Страница:
– Да что вы, – сказала Ольга устало. – Монстров-то я повидала… Зачем же вы ломали комедию до самого дома?
– Я любопытен. Адски любопытен. Очень распространенный порок. А вы чем дальше, тем больше меня интриговали. Никак не похоже, что вы врете… разумеется, если не считать вымышленного имени. Вам и в самом деле некуда идти, не удивлюсь, если вас и впрямь ищет полиция… но вы никак не похожи на закоснелую в преступлениях особу – хотя и среди них встречаются очаровательнейшие создания, но вы не похожи на опытную нарушительницу закона. А вот на самую что ни на есть благородную девицу из весьма хорошего дома вы очень похожи. Это ощущается во всем: манеры, внешность, речь, еще нечто трудно уловимое… И я сгораю от любопытства. Что могло произойти с такой девушкой, как вы, чтобы…
– А вы? – спросила Ольга, глядя на него строго. – Вы и в самом деле…
– Увы, да. Я и в самом деле авантюрист высокого полета, признаюсь без ложной скромности. Несколько лет уже занимаюсь сим увлекательным ремеслом, но пока что не пойман и не притянут к суду – хотя на счету у полиции, подозреваю, с некоторых пор и состою. Но это уж неизбежные издержки… Итак, вы, конечно же, не Андрей…
– Меня зовут Полина, – сказала Ольга.
– Вот это уже гораздо ближе к истине… по крайней мере более соответствует тому зрелищу, что я сейчас наблюдаю… Хотите, чтобы я вышел и дал вам одеться?
– Не спешите, – сказала Ольга. – Я устала так, что охотно полежу еще, если вы не против… У вас сейчас интересное лицо – на нем нет, сдается мне, никаких вожделеющих чувств, вы усиленно о чем-то думаете… О чем?
Господи, подумала она с тоской, как просто я совсем недавно решала такие коллизии, не задавала вопросов: один взгляд – и сразу ясно, о чем примерно человек думает… Ничего так и не вернулось, вот незадача…
– Кто вы, Полина?
– Ну хорошо, – сказала Ольга. – Вы меня наверняка не выдадите, не могу похвастать, что прекрасно в вас разобралась, но некоторое впечатление все же составила… Хорошо. В конце концов мне некуда податься, мне просто не обойтись без человека, которому я могу довериться… Вы совершенно правы. Я была девушкой из общества… вплоть до позавчерашнего дня. А потом оказалось, что мой опекун так и не вывел меня из крепостного состояния, и, когда он внезапно умер, оказалось, что я – никакая не мадемуазель и не барышня, а обычная девка, крепостная, и мой новый хозяин… – она передернулась так, словно осушила одним духом немалую чарку уксуса.
Фельдмаршал внимательно смотрел на нее, в задумчивости пощипывая правый ус.
– Вот это – другое дело, – сказал он медленно. – У вас стало такое лицо, что поневоле приходится верить. Что ж, история для Российской империи пусть и не каждодневная, но все же не редкая… Вы внезапно оказались крепостной… и ударились в бега…
– Не верите?
– Верю. Честное слово, верю, хотя вы не до конца искренни, верно?
– А вы? – спросила Ольга тихо.
Фельдмаршал встал с кресел и долго прохаживался по комнате, заложив руки за спину. За окном стоял уже белый день, долетали обычные городские звуки: стук колес, негромкие разговоры прохожих, крик чухонской молочницы…
Вдруг он решительно обернулся, подошел к постели и сел в кресло таким движением, словно бросался в холодную воду прямо в одежде.
– Не перейти ли нам на «ты»? Без немецких выдумок вроде брудершафта? Разумеется, я не собираюсь неволить… но, думается, мы и так некоторым образом сообщники…
– Почему бы и нет? – пожала плечами Ольга. – Хорошо. Если уж нас так неожиданно свела судьба, глупо соблюдать церемонии, Григорий… Или ты никакой не Григорий?
– Угадала, – сказал Фельдмаршал с кривой улыбочкой. – Анатоль Стрешнев…
– Из тех Стрешневых? – спросила Ольга, уже достаточно освоившаяся в петербургском свете.
– Представь себе. Неужели доводилось слышать о моей скромной персоне?
– Ни разу. Но фамилия, согласись, довольно известная…
– Ну да. А позор фамилии, – он ткнул себя большим пальцем в грудь, – соответственно, малоизвестен…
– Прости…
– Да будет тебе, – сказал Фельдмаршал. – Так уж вышло, что позором фамилии я себя сделал сам… без тени усилий со стороны внешнего мира. Никакого рокового стечения обстоятельств, никаких совратителей. Я даже не «оступался». Я… Понимаешь ли, Полина, я с определенного времени понял, что не могу жить так.
– Как?
– Как другие. Я не мог больше служить в гвардейской кавалерии, не мог бывать в обществе, вести благонравную жизнь светского человека, думать о карьере, о мнении окружающих… Мне все это осточертело. Враз. Решительно и навсегда. Мне захотелось жить ярко. Пусть и не законопослушно. Я, наверное, таким создан, и место мне в том самом восемнадцатом веке… В общем, я задумал свою первую комбинацию, и, не хвастаясь, в жизнь она была проведена изящно… И жизнь началась другая. Меня она полностью устраивает. У тебя, конечно, другой случай, ну, а я… Я живу так, как мне нравится. Не убиваю, не граблю, а те деньги, которыми завладеваю право же, никак не назовешь вдовьими или сиротскими.
– Интересно, – протянула Ольга.
– Осуждаешь?
– Да господи, по какому праву? У меня просто другая жизненная ситуация, вот и все. Да и вообще, в нынешнем моем положении мне не с руки кого бы то ни было осуждать, чем бы то ни было брезговать… – она поторопилась добавить: – Нет, конечно, с большими оговорками…
– Понимаю… Значит, тебя будут искать…
– Уже ищут. И не только полиция.
– И это я прекрасно понимаю… – его тон был серьезным, хотя в глазах поневоле мелькнула игривость. – Полина… ты готова выслушать интересное предложение?
– Готова, – не раздумывая, ответила Ольга. – Речь ведь пойдет вовсе не о… шалостях?
– Безусловно, – кивнул Фельдмаршал. – Прости великодушно, ты очаровательна, ты просто прекрасна, но так уж сложилось, что думаю я в первую очередь о деле… против чего ты, полагаю, возражать не станешь?
– Никоим образом, – сказала Ольга, улыбаясь во весь рот. – Тебе и не понять, насколько порой угнетает девушку, когда всякий начинает… изъясняться. Момент как-то… не особенно способствует. Так что… Слушаю.
– Я в любом случае постараюсь помочь тебе, чем смогу, согласишься ты или нет…
– Именно потому, что я не юноша, угодивший в неприятности, а… нечто иное?
– Именно потому, – очень серьезно сказал Фельдмаршал. – Мужчина в конце концов, должен из серьезных хлопот выбираться сам. А девушке, да еще такой, помогать приходится поневоле, чтобы не чувствовать себя потом… Так вот, Полина… Мне давно уж нужен… кто-то… Не хочу употреблять вульгарное словцо «сообщник», но другое что-то не идет на ум…
– Ничего, – сказала Ольга. – Меня и «сообщник» как-то не особенно удручает.
– Прекрасно. Понимаешь ли, в моем ремесле чертовски трудно подобрать… сообщника. Животным вроде нашего общего знакомого Кудеяра гораздо легче. А я… Не сочти за похвальбу, но я свое ремесло сравнил бы с ювелирным делом. Подручные у меня есть, как же без них, но это именно подручные, на манер лакеев, оказывающие мелкие услуги во второстепенном… Ты – другое дело. Во-первых, ты до самого последнего времени была барышней из общества, что подразумевает определенное воспитание, знание языков и прочее… Ты знаешь языки? Вот и прекрасно. Значит, тебе нет нужды играть светскую даму, ты ею будешь… Понятно?
– Да, в общем…
– Второе. Тебе, извини за прямоту, нечего терять и некуда податься… У тебя есть шанс законным образом вырваться из нынешнего крепостного состояния?
– Ни малейшего, – сказала Ольга хмуро.
– А значит, тебя, если ты умная… а ты, несомненно, умная… заботят две вещи: во-первых, оказаться подальше отсюда, желательно за пределами Российской империи, во-вторых, располагать при этом достаточными средствами для жизни… Я не прав?
– Ты совершенно прав, – сказала Ольга.
– Отлично. Так вот, с некоторых пор я всерьез подумываю о том, чтобы перебраться в Европу. Здесь становится тесновато и жарковато… да и возможностей там не в пример больше. Чем цивилизованней и прогрессивней государство, тем больше оно предоставляет возможностей авантюристам… Я долго все обдумывал. Европа не склонна интересоваться прегрешениями, совершенными иностранцами у себя на родине… впрочем, и у нас в России не склонны вникать, не натворил ли иностранец что-то у себя дома, если здесь он ведет себя прилично… Если в России тебя неплохо защищают продажные судейские крючки, то в Европе, кроме адвокатов, есть еще и продажная журналистика, а это, чтобы ты знала, не менее сильная защита, если уметь ею пользоваться… И, наконец, обстоятельство, которое должно интересовать в первую очередь тебя: в Европе нет крепостного права. Даже если с тобой на улице любого европейского города нос к носу столкнется твой нынешний владелец, он ничего не сможет поделать… Как бы ни размахивал перед тамошними чиновниками и судьями купчей, ему расхохочутся в лицо. Короче говоря, жизнь в Европе для нас обоих крайне привлекательна. У меня в голове бродят пока что исключительно смутные образы, но уже сейчас можно с уверенностью сказать: такая парочка, как мы с тобой – умные, образованные, решительные, дерзкие – натворит в Европе нешуточных дел…
– Понятно, – сказала Ольга. – Бывает предложение руки и сердца, а это, стало быть, сделанное по всем правилам предложение пойти в сообщницы.
Фельдмаршал смотрел пытливо:
– Судя по твоему тону, тебя такое предложение не особенно и шокирует?
– Оно меня ничуть не шокирует, – сказала Ольга. – Я бы, пожалуй, не согласилась идти в помощники к какому-нибудь ворью, убийцам, головорезам… и в веселый дом ни за что не пошла бы. Но то, что ты предлагаешь… Меня сделали вещью, выбросили из нормальной жизни… и что же, прикажете подыхать с голоду? Считай, что ты получил согласие. Только… Можешь ты мне честно ответить на один вопрос?
– Постараюсь.
– У тебя совсем нет задних мыслей? Так-таки и нет?
Фельдмаршал на миг отвел взгляд, но тут же открыто глянул ей в глаза:
– Задние мысли есть. В конце концов, я – живой человек, а ты – невероятная красавица. Но эти мысли – далеко. Очень далеко. И я не собираюсь ни принуждать тебя, ни спешить. Если тебя это устраивает…
– Откровенность за откровенность, – сказала Ольга. – Такая постановка вопроса меня вполне устраивает. Я не Мессалина и не робкая недотрога. Посмотрим, время покажет… Если тебя это устраивает… Что ты на меня так смотришь? Будто мерку снимаешь…
– Именно, – с улыбочкой ответил Фельдмаршал. – Коли уж мы договорились и ударили по рукам, нужно действовать. Тебе понадобится одежда…
– Неужели у тебя уже есть что-то на примете?
– Ты знаешь, есть, – сказал Фельдмаршал. – Есть, милая Полина… Я всегда говорю вслух о планах, когда они проработаны хотя бы наполовину… Бриллианты князя Игуменнова… точнее, княгини, потому что принадлежат они именно ей. По самой приблизительной – российской – оценке они уже сегодня стоят триста тысяч. Золотом.
Ольга, не особенно и раздумывая, воскликнула живо:
– Но я ведь их прекрасно знаю! Бриллианты Игуменновой, конечно… Большой фермуар, где, кроме бриллиантов, еще три больших изумруда происхождением из Индийской Голконды… Колье в три ряда, с подвесками… Браслет, серьги, аграф, опять-таки с изумрудом в центре…
– Ты о них слышала?
Ольга усмехнулась:
– Я их даже видела. На княгине. Не так давно.
– Ого… – протянул Фельдмаршал. – Я не интересуюсь, Полина, тем домом, где ты жила вплоть до печальных событий. Но совершенно ясно, что это не просто хороший, а очень хороший дом. Если у тебя была возможность видеться с княгиней Игуменновой… Ладно, это твои секреты, мне от них ни пользы, ни вреда… Если продавать камни из гарнитура Игуменновой по отдельности – а именно так и следует сделать, выйдет даже больше, чем триста тысяч…
– Тебе виднее, – сказала Ольга. – Вот только… Ты сам только что говорил, что не воруешь и не грабишь, что выдумываешь комбинации. Откровенно говоря, мне трудно представить комбинацию, после которой Игуменнова не пойдет в полицию. Я с ней не слишком близко знакома, но прекрасно знаю, что дама она неглупая и решительная…
– Скажем больше – мстительная.
– Вот именно…
– Я ведь не единожды повторил, Полина, что человек я неглупый… Сейчас бриллианты не у княгини – они лежат в несгораемом банкирском ящике в доме графа Сперантьева. Давай по порядку. Княгиня два дня как отправилась в Париж. Лет десять назад ее там серьезно обокрали, с тех пор она считает всех поголовно французов жуликами и мошенниками и потому в Париж не берет ничего из фамильных драгоценностей, даже самые скромные колечки оставляет дома, пользуется украшениями, взятыми на время у парижских ювелиров… А князь Игуменнов… коли уж ты осведомлена о его супруге, не могла и о нем не слышать?
– Ну разумеется, – сказала Ольга. – Постоянно пускается во все возможные… чуть не сказала «авантюры», но тебе, наверное, обидно слышать именно такое определение?
– Конечно, – серьезно ответил Фельдмаршал. – Авантюра – это предприятие, исполненное изящества, фантазии, дерзости… и тому подобных искусств. А князь занимается тем, что французы именуют «афера». Это, фигурально говоря, на несколько ступенек ниже. Хотя многие его аферы удавались и приносили выгоду, с благородной авантюрой они имеют мало общего. Так вот… Княгиня, прекрасно зная характер муженька, позаботилась о том, чтобы не оставлять драгоценности где попало. Заказала какому-то бельгийскому умельцу несгораемый ящик с секретными замками, заперла туда свои драгоценности, взяла ключи и со спокойной душой уехала. Вот только князь оказался предприимчив, предусмотрел все загодя и уплатил бельгийцу за второй комплект ключей столько, что тот вмиг забыл о добропорядочности… Еще не успела осесть пыль, поднятая княгининой коляской, как ее дражайший супруг выгреб все из ящика и помчался к графу Сперантьеву, коему и заложил за сто тысяч драгоценности, все до одной. У князя наметилась какая-то дурно пахнущая сделка, что-то касаемо земель в Новороссии. Самое смешное, она вполне может увенчаться успехом, и тогда князь драгоценности преспокойно выкупит – но пара недель у нас есть. Никто не кинется в полицию. Княгиня пробудет в Париже не менее трех месяцев. Драгоценности – часть ее приданого и принадлежат лично ей. Согласно законам Российской империи поступок князя – самая вульгарная кража, а то, что совершил граф Сперантьев, в том же Уголовном уложении именуется «дачей денег взаймы под залог безусловно краденых вещей», что опять-таки считается преступлением… Они ни за что не пойдут в полицию – чересчур уж чревато… Возможно, что-то предпримут – но не официально, а это, согласись, совсем другой оборот… Итак, бриллианты сейчас находятся в кабинете Сперантьева. И нужно только продумать, как их оттуда взять…
– Пустячок, а? – ухмыльнулась Ольга.
– Да уж какой там пустячок… – согласился Фельдмаршал не без грусти. – Придется поломать голову. Но и выигрыш… У графа скоро большой бал, кстати. При некоторой изворотливости нам нетрудно будет проникнуть в особняк… Ты великолепно сможешь изобразить светскую даму, да и я в роли вертопраха из общества буду достаточно убедителен…
– Не пойдет, – решительно сказала Ольга. – Мне туда никак нельзя являться в облике светской барышни, меня сразу узнают!
– Узнают… – сказал Фельдмаршал, задумчиво качая головой. – Ты же так и не сказала, где ты прежде жила, вот я и не могу судить, какие дома для тебя опасны, а какие нет. Послушай! А ведь, сдается мне, ты с успехом можешь изобразить офицера! Молодого офицера! Нужно подумать…
Ольга ни о чем не собиралась думать – у нее уже и так мелькнула идея, без ложной скромности – великолепная.
– Погоди… – сказала она. – Погоди… Я только сейчас сопоставила… Ты все время называл его «графом»… Сперантьев… Но ведь он не только граф, но еще и генерал? И состоит при Главном штабе?
– Ну да, – сказал Фельдмаршал, глядя на нее недоуменно. – Граф Сперантьев, генерал от кавалерии…
Пренебрегая ложной стыдливостью, Ольга встала с постели и, запахнувшись в обширную простыню – все же довольно тщательно, – присела на свободное кресло.
– Ты можешь не верить, Анатоль, – сказала она весело, – но, право же, еще неизвестно, кому больше повезло, что мы встретились и занялись… В общем, я знаю, как взять бриллианты. И Сперантьев при этом о нас никому не обмолвится ни словечком…
– Шутишь?
– Нисколечко, – сказала Ольга. – Ты очень убедительно разложил все по полочкам, настолько, что мне всерьез захотелось в Европу…
Глава тринадцатая
– Я любопытен. Адски любопытен. Очень распространенный порок. А вы чем дальше, тем больше меня интриговали. Никак не похоже, что вы врете… разумеется, если не считать вымышленного имени. Вам и в самом деле некуда идти, не удивлюсь, если вас и впрямь ищет полиция… но вы никак не похожи на закоснелую в преступлениях особу – хотя и среди них встречаются очаровательнейшие создания, но вы не похожи на опытную нарушительницу закона. А вот на самую что ни на есть благородную девицу из весьма хорошего дома вы очень похожи. Это ощущается во всем: манеры, внешность, речь, еще нечто трудно уловимое… И я сгораю от любопытства. Что могло произойти с такой девушкой, как вы, чтобы…
– А вы? – спросила Ольга, глядя на него строго. – Вы и в самом деле…
– Увы, да. Я и в самом деле авантюрист высокого полета, признаюсь без ложной скромности. Несколько лет уже занимаюсь сим увлекательным ремеслом, но пока что не пойман и не притянут к суду – хотя на счету у полиции, подозреваю, с некоторых пор и состою. Но это уж неизбежные издержки… Итак, вы, конечно же, не Андрей…
– Меня зовут Полина, – сказала Ольга.
– Вот это уже гораздо ближе к истине… по крайней мере более соответствует тому зрелищу, что я сейчас наблюдаю… Хотите, чтобы я вышел и дал вам одеться?
– Не спешите, – сказала Ольга. – Я устала так, что охотно полежу еще, если вы не против… У вас сейчас интересное лицо – на нем нет, сдается мне, никаких вожделеющих чувств, вы усиленно о чем-то думаете… О чем?
Господи, подумала она с тоской, как просто я совсем недавно решала такие коллизии, не задавала вопросов: один взгляд – и сразу ясно, о чем примерно человек думает… Ничего так и не вернулось, вот незадача…
– Кто вы, Полина?
– Ну хорошо, – сказала Ольга. – Вы меня наверняка не выдадите, не могу похвастать, что прекрасно в вас разобралась, но некоторое впечатление все же составила… Хорошо. В конце концов мне некуда податься, мне просто не обойтись без человека, которому я могу довериться… Вы совершенно правы. Я была девушкой из общества… вплоть до позавчерашнего дня. А потом оказалось, что мой опекун так и не вывел меня из крепостного состояния, и, когда он внезапно умер, оказалось, что я – никакая не мадемуазель и не барышня, а обычная девка, крепостная, и мой новый хозяин… – она передернулась так, словно осушила одним духом немалую чарку уксуса.
Фельдмаршал внимательно смотрел на нее, в задумчивости пощипывая правый ус.
– Вот это – другое дело, – сказал он медленно. – У вас стало такое лицо, что поневоле приходится верить. Что ж, история для Российской империи пусть и не каждодневная, но все же не редкая… Вы внезапно оказались крепостной… и ударились в бега…
– Не верите?
– Верю. Честное слово, верю, хотя вы не до конца искренни, верно?
– А вы? – спросила Ольга тихо.
Фельдмаршал встал с кресел и долго прохаживался по комнате, заложив руки за спину. За окном стоял уже белый день, долетали обычные городские звуки: стук колес, негромкие разговоры прохожих, крик чухонской молочницы…
Вдруг он решительно обернулся, подошел к постели и сел в кресло таким движением, словно бросался в холодную воду прямо в одежде.
– Не перейти ли нам на «ты»? Без немецких выдумок вроде брудершафта? Разумеется, я не собираюсь неволить… но, думается, мы и так некоторым образом сообщники…
– Почему бы и нет? – пожала плечами Ольга. – Хорошо. Если уж нас так неожиданно свела судьба, глупо соблюдать церемонии, Григорий… Или ты никакой не Григорий?
– Угадала, – сказал Фельдмаршал с кривой улыбочкой. – Анатоль Стрешнев…
– Из тех Стрешневых? – спросила Ольга, уже достаточно освоившаяся в петербургском свете.
– Представь себе. Неужели доводилось слышать о моей скромной персоне?
– Ни разу. Но фамилия, согласись, довольно известная…
– Ну да. А позор фамилии, – он ткнул себя большим пальцем в грудь, – соответственно, малоизвестен…
– Прости…
– Да будет тебе, – сказал Фельдмаршал. – Так уж вышло, что позором фамилии я себя сделал сам… без тени усилий со стороны внешнего мира. Никакого рокового стечения обстоятельств, никаких совратителей. Я даже не «оступался». Я… Понимаешь ли, Полина, я с определенного времени понял, что не могу жить так.
– Как?
– Как другие. Я не мог больше служить в гвардейской кавалерии, не мог бывать в обществе, вести благонравную жизнь светского человека, думать о карьере, о мнении окружающих… Мне все это осточертело. Враз. Решительно и навсегда. Мне захотелось жить ярко. Пусть и не законопослушно. Я, наверное, таким создан, и место мне в том самом восемнадцатом веке… В общем, я задумал свою первую комбинацию, и, не хвастаясь, в жизнь она была проведена изящно… И жизнь началась другая. Меня она полностью устраивает. У тебя, конечно, другой случай, ну, а я… Я живу так, как мне нравится. Не убиваю, не граблю, а те деньги, которыми завладеваю право же, никак не назовешь вдовьими или сиротскими.
– Интересно, – протянула Ольга.
– Осуждаешь?
– Да господи, по какому праву? У меня просто другая жизненная ситуация, вот и все. Да и вообще, в нынешнем моем положении мне не с руки кого бы то ни было осуждать, чем бы то ни было брезговать… – она поторопилась добавить: – Нет, конечно, с большими оговорками…
– Понимаю… Значит, тебя будут искать…
– Уже ищут. И не только полиция.
– И это я прекрасно понимаю… – его тон был серьезным, хотя в глазах поневоле мелькнула игривость. – Полина… ты готова выслушать интересное предложение?
– Готова, – не раздумывая, ответила Ольга. – Речь ведь пойдет вовсе не о… шалостях?
– Безусловно, – кивнул Фельдмаршал. – Прости великодушно, ты очаровательна, ты просто прекрасна, но так уж сложилось, что думаю я в первую очередь о деле… против чего ты, полагаю, возражать не станешь?
– Никоим образом, – сказала Ольга, улыбаясь во весь рот. – Тебе и не понять, насколько порой угнетает девушку, когда всякий начинает… изъясняться. Момент как-то… не особенно способствует. Так что… Слушаю.
– Я в любом случае постараюсь помочь тебе, чем смогу, согласишься ты или нет…
– Именно потому, что я не юноша, угодивший в неприятности, а… нечто иное?
– Именно потому, – очень серьезно сказал Фельдмаршал. – Мужчина в конце концов, должен из серьезных хлопот выбираться сам. А девушке, да еще такой, помогать приходится поневоле, чтобы не чувствовать себя потом… Так вот, Полина… Мне давно уж нужен… кто-то… Не хочу употреблять вульгарное словцо «сообщник», но другое что-то не идет на ум…
– Ничего, – сказала Ольга. – Меня и «сообщник» как-то не особенно удручает.
– Прекрасно. Понимаешь ли, в моем ремесле чертовски трудно подобрать… сообщника. Животным вроде нашего общего знакомого Кудеяра гораздо легче. А я… Не сочти за похвальбу, но я свое ремесло сравнил бы с ювелирным делом. Подручные у меня есть, как же без них, но это именно подручные, на манер лакеев, оказывающие мелкие услуги во второстепенном… Ты – другое дело. Во-первых, ты до самого последнего времени была барышней из общества, что подразумевает определенное воспитание, знание языков и прочее… Ты знаешь языки? Вот и прекрасно. Значит, тебе нет нужды играть светскую даму, ты ею будешь… Понятно?
– Да, в общем…
– Второе. Тебе, извини за прямоту, нечего терять и некуда податься… У тебя есть шанс законным образом вырваться из нынешнего крепостного состояния?
– Ни малейшего, – сказала Ольга хмуро.
– А значит, тебя, если ты умная… а ты, несомненно, умная… заботят две вещи: во-первых, оказаться подальше отсюда, желательно за пределами Российской империи, во-вторых, располагать при этом достаточными средствами для жизни… Я не прав?
– Ты совершенно прав, – сказала Ольга.
– Отлично. Так вот, с некоторых пор я всерьез подумываю о том, чтобы перебраться в Европу. Здесь становится тесновато и жарковато… да и возможностей там не в пример больше. Чем цивилизованней и прогрессивней государство, тем больше оно предоставляет возможностей авантюристам… Я долго все обдумывал. Европа не склонна интересоваться прегрешениями, совершенными иностранцами у себя на родине… впрочем, и у нас в России не склонны вникать, не натворил ли иностранец что-то у себя дома, если здесь он ведет себя прилично… Если в России тебя неплохо защищают продажные судейские крючки, то в Европе, кроме адвокатов, есть еще и продажная журналистика, а это, чтобы ты знала, не менее сильная защита, если уметь ею пользоваться… И, наконец, обстоятельство, которое должно интересовать в первую очередь тебя: в Европе нет крепостного права. Даже если с тобой на улице любого европейского города нос к носу столкнется твой нынешний владелец, он ничего не сможет поделать… Как бы ни размахивал перед тамошними чиновниками и судьями купчей, ему расхохочутся в лицо. Короче говоря, жизнь в Европе для нас обоих крайне привлекательна. У меня в голове бродят пока что исключительно смутные образы, но уже сейчас можно с уверенностью сказать: такая парочка, как мы с тобой – умные, образованные, решительные, дерзкие – натворит в Европе нешуточных дел…
– Понятно, – сказала Ольга. – Бывает предложение руки и сердца, а это, стало быть, сделанное по всем правилам предложение пойти в сообщницы.
Фельдмаршал смотрел пытливо:
– Судя по твоему тону, тебя такое предложение не особенно и шокирует?
– Оно меня ничуть не шокирует, – сказала Ольга. – Я бы, пожалуй, не согласилась идти в помощники к какому-нибудь ворью, убийцам, головорезам… и в веселый дом ни за что не пошла бы. Но то, что ты предлагаешь… Меня сделали вещью, выбросили из нормальной жизни… и что же, прикажете подыхать с голоду? Считай, что ты получил согласие. Только… Можешь ты мне честно ответить на один вопрос?
– Постараюсь.
– У тебя совсем нет задних мыслей? Так-таки и нет?
Фельдмаршал на миг отвел взгляд, но тут же открыто глянул ей в глаза:
– Задние мысли есть. В конце концов, я – живой человек, а ты – невероятная красавица. Но эти мысли – далеко. Очень далеко. И я не собираюсь ни принуждать тебя, ни спешить. Если тебя это устраивает…
– Откровенность за откровенность, – сказала Ольга. – Такая постановка вопроса меня вполне устраивает. Я не Мессалина и не робкая недотрога. Посмотрим, время покажет… Если тебя это устраивает… Что ты на меня так смотришь? Будто мерку снимаешь…
– Именно, – с улыбочкой ответил Фельдмаршал. – Коли уж мы договорились и ударили по рукам, нужно действовать. Тебе понадобится одежда…
– Неужели у тебя уже есть что-то на примете?
– Ты знаешь, есть, – сказал Фельдмаршал. – Есть, милая Полина… Я всегда говорю вслух о планах, когда они проработаны хотя бы наполовину… Бриллианты князя Игуменнова… точнее, княгини, потому что принадлежат они именно ей. По самой приблизительной – российской – оценке они уже сегодня стоят триста тысяч. Золотом.
Ольга, не особенно и раздумывая, воскликнула живо:
– Но я ведь их прекрасно знаю! Бриллианты Игуменновой, конечно… Большой фермуар, где, кроме бриллиантов, еще три больших изумруда происхождением из Индийской Голконды… Колье в три ряда, с подвесками… Браслет, серьги, аграф, опять-таки с изумрудом в центре…
– Ты о них слышала?
Ольга усмехнулась:
– Я их даже видела. На княгине. Не так давно.
– Ого… – протянул Фельдмаршал. – Я не интересуюсь, Полина, тем домом, где ты жила вплоть до печальных событий. Но совершенно ясно, что это не просто хороший, а очень хороший дом. Если у тебя была возможность видеться с княгиней Игуменновой… Ладно, это твои секреты, мне от них ни пользы, ни вреда… Если продавать камни из гарнитура Игуменновой по отдельности – а именно так и следует сделать, выйдет даже больше, чем триста тысяч…
– Тебе виднее, – сказала Ольга. – Вот только… Ты сам только что говорил, что не воруешь и не грабишь, что выдумываешь комбинации. Откровенно говоря, мне трудно представить комбинацию, после которой Игуменнова не пойдет в полицию. Я с ней не слишком близко знакома, но прекрасно знаю, что дама она неглупая и решительная…
– Скажем больше – мстительная.
– Вот именно…
– Я ведь не единожды повторил, Полина, что человек я неглупый… Сейчас бриллианты не у княгини – они лежат в несгораемом банкирском ящике в доме графа Сперантьева. Давай по порядку. Княгиня два дня как отправилась в Париж. Лет десять назад ее там серьезно обокрали, с тех пор она считает всех поголовно французов жуликами и мошенниками и потому в Париж не берет ничего из фамильных драгоценностей, даже самые скромные колечки оставляет дома, пользуется украшениями, взятыми на время у парижских ювелиров… А князь Игуменнов… коли уж ты осведомлена о его супруге, не могла и о нем не слышать?
– Ну разумеется, – сказала Ольга. – Постоянно пускается во все возможные… чуть не сказала «авантюры», но тебе, наверное, обидно слышать именно такое определение?
– Конечно, – серьезно ответил Фельдмаршал. – Авантюра – это предприятие, исполненное изящества, фантазии, дерзости… и тому подобных искусств. А князь занимается тем, что французы именуют «афера». Это, фигурально говоря, на несколько ступенек ниже. Хотя многие его аферы удавались и приносили выгоду, с благородной авантюрой они имеют мало общего. Так вот… Княгиня, прекрасно зная характер муженька, позаботилась о том, чтобы не оставлять драгоценности где попало. Заказала какому-то бельгийскому умельцу несгораемый ящик с секретными замками, заперла туда свои драгоценности, взяла ключи и со спокойной душой уехала. Вот только князь оказался предприимчив, предусмотрел все загодя и уплатил бельгийцу за второй комплект ключей столько, что тот вмиг забыл о добропорядочности… Еще не успела осесть пыль, поднятая княгининой коляской, как ее дражайший супруг выгреб все из ящика и помчался к графу Сперантьеву, коему и заложил за сто тысяч драгоценности, все до одной. У князя наметилась какая-то дурно пахнущая сделка, что-то касаемо земель в Новороссии. Самое смешное, она вполне может увенчаться успехом, и тогда князь драгоценности преспокойно выкупит – но пара недель у нас есть. Никто не кинется в полицию. Княгиня пробудет в Париже не менее трех месяцев. Драгоценности – часть ее приданого и принадлежат лично ей. Согласно законам Российской империи поступок князя – самая вульгарная кража, а то, что совершил граф Сперантьев, в том же Уголовном уложении именуется «дачей денег взаймы под залог безусловно краденых вещей», что опять-таки считается преступлением… Они ни за что не пойдут в полицию – чересчур уж чревато… Возможно, что-то предпримут – но не официально, а это, согласись, совсем другой оборот… Итак, бриллианты сейчас находятся в кабинете Сперантьева. И нужно только продумать, как их оттуда взять…
– Пустячок, а? – ухмыльнулась Ольга.
– Да уж какой там пустячок… – согласился Фельдмаршал не без грусти. – Придется поломать голову. Но и выигрыш… У графа скоро большой бал, кстати. При некоторой изворотливости нам нетрудно будет проникнуть в особняк… Ты великолепно сможешь изобразить светскую даму, да и я в роли вертопраха из общества буду достаточно убедителен…
– Не пойдет, – решительно сказала Ольга. – Мне туда никак нельзя являться в облике светской барышни, меня сразу узнают!
– Узнают… – сказал Фельдмаршал, задумчиво качая головой. – Ты же так и не сказала, где ты прежде жила, вот я и не могу судить, какие дома для тебя опасны, а какие нет. Послушай! А ведь, сдается мне, ты с успехом можешь изобразить офицера! Молодого офицера! Нужно подумать…
Ольга ни о чем не собиралась думать – у нее уже и так мелькнула идея, без ложной скромности – великолепная.
– Погоди… – сказала она. – Погоди… Я только сейчас сопоставила… Ты все время называл его «графом»… Сперантьев… Но ведь он не только граф, но еще и генерал? И состоит при Главном штабе?
– Ну да, – сказал Фельдмаршал, глядя на нее недоуменно. – Граф Сперантьев, генерал от кавалерии…
Пренебрегая ложной стыдливостью, Ольга встала с постели и, запахнувшись в обширную простыню – все же довольно тщательно, – присела на свободное кресло.
– Ты можешь не верить, Анатоль, – сказала она весело, – но, право же, еще неизвестно, кому больше повезло, что мы встретились и занялись… В общем, я знаю, как взять бриллианты. И Сперантьев при этом о нас никому не обмолвится ни словечком…
– Шутишь?
– Нисколечко, – сказала Ольга. – Ты очень убедительно разложил все по полочкам, настолько, что мне всерьез захотелось в Европу…
Глава тринадцатая
Люди в лазоревых мундирах
– Ну что ты вздыхаешь? – спросила Ольга, покосившись на шагавшего рядом Анатоля. – Тебе претит, что я – ротмистр, а ты только поручик? Но я же тебе объясняла: коли уж мне придется главные труды на себе и вынести, я должна быть старше тебя в звании. Иначе получится как-то нескладно: поручик ведет дело самым живейшим образом, а ротмистр топчется в уголке и помалкивает…
– Да нет, меня как раз вовсе не трогает, что ты старше в звании, – сказал Фельдмаршал задумчиво. – Я просто сам себе удивляюсь. Ты взялась неизвестно откуда, нашлась на улице, уж прости великодушно, как оброненный носовой платок, я тебя знаю всего несколько часов – и вот, проникся к тебе доверием настолько, что согласился с твоим замыслом и именно тебе отвел главную роль…
– Значит, я внушаю доверие.
– А ты, часом, не колдунья?
«Была, – с несказанной грустью подумала Ольга. – Увы, именно была…» – И сказала почти беззаботно:
– Господи, какое колдовство? Просто-напросто я красива, пленительна, обаятельна… и это повышает доверие к моим словам согласно логике нормальных мужчин, к которым ты, безусловно, принадлежишь. Есть у меня сильные подозрения: окажись я пожилой каргой с бородавками на лбу и мужскими усами, ты ко мне отнесся бы гораздо более скептически…
– Ты сейчас пленительна, как заправский ротмистр отдельного корпуса, и не более того… – проворчал Фельдмаршал беззлобно.
Слуга Фельдмаршала, видимо, мастер всех ремесел, которые необходимы толковому авантюристу в его многотрудной деятельности, часа полтора возился с ними, заставив туалетный столик коробочками и флакончиками с театральным гримом. Однако хлопоты того стоили: натуральные волосы, бачки и усы Анатоля, в жизни темно-русые, теперь имели сугубо черный цвет, причем бакенбарды стали гораздо обильнее путем вплетения в них клочков тончайшей шерсти. Ольгины брови стали тоже черными и гораздо более густыми, а вдобавок под носом у нее красовались роскошные кавалерийские усы, неотличимые от настоящих. Первое время Ольга боялась, что они вот-вот отклеятся и упадут на тротуар к живейшему интересу прохожих, не каждый день наблюдавших, надо полагать, как шагающий по Литейному бравый жандармский ротмистр вдруг теряет усы. Однако и усы, и косые бачки держались на своих местах безукоризненным образом, и она помаленьку успокоилась. И теперь они с Анатолем шагали неторопливо, но целеустремленно: два подтянутых офицера в голубых мундирах отдельного корпуса жандармов и начищенных касках, разбрызгивавших солнечные зайчики.
Как и подобало господам офицерам, да еще представлявшим столь значительное учреждение, они, придерживая сабли, поднялись по парадной лестнице генеральского особняка столь стремительно и энергично, что швейцар в ливрее с тремя воланами и огромными блестящими пуговицами с вытисненным барским гербом еще издали распахнул высокую дверь, отвел в сторону руку с блестящей, выше его треуголки булавой.
В огромном вестибюле наблюдалась невероятная суета – и ливрейных лакеев, и мальчишек-казачков, и услужающего народа попроще в простонародном русском платье, того самого, что в другое время скрывается в недрах особняка и на глаза светской публике не попадается никогда. С муравьиным проворством и трудолюбием они перемещались в разных направлениях, поодиночке и группами, тащили охапки цветов в плоских, наполненных водой жестяных тазах, целые зеленые деревья в лакированных кадках, охапки свечей и фонариков для иллюминации, затейливые гирлянды из разноцветной бумаги. Пахло мастикой для натирки полов, разнообразнейшими цветами, зеленой листвой – тот трудноописуемый аромат бала, который Ольге не раз приходилось вдыхать в Петербурге. Невероятно грустно оказалось вдруг ощутить в который раз, что она выброшена из этого красивого и беззаботного мира – без всяких провинностей с ее стороны… Ничего, подумала она, крепясь. Есть еще Европа, а уж там, кровь из носу, как мужички выражаются, будем блистать на тамошних балах… если все пройдет гладко.
Навстречу им выдвинулся единственный ливрейный лакей, который никуда не спешил – выполнявший в вестибюле, надо полагать, обязанность привратника. В зеленом кафтане екатерининских времен, высоком напудренном парике того же времени, он выглядел вышколенным на совесть – и тем не менее в глазах у него Ольга явственно различила то ли удивление, то ли тревогу: именно те чувства, каковые и должны вызывать лазоревые мундиры отдельного корпуса…
Он не успел открыть рот – Ольга, пристукнув каблуком о каблук, спросила отрывисто и строго:
– Где генерал Сперантьев?
– Изволит пребывать в кабинете…
– Проводи нас туда немедленно, – и, видя короткое замешательство, добавила жестче: – Веди, болван! По именному повелению…
Подобные слова не дозволяли прекословия и проволочек, а потому лакей, побледнев, повернулся и почти бесшумно заскользил впереди них по длинному коридору, ухитряясь все время предупредительно держаться к ним лицом, как бы вполоборота, и при этом не налетать на препятствия в виде колонн или высоких ваз, коими был уставлен коридор.
Они поднялись на второй этаж по боковой лестнице. Предупреждая действия лакея, нацелившегося было деликатно отворить резную дубовую дверь, Ольга ухватила его за шитый жестким золотом обшлаг, потянула в сторону, прижала спиной к стене:
– Вот здесь и стой, не сходя с места, пока мы не закончим. Понял, орясина? Иначе в Сибири сгною…
Она взялась за начищенную ручку двери и, не колеблясь, потянула ее на себя. Вошла, независимо постукивая каблуками и гремя саблей. За ее правым плечом – где вообще-то полагается располагаться ангелу-хранителю – неотступно следовал Фельдмаршал, столь же громко молотивший каблуками в паркет, словно гвозди заколачивал.
Слава богу, со Сперантьевым Ольга не была знакома накоротке – а впрочем, грим оказался настолько хорош, что мог обмануть и старого знакомца. Генерал, лениво перебиравший за столом какие-то бумаги, поднял голову и уставился на вошедших со вполне объяснимым удивленным раздражением. Но уже в следующий миг обычная барская уверенность в себе исчезла с его холеного пожилого лица, и на смену ей пришла очевидная тревога – что неудивительно для человека с весьма нечистой совестью…
Ольга сделала еще несколько шагов и, оказавшись перед самым столом, бросила руку к каске:
– Отдельного корпуса жандармов ротмистр Белицкий!
За ее плечом Фельдмаршал рявкнул еще горластее и чеканнее:
– Отдельного корпуса жандармов поручик фон Гауф!
Генерал Сперантьев пытался беззаботно улыбнуться, но получалось это у него плохо. Положа руку на сердце, совершенно не получалось – и дрожание губ наличествовало, и взор бегал словно у разоблаченного шулера…
Он встал и, пытаясь казаться беззаботным, спросил:
– Чем обязан, господа?
Ольга преспокойно обошла стол, остановилась рядом и, когда генерал попытался встать, неделикатно нажала ему ладонью на плечо, украшенное тяжелым эполетом.
– Извольте не вставать! У меня создалось впечатление, что наш визит вас удивил, ваше высокопревосходительство…
– Ну разумеется… – промямлил генерал, глядя на нее снизу вверх с беспомощным и трусливым выражением, которое придало Ольге бодрости.
– Вот как? – спросила она с издевкой. – Интересные дела творятся… Вас, генерал, удивляет визит жандармских офицеров? Именно вас? Предпочитаете мелочное запирательство, словно уличенный воришка? Стыдно, генерал, вы же военный, участник кампаний, человек неглупый… Стыдно!
– Простите…
– Вчера Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии был подвергнут аресту и допросу полковник лейб-гвардии егерей Панафидин, – сказала Ольга, холодно глядя ему в глаза и по-прежнему держа руку на эполете. – Означенный господин рассказал немало интересного об обстоятельствах, сопутствующих недавнему злодейскому покушению на государя во время больших маневров. Он чрезвычайно подробно, откровенно и, что немаловажно, доказательно поведал множество любопытных вещей о камергере Вязинском, фон Боке, полковнике Кестеле…
Она зорко следила за лицом собеседника. Уже при упоминании о Панафидине он насторожился – а с каждой новой фамилией все более бледнел лицом, лоб и виски покрылись испариной, рука рванула высокий, шитый золотом воротник, словно генералу не хватало воздуха.
– Арестованный назвал еще немало имен, – сказала Ольга. – Так, поверьте моему опыту, обычно и бывает: никому не хочется отвечать за содеянное… или замышлявшееся одному. Все очень быстро начинают выдавать сообщников по заговору, надеясь, что ответственность, разделенная меж целой толпой, окажется мене тяжкой… Вы все еще притворяетесь, будто не догадались, зачем мы пришли? (Генерал ответил ей затравленным, паническим взглядом и не произнес ни слова.) Полковник Панафидин рассказал кое-что и о вас… точнее, о тех бумагах, что хранятся в вашем несгораемом ящике, – она указала на правую тумбу огромного письменного стола, украшенного золоченными завитушками в стиле рококо. – Не будете ли вы так любезны его открыть?
– Да нет, меня как раз вовсе не трогает, что ты старше в звании, – сказал Фельдмаршал задумчиво. – Я просто сам себе удивляюсь. Ты взялась неизвестно откуда, нашлась на улице, уж прости великодушно, как оброненный носовой платок, я тебя знаю всего несколько часов – и вот, проникся к тебе доверием настолько, что согласился с твоим замыслом и именно тебе отвел главную роль…
– Значит, я внушаю доверие.
– А ты, часом, не колдунья?
«Была, – с несказанной грустью подумала Ольга. – Увы, именно была…» – И сказала почти беззаботно:
– Господи, какое колдовство? Просто-напросто я красива, пленительна, обаятельна… и это повышает доверие к моим словам согласно логике нормальных мужчин, к которым ты, безусловно, принадлежишь. Есть у меня сильные подозрения: окажись я пожилой каргой с бородавками на лбу и мужскими усами, ты ко мне отнесся бы гораздо более скептически…
– Ты сейчас пленительна, как заправский ротмистр отдельного корпуса, и не более того… – проворчал Фельдмаршал беззлобно.
Слуга Фельдмаршала, видимо, мастер всех ремесел, которые необходимы толковому авантюристу в его многотрудной деятельности, часа полтора возился с ними, заставив туалетный столик коробочками и флакончиками с театральным гримом. Однако хлопоты того стоили: натуральные волосы, бачки и усы Анатоля, в жизни темно-русые, теперь имели сугубо черный цвет, причем бакенбарды стали гораздо обильнее путем вплетения в них клочков тончайшей шерсти. Ольгины брови стали тоже черными и гораздо более густыми, а вдобавок под носом у нее красовались роскошные кавалерийские усы, неотличимые от настоящих. Первое время Ольга боялась, что они вот-вот отклеятся и упадут на тротуар к живейшему интересу прохожих, не каждый день наблюдавших, надо полагать, как шагающий по Литейному бравый жандармский ротмистр вдруг теряет усы. Однако и усы, и косые бачки держались на своих местах безукоризненным образом, и она помаленьку успокоилась. И теперь они с Анатолем шагали неторопливо, но целеустремленно: два подтянутых офицера в голубых мундирах отдельного корпуса жандармов и начищенных касках, разбрызгивавших солнечные зайчики.
Как и подобало господам офицерам, да еще представлявшим столь значительное учреждение, они, придерживая сабли, поднялись по парадной лестнице генеральского особняка столь стремительно и энергично, что швейцар в ливрее с тремя воланами и огромными блестящими пуговицами с вытисненным барским гербом еще издали распахнул высокую дверь, отвел в сторону руку с блестящей, выше его треуголки булавой.
В огромном вестибюле наблюдалась невероятная суета – и ливрейных лакеев, и мальчишек-казачков, и услужающего народа попроще в простонародном русском платье, того самого, что в другое время скрывается в недрах особняка и на глаза светской публике не попадается никогда. С муравьиным проворством и трудолюбием они перемещались в разных направлениях, поодиночке и группами, тащили охапки цветов в плоских, наполненных водой жестяных тазах, целые зеленые деревья в лакированных кадках, охапки свечей и фонариков для иллюминации, затейливые гирлянды из разноцветной бумаги. Пахло мастикой для натирки полов, разнообразнейшими цветами, зеленой листвой – тот трудноописуемый аромат бала, который Ольге не раз приходилось вдыхать в Петербурге. Невероятно грустно оказалось вдруг ощутить в который раз, что она выброшена из этого красивого и беззаботного мира – без всяких провинностей с ее стороны… Ничего, подумала она, крепясь. Есть еще Европа, а уж там, кровь из носу, как мужички выражаются, будем блистать на тамошних балах… если все пройдет гладко.
Навстречу им выдвинулся единственный ливрейный лакей, который никуда не спешил – выполнявший в вестибюле, надо полагать, обязанность привратника. В зеленом кафтане екатерининских времен, высоком напудренном парике того же времени, он выглядел вышколенным на совесть – и тем не менее в глазах у него Ольга явственно различила то ли удивление, то ли тревогу: именно те чувства, каковые и должны вызывать лазоревые мундиры отдельного корпуса…
Он не успел открыть рот – Ольга, пристукнув каблуком о каблук, спросила отрывисто и строго:
– Где генерал Сперантьев?
– Изволит пребывать в кабинете…
– Проводи нас туда немедленно, – и, видя короткое замешательство, добавила жестче: – Веди, болван! По именному повелению…
Подобные слова не дозволяли прекословия и проволочек, а потому лакей, побледнев, повернулся и почти бесшумно заскользил впереди них по длинному коридору, ухитряясь все время предупредительно держаться к ним лицом, как бы вполоборота, и при этом не налетать на препятствия в виде колонн или высоких ваз, коими был уставлен коридор.
Они поднялись на второй этаж по боковой лестнице. Предупреждая действия лакея, нацелившегося было деликатно отворить резную дубовую дверь, Ольга ухватила его за шитый жестким золотом обшлаг, потянула в сторону, прижала спиной к стене:
– Вот здесь и стой, не сходя с места, пока мы не закончим. Понял, орясина? Иначе в Сибири сгною…
Она взялась за начищенную ручку двери и, не колеблясь, потянула ее на себя. Вошла, независимо постукивая каблуками и гремя саблей. За ее правым плечом – где вообще-то полагается располагаться ангелу-хранителю – неотступно следовал Фельдмаршал, столь же громко молотивший каблуками в паркет, словно гвозди заколачивал.
Слава богу, со Сперантьевым Ольга не была знакома накоротке – а впрочем, грим оказался настолько хорош, что мог обмануть и старого знакомца. Генерал, лениво перебиравший за столом какие-то бумаги, поднял голову и уставился на вошедших со вполне объяснимым удивленным раздражением. Но уже в следующий миг обычная барская уверенность в себе исчезла с его холеного пожилого лица, и на смену ей пришла очевидная тревога – что неудивительно для человека с весьма нечистой совестью…
Ольга сделала еще несколько шагов и, оказавшись перед самым столом, бросила руку к каске:
– Отдельного корпуса жандармов ротмистр Белицкий!
За ее плечом Фельдмаршал рявкнул еще горластее и чеканнее:
– Отдельного корпуса жандармов поручик фон Гауф!
Генерал Сперантьев пытался беззаботно улыбнуться, но получалось это у него плохо. Положа руку на сердце, совершенно не получалось – и дрожание губ наличествовало, и взор бегал словно у разоблаченного шулера…
Он встал и, пытаясь казаться беззаботным, спросил:
– Чем обязан, господа?
Ольга преспокойно обошла стол, остановилась рядом и, когда генерал попытался встать, неделикатно нажала ему ладонью на плечо, украшенное тяжелым эполетом.
– Извольте не вставать! У меня создалось впечатление, что наш визит вас удивил, ваше высокопревосходительство…
– Ну разумеется… – промямлил генерал, глядя на нее снизу вверх с беспомощным и трусливым выражением, которое придало Ольге бодрости.
– Вот как? – спросила она с издевкой. – Интересные дела творятся… Вас, генерал, удивляет визит жандармских офицеров? Именно вас? Предпочитаете мелочное запирательство, словно уличенный воришка? Стыдно, генерал, вы же военный, участник кампаний, человек неглупый… Стыдно!
– Простите…
– Вчера Третьим отделением собственной его императорского величества канцелярии был подвергнут аресту и допросу полковник лейб-гвардии егерей Панафидин, – сказала Ольга, холодно глядя ему в глаза и по-прежнему держа руку на эполете. – Означенный господин рассказал немало интересного об обстоятельствах, сопутствующих недавнему злодейскому покушению на государя во время больших маневров. Он чрезвычайно подробно, откровенно и, что немаловажно, доказательно поведал множество любопытных вещей о камергере Вязинском, фон Боке, полковнике Кестеле…
Она зорко следила за лицом собеседника. Уже при упоминании о Панафидине он насторожился – а с каждой новой фамилией все более бледнел лицом, лоб и виски покрылись испариной, рука рванула высокий, шитый золотом воротник, словно генералу не хватало воздуха.
– Арестованный назвал еще немало имен, – сказала Ольга. – Так, поверьте моему опыту, обычно и бывает: никому не хочется отвечать за содеянное… или замышлявшееся одному. Все очень быстро начинают выдавать сообщников по заговору, надеясь, что ответственность, разделенная меж целой толпой, окажется мене тяжкой… Вы все еще притворяетесь, будто не догадались, зачем мы пришли? (Генерал ответил ей затравленным, паническим взглядом и не произнес ни слова.) Полковник Панафидин рассказал кое-что и о вас… точнее, о тех бумагах, что хранятся в вашем несгораемом ящике, – она указала на правую тумбу огромного письменного стола, украшенного золоченными завитушками в стиле рококо. – Не будете ли вы так любезны его открыть?