: зря ты связалась с этим козлом, он лох, когда-нибудь тебя подставит, а мы б и без него тебя не тронули б, а брали б свой процент – и гуляй себе, рой. Вот так! И вроде б дело говорят… Но бабка за козла держалась. И то: он ей почти что даром обходился, только корми его, и все.
Э, кабы все! Так он, козел, еще и пил! И где он взял тогда сто грамм, и как это она тогда его не доглядела? Но взял, козел, и так неладно взял, так разошелся, разгуделся, что соседи сразу вызвали наряд, наряд пришел, устроил обыск, и как надыбал бабкино добро… Ну, золотишко, да! О, тут пошла раскрутка, и очные ставки, и выезд на место, и этот, следственный, как его там, эксперимент… И что и говорить, урыли бабку бы. Да тут вдруг волки за нее заступились, где надо, подмазали, где надо, засушили, и все пошло тип-топ: бабку сразу перевели в свидетели, а потом и вовсе в потерпевшие, мол де козел, мол, понуждение, ну и тэ пэ. И дали этому козлу десять лет по копытам и пять по рогам. Во загремел! А бабка навострилась в лес и стала на волков клады искать, за три процента, но не им, а ей, мало, конечно, больше обещали, но это все же лучше, чем на зоне срок мотать, вот бабка и была довольна… Покуда вчера не узнала, что это они, волки, ее козла тогда и напоили, они же и патруль вызвали, и понятыми при обыске были, наркоту и прочие улики подбрасывали. Ну разве это волки, а? Не, натурально серые козлы, тому козлу в полный комплект!
Так это в городе. Но и в лесу у нее было тихо, волки к ней не совались, при ней же козел. А он такой: чуть что – по пять, по шесть братков за один раз на рога поднимал, вот они, волки, и не лезли. И еще они же, эти волки, бабке говорили: зря ты связалась с этим козлом, он лох, когда-нибудь тебя подставит, а мы б и без него тебя не тронули б, а брали б свой процент – и гуляй себе, рой. Вот так! И вроде б дело говорят… Но бабка за козла держалась. И то: он ей почти что даром обходился, только корми его, и все.
Э, кабы все! Так он, козел, еще и пил! И где он взял тогда сто грамм, и как это она тогда его не доглядела? Но взял, козел, и так неладно взял, так разошелся, разгуделся, что соседи сразу вызвали наряд, наряд пришел, устроил обыск, и как надыбал бабкино добро… Ну, золотишко, да! О, тут пошла раскрутка, и очные ставки, и выезд на место, и этот, следственный, как его там, эксперимент… И что и говорить, урыли бабку бы. Да тут вдруг волки за нее заступились, где надо, подмазали, где надо, засушили, и все пошло тип-топ: бабку сразу перевели в свидетели, а потом и вовсе в потерпевшие, мол де козел, мол, понуждение, ну и тэ пэ. И дали этому козлу десять лет по копытам и пять по рогам. Во загремел! А бабка навострилась в лес и стала на волков клады искать, за три процента, но не им, а ей, мало, конечно, больше обещали, но это все же лучше, чем на зоне срок мотать, вот бабка и была довольна… Покуда вчера не узнала, что это они, волки, ее козла тогда и напоили, они же и патруль вызвали, и понятыми при обыске были, наркоту и прочие улики подбрасывали. Ну разве это волки, а? Не, натурально серые козлы, тому козлу в полный комплект!
Была у зайки хаза лубяная
Была у зайки хаза лубяная, а у лисы ледяная. И вот пристала к нему рыжая: давай, давай меняться! Я, говорит, тебе еще доплату дам, два мешка моркови. Ни покою, ни проходу не дает. И задурила она ему голову. Согласился зайка, взял доплату, оформили они бумаги, переехал зайка, обустроился, сел есть морковь…
А она мороженая! Ну, это и понятно – хаза ж ледяная. Опечалился зайка, морковь на помойку выбросил и думает: обула его рыжая, нужно обратно меняться. Но боязно! Лиса, так зайка думает, сразу начнет орать, что это он сам морковь испортил, поморозил, да и еще свидетелей к этому делу приставит и выставит его последним дураком. Так что лучше молчать и терпеть. Тем более, что ледяная хаза, чего и говорить, сама по себе неплохая – погреб, два выхода, чердак, есть где спрятаться, есть где уйти.
Но тут еще беда! Пришла весна, и растаяла та ледяная хаза. Ну, тут зайка вконец осерчал, пошел к медведю. Пришел и говорит: так, мол, и так, обула его рыжая со всех сторон, и потому хочет он договор с ней расторгнуть и обратно в свою лубяную хазу возвратиться, айда, медведь, лису прогоним!
Но медведь на эти речи только отмахнулся, а взял зайкин обменный ордер, прочитал его, потом на просвет рассмотрел и говорит:
– Бумага не горбатая, все гладко. Но уж если ты, косой, такой настырный и все равно хочешь на лису наехать, то сперва, чтоб было по закону, нужно так: верни ей доплату.
– А где мне ту доплату взять? – удивляется зайка. – Морковь была мороженая, я ее выбросил.
– Ну, это не мое дело, – говорит медведь. – А по закону так: что прежде взял, то теперь отдавай. Мороженую взял, мороженую и отдавай.
– А где я ее летом поморожу?
– Тогда сиди и жди зимы. Поморозишь, придешь. А пока пошел вон!
И выставили зайку из берлоги. Ну, зайка еще к волку сходил, к бобру, к еноту… И видит: нет, по закону ничего не получается, все у них, в лесных верхах, повязано, все схвачено, по судам затаскают, совсем разорят. Остается одно – идти к братве, там правду искать. И, недолго думая, пошел к петуху.
Петух был крутой, горластый. Выслушал он зайку, говорит:
– Не печалься, косой. Мы эту рыжую быстро построим.
После взял, что было по этому случаю нужно, и пошел. И зайка рядом с ним идет. Петух кричит:
Несу стингер на плечи,
Хочу лиску замочить!
Услыхала это лиса, испугалась, убежала. А зайка да петух в лубяную хазу зашли и стали там жить, поживать. Вот месяц миновал, второй… И дурная слава о зайке пошла, стали его хазу притоном называть и подальше ее обходить. Прознал про то медведь, разгневался.
– Я, – заревел, – таких безобразий у себя в лесу не потреплю! Ишь, до чего распустились!
Пошел и развалил, а после сжег дотла лубяную избушку. Остался зайка без угла. Лиса над ним смеялась, говорила:
– И поделом тебе, косой. Нечего было с петухами путаться!
А она мороженая! Ну, это и понятно – хаза ж ледяная. Опечалился зайка, морковь на помойку выбросил и думает: обула его рыжая, нужно обратно меняться. Но боязно! Лиса, так зайка думает, сразу начнет орать, что это он сам морковь испортил, поморозил, да и еще свидетелей к этому делу приставит и выставит его последним дураком. Так что лучше молчать и терпеть. Тем более, что ледяная хаза, чего и говорить, сама по себе неплохая – погреб, два выхода, чердак, есть где спрятаться, есть где уйти.
Но тут еще беда! Пришла весна, и растаяла та ледяная хаза. Ну, тут зайка вконец осерчал, пошел к медведю. Пришел и говорит: так, мол, и так, обула его рыжая со всех сторон, и потому хочет он договор с ней расторгнуть и обратно в свою лубяную хазу возвратиться, айда, медведь, лису прогоним!
Но медведь на эти речи только отмахнулся, а взял зайкин обменный ордер, прочитал его, потом на просвет рассмотрел и говорит:
– Бумага не горбатая, все гладко. Но уж если ты, косой, такой настырный и все равно хочешь на лису наехать, то сперва, чтоб было по закону, нужно так: верни ей доплату.
– А где мне ту доплату взять? – удивляется зайка. – Морковь была мороженая, я ее выбросил.
– Ну, это не мое дело, – говорит медведь. – А по закону так: что прежде взял, то теперь отдавай. Мороженую взял, мороженую и отдавай.
– А где я ее летом поморожу?
– Тогда сиди и жди зимы. Поморозишь, придешь. А пока пошел вон!
И выставили зайку из берлоги. Ну, зайка еще к волку сходил, к бобру, к еноту… И видит: нет, по закону ничего не получается, все у них, в лесных верхах, повязано, все схвачено, по судам затаскают, совсем разорят. Остается одно – идти к братве, там правду искать. И, недолго думая, пошел к петуху.
Петух был крутой, горластый. Выслушал он зайку, говорит:
– Не печалься, косой. Мы эту рыжую быстро построим.
После взял, что было по этому случаю нужно, и пошел. И зайка рядом с ним идет. Петух кричит:
Несу стингер на плечи,
Хочу лиску замочить!
Услыхала это лиса, испугалась, убежала. А зайка да петух в лубяную хазу зашли и стали там жить, поживать. Вот месяц миновал, второй… И дурная слава о зайке пошла, стали его хазу притоном называть и подальше ее обходить. Прознал про то медведь, разгневался.
– Я, – заревел, – таких безобразий у себя в лесу не потреплю! Ишь, до чего распустились!
Пошел и развалил, а после сжег дотла лубяную избушку. Остался зайка без угла. Лиса над ним смеялась, говорила:
– И поделом тебе, косой. Нечего было с петухами путаться!
Тётя Кошка
Были два брата – старший и младший. Вот выросли они, тому, другому научились, в силу вошли. Но пахан им говорит:
– Делать вам у нас, мальчики, нечего. Места мало, все схвачено. Так что катитесь вы в столицу, там город большой, лохов много, авось, где и прилипните.
Ну что! С паханом не поспоришь. Пошли братья на станцию, сели на товарняк, на крышу, и поехали.
Приехали в столицу. Город и вправду большой, лохов хоть косой коси. Но никого они косить не стали, а сразу пошли по наколке. А наколка такая была: напротив бани первый дом, окна с роллетами, отдельный вход, спросите Тетю Кошку.
Пришли, по домофону постучали: так, мол, и так, здравствуй, Тетя Кошка, приехали твои племянники, старший и младший, встречай.
Но Тетя, видно, круто забурела. Потому как только через пять минут открывается дверь, выходит какой-то жирный котяра, назвался Дядей Василием, и спускает мальчиков с лестницы. Котяру этого, конечно, можно было за холку взять, ботинки им почистить. Но братья делать этого не стали, потому что пахан их учил никогда не суетиться. Сели братья возле подъезда, покурили, подумали, потом пошли напротив, в баню. А там, в бане, сбоку пиво продают. Вот пьют они, братья, пиво, рыбкой закусывают, на Тетин дом поглядывают. Хороший, крепкий дом. И ладно! Пьют братья пиво, думают.
– Делать вам у нас, мальчики, нечего. Места мало, все схвачено. Так что катитесь вы в столицу, там город большой, лохов много, авось, где и прилипните.
Ну что! С паханом не поспоришь. Пошли братья на станцию, сели на товарняк, на крышу, и поехали.
Приехали в столицу. Город и вправду большой, лохов хоть косой коси. Но никого они косить не стали, а сразу пошли по наколке. А наколка такая была: напротив бани первый дом, окна с роллетами, отдельный вход, спросите Тетю Кошку.
Пришли, по домофону постучали: так, мол, и так, здравствуй, Тетя Кошка, приехали твои племянники, старший и младший, встречай.
Но Тетя, видно, круто забурела. Потому как только через пять минут открывается дверь, выходит какой-то жирный котяра, назвался Дядей Василием, и спускает мальчиков с лестницы. Котяру этого, конечно, можно было за холку взять, ботинки им почистить. Но братья делать этого не стали, потому что пахан их учил никогда не суетиться. Сели братья возле подъезда, покурили, подумали, потом пошли напротив, в баню. А там, в бане, сбоку пиво продают. Вот пьют они, братья, пиво, рыбкой закусывают, на Тетин дом поглядывают. Хороший, крепкий дом. И ладно! Пьют братья пиво, думают.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента