– Ты кто, отец? – спросил Геннадий, присаживаясь напротив деда на небольшой выворотень. Автомат «археолог» перевесил на грудь.
   Дед приоткрыл совершенно беззубый рот, прошамкал:
   – Человек божьего мира, как и всяк. А наречён Силантием, по отчеству Петрович. Ваших имён не спрошу, не запомню. Памятью худ стал. Ранешнее помню, а новое проваливается, как сквозь сито…
   – Сколько ж вам лет, дедушка? – Маша во все глаза пялилась на диковинного старца.
   – Одному богу ведомо. К чему считать? Проживу, сколько положил господь, а больше мне не надо. Но, вестимо, к закату идёт. Ноги отказали. Потому и позвал вас. Самому, чую, до дому не дойти.
   Дед говорил странно, словно спотыкаясь в конце каждого слова. Но какое-то спокойствие исходило от его слов и от него самого – такое исходит от реки утренней порой вместе с поднимающейся над водой дымкой и поразительным затишьем всей природы.
   – И откуда сам будешь? – Воспользовавшись внеплановым привалом, Гриневский закурил.
   – Здесь живу.
   И тут Карташа осенила догадка:
   – Уж не из раскольников ли, отец?
   – По разному нас величают. Двоеперстцами тож. От никонианцев скверна идёт. Мы-то люди праведной веры. Оттого и гонимы. С протопопа Аввакума горе мыкаем…
   Значит, не все байки врут. Выходит, и вправду обитают в болотах раскольники…
   – А где твои…
   «Как же их назвать, – Карташ не мог подыскать подходящего слова, – единоверцы, сородичи, что ли…»
   – …ну, братья и сёстры?
   – Померли все. Один я остался. Доживаю-от. Уж недолго ждать.
   Геннадий расстегнул рюкзак, достал карту, положил дедку на колени.
   – Карту читать умеешь, отец?
   – Не обучены. Грамоту раньше знал, а теперь не ведаю. Глаза давно мелкоту не различают.
   – Ясно, – «археолог» карту убрал. – Ну чего, попробуем подняться, отец.
   – Да уж пытал. Ноги не держат.
   Но всё-таки Геннадий приподнял старика, ухватив под мышки. И убедился, что ничего не выходит.
   – Не держат, сынок, я ж говорю, – дедок покосился на сигарету Гриневского, насупил брови. – Зелье греховное потребляешь. Дым люб сатане, потому и ад утопает в дыму.
   – Эх, отец, – вздохнул Гриневский, – если такие пустяки признавать грехами, то праведников вообще на земле не отыщется. И царствию небесному пустовать придётся.
   – А Сатана помалу в нас проникает, – не задумываясь, сообщил старец. – Сперва одну щупальцу запустит, ухватится, потом другую, а потом ты уж и заметишь, как весь его…
   Пока дед с Гриневским спорили о смертных грехах, Гена отвёл Карташа в сторону.
   – Ты понимаешь, что нельзя с ним возиться?
   – Бросить помирать?
   – А что ты предлагаешь? Оставим еды и воды.
   Может, посидит и отойдёт. Могу вколоть ему препаратец под названием «Прилив»… Только сомневаюсь, что подействует.
   – Погоди-ка.
   Карташ, в отличие от «аспиранта», знал и помнил местные байки. И если одна оказалась правдой, то почему бы и другой к ней не присоединиться?.. Старлей вернулся к раскольнику.
   – Скажи, отец, ты здешние болота хорошо знаешь?
   В ответ прозвучал короткий старческий смешок, похожий на кашель.
   – Средь них жизнь прожил, как не знать.
   – Самолёт упавший встречал?
   – Ероплан-то? А то. Давно тут лежит, за грехи был с небес свергнут.
   – Ну уж у самолёта-то какие грехи? – устало, как учительница у тупого второгодника, спросил Гриневский.
   – Так ведь деньги – грех, – назидательно сказал старик.
   Карташ оттеснил настырного Таксиста в сторонку:
   – С этим понятно. А известен ли тебе… как бы его назвать… остров, который почти со всех сторон окружён болотами?
   – Так то ты про Вороний Глаз говоришь, – кивнул старик.
   – Ты там бывал? – быстро спросил Геннадий.
   – Захаживал по молодости. Потом уже нет. С тех пор, как на Вороньём Глазу нехристи поселились.
   – А когда они там появились?
   – Не помню, сынок, – развёл руками дед. – Годы сливаются в один поток, как ручьи в реке. И уже не разобрать, когда и откуда что влилось.
   – В какой стороне твой… дом, отец? – спросил Алексей.
   Старец уверенно указал направление морщинистой ладонью.
   – Там же сплошные болота, – задумчиво проговорил «археолог».
   – Не одни болотины, сынок, не одни. Язык человечий привык одним вымахом все крошки слизывать. Он и веру христову одним словом величает, будто разницы нет. А ты плод яблоко возьми, вглядись. Не одна мяготь в нём. Есть червоточины, есть черви, мяготь грызущие…
   – Ты погоди про веру, давай с болотами закончим, – Гена, прищурившись, посмотрел на карту, раздражённо пожал плечами и карту спрятал. – Я не могу в толк взять, вы что, на топях живёте?
   – Не живём. Один я, говорю, век доживаю.
   И не на топях, а на тверди. Там край низкий, однако ж тверди хватает, хотя и затеряна в болотине, лежит гривами, одна грива больше, другая меньше, третья совсем крохотная.
   – И сколько идти до твоего обиталища?
   – Лесным шагом к сумеркам окажешься.
   Ежели ходко двигаться, то раньше.
   – То есть часа полтора-два, – Гена посмотрел на часы.
   – А как ты до Вороньего Глаза ходил, отец? – осторожно спросил Алексей. – В обход или по болоту?
   – По болотине ходил.
   – И… можно сейчас напрямки по болотине пройти к этому Вороньему Глазу?
   – Чего ж нельзя, когда можно, – усмехнулся старец. – Тропка-то помечена. Главное, выход на неё найти, а там иди от вешки к вешке, и пройдёшь. Эх, сынки… Понимаю, что недалече уж отход. Однако душе – ей не всё равно, где с телом расставаться. Одно в лесу, как зверю какому, другое помереть в своём доме, под иконами.
   – Ну-ка покажи свою карту, – Карташ, отобрав у Геннадия бумагу Дорофеева, отошёл с ней на пару шагов, присел на выворотень. «Археолог» примостился рядом. – Вот примерно, где его обиталище, а вот где прииск. До дедовского жилища около трех километров. Если всё так, как он говорит, то что мы имеем? Отсюда в обход болота – до прииска крюк километров в двенадцать. А напрямую всего пять.
   – Да. Но пять по трясине. А это всё равно что десять по суше…
   – Твёрдая земля тоже не всегда быстро носит, – негромко сказал Карташ. – Завалы, заросли, овраги, прочая хренотень. И потом, Гена… Мы выйдем оттуда, где нас никто не будет ждать. Главное, мы минуем известные и неизвестные препятствия. Ты уверен, что кроме колючки нет никаких иных сюрпризов? Можешь гарантировать, что уголовный спецназ не прибавит к уже имеющимся закладкам свои собственные? В одну «растяжку» мы уже чуть было не вляпались. И «растяжка» – это не самое поганое из того, что они могут подсунуть. Так что мы всё равно будем каждый шаг как по минному полю делать, а это скорости не прибавит…
   – Да, резон имеется… Имеется, – Гена задумчиво почесал переносицу. – Старичок лёгкий, сухонький. Килограммов пятьдесят от силы. Три километра на закукорках по очереди… Не должны выдохнуться…
   – К тому же, – усмехнулся Алексей, – богоугодное дело делаем, господин аспирант. Грехов на нас и так хватает, глядишь, потом и зачтётся при подсчёте…
* * *
   Переход занял полтора часа. Старика, как и договорились, по очереди несли на себе Гриневский, Карташ и Гена-«археолог». Ноша не слишком обременяла, дедок весил немного, да и менялись они, чтоб уж точно не устать, через каждые четверть часа.
   Это путешествие с дедом на закорках напоминало какую-то народную сказку – то ли про горе-злосчатье, то ли про лихо одноглазое. Весь фольклорный антураж был соблюдён скрупулезнейше: тёмный лес, уханье филина и бравый солдат прёт на себе через леса лесного старикана. Ещё только не хватало, чтоб дед и впрямь оказался лихом одноглазым. Вот заведёт в гиблое место, растает в воздухе под сатанинский хохот, а ты ходи заколдованными кругами вокруг одного и того же места и отбивайся от наседающей нечисти…
   Но какая бы романтика в народных кафтанах не лезла Алексею на ум, её сметала неумолимая проза: в нос шибал пот немытого старческого тела, чесались комариные укусы на шее и на руках, над людьми вились голодные рои гнуса, гудели ноги, покалывало в правом боку, да и примитивно хотелось жрать.
   Они спустились в низину. Под ногами запружинил мох, идти стало труднее, запахло прелыми листьями и сырой мшиной. Пошёл чахлый березняк – верное свидетельство того, что болото близко. А вот и захлюпало под ногами, между кочками травы показались лужицы «ржавой» воды с торчащими пучками жёсткой, мерзко шуршащей осоки. Ничего удивительного, что за много лет никто не натолкнулся на раскольничью берлогу – поди тут натолкнись, когда на десятки километров протянулся однообразный, как рельсовый путь, болотный пейзаж, поди тут сообрази, где надо сворачивать к какой-то там заимке – про то ведь указатели не поставлены и путеводные маячки не мигают… А тем более без большой нужды люди сюда не ходят. Опытный таёжник в болото и не сунется, а неопытные в такую таёжную даль забредают раз в сто лет. К тому же таёжный люд вообще предпочитал избегать этих сомнительных мест, особенно в последние годы. Тайга большая, есть где погулять и без этих болотин…
   Дошли.
   Собственно по болотине пришлось топать совсем немного, только до первой гривы. Затем уже перебирались с гривы на гриву, следуя указаниям старика. Грива – одно из слов, которыми старший лейтенант Карташ обогатил свой лексикон за время пармской ссылки: так в Сибири называют лесистые островки твёрдой земли посреди трясин… Теперь остаётся лишь уповать на то, что все эти словечки вроде «шишковать», «ломать жадеит», «грива» в дальнейшем по жизни напрочь не пригодятся…
   Острова – пардон, гривы – тут располагались близко одна от другой, видимо, раньше они составляли один большой остров, со временем погрузившийся в болотную воду. Пришлось одолеть шесть или семь грив, пока не достигли нужной.
   Карташ сперва дёргался, вспоминая охотничьи истории про то, что, дескать, на гривах, если вокруг них болото не слишком топкое, любит сшиваться разный зверь, в том числе и медведь.
   Опытный, опять же, таёжник на гриву не сунется, если нет в том большой надобности, потому как ни к чему ему нежданные встречи с туманным исходом.
   Однако кроме разноголосой птичьей сволочи никто им на островах не попался.
   Углядеть жилище или иные признаки человеческого присутствия можно было, только ступив на тот самый обитаемый остров, что стал для раскольничьей семьи прибежищем и домом на долгие годы.
   Повесть о том, как советская семья очутилась в лесах, старик Силантий им уже рассказал. На это ему хватило одного короткого привала.
   Ушли они с женой в леса «аккурат в тот год, когда деньги меняли» (из чего слушателям не составило труда догадаться, что в шестьдесят первом). До того оба, то есть сам Силантий и его жена, проживали в посёлке Вычуга, что на берегу Шантары, и оба происходили из староверовских семей. Их поженили самым домостроевским образом – родительским выбором и родительской волей. Вопреки расхожим представлениям о непрочности подобных семей, они с женой жили в любви и согласии, душа, что называется, в душу.
   Может быть, благодаря общей вере. Вот только детей им бог не давал.
   Обоим было уже за тридцать, когда жена Силантия уверовала в то, что причина их бездетности – совокупный людской грех, в окружении которого они вынуждены жить. Безбожие, пьянство, разврат и всё такое прочее. И жена заразила своей верой мужа. Она же настояла на необходимости укрыться от греховной суеты, остаться наедине друг с другом в тишине и чистоте нетронутого божьего мира – за что Господь несомненно одарит их ребёнком. А дитё, когда вырастет, само решит, где ему жить.
   Однако детей бог им так и не дал.
   Но они прижились в тайге и возвращаться не стали. Да и не тянуло их к людям, пусть это и покажется странным. Напрочь не тянуло. Им было хорошо вдвоём… Может быть, даже слишком хорошо им было без людей, за эту гордыню господь их и наказал, не дав ребёночка. И особо господь наказал Силантия, забрав жену на небеса, а его оставив в одиночестве дожидаться своего последнего земного часа.
   Почему в тот далёкий год они направились сюда? В староверских преданиях часто упоминаются здешние края. Говорят, что в этих болотах, начиная с петровских времён, старообрядцы не раз находили укрытие в те годины, когда власть учиняла гонения на праведную веру.
   А именно эту гриву, сказал Силантий, крестясь двумя перстами, им с женой указал господь.
   Будто взял за руку и провёл через болота. А когда ступили они на эту твердь, словно кто-то сверху шепнул, мол, оставайтесь тут, стройтесь и живите в спокойствии. Ну, в общем грех жаловаться, прожили в спокойствии.
   Сейчас Карташ с любопытством оглядывал места добровольного таёжного заточения. На поляне, находящейся точно по центру острова, стоят две избы. Одна поменьше (это чёрная баня, объяснил старик Силантий), вторая побольше. Других отличий между ними не заметно. Тёмные брёвна сруба, проложенные мхом, крыша сделана из плах, по одному узенькому оконцу. Между изб рос толстоствольный кедр.
   Наверное, из его собратьев, росших на острове, и изготовили сорок лет назад эти срубы.
   Старика внесли в избу, положили на полати под закопчёнными иконами.
   Алексей огляделся. Было заметно, что сейчас здесь не живут, а доживают. Запах плесени. Кругом пыль и паутина. Какое-то тряпьё в углу. На столе две деревянные миски, одна алюминиевая. Последняя, думается, принесена из прежней жизни – вместе с немногим прочим скарбом, захваченными в дорогу.
   – Пойду взгляну на баньку, – сказал Геннадий, – в ней же ночевать придётся.
   Гриневский сел на пенёк, стоявший рядом с лежанкой и служивший здесь стулом. Карташ пристроился на таком же пеньке возле стола.
   Маша заинтересованно рассматривала иконы, на которых мало что можно было разобрать, настолько они были закопчены.
   – Я ведь ведал там в лесу, что бог пришлёт мне добрых людей, – прошамкал Силантий.
   – То есть как? – удивился Гриневский.
   – Я бога просьбами зря не тревожил. А попросил единый раз сего дни: «Дай в собственном доме помереть». И знал, что сполнит он ту мою просьбу, потому как жизнью своей я то заслужил. Оттого вы и не прошли мимо. А думали, что случай.
   – Так получается, случайностей вообще нет в природе? – чтобы не молчать, поинтересовался Алексей, с любопытством разглядывая муравьёв, вольготно бегающих по столу.
   – В божьем мире, сынок, налажен порядок и всему положен свой срок. Солнце всходит всегда там, где ему положено. Трава растёт весной, а осенью усыхает. Твари божьи, бессловесные, тоже тому порядку подчиняются… И коли ты порядок тот понимаешь и принимаешь, то живётся тебе легко и помирается легко. А коли ты пьёшь, сквернословишь или вот дым через рот пускаешь, то тем заслоняешь от себя божий мир и отдаляешь себя от Бога, приближая к Сатане.
   И помирать тяжелее, оттого что на душе грехи висят, как кандалы на каторжанине. Так вот случай – это божий подсчёт твоих дел на сей час.
   Поможет он тебе или отвернётся, и ты останешься один, а то и вовсе в дружбе с Сатаной.
   – Вы хотите сказать, дедушка, что мы, допустим, согрешили, – Маша озорно стрельнула глазками на Карташа, – и теперь бог от нас отвернётся?
   – Он совсем отвернётся, когда от грехов душа твоя черна станет. А так лишь не поможет тебе, когда другому бы помог.
   – Дедушка, а нечистая сила здесь водится? – Маша отвела взгляд от толстой пыльной книги, которую держала в руках.
   – Тьфу на тебя! Нашла о чём думать! Выкини из головы нечисть. И запомни. Нет ей хода туда, где крест, вера и праведная сила…
   От долгого говорения дед заметно притомился. А его ещё было о чём порасспрошать. Карташ поднялся, жестом остановил Машу, которая готова была пристать к старичку с новыми вопросами, подошёл к лежанке и присел на край.
   – Расскажи, отец, как через болото пройти? Как найти завтра поутру твои ветки? Какие там метки, кстати?
   – Вешки, сынок. Найдёте. Чую, угодное дело делаете, вот Господь нас и свёл. Всё расскажу.
   Найти просто. Вот послушай…
* * *
   …Опять не спалось – да что ты будешь делать! То ли это выброс адреналина такой мощный… то ли мерзавец от археологии подсыпал в жратву какую-то дрянь. Только-только начинало светать, и сквозь щели в ставнях сочился мутный серый свет. Оттого предметы обстановки в комнате казались зыбкими, нереальными: стол с остатками ужина, пни заместо табуретов.
   Он опустил ноги на вязаный коврик, встал, зашлёпал босыми ступнями к выходу. В сенях снял с гвоздя бушлат, снял с входной двери тяжёлый брус засова, на крыльце вдохнул всей грудью сырой рассветный воздух. Заря ещё не успела хорошенько заняться над лесом, западный окоем мигал последними гаснущими звёздами. Карташ спустился с крыльца и как был босой, в исподнем и накинутой на плечи куртке, сел на ступеньку, закурил.
   Скрипнула дверь в баньке, тёмный силуэт скользнул вдоль стены избы, остановился неподалёку. Негромкой голос:
   – Там, за банькой, чья-то могилка. Жены, наверное. Ухоженная… Разрешите присоединиться, товарищ старший лейтенант?
   – Садитесь, товарищ контрразведчик.
   Гена примостился рядом. Помолчали.
   – А вот скажите мне, товарищ контрразведчик, почему меня не грохнули вслед за Дорофеевым?
   Силуэт в полумраке пожал плечами.
   – Но ведь пытались, да? Думаю, что просто на всякий случай, тем более вы сами в ловушку полезли. Вот если б им зачем-то понадобился ваш труп, вы бы трупом стали, не сомневайтесь. А так… Карта уже у них, вы её не видели – чего беспокоиться?.. Да и опоздали бы вы к головному разбору. Груз вот-вот вывезут, всё равно вы ничего сделать не сможете… Но тебя же не этот вопрос волнует, правда?
   – Допустим.
   – Слушай, – сказал «аспирант» решительно, без всякого перехода, – я вот что хотел… Понимаешь, мне нужна была Машка в посёлке. Посылать двух чужаков в Парму накануне изъятия – это слишком опасно, могли вспугнуть. Поэтому и поехала она. Топтунова мы убедили, что дочурка обязательно должна провести какое-то время в посёлке. Он сначала был наотрез – мол, на зоне неспокойно, но я обещал, что к зоне она и близко не подойдёт.
   – Да уж, не подошла… – грустно усмехнулся Карташ.
   – Не в том дело, – отмахнулся Гена. – Не придирайся к словам. Ты ведь думаешь, что мы её под тебя решили подложить – выпытать, что ты знаешь, что нет, так ведь?
   – Так, – безразлично согласился Алексей.
   – Ну так вот: не так. Можешь мне не верить. Я вообще могу тебе всего этого не рассказывать… Это Топтунов вдруг загорелся выдать её за тебя, такого всего красивого и московского. А нашей конторе на фиг не нужно подсовывать тебе начальникову дочку с целью извлечения информации, у нас другие агенты по этой части есть… А девка на тебя в самом деле запала, как специалист говорю. И без всякого нашего участия. Так что ты, сокол мой…
   – Тихо! – Карташ схватил «археолога» за руку.
   «Археолог» не подкачал – заткнулся мгновенно, как будто ему с размаху влепили кляп. Бесшумно сунул руку в карман куртки, Карташ услышал, как негромко щёлкнул предохранитель.
   – Погоди ты стрелять…
   – Бля, это ещё что…
   – Ш-ш…
   За банькой, на фоне серого предрассветного неба по-над серым клубящимся туманом медленно шла, нет, – плыла над самой землёй неясная фигура в чёрном, беспросветно чёрном плаще с надвинутым на самое лицо капюшоном.
   И было столько жути, столько нечеловечности в ней, что Карташ буквально остолбенел. И, похоже, то же почувствовал и гэбист – они сидели неподвижно, не дыша, не моргая, даже не думая, хотя ясно было, что это не морок, не бесплотное привидение, потому как потревоженный туман медленно, будто нехотя завивался в спирали в её кильваторе… Они просто смотрели. А фигура – росту в ней было метра два не меньше, – проскользила к ельнику по левую руку от дома раскольника, на миг замешкалась… На уровне её груди возник вдруг синеватый огонёк, ровный и нереальный, как от лампы дневного света, но отчего-то глядеть на него было вовсе уж невмоготу, фигура склонилась к самой земле, опустила огонёк в туман, подержала малость и снова спрятала в складки одеяния.
   Над болтами пронёсся негромкий, но полный столь невыразимой тоски стон, что захотелось завыть вместе с ночным гостем… Волосы на голове шевелились от ужаса. Между тем некто в плаще скользнул в ельник – и исчез с глаз долой. Не шелохнув веткой, не потревожив сучка.
   Лицо Гены было мокрым от пота, хотя утренний холод к повышенному потоотделению никак не располагал.
   – Фух… – шёпотом наконец выдохнул «археолог», вынул трясущуюся руку из кармана, в которой был зажат пистолет и тыльной стороной ладони провёл по лицу. – Вот же Хрень какая… Что это было, а?
   – А я почём знаю, – сказал Карташ. Голос не слушался. Он достал сигарету, сломал случайно и в сердцах отбросил. – Было и сгинуло. Мало ли что в тайге бывает…
   – Не-ет, ребяты, обратно в баньку я не пойду. Страшно до усрачки.
   – Ну так в дом пошли. Надо бы поспать, чует моё сердце, тяжёлый день у нас будет.
   – Да уж, уснёшь теперь…
   Старик не спал, глядел в потолок и шевелил губами – не иначе, молился.
   – Дед, – негромко позвал Алексей, чтобы Машу не разбудить… ну и чтобы лихо лесное не услышало.
   – Никон это был, – преспокойно ответил Силантий. – По болоту шляется, чуть не кажную ночь ходит кругами, да приблизиться не может.
   Гриневский, сволочь, мирно похрапывал на своём месте.
   – Тот самый? – выдохнул Геннадий. – В жизни бы не поверил…
   – А то кто ж! – старик говорил на полном серьёзе. – Он, антихрист. Сами ж его встретили. Ходит по топям, успокоения не находит. Три перста его десницы огнём горят. Он опускает их в болото, словно остудить хочет, ан нет ему избавления. Бог покарал… Ну чего встали? – вдруг повысил он голос. – Ложитесь давайте, вам в путь скоро.

Глава пятая.
Уголовный спецназ

30 июля 200* года, 8.45.
   Вышли, когда совсем рассвело, иначе вешек в темноте ни за что не углядели бы.
   Утро выдалось как на заказ – тихое и тёплое.
   В такое время хорошо на рыбалочке дожидаться первого клёва. Или хорошо, – если не сказать здорово, – просто спать в своей постели, сладко чмокая во сне. Короче говоря, хорошо всё, кроме разве как переть по болоту, отфыркиваясь от комарья, выискивая раскольничьи метки, прощупывая вагой дно перед каждым шагом.
   Вот они как раз по болоту и пёрли.
   Болото болоту рознь, это вам скажет любой мало-мальский грамотный в лесном отношении человек. Есть собственно болота, а есть топи.
   Первые могут быть труднопроходимы, но, в общем-то, опасны лишь для совсем неумелых людей. Топи же непроходимы ни для кого… За исключением тех, кто знает тропку, если разумеется, эта тропка вообще существует в природе.
   Они двигались по наихудшей из разновидностей болот – по гнилой трясине, состоявшей, казалось, из одних «окон». Что такое «окно», Карташ испытал на себе, когда оступился, соскользнул с кочки и бухнулся в чёрную стоячую воду.
   Полное ощущение – под ним разверзлась бездна. Первобытный страх холодом разлился под кожей, когда Алексею представилось, что эта непроглядно-тёмная, мало напоминающая воду субстанция сомкнётся над головой.
   Понятно, что выходя на болотину, они готовили себя к подобным сюрпризам. Поэтому действовали без суеты и паники: Карташ положил вагу поперёк «окна», ему бросили один конец заранее подготовленной верёвки, другой конец обмотали вокруг ближайшей чахлой берёзки. И он выбрался, можно сказать, отделавшись лишь лёгким испугом.
   А самым тяжёлым испытанием для них стало одоление участка, который Алексей про себя окрестил «водяным матрацем». Полоса салатно-зелёного мха едва ли превышала в ширину сто метров, мох накрывал болотную воду ровным, без кочек и «окон», симпатичнейшим с виду ковром. Ковром, который гулял под ногами, как «водяной матрац» или как однослойное днище резиновой лодки. На каждом шагу нога проваливалась в мох, каждый раз проваливалось куда-то и сердце – а что, если этот покров прорвётся и прореха начнёт расползаться? Никакая вага с берёзками не спасут… Карташ невольно повторял про себя как заведённый: «Господи, если ты есть, не дай погибнуть так».
   Пронесло.
   Они прошли этот участок и продолжали путь – от вешки с истлевшим тряпичным лоскутом к другой такой же. Вешки отмечали, может быть, единственный проход через эти топи, представлявшим собой узкую, извилистую тропу из плотно сросшейся болотной травы.
   Они добрались до Шаманкиной мари, или на раскольничий язык переводя, до Вороньего Глаза за два с небольшим часа. Довольно быстро добрались, если принять во внимание, какую полосу препятствий пришлось одолевать. Карташ даже не поверил своим глазам, когда за сухими деревцами наконец показалась тёмно-зелёная лента нормальной тайги.
   Десять минут молча переводили дух, сидя на твёрдой земле, рассматривали карту, устанавливая точное место выхода из болота.