Бушков Александр Александрович. Второе восстание Спартака

   — Значит, спокойно, по-деловому объяснишь свои действия. И точно так же отвечаешь на вопросы. И очень тебя прошу, не уходи в сторону от конкретики. Без всяких обобщений, умозаключений и обвинений. Держи себя в руках, даже если тебе вдруг покажется, что дело пахнет жареным.
   Они дошли до дверей КП, Серегин взялся за дверь.
   — Понял, — сказал Котляревский.
   — Тады ладно.

* * *

   В ленинскую комнату народу набилось — мухе негде упасть. И хотя все свои смотрели на Спартака с пониманием и сочувствием, Мостовой даже подмигнул из толпы, Спартак шел мимо ребят к небольшой сцене как сквозь строй.
   На сцене, за столом, покрытым красным сукном, сидело трое чужих. И что это именно чужие, было сразу видно по водянистым глазам. Двое в форме, один в штатском. Ну прям особая тройка на выезде. Спартаку предложили подняться и занять одинокий стул с краю. Спартак сел и мигом почувствовал себя мишенью в тире.
   Все трое представились (фамилии Спартаку ничегошеньки не говорили), потом спросили, известно ли, зачем все они здесь собрались и какой вопрос стоит на повестке дня. Всем, и Котляревскому, было известно. Тогда поднялся штатский и сообщил хорошо поставленным голосом оратора:
   — Товарищи, на повестке дня только один вопрос. Вот... — двумя пальчиками, чуть брезгливо, точно боясь запачкаться, он приподнял со стола листок бумаги — Спартак узнал собственный рапорт. — Мы ознакомились с этим, так сказать, творением. Так сказать, трудом. И что я могу сказать? Недурно. Очень недурно. Мастерски. То, как товарищ Котляревский ловко уходит от ответственности, как всю вину за случившееся перекладывает с себя на кого угодно, на что угодно, — достойно всяческой похвалы. Я предложил бы напечатать это в «Боевом листке». А что? Хороший стиль, писать он явно умеет, грамотный опять же, лично я ни одной ошибки не нашел... Может, вам, — тут он соизволил посмотреть на Спартака, — в писари стоило бы податься?..
   Если бы не предупреждение Серегина, сейчас Спартак вспыхнул бы, как лужа бензина. Товарищ в цивильном выжидательно смотрел на него, но поскольку никакого вопроса задано не было, Котляревского ничто не обязывало открывать рот, и он промолчал. Только, едва сдерживаясь, понуро опустил голову — мол, стыдно, товарищи дорогие, ох, стыдно, не надо меня ругать, я больше не буду.
   — Вот только одно я не могу понять, — малость увеличил обороты штатский, — трусость это, недомыслие или... или что-то другое. Не согласны? Кто-то может подумать — пустяк. А представим себе, что подобное происходит на фронте. Истребитель товарища Котляревского, понимаете ли, заблудился в облаках, а в этот момент эскадра вражеских бомбардировщиков («Эскадра?!» — мысленно восхитился Спартак и опустил голову еще ниже) прорывается в наш тыл. И вот уже нет города, нет села, нет оборонного завода. Сотни семей остались без крова, дети — без матерей, рабочие — без жен...
   И он запнулся, не смог продолжать от поступившего к горлу комка.
   — Позвольте мне, — тут же встал моложавый полковник в летной форме — очевидно, тоже смекнул, что цивильного несет явно не туда. И начал почти отеческим тоном, обращаясь к Спартаку: — Вы идете установленным порядком. И вдруг теряете бомбардировщиков. Почему-то бомбардировщики друг друга не потеряли, а вот истребители-бомбардировщики — запросто... Впрочем, отставить. Не истребители, а истребитель. Ведомые выполняли ваши маневры, к ним у нас претензий нет, а вот что вы выполняли, Котляревский? Объясните.
   — Я там все изложил, — буркнул Спартак.
   — Вы не знали задания, поставленного командованием перед группой «СБ», — поддакнул третий орел в форме. — Вам была неизвестна конечная цель, полетное задание смежников... Но ваша-то задача вам была известна, здесь вы сами ее прописали — сопровождать бомбардировщики от точки рандеву до точки сброса и обратно... Или это задание для вас излишне сложным оказалось? А? Начнись атака вражеских истребителей, сколько машин мы бы потеряли? Причем, заметьте, машин вместе с экипажами и невыполненной боевой задачей...
   — Если б была связь да хотя в визуальный контакт, чтобы повторять маневры! — позволил себе чуть возвысить голос Спартак.
   И пошло-поехало. А почему не было визуального контакта? Потому что была облачность. А подойти ближе? А вы попробуйте подойти ближе в условиях плохой видимости! Малейший вираж — и мы столкнемся!.. Тише, Котляревский, не кипятитесь, отвечайте спокойно, по существу... Почему вы сели не на своем аэродроме? Поскольку топливо было на нуле, я писал об этом и о коменданте, о котором все... Ясно-ясно, с комендантом мы разберемся. Тоже, кстати, вопрос, почему истребители не сразу заправились и не сразу взлетели... Но вы, вы-то что же, не умеете рассчитывать запас топлива? Зачем совершать вынужденную? Ах, вам попалась по пути колонна немецких танков, и вы решили обстрелять ее всем звеном... Ну да, понятно, бомбардировщики все равно потеряны, времени свободного теперь навалом, так почему бы и не порезвиться... А вот интересно: в вашем полетном задании было сказано хоть слово о танковой колонне? Или, может быть, обстреливать колонну танков вам приказали устно? Ах, никто не приказывал? Так почему вы ее обстреляли, горючего было много? Или патроны лишние? И кстати: сколько вражеских танков вы уничтожили? Я-асно... зато патроны извели, не говоря уж о топливе, машины посадили черт знает где... И если б вы были зеленый новичок, не нюхавший пороха... Вам когда-нибудь объясняли, товарищ Котляревский, что есть такое понятие: дисциплина?..
   Ну вот, еще и немецкие танки припаяли. И Спартак с тоской вдруг понял, что, может, и не трибунал, но из авиации его попрут точно.
   Часа полтора его мытарили, и все это время ленинская комната была переполнена, лишь изредка кто-нибудь выходил быстренько перекурить на крыльцо. Все молчали, внимательно слушали. Никто не заступился. Хотя Спартак — да и все остальные — прекрасно понимали: заступайся не заступайся, а показательная порка есть показательная порка. Потеря бомбардировщика — это не хухры-мухры, кому-то же надо надавать по шапке, так почему бы и не стрел... пардон: не летчику?
   Потом тройка удалилась на совещание, всех попросили разойтись — мол, приказ будет вывешен на доске объявлений, и Спартака тут же окружили сочувствующие лица; его утешали, называли гостей разными нехорошими словами, говорили, что все обойдется...
   Никого не хотелось видеть, ни с кем не хотелось разговаривать.
   Котляревский мягко высвободился из участливых рук, пошел к себе в кубрик и завалился на постель прямо в обуви.
   Не обошлось.

* * *

   Под трибунал не отдали, партбилет не отобрали, в звании не понизили и вообще из авиации не выперли — и на том спасибочки. Причем лично товарищу Серегину: постарался, замолвил, где надо, словечко.
   Но из летчиков-истребителей пришлось уходить. Тут уж даже авторитет командира не спас. Спартака перевели куда-то под Таллин, на какой-то продуваемый всеми злыми балтийскими ветрами остров Эзель, на какую-то вшивую базу Кагул, где вроде бы базировались истребители, но было вакантное место для пилота бомбардировщика.
   Что ж, будем тихоходом. Какая, в сущности, разница? Тише едешь — дальше будешь. Хоть не в наземные службы перевели, не в механики-техники...
   Так что отвальная и — прости-прощай, братья-летуны, не забывайте каждые сорок секунд оглядываться, разрешите идти, товарищ командир, спасибо за все, фибровый чемоданчик в руку, назначение в зубы, на славной машинке «Газ-АА» до соседнего аэродрома — оттуда как раз до этого острова должен лететь грузовой ероплан, как говорил Жорка Игошин...
   А на душе все равно было нехорошо.

* * *

   Ничего, не так уж все и плохо. Холодная даже в июле Эстония, серые воды Балтики, фронт совсем рядом — Восьмая армия Северо-Западного фронта пока держится, но вот-вот начнет отходить на север, к Финскому заливу. Так что время от времени залетают на огонек голуби из Люфтваффе и гадят вокруг, да периодически пакостят, как могут, эстонские националисты. Могут мало, но все равно пакостят...
   Хорошо.
   Летный состав аэродрома оказался дружным, приветливым — сразу после представления начальству по случаю прибытия в распоряжение части Спартак проставился парням. Поговорили нормально, по душам. Вроде даже подружились.
   Хорошо.
   Разместился в кубрике. Порубал чего-то в столовке комсостава. Прогулялся по аэродрому. Чистенько и аккуратно. Хутора, садики, истребители «И-153» (в просторечье — «Чайки»), сосны и камни. Старая мельница вдалеке, еще дальше горизонт пересекают черточки семидесятишестимиллиметровых зениток.
   Хорошо!
   Спартак вдохнул соленый воздух всей грудью и погрозил небу кулаком. Шалишь, мы еще поборемся.
   Это он так себя успокаивал.
   На самом деле все было плохо. Ему не повезло. На острове имелся только один, да и то старенький бомбардировщик, да и то переделанный под транспортник — с заваренными бомболкжами, снятыми элементами внешней подвески и еще какими-то дебильными доработками. Краска на атакующих поверхностях плоскостей истерлась воздушными потоками до сияющего белого блеска, боковые поверхности фюзеляжей покрылись въевшимися в блеклую краску пятнами от капель масла и копоти из патрубков...
   Н-да. Даже бомбером не поработать — буду возить жрачку, письма невест и запасные моторы...
   Нет, ну твою же мать!
   Спартак в сердцах двинул ногой по истертой резине шасси, сплюнул и пошел в кубрик.

* * *

   А непонятки начались буквально через четыре дня.

Глава одиннадцатая
Самая главная встреча

   Самолет Спартака как раз вернулся с Большой Земли — привез новые аккумуляторы и бензин для «Чаек». Разгрузился, расписался где надо, кивнул начальнику АХО и решил покемарить часик: полет был не ахти — болтанка, потом откуда-то выскочили два «мессера», покрутились и отвалили, но осадок все равно нехороший. На своем «МиГе» он бы показал фрицам, а так... тьфу.
   Единственная радость — пока шел туда порожняком, малость потренировался в управлении. Машина была старая и слабая, руля слушалась плохо, однако Спартак с удовлетворением отметил, что не все еще забыл.
   Но вздремнуть ему не дали.
   В кубрике шел спор — и, судя по всему, уже давно.
   — А я говорю, это новое оружие будут испытывать, — сказал Артур Дзоев.
   — Да какое оружие, немцы вот-вот в Таллин войдут! — не по-национальному горячо возражал Айно Вяали.
   — Вот на них и будут испытывать, — преспокойно отвечал Артур. — А что еще может быть?
   — Понятия не имею, — скис Айно.
   — О чем базар? — спросил Спартак.
   Оказывается, буквально час назад на Эзель прибыло с полдюжины генералов (судя по некоему неуловимому ореолу, из верхов) с портфелями и папками, заперлись с начальством в подземном командном пункте истребительной авиагруппы и носа пока оттуда не кажут. Более того: другие люди, вместе с первыми прибывшие, но чинами пожиже, усиленно измеряют длину полос, тупо осматривают каменистое болотце на востоке и в дружеские переговоры не вступают напрочь. И еще: ходят упорные слухи, что к нам, на Кагул, перебрасывают каких-то жутко секретных ребят, не то с Черного моря, не то откуда-то поближе. Вывод: что-то готовится. И всем до зуда в печенках хочется узнать — что именно.
   Спартак почесал щетину (побриться бы надо), открыл было рот, чтобы выдвинуть свою версию... но так ничего и не сказал. Мало вводных.
   На следующее утро воздух над Эзелем наполнился гулом и ревом моторов: неповоротливо, как откормленные слепни, садились на Кагул и прочие базы острова тяжеленные транспортники, не чета Спартаковому, мелькали в небе самолеты сопровождения, из транспортников выпрыгивали люди, выгружались какие-то тяжеленные ящики и — мамочка моя! — бомбы! ЗАБ-100, ФАБ-100. Еще какие-то — издалека было не разглядеть. В общем, много бомб.
   А перед отбоем командир авиагруппы собрал личный состав и сообщил, что вплоть до особого распоряжения на Кагуле вводится особое положение. Вопросов не задавать, с гостями в разговоры не вступать... и вообще поменьше нос совать не в свое дело. Кто-то все же поинтересовался: а что за гости такие? На что командир ответил: неважно, все равно они будут жить не здесь, а в деревне. Помялся и добавил: летчики из Первого минно-торпедного авиаполка Балтфлота.
   Спартак и Артур Дзоев многозначительно переглянулись.
   Суматоха не прекращалась ни на минуту. Замполит ходил надутый от важности и красный от приобщенности к Тайне. Чужие особисты рыскали повсюду, как тараканы.
   Дальше больше!
   На другой день на Кагул прибыли пять звеньев по три машины — то были бомбардировщики дальнего действия «ДБ-3», красивые и грозные машины... И Спартак впервые начал догадываться, что происходит. Причем, судя по всему, судя по остановившимся, восхищенным взглядам некоторых летунов, не он один. Остальные же высказывали разнообразнейшие предположения, вплоть да самых невероятных: это, дескать, кандидаты для полета на Марс, будут у нас отрабатывать посадку на марсианские каналы.
   Таинственные экипажи «ДБ» споро выгрузились, вытащили нехитрую свою поклажу и чуть ли не бегом, в сопровождении угрюмых парнишек в форме НКВД, двинулись в сторону хутора, что находился километрах в трех от базы. Техники принялись тщательно маскировать бомбардировщики сетками.
   ...А потом все неожиданно утихло. Суета прекратилась, и жизнь, по идее, должна была постепенно возвращаться в свою колею... вот только не давали никому покоя прилетевшие на «ДБ-3» ребята. А как иначе — живут отдельно и замкнуто, летают по индивидуальной программе, совершают боевые вылеты (уходят в небо с бомбами, а возвращаются без оных) — но куда, какая у них боевая задача, почему сторонятся нормальных людей? Это раздражало, выводило из себя и бесило.
   Непонятно, как командиры, почти безвылазно сидящие на КП Кагула, решились пойти на столь отчаянный шаг. Нервозная обстановка в авиагруппе мешала всем, даже замполиту, — потому что вместо изучения уставов и трудов основоположников летчики занимались обсуждением перемен, обрушившихся на Эзель. А с другой стороны, те нелюдимые хлопцы, наверное, оказались не столь уж нелюдимыми и малость взбунтовались. Им тоже хотелось на свежий воздух, тоже хотелось общаться, покурить с местными, вместе в футбол поиграть. Дело-то молодое...
   Вот именно что футбол.
   На Кагуле силами личного состава было оборудовано настоящее футбольное поле — за кубриком, в сосновом перелеске. И в свободное от полетов время бойцы авиагруппы, не исключая и Спартака, азартно гоняли мячик по траве. Наверняка их крики и звонкие удары по мячу были слышны и в деревне... И вот результат.
   До сведения личного состава было доведено, что, идя навстречу многочисленным просьбам, командир авиагруппы приказывает организовать товарищеский матч по футболу между обитателями Кагула и... и... в общем, нашими гостями. Завтра, в восемнадцать ноль-ноль.
   Дружный вопль из здоровых молодых глоток докатился, пожалуй, до самого Таллина.

* * *

   ...Непоправимое случилось на двенадцатой минуте второго тайма. До того все шло прекрасно. Просто отлично все шло — «Кагульцы» вели два-ноль, гости яростно оборонялись... но что они могли противопоставить слаженной многочисленными матчами команде и несокрушимому Спартаку, стоящему на воротах? Спартаку, который все детство провел на площадке за домом и взял столько мячей, сколько не снилось всем голкиперам, вместе взятым? Только злость они могли противопоставить, а злость, согласитесь, плохой помощник.
   Пока все шло отлично!
   На исходе одиннадцатой минуты невысокий, но плотный и юркий, как колобок, Артур Дзоев перехватил подачу и рванул к воротам противника. Трибуны (сиречь простые лавки из хозблока, вынесенные на свежий воздух), где расположился командный состав обеих команд, взревели. Ревела и «галерка» — сиречь простые летуны, плотным кольцом окружившие поле. Артур ловко ушел от защитника, быстро огляделся, кому бы можно было дать пас, поскольку на него уже раскочегаренным паровозом пер здоровенный полузащитник, никого не нашел и решился на прорыв. Два тела сшиблись в воздухе, упали, потом Артур вскочил, завладел мячом и...
   — Бля-а-а!!! — вопль катающегося по траве полузащитника, обхватившего руками ногу, перекрыл крики болельщиков.

* * *

   — ...И что же теперь будет? — негромко спросил Айно, меряя шагами кубрик.
   — А я знаю? — вопросом на вопрос ответил лежавший поверх постели Спартак. — Расстреляют Артура, наверное.
   — Плохая шутка.
   — Ну не его, так того, кто предложил этот матч устроить... Ну не расстреляют, так посадят. А что ты хочешь? Люди шибко секретные, серьезные, готовятся к... к чему-то, а тут бац — и какой-то хрен запросто ломает одному из них ногу. Я бы рассердился. А с какой стати, по-твоему, уже сутки никого из кубрика не выпускают? Сами решают чего-то, заседают, а нас практически под замок. За что, спрашивается?
   Айно горестно вздохнул.
   — Нам-то что теперь делать? Надо парня выручать...
   — Как? Коллективное письмо написать?
   — Зачем, если можно лично обратиться... — он помолчал и вдруг страшным голосом спросил: — Ты видел, кто во втором ряду на трибуне сидел? В шляпе фетровой?
   — Не-а, я за мячом следил. А кто?
   Айно зачем-то оглянулся по сторонам, хотя в помещении они были только вдвоем, — вчера белого как кость Артура сразу после трагедии увели невесть откуда взявшиеся мрачные типы в длинных плащах, — и прошептал:
   — Он еще днем прилетел, на «Ли-2», я видел.
   — Да кто?
   Айно сложил два пальца колечком и приложил к глазам, изображая очки.
   Спартак ни фига не понял. Но переспросить не успел: в дверь тихо, но уверенно постучали, потом дверь отворилась, и на пороге возник давешний тип в плаще до пят.
   — Спартак Котляревский, есть тут такой? — вполне доброжелательно поинтересовался он.
   В горле Спартака мигом пересохло. Айно смотрел на приятеля с ужасом.
   — Я — Котляревский, — выдавил из себя Спартак, вставая. — А... С кем имею честь?
   — Попрошу пройти со мной, — сказал гость. — С вами хотят побеседовать. — И добавил успокоительно: — Вещи можете оставить здесь. Пока.
   «Началось», — только и подумал Спартак.

* * *

   Они пересекли плац, подошли к входу в командный пост. На пороге их встретил военный с небольшим квадратиком усов, в малиновых петлицах которого располагались четыре ромба. Интересно, а что, позвольте узнать, командарм первого ранга делает на аэродроме?..
   Спартака, можно сказать, передали с рук на руки, и вниз, в помещение поста, его вел уже молчаливый командарм. Недлинный коридор, несколько дверей по обе стороны. Остановились напротив одной из них — ничем эдаким от прочих не отличающейся. Командарм постучал, приоткрыл, сказал внутрь несколько слов и, по-видимому, дождавшись ответа, сделал шаг в сторону. Мол, заходи, братишка, не боись.
   Спартак пожал плечами и зашел.
   И замер на пороге.
   Кого угодно он ожидал увидеть — родного перепуганного командира, чужого разозленного командира, обоих командиров вместе, в мясо пьяных... но только не его.

* * *

   — Проходи, Котляревский, что же ты стоишь в дверях? — сказал Лаврентий Павлович и указал на свободный стул.
   Больше никого в кабинете не было, только портрет Ленина на стене. Бежевый плащ Берии был небрежно брошен на стол, а поверх него — фетровая шляпа.
   Нельзя сказать, чтобы Спартак ошизел от ужаса, нет. Конечно, он был потрясен — а кто, спрашивается, не был бы потрясен, лицом к лицу столкнувшись с человеком, портреты которого носят на каждой демонстрации, с другом и соратником самого Сталина? Вот то-то.
   Но Спартак быстренько взял себя в руки, вытянулся во фрунт и отчеканил:
   — Товарищ народный комиссар, лейтенант Котляревский по вашему приказанию...
   — Ай, оставь ты это, — перебил, поморщившись, нарком. — Какое приказание? Какое я имею право тебе приказывать? У тебя свой командир есть... Садись уже. Давай знакомиться.
   Спартак сел. Помолчали. Стеклышки знаменитого пенсне бликовали в свете лампы, и глаз Берии никак не удавалось разглядеть. Это было неприятно, но терпимо.
   Спартак вдруг вспомнил, что нарком очень неравнодушен к футболу и болеет за свое любимое «Динамо» — команду НКВД. Так что же, это он специально прилетел — на игру посмотреть? Или так совпало?
   А потом глупая, но смешная мысль пришла ему в голову. Чтобы быстренько прекратить войну, нужно выпустить на поле вождей СССР и Германии — нехай пары выпускают. А что? Вот бы игра получилась, матч всех времен и народов!
   Гитлера и товарища Сталина, присвоив им первые номера, поставить в ворота, пускай оберегают последний рубеж и сзади подгоняют лозунгами ленивых. Канарис и товарищ Берия будут играть в защите: по должности положено. Ворошилова и Буденного определить в форварды, чтоб прорывались в штрафную площадку лихими кавалерийскими наскоками мимо Бормана и Геринга. Товарища Жданова пристроить на северо-западный край, пусть бегает по бровке и навешивает на бритую голову Хрущева. Ведь все население Земли прильнет к радиоприемникам, затаив дыхание и вслушиваясь в потрескивающую помехами трансляцию: «Риббентроп обходит Молотова, пасует Геббельсу, вместо уставшего Гиммлера гитлеровцы выпускают на замену свежего игрока Шелленберга, Мюллера удаляют с поля на первой же минуте за грубую игру...» Да, а судьей взять Чемберлена, он любит выступать арбитром в международных делах. Хотя нет, Чемберлен не годится, будет подсуживать немцам; лучше Рузвельта, ведь американцам пока до фонаря европейские баталии...
   — Чему это ты ухмыляешься? — быстро спросил Берия.
   Ничего не поделаешь, раз уж не смог сдержать улыбку...
   И Спартак изложил свои фантазии насчет матча века, правда, в смягченном варианте...
   Товарищ Берия хохотал так, что чуть не потерял пенсне. Тряслись его плечи, колыхались щеки.
   — За такое можно сразу к майору представить, — простонал он. — Гитлера на ворота, меня в защиту? Представляю!
   Наконец он совершенно успокоился, спросил ровно:
   — На бомбардировщике давно летаешь?
   — Меньше недели, товарищ нарком, — внутренне напрягся Спартак.
   — И получается?
   Мысли разбегались.
   — Знаете, товарищ нарком, после истребителя будет получаться на любой лоханке.
   Берия хмыкнул.
   — Да, отзывы о тебе из истребительного полка самые положительные.
   — Меня сняли с полетов... — напомнил Котляревский, но Лаврентий Павлович лишь отмахнулся:
   — Забудь, пустое. Ты не виноват. — Он сделал паузу. — Тут вот какая петрушка получается, лейтенант. Каюсь, это моя вина — это я организовал позорный матч. И прилетел полюбоваться. Полюбовался... Хотел, понимаешь, чтоб ребята развеялись перед работой. Отдохнули немного, косточки размяли... Вот и размяли, черт... Видел, да, что произошло? Беда произошла. Большая беда. Через три дня Павлову лететь на ответственное задание, а тут такое... И главное, некем мне его заменить. Прямо хоть сам лети, а?
   — Ну, — шалея от собственной смелости, сказал Спартак, — дело почетное и благородное — бомбить Берлин.
   Берия мгновение помолчал, потом спокойно спросил:
   — Сам догадался?
   — Да у нас половина полка догадалась, товарищ Берия... Не сложно. Дальние бомбардировщики на острове, который ближе всего расположен к Берлину, поспешность — вызванная тем, что фронт все ближе, скоро будет не прорваться... Опять же бомбы тяжелые. Секретность, опять же.
   — Молодец, — сказал нарком внутренних дел. — Не ошибся в тебе... А что я тебе собираюсь предложить — тоже догадаешься?
   — Я согласен, — сказал кто-то.
   И не сразу Спартак понял, что это он сам и ответил...
   — Ага, — донеслась до него преспокойная реплика из тумана. — Значит, метеорология, навигация, боевая задача, вооружение — это все тебе объяснят. А сейчас пойдем-ка, Спартак, знакомиться с экипажем... — Берия помолчал и блеснул окулярами. — Хотя лично я болею за «Динамо»...

* * *

   ...Восьмого августа, ровно в двадцать один ноль-ноль, по зеленой ракете самолеты «ДБ-3» стартовали один за другим, слаженно разбились на звенья и разошлись каждый по своему курсу.

Глава двенадцатая
Крутится-вертится шар голубой, наш самолет отправляется в бой

   — ...А в это время по радио вдруг передают, что на Земле победила Мировая революция, так что буржуям лететь обратно вообще нету никакого резона... Ну, им, может, и нету, а нашим-то что теперь на Венере делать? Вот они — наши то есть — и решили вернуться. Заперлись в ракете и стали готовиться к отлету. А буржуям эта идея напрочь не понравилась: как же так, дескать, пролетарий побег замыслил! А кто на нас работать будет? Мы сами, что ли, работать будем? На фиг надо... Да, но как остановить старт? Ракета лежала на боку, и один из буржуев возьми да предложи: «Давайте забьем дюзы камнями! Они включат двигатели — и взорвутся к чертовой бабушке!» В общем, побежали эти уроды к ракете, зашли со стороны дюз с каменюками в руках...
   И Спартак замолчал.
   — Ну? Дальше-то что? — через внутреннюю связь нетерпеливо спросил стрелок-радист, сидящий на своем месте сзади.
   — Что-что... — гордо сказал Котляревский, будто самолично участвовал в межпланетных приключениях. — Тут-то наши двигатели и врубили. Представляете? Струя огня — и все империалисты разлетаются клочками по горам и долам. А наши преспокойно берут курс обратно на Землю.
   Штурман Беркович, устроившийся в носовой части над прицелом бомбосбрасывателя, неопределенно хмыкнул. Со своего места Спартак видел только его затылок в шлеме над спинкой кресла, так что понять, что означает сей хмык, не было никакой возможности. В самолете ненадолго повисла тишина. Ровно работали моторы, час назад бомбардировщик миновал последнюю полоску земли и теперь уверенно полз над самыми водами Балтики. Подниматься выше пока было опасно — того и гляди засекут с берега, мало не покажется. Догорал закат, от горизонта до горизонта искрились гребни волн... Лепота, одним словом.