Карташ обдумал всё и пришёл к выводу, что Красицкий прав. Незачем перечёркивать свои годы и начинать что-то сызнова. К тому же ему хотелось вернуться к претворению своего замысла. К тому же два, ну пусть три года не видеть все эти московские рожи – тоже не так уж плохо, будем считать всё происходящее ссылкой, вроде как у Ленина.
   Так в тридцать два года в звании старшего лейтенанта коренной москвич Алёша Карташ очутился за тридевять земель от столицы.
   И пока даже не подозревал обо всех тех, с позволения сказать, приключениях, которые готовит ему Судьба. Извините за патетику.

Глава третья.
В доме повешенного…

26 июля 200* года, 11.32.
   Когда он зашёл во двор, Михал Сергеич поднял свою огромную голову и бросил на него тоскливый взгляд, из глотки вырвалось прерывистое поскуливание. Карташ присел на корточки перед конурой и потрепал Михал Сергеича по мохнатой холке. Михал Сергеич в ответ лишь горестно вздохнул и вновь опустил голову на лапы.
   – Страдаешь, да? – негромко спросил Алексей. – Такова жизнь, старичок, случается, и нормальные люди помирают раньше срока. Тут уж ничего не попишешь…
   Он поднялся в дом, постучал, подождал немного ответа и, не дождавшись, осторожно вошёл. Как и полагается, все часы в доме стояли, зеркала были занавешены полотенцами. Двинулся в комнату. Никого. Негромко позвал:
   – Надя…
   На кухне что-то брякнуло, и в дверях показалась жена Егора Дорофеева. Пардон, уже вдова.
   Но, чёрт бы подрал, даже в такую минуту, даже в таком состоянии красивая была вдовушка, откуда-то явно из казачек – огромные чёрные глаза, плотное крепкое тело, грива чёрных волос, сейчас с трудом удерживаемая чёрной же косынкой.
   – А, ты, – бесцветным голосом сказала она, вытирая руки о передник. – Проходи в комнату.
   – Да я ненадолго, – сказал Карташ. – Ну… как ты?
   Надя скривила губы в подобии улыбки.
   – Как, как. А то ты не видишь. К похоронам готовлюсь… Егора… Егора туда, в морг ментовский, что ли, повезли, завтра, сказали, вернут. Для похорон. А я вот тут вот, по хозяйству…
   Из кухни и впрямь тянуло ароматными запахами – хотя, признаться, и навевающими некоторую скорбь.
   Поколебавшись, Алексей сделал шаг вперёд, обнял её за плечи и сказал:
   – Крепись, Надюха…
   Полную банальщину, в общем, сказал, аж самому противно стало. А Надя вдруг порывисто обхватила его за плечи, уткнулась носом в плечо. Карташ испугался было истерики, но она столь же неожиданно отстранилась, поправила платок. Сказала ровно:
   – Проходи, проходи, нечего в дверях стоять. Есть хочешь?
   – Только что.
   – Тогда за упокой выпьем. Сейчас рюмки принесу.
   Пока Надя собирала на стол, Карташ тихонько сидел за столом и бездумно разглядывал бесхитростные вырезки из различных журналов, украшающие стены вместо картин. Жалко было девчонку искренне – хотя и не пропадёт вроде, баба-то сильная, да и у Егорки, как у всякого уважающего себя деревенского жителя, наверняка припрятано немало на чёрный день…
   Нельзя сказать, что Алексей был другом их семьи – так, иногда наведывался по делишкам, с Дорофеевым пошушукаться да от службы отдохнуть. Надюха его встречала радушно и вроде бы даже была рада, что муженёк сдружился с московским интеллигентом. Если откровенно, если положить руку на сердце, то порой забредали Карташу в голову адюльтерные мыслишки, уж больно соблазнительно выглядела юная жена пожилого охотника в сарафанчике чуть ниже колен, но он гнал их от себя нещадно, ибо верно сказано: не балуй, где работаешь.
   Родом Надя была из какого-то райцентра под Байкальском, и если б кто сообщил восемь лет назад дочери тамошней сельской учительницы, что жизнью ей предписано навсегда осесть в Парме, она рассмеялась бы тому сказочнику в лицо. И тем не менее… Насколько знал Карташ, подружка из Байкальска, нынче уже позабытая, как-то уговорила Надю поехать вместе с ней на свиданку в здешнюю зону – то ли жених подружкин здесь чалился, то ли просто приятель, не суть. Типа, одной страшно, а вместе будет веселей. Поехали, на свою голову. Свиданку вроде бы так и не дали, зато Надька, школу едва закончившая, повстречала в Парме Егора Дорофеева – и всё. Любовь с первого взгляда и до самого гроба. На фиг институты, мама-училка и выгодные партии в городе. Целый год никто в Парме не верил, что это у них надолго, хотя необсуждаемый, казалось бы, вопрос о том, что заезжая молодка из «ентелигентов» не пара потомственному охотнику, обсуждался до хрипоты во всех избах. Не верил никто и на второй год. И даже на третий. А влюблённым на всех было начхать с высоты птичьего полёта. Вот ведь как бывает. Алексей вздохнул. Чудны дела твои, господи…
   Надя расставила рюмки на столе, села рядом, разлила водку. Выпили не чокаясь. Помолчали.
   – Кто его, ты не знаешь? – наконец спросила она.
   Собственно, за ответом именно этот вопрос Алексей и пришёл в сей дом мертвеца – как бы грубо это ни звучало, но ради выражения соболезнований, пусть и трижды искренних, он бы не стал подменяться на службе и сюда бы не попёрся через всю Парму: успеется ещё. Да и не любил он, признаться, подобных скорбных ритуалов. Тем более, как ни крути, а к смерти Дорофеева он причастен…
   Он покачал головой и взял её руку в свою, сжал дружески.
   – Понятия не имею, Надюшка. А может, он сам тебе что говорил? Может, приходил кто незнакомый? Извини, если не вовремя я с такими расспросами…
   – Да чего уж теперь-то. – Она задумалась. – Люди всё время какие-то захаживали, шептались о чём-то с ним во дворе, всех и не упомню. Были и незнакомые – из Шантарска, вроде… Да я Егора в последнее время и не видела толком – то он в лесу, то в Шантарск по каким-то делам…
   В Шантарск? И что ему там понадобилось, интересно знать?.. Но на всякий случай Алексей сделал мысленную зарубку.
   – А тебе он ничего об этих делах не, рассказывал?
   – Нет, конечно. Он же скрытный… был.
   – Ну, может, там, оставлял что-нибудь, просил спрятать – ну, на случай, если с ним случится чего?
   Надя выдернула руку, вскинула голову, цепко глянула ему в лицо.
   – Ты что-то знаешь?
   – В смысле?.. – несколько опешил Алексей.
   – Не дури, Карташ, – вот тут-то в голосе её появились истеричные нотки. – Все говорят, что по пьяной лавке его зарезали. Так что прятать-то? Значит, не по пьяни. Выкладывай.
   – Да я правда ничего не знаю, Надюх, – успокаивающе сказал Алексей. И по большому счёту не соврал. – Просто хочу как-то помочь. Менты ж всё равно ни фига не найдут…
   – Это точно, – вздохнула она, и глаза её вновь стали тусклыми. – Спасибо, Карташ.
   Н-да, приход сюда был жестом отчаянья, теперь это стало яснее ясного. Разумеется, ничего она не знала, конечно же, Егорка и не думал даже, что его походы в район Шаманкиной мари могут нести в себе какую-либо угрозу – по крайней мере, не большую, нежели походы в любом другом таёжном направлении.
   По логике развития событий, теперь он должен быть выдать очередную, не менее тошнотворную баналыдину типа: «Если надо помочь с похоронами – деньгами там, транспортом, ещё чем, – ты только скажи», – потом сообщить:
   «Мужайся, все там будем», – и ещё что-нибудь в этом стиле. Потом поцеловать в щёчку и по-тихому свалить… По сути, он так и собирался сделать. Но тут она сказала:
   – Как же я теперь без него буду, а, Лёшенька? На кого же теперь… – и глаза её наполнились слезами, не истеричными, нет, – беспомощными какими-то, что ли, беззащитными. И, кажется, впервые за всё время их знакомства она назвала его не по фамилии…
   Что он делает и, главное, зачем он это делает, Алексей и сам не понимал – словно смотрел на себя со стороны. Но, заметим в скобках, ежели смотреть непредвзято, то он особо и не делал ничего – всё за него делали. Нет, была в этой женщине («Вдове, чёрт подери!!!» – вопили остатки разума, но всё тише и тише), была ней некая сила – сила притяжения, которую она и сама, быть может, не осознавала, но инстинктивно до сегодняшней поры прятала, и которая теперь вырвалась на свободу…
   Хотя, быть может, это Алексей уже потом находил для себя оправдания – как и все мужики, что жили до него и будут жить после.
   Хотя, быть может, для такой женщины это был единственный способ удержаться на краю, выдержать и пережить ужас потери…
   В общем, сие неизвестно.
   Она вдруг всхлипнула, содрогнулась, будто от удара током, схватила его за рубашку и рывком опрокинула на себя, обхватила за шею чуть ли не в удушающем приёме… Бутылка покатилась со стола к чёртовой матери, прерывистое дыхание обожгло кожу, затрещала материя – то ли её платье, то ли скатерть, они упали на ковёр, опрокидывая стулья, и нельзя сказать, чтобы Алексей отключился, но…
   Но всё дальнейшее он воспринимал уже как бы со стороны, потому как никакого чувства в происходящем не было, а был исключительно голый сеанс практической психотерапии. А проще говоря, ну вот необходимо было женщине сбросить напряжение, которым она сдерживала рвущуюся наружу панику перед безысходностью, нужно было хоть ненадолго вновь ощутить рядом присутствие мужчины и опоры, требовалось… да кто ж его знает, что ещё требовалось! Как бы то ни было, возбуждение – не эмоциональное, чисто физическое – пронзило его тело, совсем как давешний разряд, заставивший её содрогнуться всем телом. Он задрал её простенькое платьишко, обнажая крепкое, без единой жировой складки тело, задрал до самого подбородка. И овладел ею, не грубо и не нежно – потому что и то, и другое было бы изменой… хотя бы с её стороны. Атак… Психоанализ, мы же сказали. И она покорно раскрылась перед ним, пустила в себя с лёгким стоном, с закушенной нижней губой, с горячечным шёпотом: «Егорушка…» Нет, несмотря на всё, Алексей всё же наслаждался, наслаждался её телом, будем честными. Ибо какой мужик не возжелает – хотя бы мысленно – такого точёного тела! Ох и повезло же Егорке…
   Оргазм наступил одновременно, заставив двух людей на полу выгнуться дугой и чуть ли не закричать в голос. И Карташ почувствовал, что проваливается в какой-то сладостный, невыносимо головокружительный омут, откуда нет возврата. И неимоверным усилием воли заставил себя из этого омута вынурнуть…
   Как оказалось, всё же на несколько секунд он отключился, потому что, очухавшись и оглядевшись, он в некотором обалдении обнаружил, что Надя, понимаете ли, спит. Глубоко, умиротворённо и сладко, как ребёнок… «Нет, ребята, женщин нам не понять», – пришла ему в голову очень «оригинальная» мысль. По возможности бесшумно он встал, скоренько оделся, затёр следы их, так сказать, жизнедеятельности и перенёс Надежду на кровать. Поправил подол платья, накрыл. Пусть думает, что это покойный муж к ней приходил.
   «Вот так и рождаются мифы об инкубах и прочих суккубах…» – с толикой стыда подумал Алексей, виновато развёл руками перед портретом Дорофеева с чёрным уголком на стене и беззвучно выскользнул на улицу через заднюю дверь. Жадно глотнул свежий воздух. Никого вокруг, и на том спасибо. Покачал головой: ну дела… «Ещё и соль чего-то там от слёз пролитых не успела…» – вспомнилась полустёртая за давностью лет строчка из классика, но он отогнал её, как совсем уж глумливую. Потому что думать сейчас надо было совсем о другом. О том, например, как, где и какие ещё ходы искать к Шаманкиной мари и, попутно, как уберечься от возможного покушения на себя любимого. Если противник решится нанести удар, то откуда он удар нанесёт, предсказать невозможно. А жить в постоянно страхе это, знаете ли…
   И тут же встал как вкопанный.
   Озарение настигло его и пригвоздило к земле аккурат в тот момент, когда он поворачивал в сторону Восточного тракта.
   А почему это, собственно, он не может вычислить, откуда нападёт враг? А вычислить это легче лёгкого – достаточно оставить врагу только одно-единственное направление для атаки. Иными словами, под ставиться самому… И вновь Алексей почувствовал покалывание в кончиках пальцев: азарт. Нет, Шаманкина марь для него не закрыта, дудки.
   Рассказы об этом месте он слышал с первых дней пребывания в Парме. Но, как и все пармовчане (или как правильно – пармовцы?), сперва относился к ним ровно с той же серьёзностью, что и к рассказам о Золотой Бабе, снежном человеке или горе из чистого серебра, затерянной в тайге.
   Территория, получившая наименование Шаманкина марь, находилась примерно в восьмидесяти километрах от Пармы и являла собой обширную, сплошь заболоченную местность в низинке, местность, по которой никто не ходил – по причине насквозь тривиальной: незачем было ходить. Наверное, сквозь топи и существовал проход, однако, опять же, никто его не знал – по причине той же самой. Говорили, что в давешние времена на этих болотах, скрываясь от никонианской церкви, разбили свои скиты раскольники, и, дескать, они там и до сих пор прячутся от соблазнов мирских…
   Однако версии о раскольниках сильно мешала колючая проволока, наверченная чуть ли не вокруг всей мари. Сия колючка недвусмысленно указывала на то, что в тайге укрылся (или некогда был укрыт) некий секретный армейский объект, подобных которому немало разбросано по России вообще и по сибирской тайге в особенности: не поймёшь, к каким войскам приписанные, неизвестно, в какие года основанные, непонятно что от посторонних глаз укрывающие, но по сию пору окружённые строжайшей секретностью. А то, что вокруг «точки» вьются комариным роем всякие слухи и вымыслы, – так любая мало-мальская тайна всегда обрастает ими, как пенёк опятами. Был бы повод.
   Колючку впервые обнаружили года три назад. Когда она там появилась точно, кто её натягивал, как и на чём завозили бухты – никто этого не видел. Ну, последнее-то как раз не удивительно. Завозили, ясное дело, вертолётами, иных сообщений с теми краями не имеется, если не считать медвежьих и лосиных троп – а с расстояния в восемьдесят километров «вертушку» не углядишь, разве случайно окажешься поблизости от тамошних мест.
   Касаемо же самого объекта тоже наличествовали полнейшие непонятности: то ли с незапамятных времён там располагалось нечто секретное и лишь недавно где-то в штабах вдруг, глянув на карту, надумали расширить и укрепить охраняемую зону, то ли объект свежеиспечённый, объявившийся на подтачиваемом болотами полуострове вместе с колючкой – то есть примерно три года назад.
   Охотники и прочий люд, гуляющий по тайге, Шаманкину марь частыми посещениями не жаловал и прежде – во-первых, далеко, во-вторых, нечего там особо делать, в-третьих, места те всегда пользовались дурной славой. Поэтому – если площадь самой «точки» невелика, а маскировка на должном уровне – редкие таёжные бродяги объект запросто могли и до появления проволочного заграждения обходить стороной. Это ведь не парк культуры, а, что ни говори, тайга, в которой такая вот «точка» относится к необъятным просторам, как капля относится к морю.
   С обнаружением колючей преграды желающих наведываться в те края и вовсе, считай, не осталось. Зато немедля в народной памяти всплыли все недобрые предания про зажатый в болотах кусок тайги, байки стали активно размножаться, обрастая по дороге всё новой жутью…

Глава четвёртая.
Ловля на живца

25 июля 200* года, 13.12.
   …От лесопилки он прошёл по раздолбанной тяжёлой техникой дороге до дровяных складов.
   Оттуда тропинкой, вихляющей между сараями и штабелями шпал, двинулся к железнодорожным путям.
   Здесь нападать не станут. Здесь в дневное время вечно кто-нибудь шляется – то дорожники, то лесопильщики. Нет, с нападением, как пить дать, подождут. Тем более не составляет труда просчитать, куда держит путь товарищ офицер.
   Некуда ему больше идти, кроме как к «железке». Офицер внутренних войск – это вам не кот какой-нибудь, который может серьёзно и целеустремлённо куда-то шлёпать, потом неожиданно развернуться и с той же деловитостью, что и прежде, почапать в обратном направлении.
   Обогнув холмик тупика с наваленными вокруг ржавыми колёсными парами, Карташ вышел на путь. Под ногами зашуршал щебень.
   Дальше путеводной тропой ему станет серая лента бетонных шпал, уложенных этой весной зэковской бригадой.
   Алексей оглянулся. Отсюда виден вокзал, а значит, и с вокзала просматривается этот участок пути. Вон и уазик начальника лагеря куда-то профырчал про грунтовке, отсюда его хорошо видать… И вообще, пока он находится в обитаемых местах – тут разъезжают маневровые локомотивы, тут внезапно выруливают из-за вагонов работяги в оранжевых жилетках… Зачем рисковать? Мало, что ли, в Парме безлюдных мест, куда рано или поздно забредёт товарищ-офицер. К тому же, если преследователи в курсе околослужебной деятельности старшего лейтенанта Карташа, то они уже поняли, куда тот собрался. Значит, всего-то надо подождать, когда старлей одолеет пятьсот метров рельсового пути, где его скроет поворот. А там остаётся всего один свидетель – тайга…
   Трудно заставить себя добровольно лезть в ловушку. Но Карташ знал, что надо. Есть, бляха-муха, такое слово…
   Ощущение взгляда в спину, появившееся сразу возле дома Дорофеева, не исчезало, однако Алексей сему факту большого значения не придавал. Вполне возможно, срабатывает так называемый эффект ожидания. Когда, прочитав статью о вреде пьянства, начнёшь прислушиваться к своей печени, то обязательно заполучишь покалывания в правом боку. Когда ждёшь слежки – обязательно начнут мерещиться нырнувшие за угол «топтуны» и зловещие взгляды из тёмных подворотен.
   Сзади послышалось дребезжание. Карташ резко развернулся. Нога зацепилась за крепёжный болт на шпале, и Алексей чуть не грохнулся всеми костями на рельсы. Вот что значит натянутые нервишки…
   А его всего-то навсего догоняла мотодрезина. С одним-единственным ездоком на обитом коричневым дерматином кресле. На площадке перед автомобильным движком стукались боками молочные бидоны.
   Уф… Пронесло.
   Карташ взглянул на часы. Запаздывали на полчаса. Не часы, конечно. В своих «командирских» Карташ был уверен, как Наполеон в старой гвардии. С обедом запаздывали, суки. Ну да, на дрезине покачивались бидоны с хавкой, со всякими там вторыми и компотами. Так их каждый день и доставляют из деповской столовки. Не возить же, право слово, зэков на обед в зону…
   Словно сомневаясь, что его грозный транспорт замечен, водитель подавил на автомобильный клаксон. И стал притормаживать.
   Карташ почувствовал облегчение. Значит, пока можно не подставлять спину под нож.
   Так уж устроен человек. Дай возможность отсрочить опасную развязку – и вцепишься в этот шанс зубами. А уж разум подыщет трусости подходящее, красивенькое объяснение. Карташ, например, успокоил себя тем, что если его преследуют, то преследователь, наверняка, заподозрит неладное, когда офицер вдруг откажется от попутного транспорта.
   – Чего так поздно! Премий с вас давно не снимали! – сварливо заметил офицер внутренних войск, забираясь на дрезину.
   – Скажи спасибо, начальник, что вообще поехали, – угрюмо отозвался Сашка-Ухарь. – Еле завёлся. Давай мне новую лайбу, будет тебе движение по графику. Сам, кстати, не жрамши. А меня-то кто пожалеет?!
   Как и положено, Сашка-Ухарь тоже происходил из бывших сидельцев.
   – С инспекцией? Людям доверию нет, начальник? – Сашка смял «беломорину», оставляя на мундштуке мазутные отпечатки пальцев.
   – Как говорил товарищ Ленин, социализм – это учёт и контроль, – автоматически проговорил Алексей.
   – А я уж и забыл. И про пахана твоего с погонялом Ленин, и про сицилизм… А вообще-то лихой был атаман, хоть и беспредельщик. Такую поляну хапанул – всего лишь с шайкой отморозков!
   Продолжая болтать, Сашка опустил руку вниз, под сиденье…
   Карташ дёрнулся, как от удара током. Из-под фуражки на висок побежала струйка пота.
   Идиот! Осёл! Расслабился, как последний кретин! Сел на жопу ровно и забыл об опасности! Почему это, интересно, дрезинщик не может быть тем самым? Почему убийцей не может быть хорошо знакомый человек, на которого ни в жизнь не подумаешь?!
   Сашка выудил тряпку, вытер руки, хотя что грязнее – руки или тряпка – сказать было непросто. И это ничего не значит. Трюку сто лет в обед. Возможно, он даёт привыкнуть к движению. А когда в пятый раз полезет туда же, под сиденье, то вытащит уже монтировку или гаечный ключ. Двинет, скинет под рельсы – вот тебе первоклассный несчастный случай. Потом плети что взбредёт в голову: или гражданин начальник внезапно выскочил на путь, или дрезина сошла с рельсов – а они ох и нередко сходят. – и ездок-офицерик неудачно фуражкой об рельс приложился…
   Кругом тайга. Ехать им ещё минут десять, с каждым километром места будут всё глуше и безлюднее…
   Карташ покосился на соседа. Тот замолчал, глядел вперёд, насвистывал какой-то мотивчик.
   Сама безобидность.
   Дребезжа и покачиваясь, дрезина катила наезженным маршрутом. Зелёной каймой тянулся по сторонам лес, вдоль насыпи валялись старые, деревянные шпалы, чьё место на этом участке уже занял бетон.
   Когда показалась группа в оранжевых жилетках, кидающая лопатами щебень, Карташ не смог сдержать выдох.
   – Жрать привезли! – донеслось сквозь скрежет подтормаживающей дрезины.
   – Поздновато, япона мать…
   – Кончай вкалывать!
   – Притомился, начальник? – подмигнул ему Сашка-Ухарь.
   – Да есть маленько, – сознался Алексей.
   Спрыгнув на насыпь, Карташ обнаружил, что у него взмокла спина…
   Только один человек не принял участия в стаскивании бачков с дрезины и в предобеденных хлопотах. Бригадир как лежал на груде старых шпал, когда остальные вкалывали, так и сейчас продолжал лежать. Поднялся, причём с показательной неторопливостью, лишь когда Карташ подошёл к его «рабочему» креслу.
   – Волыним? – Это была ритуальная фраза, с которой Алексей неизменно начинал общение с бригадиром.
   – Так ведь не положено, начальник, – ответ бугра тоже не блистал новизной.
   – Ну, как норма? – Алексей присел на шпалы, вытащил сигареты, закурил, протянул пачку бригадиру – А куда она денется, твоя норма, – бугор от офицерского табачка отказываться не стал. – Благодарствую за дачку.
   – Чего не летишь за стол?
   – Ниче, пайку оставят.
   Алексей равнодушно пожал плечами. Он знал, что бугор никогда не обедает со всеми вместе.
   Также он знал, что тот любит осушить «малька» за обедом. Известно и кто привозит ему водчонку – Сашка-Ухарь и привозит. Иначе говоря – хоть сейчас устраивай шмон и накрывай малину.
   Но наводить законность и порядок старлей не собирался. Тупая уставщина, равно как и излишнее либеральничанье до добра не доводят. Скользить требуется по тонкой срединной грани.
   – Вот смотри, Степанов, – Алексей с удовольствием курил, отгоняя дымом комаров. – Ты здоровущий бугай, косая сажень, да ты бы полбригады один заменил. А ты отнимаешь у меня трудовую человеко-единицу – харчи зазря на тебя переводим.
   Карташ, в общем, показал, что сегодня настроен поговорить. И бугор Степанов по кличке Мамай охотно поддержал настрой начальника.
   Видно, от безделья бригадир притомился и готов был хоть с чёртом побалакать, лишь бы скрасить скуку.
   – Если хочешь такого бугра, который будет работать, так лишишься догляду за твоими мужиками. Потому как не в авторитете будет твой прораб. А когда за работягой догляду нет, то он норовит отлынить. Как говорится, хрен с ней, с подковой, завтра докую. А с завтра переносит на послезавтра. Так что это с виду я вроде ни при делах, а попробуй убери меня отсюда – и привет твоей норме, здравствуй всякое баловство. Да и чё тебе переживать, начальник! Ты ж знаешь, норму у меня всегда получишь. Ну а фуфырь поставишь или пару пачек чая выкатишь, так и перевыполним за милую душу…
   – Не, перевыполнять не требуется. Не на комсомольской стройке. Ты мне качество работ давай… А вот скажи, Степанов. Ты вот тут сидишь-лежишь, мысли, небось, думаешь. И не обидно, что дни и месяцы проходят так бездарно? Впустую. На шпалах, воняющих креозотом.
   Сегодня Карташ был заметно разговорчивее обычного. А чему удивляться – надо ж дать преследователю время одолеть расстояние до места работ. А он, преследователь – если вообще существует в природе, – пойдёт сюда, пойдёт. Потому что офицер Карташ, скорее всего, отсюда отправится не в посёлок, а на зону. И значит, пойдёт он один, сперва по рельсам, потом по тайге. А такой шанс упускать глупо…
   – За правильную жизнь агитируешь, начальник? – Степанов-Мамай явно был доволен, что можно развлечься человеческим разговором. – Я тебе так скажу… Я свою жизнь веду, и мне она нравится. И, скажем, с тобой поменяться не захочу.
   По тому, как он ворочается, устраиваясь поудобнее на бушлате, брошенном на шпалы, не трудно было догадаться, что бугор готовится к раздумьям миропорядкового размаха.
   – Всё на этом свете разное, начальник. Даже кирзачи. Хотя вроде шьют по одной и той же кройке на одной и той же зоне. Да и вообще нет ничего одинакового. И людишки все разные, и преступление преступлению рознь. Всё орут «Преступники, преступники!»… Вот, к примеру, Леха Свищ – его, я так думаю, правильно закатали, – бугор махнул здоровенной ладонью в сторону костерка, который быстро соорудили зэки и, отгоняя дымом комаров, опустошали вокруг него миски с обедом. – Знаешь его историю? Свищ в коммуналке жил, а там среди соседей был хрен один примерно его возраста. Они типа приятельствовали. Выпить, там, закусить, праздники-получки. Ну, короче, пока зарабатывали поровну, всё было зашибись. Но потом тот хрен в гору пошёл, начал деньгу зашибать и купил отдельную квартиру. Свищ, которому светило куковать в коммуналке до второго пришествия, дико воззавидовал и начал строить планы. А потом вызвался помочь приятелю с переездом и, выждав момент, взял и просто-напросто спихнул кореша с балкона отдельной квартиры. Ну не кретин ли, скажи, начальник, а? Хорошо, тот не насмерть расшибся. Этаж был то ли пятый, то ли шестой, но хрен упал на кучу мусора, дом-то только сдали… А вон возьмём того, рядом со Свищом, компот хлещет. Жакан. Всего-то мужик хорошенько отметелил двух черножопых, которые пытались затащить какую-то девку в свою тачку. Впаяли человеку на полную катушку, потому как попал человек на кампанию по борьбе с экстремизмом. Вроде и тот, и другой преступники, обоих вроде народ должен проклинать и наказывать. Но любой человек скажет, что первого посадили по делу, а второго следовало отпустить. Или возьмём третий случай, мой…