Бушков Александр Александрович. А.С. Секретная миссия

 

Глава третья
 
ГРОБОКОПАТЕЛИ

   Синьор Ченчи, неведомо который по счету представитель доблестной банкирской династии, нисколечко не походил на классического ростовщика из шекспировских пьес. В его глазах не замечалось ни алчности, ни хитрости, на столе перед ним не было ни единой монетки, скорее уж он казался трактирщиком или поваром: высокий, дородный, краснолицый, с беззаботной улыбкой и беспечным взглядом. Пушкин подумал невольно: банкир, не похожий на банкира - прохвост вдвойне…
   - Следовательно, я так понял, синьоры, вы намерены безвозвратно изъять хранимое? - поинтересовался он с небрежным видом.
   - Если не имеете ничего против, - настороженно ответил барон.
   - Да полноте! Как я могу что-то иметь против, если обязан вернуть то, что доверено на хранение… при соблюдении определенных условий, понятно. Значит, забираете… жаль, искренне жаль, синьоры. Вклад этот столь долго хранился, что стал, если можно так выразиться, фамильной реликвией, такой же непременной принадлежностью банка Ченчи, как наше резное каменное крыльцо, по которому однажды соизволил подниматься сам великий Данте Алигьери… Жаль, право, жаль…
   - А придется, - сказал барон с угрюмым видом, словно всерьез опасался, что банкир отыщет какие-то непреодолимые препятствия.
   - Ну конечно же! - с готовностью воскликнул Ченчи. - Как же иначе? Святой долг и обязанность… Хорош был бы банкир, не соблюдающий незыблемые правила… Могу я попросить ключ, дражайшие синьоры? Вы, конечно же, осведомлены, что вещь эту, согласно воле первоначального вкладчика, мы имеем право выдать только по предъявлении достоверного ключа?
   Пушкин молча достал из бумажника и протянул ему бронзовый кружок величиной с серебряный рубль, разве что вполовину тоньше, весь испещренный замысловатыми прорезями, словно китайская шкатулка. Вмиг потеряв всю наружную беззаботность и беспечность, синьор Ченчи проворно ухватил его двумя пальцами и посмотрел на свет, словно через монокль. Его щекастое лицо моментально стало напряженным, взгляд - пронзительным и даже колючим. Вот теперь это был банкирбог ведает в каком поколении…
   Созерцание длилось долго.
   - Что-нибудь не так? - не выдержав, спросил Алоизиус.
   - О, не беспокойтесь, - ответил Ченчи, не отрывая взгляда от странного кружка. - Признаться, я не в силах совладать с естественным любопытством: как-никак, этот вклад пролежал несколько столетий, потревоженный за это время не более трех раз…
   - Значит, все в порядке? - не унимался барон.
   - Вот это мы сейчас и выясним, синьор, - ответил банкир без улыбки. - Не все так просто, не рассчитываете же вы, что подлинность ключа, изготовленного моими далекими предками, можно вульгарно определить на глазок их самонадеянному потомку… Минуточку.
   Он достал из стола простую шкатулку, а из нее - бронзовый кружок такого же размера - только этот не прорезями был покрыт, а затейливыми выступами. С явным волнением банкир сложил кружки вместе, держа каждый двумя пальцами, осторожно, затаив дыхание, поворачивал их вправо-влево, добиваясь совпадения, вновь посмотрел сквозь прорезной на свет, сопоставляя его с другим, опять сложил, уже увереннее. Тихий металлический скрежет и скрип… Друзья поневоле затаили дыхание, Пушкину пришло в голову, что Ключарев сам мог стать жертвой трагической ошибки, аферы, и хранимый им пуще зеницы ока предмет не имеет ничего общего с настоящим…
   - Прошу, синьоры! - с торжествующим видом воскликнул банкир, демонстрируя им оба кружка, слившихся в единое целое. - Совпадение идеальное. Пращуры наши порой, кажется мне, грешили излишним романтизмом, но, если подумать, иные их методы все же сохранили надежность…
   Он легонько тряхнул серебряным колокольчиком, и ведущая в банковские помещения дверь открылась столь молниеносно, словно стоявший за ней человек только и ждал сигнала. Очень возможно, так оно и было. Вошедший пожилой синьор как раз и обладал видом классической канцелярско-банкирской крысы - пожилой, с желчной физиономией записного мизантропа, он держал перед собой нечто вроде толстого кожаного бювара из тисненого сафьяна.
   Положив его перед Ченчи, он, не поклонившись, словно бы вообще не обращая внимания на присутствующих, повернулся и удалился в ту же дверь, бесшумно притворив ее за собой. Ченчи, не теряя времени, извлек из бювара толстый запечатанный пакет, продемонстрировал его Пушкину и барону, сунул обратно, щелкнул миниатюрным золоченым замочком:
   - Прошу, синьоры. С этого момента вклад становится вашей исключительной и безраздельной собственностью…
   Показалось Пушкину, или в его голосе и в самом деле звучало неприкрытое облегчение? Очень может быть, что и не показалось…
   Бювар был не особенно и тяжелым. Прижимая его к боку локтем, Пушкин встал, поклонился:
   - Благодарю вас, синьор Ченчи. Всего наилучшего…
   - Подождите, - неожиданно сказал банкир, вроде бы с нерешительностью.
   Они вопросительно оглянулись от порога.
   - Знаете, синьоры… - не без колебаний произнес Ченчи. - Вы мне отчего-то кажетесь вполне приличными и симпатичными молодыми людьми… Даже банкир порой позволяет поддаться обычным человеческим чувствам… Как бы поделикатнее выразиться… Вы всецелоотдаете себе отчет, чемнамерены владеть? Разумеется, если не выполняете чье-то поручение, не зная сути…
   Барон моментально насторожился и взглянул на него неприязненно. Потом спросил, глядя исподлобья:
   - А что, банкир может задавать такие вопросы? Совать нос в чужие дела?
   - Вы не поняли, - с легким укором сказал Ченчи. - Мной сейчас движут обычные человеческие чувства, расположение, если хотите… Далеко не всяким кладом следует торопиться завладеть…
   Пушкин, жестом остановив барона, с задиристым видом собравшегося, без сомнений, изречь что-то еще более ехидное и обидное, внимательно присмотрелся к синьору Ченчи и спросил напрямую:
   - У вас что, были какие-то хлопотыс этим вкладом?
   И увидел по лицу собеседника, что не ошибся.
   - Я, право, вас не понимаю, - сказал Ченчи решительно. - Но могу вам признаться, синьоры, что рад был закрытию данного вклада… Я банкир, а не адвокат, не собираюсь давать вам советов - с какой стати? - но я, повторяю, не на шутку рад, что вы сняли с меня заботу о судьбе этих бумаг… всего вам наилучшего, синьоры!
   Он опустился на стул и с непреклонным видом уткнулся в бумаги. Ясно было, что из него больше не выжать ни словечка.
   Они вышли под яркий солнечный свет, и барон, подумав, сказал без особой убежденности:
   - Вообще-то, если прикинуть… Откуда мы знаем, что там - настоящие бумаги или всякая ерунда? Мало ли что они могли туда напихать, прохвосты финансовые…
   - Вряд ли, - подумав, ответил Пушкин. - По-моему, у него на лице светилась самая неподдельная радость оттого, что наконец избавился. Об заклад бьюсь, пришлось ему пережить неприятные минуты. Но… Знаете, что мне приходит в голову, Алоизиус? Уж если на ключе лежит некое заклятье, согласно которому его нельзя отобрать силой, а можно получить лишь по доброй воле прежнего владельца: то, быть может, так и с самими бумагами обстоит? Правда, если даже и так, нам это спокойствия не прибавит. Подозреваю…
   Его вежливо тронул за рукав самый обычный на вид, неприметный, спокойно державшийся человечек и, когда Пушкин вопросительно обернулся, произнес негромко:
   - Синьоры, вам просили передать… Лукка ди Монтеньякко считает, что обещанную вами сотню дукатов ему было бы удобнее получить именно сегодня, через час, в садах Боболи…
   Вслед за тем он хладнокровно отвернулся и уже через пару мгновений затерялся среди прохожих, исчез с глаз так надежно, что это походило на некий фокус.
   - Тьфу ты! - в сердцах сказал барон. - Как нечистая сила, точно… А я вот что-то не помню, чтоб мы обещали этому мошеннику отдать сегодня сотню дукатов…
   - Значит, он таким образом дает понять, что что-то раскопал.
   - Уже?
   - Ну, ради золота человек на многое способен… - сказал Пушкин. - В конце концов, он здесь как рыба в воде… Вы пойдете со мной?
   - Разумеется! И уж будьте покойны, прослежу, чтобы денежки он получил не раньше, чем расскажет что-нибудь стоящее, за что и сотни не жалко!
   …Сады Боболи, раскинувшиеся на холме с обратной стороны дворца Питти, были пусты. Наступила та длившаяся часа два пора, что во Флоренции именуется сьеста: жизнь в городе в это время замирает, даже церкви закрыты, ставни опущены повсеместно, все, от мала до велика, отдыхают в жаркий полдень, кроме разве что путешественников. Пушкин мимоходом подумал, что это как две капли воды похоже на старый русский обычай спать после обеда, за который «просвещенная Европа» порой называла русских варварами. Меж тем этих эпитетов наверняка не удостаивались флорентийцы, практиковавшие почти ту же самую процедуру…
   В пыли и на горячих камнях лежали зеленые ящерицы. Темные аллеи, обсаженные падубом и кипарисами, были пусты, и в их тени жары не чувствовалось совершенно.
   Миновав ряды пальм и мраморную чашу, куда размеренно капала вода, они остановились.
   - Черт знает что, - сказал барон. - Тащиться сюда в такую жару, да еще без указания точного места…
   Пушкин усмехнулся:
   - Подразумевалось, скорее всего, что столь ловкий человек и сам нас без труда найдет… Не он ли, кстати, у кипариса, справа?
   Там действительно стоял Лукка, без черного плаща и широкополой шляпы совершенно не отличимый от мирного горожанина.
   - Рад вас видеть, синьоры, - сказал разбойник безмятежно. - И весьма вам благодарен за то, что не поленились явиться в такую жару. Не скажу, чтобы дело было особенно уж срочное, но в такую пору город, как вы успели убедиться, словно вымирает, практически нет любопытных глаз и ушей… Судя по топорщащемуся карману вашего сюртука, синьор Алессандро, и деньги с вами?
   Выдвинувшись вперед, барон непререкаемо заявил:
   - Мы, немцы, да будет вам известно, народ сквалыжный. С деньгами расстаемся туго. А потому сначала нужно убедиться, что ваши ценные известия стоят ста дукатов… Мы дукаты не сами штампуем, знаете ли, они казенные…
   - Синьор Алоизиус! - сказал Лукка с обезоруживающей улыбкой. - Я прекрасно понимаю ваши мотивы… а потому решил всецело положиться на ваше благородство. То есть, сначала я выложу все, что мне удалось узнать, а потом уж вам будет благоугодно решать, заплатить ли скромное вознаграждение… Вас устроит такой оборот дел?
   - Ну да, - сказал барон настороженно. - Но если тут подвох…
   - Никакого подвоха, - заверил Лукка, медленно шагая в тени кипарисов, так что им волей-неволей пришлось двинуться следом. - Я сразу понял, что имею дело с благородными людьми, и стараюсь поступать соответственно… Итак, синьор Алессандро, вас интересовали люди определенногопошиба и их поступки? Я начну издалека. Еще две недели назад, до вашего появления здесь, ко мне пришел человек, которого я никогда прежде не видел, но он-то знал обо мне много. Достаточно, чтобы встревожиться. Но он вроде бы не хотел мне никакого зла. Наоборот, как вы позже, предлагал деньги… стоит заметить, несказанно больше, чем вы. В обмен на несложную, по его уверениям, работу. Вот только я, выслушав его, категорически отказался. И не стану врать, что мной двигали некие идеалы или жизненные принципы. Они у меня есть, синьоры, смею заверить… но на сей раз дело было не в них. Понимаете, есть вещи, за которые человек разумный не возьмется ни за какие деньги, потому что опасается последствий… Уж простите за совершенно не благородный мотив, но так оно и есть. Не всякие деньги следует принимать…
   - Что он от вас хотел?
   Лукка мягко поправил:
   - В данной ситуации, синьор Алессандро, гораздо интереснее знать, не кто он был, а от кого пришел. Потом я это выяснил совершенно точно. Это было проще, чем ему казалось… Так вот, обитает во Флоренции одна богатая, знатная и влиятельная особа, графиня Катарина де Белотти…
   - Хозяйка палаццо Торино?
   Лукка уставился на него с нешуточным изумлением:
   - Браво, синьор Алессандро! Вы слишком быстро успели освоиться в наших делах…
   - Мы с бароном не первый день занимаемся кое-каким ремеслом…
   - Быть может, вам тогда известно и что собой представляет князь Уголино Карраччоло?
   - Вот об этойособе я слышу впервые, - после некоторого колебания признался Пушкин.
   - Если в двух словах, это ближайший друг графини, связанный с ней общностью интересов. Я достаточно ясно выражаюсь, господа? Ну, вижу, вы понимаете… - Лукка невольно оглянулся. - Вы легко поймете, что некоторые вещи не стоит произносить вслух даже средь солнечного полудня, в полном уединении… Раз вы кое-что уже знаете, то без труда поймете, в какой области лежат интересы очаровательной графини и почтенного князя… Одним словом, это они прислали ко мне того субъекта.
   - И что он хотел?
   - О, сущие пустяки, - с улыбкой сказал Лукка. - Он, повторю, знал обо мне немало. И предложил мне с моими людьми за хорошую плату, согласен, не столь уж сложное предприятие. Проникнуть в гробницу маркиза Мондрагона, приближенного герцога Франческо Первого, и принести ему все, что там сыщется. Все. Обращая особое внимание даже не на драгоценности, которые там должны быть, а на мелкие предметы, которые, он особо подчеркнул, могут по виду и не выглядеть драгоценностями…
   - Любопытно, - сказал Пушкин, подумав. - Вот тут нам потребуются подробные объяснения. Представления не имею, когда жили этот маркиз и герцог, но поручение само по себе достаточно интересное. Когда люди платят немалые деньги за внимание к предметам, вовсе не похожим на драгоценные, да еще покоящимся в гробнице… Вы правы, это именно то, что нас интересует. А еще больше меня заинтересовало то, что вы отказались от этой работы не из-за идеалов и принципов… Тысячу раз простите, но ведь отсюда проистекает, что вообще-то ваши идеалы и принципы вам не помешают при определенных условиях залезть в гробницу?
   - При определенных условиях, тут вы правы, - без тени смущения подтвердил Лукка. - Я не святой, синьоры. Мои идеалы и принципы не позволили бы осквернить свежуюмогилу - вот это, по моему глубочайшему убеждению, и есть настоящее святотатство. Но когда речь идет о людях, живших триста пятьдесят лет назад, вроде герцога Франческо и маркиза Мондрагона - это уже, по моему сугубому убеждению, никакое не богохульство, а чистейшей воды археологические раскопки. Понимаете, все дело в возрасте. Никто не порицает господ археологов, раскапывающих египетские и римские древности, наоборот, их принимают в приличных домах, с нетерпением ждут результатов их работы… Все дело в возрасте могилы, господа. Гробница, которой более трехсот лет - совсем другое дело, это уже не богохульство, а натуральнейшая археология, то есть признанная обществом наука…
   - И все же вы отказались?
   - Ну еще бы, - сказал Лукка. - Вы, возможно, удивитесь, но мне случилось получить некоторое образование. В те времена, когда наша древняя фамилия еще не обеднела окончательно. И историю - а уж тем более историю родной Флоренции - я знаю лучше, чем некоторые. По крайней мере, достаточно, чтобы шарахнуться от того предложения, что мне сделали, словно черт от кропильницы…
   - Не объясните ли подробнее?
   - Извольте. Тут опять-таки придется начать издалека… Герцог Франческо Первый правил в конце шестнадцатого столетия. Вы не знаете его историю? Она примечательна, синьоры… хотя по меркам того столетия, думается мне, как раз обыденна. А впрочем… Один ученый человек как-то говорил мне, что именно история герцога Франческо и Бьянки Капелло была последнейв так называемом «периоде флорентийских трагедий». После нее в нашем герцогстве, строго говоря, ничего особенного не происходило, не случалось уже ни громких преступлений, ни романтических смертей… Дело было так. Красавица Бьянка Капелло была венецианкой, из знатной патрицианской семьи. И однажды по уши влюбилась в заезжего флорентийца по имени Пьетро Бонавентура, настолько, что, как бы поделикатнее выразиться, быстренько отдала ему главную девичью ценность. Поскольку означенный молодой человек был беднее церковной мыши, родные девушки на брак ни за что не согласились бы, и любовники бежали во Флоренцию, где опять-таки обитали в самой пошлой бедности. Тут Бьянку и увидел случайно герцог Франческо - впрочем, в ту пору еще не герцог, а наследник престола. Его самый близкий человек, маркиз Мондрагон, разыскал девушку и привез ее во дворец под благовидным предлогом… Ну, и произошло… Герцог, разумеется, был женат, но о том, какую роль играет при нем Бьянка, знали все до единого.
   - А что этот самый Пьетро? - с любопытством перебил барон. - Я бы на его месте герцога почествовал парой вершков железа прямо в брюхо…
   - Синьор Пьетро был гораздо приземленнее, - с тонкой улыбкой сказал Лукка. - Он вел себя спокойно и пристойно, а потому был осыпан всяческими благами и допущен ко двору, совершенно довольный своим новым положением. Вот только… У человека, надо полагать, закружилась головушка от столь резких жизненных перемен. Стал заносчив, высокомерен, приобрел кучу врагов, при том что друга не удосужился заиметь ни единого. Стал мешать всем. Подозреваю, даже синьорине Бьянке. Кончилось все тем, что однажды его нашли убитым у моста делла Тринита. Я даже гадать не берусь, кто именно это сделал - слишком многим этот жалкий субъект мешал. Не о нем речь. Через год после убийства Пьетро умер герцог Козимо, и Франческо занял его трон. А вскоре умерла при родах его законная супруга… и Бьянка была обвенчана и коронована. Вот только детей у них с Франческо все не было. Бьянка притворялась, что беременна, а потом якобы и родила здоровенького мальчишку, получившего имя Антонио де Медичи. Раздобыть младенца ей помогали четыре женщины. Три из них вскоре отправились на тот свет, но четвертая ухитрилась вовремя сбежать и разболтала обо всем… А надобно вам знать, что у Франческо был родной брат, кардинал Фердинандо. И вот однажды они все втроем уселись ужинать в замке Поджоа-Кайяно. Как ни угощала Бьянка кардинала собственноручно испеченным пирожным, он отказывался. Подшучивая над кардиналом - уж не яда ли опасаетесь, братец? - герцог с женой сами съели изрядно… Еще до конца ужина оба рухнули в судорогах. Доктор к ним пройти не смог - люди кардинала с оружием в руках стояли у двери, никого не пуская внутрь. Вот так и случилось, что на другой день кардинал взошел на тосканский престол под именем Фердинанда Первого. Стоит упомянуть, что он был, в общем, не злодеем и даже пощадил помянутого Антонио при условии, что тот вступит в Мальтийский орден и навсегда исчезнет из Тосканы… Интересная история, верно?
   - Ну а как она связана с тем поручением, что пытались на вас возложить?
   - О, это не менее интересно… Во Флоренции испокон веков обитала семейка по фамилии Руджиери… и очень уж многие ее представители увлеченно баловались с черной магией и прочими интересными искусствами, которые наша святая церковь категорически не одобряет. Семейная традиция, знаете ли. Злые языки болтают, что и последний из Руджиери, наш с вами современник, чем-то таким предосудительным увлекался, но он давным-давно исчез из Флоренции, и о нем ни слуху ни духу… Ну, не буду томить вас далее. Все просто. Молва гласит, что один из Руджиери, некто Лионелло, всем своим чернокнижным искусством служил за приличные деньги тому самому маркизу Мондрагону, коего, среди прочего, и снабжал разнообразными магическими предметами самого разного назначения. Конечно, чертовски трудно отделить истину от многочисленных легенд, но весьма знающие люди говорили мне, что относиться к истории Лионелло Руджиери нужно крайне серьезно. Руджиери были кем угодно, только не ярмарочными шарлатанами… Вот вам и разгадка. Я на многое способен за хорошие деньги, синьоры, чего уж там. Но не начеканено еще таких денег, за которые я полез бы ночной порой в гробницу Мондрагона за безделушками Лионелло, да еще по просьбе графини де Белотти и князя Карраччоло… Себе дороже. Боком выйдет. Такое у меня твердое убеждение… Потому и отказался, как ни набавляли цену… - Он оглянулся на Алоизиуса, кривившего рот. - Судя по выражению лица вашего друга, синьор Алессандро, он полагает, что эта история не стоит сотни дукатов…
   - Да уж, простите, полагаю, - сварливо отозвался барон.
   - Я не закончил, господа, - с очаровательной улыбкой сказал разбойник. - Сегодня я узнал, что один болван, а именно Пьетро Монтанилла, все же взялся именно за эту работенку по просьбе тех самых помянутых мною лиц. Ох уж этот Пьетро… Алчности у него всегда было больше, нежели здравого рассудка, а предостережений людей поумнее он никогда не слушал…
   Пушкин увидел, как лицо барона мгновенно исполнилось самого что ни на есть неприкрытого охотничьего азарта. Он и сам ощутил прилив того же не самого, может быть, благородного, но чертовски увлекательного чувства: вновь перед ними была дичь, была охота, не ускользающие тени, а осязаемые люди, от которых при некоторой настойчивости можно было добиться ответов на вопросы…
   - Итак, синьоры, - с выжидательным видом сказал Лукка. - Стоит это жалкую сотню дукатов?
   - Безусловно, - сказал Пушкин. - Особенно если учесть, что вы не сказали еще, когда наш Пьетро двинется в гробницу, а впрочем, и не уточнили, где она расположена…
   Лукка поклонился:
   - С вашего позволения, синьор Алессандро, я обязан еще уточнить, что речь идет не о склепе самого маркиза Мондрагона, а о погребении одного его родственника. Который, хотя и усердно служил богатому дядюшке, все же носил другую фамилию и даже иной герб, а потому покоится вовсе не в фамильном склепе Мондрагонов…
   Вынув сверток с монетами, Пушкин протянул его разбойнику. Тот, взвесив на руке, с небрежным видом сунул в карман, не утруждаясь разворачиванием и пересчитыванием. Пушкин поднял брови:
   - Вы не намерены…
   - Мы с вами дворяне, синьор Алессандро, - сказал разбойник едва ли не спесиво. - И имеем представление о чести… - Он улыбнулся, блеснув великолепными зубами. - А кроме того, вы ведь наверняка захотите продолжать наши отношения и в дальнейшем, вы достаточно умный человек для того, чтобы не облапошивать примитивно ради одного-единственного случая узнать что-то полезное… Людям следует доверять в разумных пределах.
   - Когда и где? - жадно спросил барон.
   - Сегодня ближе к полуночи, - сказал Лукка. - Только совершеннейший болван вроде Пьетро мог назначить такоевремя вдобавок ко всему… Склеп совершенно заброшен - род пресекся, изволите ли знать - и расположен в пяти милях от города, по дороге в Прато, там, где она еще идет нижней частью долины Арно. Поблизости есть деревушка, а в деревушке - корчма без названия. Именно там Пьетро и должен будет передать тому, кто его нанял, все, что удастся добыть. Этот человек предусмотрителен и сам в склеп идти не собирается, хотя прекрасно понимает, что Пьетро преспокойно может что-то из найденного утаить…
   - А что там может оказаться, в склепе? - затаив дыхание, спросил барон.
   - Все, что угодно, синьор Алоизиус, - ответил Лукка. - Кроме хорошего. В былые времена, знаете ли, с чем только ни забавлялись иные наши земляки… Уж если графиня с князем, люди, если можно так выразиться, крайне специфические, не рискуют сами шарить в гробницах, а их посланные боятся приблизиться… Все, что угодно, может там оказаться. Что до меня, я и не пытаюсь искать в старых сказках и жутких легендах рациональное зерно. Прибыли это не принесет, зато неприятностями одарить может по самую маковку. Кто знает? Может, там запечатан какой-нибудь кровожадный демон, взбешенный вековым заточением и оттого крайне опасный для окружающих. А может оказаться, там валяется какая-нибудь пыльная безделушка, с помощью которой можно в два счета прогнать всех мышей из округи или лечить зубную боль, да и то исключительно у светловолосых. Темное это дело, синьоры, я всем этим предпочитаю не интересоваться. Коли уж вам угодно, и вы согласны швырять полновесные золотые - готов содействовать в известных пределах, и не более того…
   - Нам потребуется помощь, - сказал Пушкин решительно.
   - Можно точнее?
   - Вы поможете найти и деревушку, и склеп, - сказал Пушкин, чуть подумав. - Кроме того… я хотел бы захватить этого субъекта, посланца графини, и побеседовать с ним по душам. Вы понимаете, что все услуги будут оплачены…
   - Лошадей и карету - с полным удовольствием, - сказал Лукка, не раздумывая. - А что до посланца… Не думаю, что это удачная мысль. В чем вы можете его уличить? В том, что он заполночь обосновался в захолустной корчме?
   - Можно дождаться, когда ваш Пьетро вернется с добычей. И потом уже захватить на горячем. Я плохо знаю тосканские законы, но они, несомненно, неодобрительно относятся к грабежу склепов, пусть даже и заброшенных…
   - Вот тут вы правы, - со вздохом сказал Лукка. - Эти чертовы законники - тупой народ, сплошь и рядом не способны понять разницу меж уголовно преследуемым гробокопательством и благородной наукой археологией…
   - Вот видите. Значит, попробовать не грех.
   - Только без меня, - решительно сказал Лукка. - И на сей раз не звените золотом в карманах. Карету я вам дам. Надежных проводников предоставлю. Но ни я сам, ни мои молодцы ни в какие событиязамешаны быть не должны. Вам проще, синьоры. Вы в любой момент, как пташки перелетные, можете сняться с места и упорхнуть за тридевять земель. А мне здесь жить и жить. Это мой родной город, я здесь добился определенного положения, тяжело будет лишиться всего…