Бушков Александр Александрович. Второе восстание Спартака

   — Толковый парень этот Марсель. Вот с ним можно иметь дело, если он достаточно влиятелен у своих. А второй мне не нравится...

* * *

   На сцену вышла немолодая женщина, одетая в черное с блестками платье до пола. При ее появлении моментально умолкли звякавшие вилки и ножи, наступила тишина. Пианист сыграл музыкальное вступление, и женщина запела.
   Как назывался этот музыкальный жанр, Спартак не знал, невеликий был в этом специалист. Может быть, джаз, только совсем не похожий на Утесовский или на тот, который любил насвистывать капитан Лазарев — первый учитель летного дела для Спартака в училище. Маленький, тщедушный, плешивый — но в воздухе он вытворял такое, что не только у курсантов, у бывших летчиков дух захватывало.

* * *

   Спартак вспомнил первую свою встречу с капитаном. Их тогда, зеленых пацанов, едва обустроившихся в казарме Ворошиловградского летного училища, вызвали на поле, построили. Механик в промасленной робе подкатил к одиноко стоящему истребителю тележку, на которой лежал пузатый, с тремя красными полосками на верхнем торце баллон (сжатый воздух), установил на откидной опоре. Открыл лючок в передней части фюзеляжа, вставил в него шипящий змеей шланг от баллона, накрутил на переходник, проверил маховичок у горловины.
   Капитан Лазарев (тогда Спартак понятия не имел, кто таков этот сморчок) с трудом полез в кабину — ступеньки были ему высоковаты. Среди курсантов послышались смешки. Потом другой механик провернул винт, мотор булькнул, закудахтал, взревел, и лопасти слились в полупрозрачный круг. Поднялся пыльный ветер, пилотки приходилось держать обеими руками, чтоб не сдуло. Тем временем Лазарев покачал элеронами, оперением киля. Показал большой палец. И, подталкиваемая двумя техниками, машина выкатилась на полосу, прошла метров восемь, некоторое время мотор гремел, набирая обороты, Лазарев отпустил тормоз, и самолет рванулся вперед.
   Капитан развернулся над полем около далекого леса, вернулся — и ввел истребитель в первый вираж... И тут такое началось! Форменная феерия головокружительных фигур, выполняемых одна за другой и без всякой системы. Глаз не успевал следить за маневрами, производимыми на предельной скорости, что называется — со струями. Самолетик болтало в воздухе, как осенний лист, и невозможно было поверить, что этим хаотичным кружением управляет человек. То и дело казалось, что машина не выдержит перегрузок и либо развалится в воздухе, либо со всей дури долбанется о землю. Ничуть не бывало! В последний момент Лазарев укрощал машину и бросал ее в новую заковыристую фигуру...
   Потом он посадил истребитель, вылез из кабины и снял реглан, оставшись в пропитанной потом гимнастерке.
   И неожиданно подмигнул запанибратски Котляревскому — да-да, именно ему, хотя курсантов с открытыми ртами стояло вокруг множество:
   — Ну что, боец, хочешь так летать?
   Спартак лишь судорожно кивнул в ответ...
   Готовили их, конечно, — как вспомнишь, так вздрогнешь. Тренажеры, матчасть, политзанятия, физподготовка. Изо дня в день. Прыжки с парашютом. Полеты в «спарке». Потом, когда допустили до самостоятельных вылетов, летали днем, летали ночью, по-эскадрильно, звеньями, парами и поодиночке. Отрабатывали навигацию без наземных ориентиров — и это было хуже всего, потому как очень быстро привыкаешь ориентироваться по сети дорог, населенным пунктам и рельефу местности. Практиковали перехваты на предельной высоте и предельной дальности. Учили фигуры высшего пилотажа и правила воздушного боя.
   Но ведь выучили, а?! И теперь Спартак мог бы, пожалуй, потягаться с Лазаревым...

Глава шестая
Троеборье

   Спартак поискал, с чем можно сравнить мелодию, которую исполняла женщина на сцене, и нашел — с густым терпким вином, какое он пробовал однажды на восемнадцатилетии соседа по дому Борьки Корнилова. Вино привез в плетеном кувшине из Сухуми какой-то родственник матери. Вливалось несколько тяжеловато, но от него сразу же приятно кружилась голова. Как кружит сейчас голову голос певицы — густой и волнующий... как то вино.
   Посетители ресторана парами поднимались из-за столиков, выходили на площадку перед сценой и танцевали, как показалось Спартаку, нечто среднее между вальсом и фокстротом.
   — А вот это уже интересней, — Жорка Игошев утер губы салфеткой, отодвинулся от стола. — Вижу цель. Летчики, на взлет!
   Игошев направился к столику, за которым сидел пышноусый мужчина с двумя спутницами — одну из них он как раз повел танцевать. Над второй склонился бравый советский летчик Жорка. А ведь пришлось Жорке ее еще поуговаривать! Под лейтенантским напором та, конечно, не устояла, но все же, все же... В Ворошиловграде, завидев подходящего к ней летчика, девушка сама бы сделала шаг навстречу.
   Спартак с любопытством поглядывал на то, как Игошев танцует этот облегченный вариант фокстрота, вряд ли ему знакомый. А ведь и ничего, и получается. Знай наших!
   Взгляд Спартака как-то сам собой перескочил с Игошева и его спутницы на спутницу того самого пышноусого мужчины. За столиком она сидела к Спартаку спиной, но даже со спины ею можно было любоваться. Что за прелесть эти волосы, волнами спадающие на плечи, сколь поразительно прямо держит спину, как ест и поднимает бокал, как наклоняется к собеседнику, как откидывает волосы, — все это она делает, словно находится на сцене и играет в пьесе благовоспитанную дворяночку, какую-нибудь княжну, только что окончившую институт благородных девиц. Но ведь она ничуть не играет, она совершенно естественна, и оттого, как говорят в этих краях, «глаз от нее отвести не можно». Завораживает взгляд сие зрелище. Наверное, все потому, подумал Спартак, что подобных изысканных манер (именно это слово пришло на ум) он у девушек никогда прежде не видел. (Фабричные работницы, колхозницы, дети пролетариев из коммуналок, откуда взяться манерам!) Сейчас же он узрел ее еще анфас, и в профиль, и в полный рост. И уже не смотрел ни на кого другого. Черт возьми, бывает же такая красота! Как жарко здесь...
   Спартаку показалось, что она перехватила его взгляд, и он поспешно отвел глаза, уткнулся в тарелку с варениками. Негоже в откровенную пялиться, неудобно, он все ж таки не рядовой какой-нибудь, а младший летный комсостав. Советский военный летчик в первую очередь, а не страдающий от безделья буржуазный хлыщ. Еще только рот не хватало раззявить. Или игриво подмигивать.
   Что бы он себе ни говорил, а не смог не поднять снова на нее взгляд. «Как же я уйду отсюда и больше никогда ее не увижу», — с тоской подумал Спартак.
   Отбивать девушку у мужчины, с которым она пришла в ресторан, он не стал бы и у себя, чего уж говорить про Львов, — дурной тон, жлобство, советского командира недостойное. А в этом Львове еще и политика может примешаться. Ведь их с Игошевым специально инструктировали: с местным населением держаться предельно вежливо, на провокации не отвечать, самим не провоцировать, вы не у себя дома, вы на прифронтовой территории, и вести себя надо соответственно, бдительности не теряя ни на минуту, и все в таком роде...
   Ну что-то же надо делать! Стоп, стоп. Игошев! Конечно! Пусть он поближе сойдется с ее подругой и все у нее выспросит, адрес возьмет, а там... там посмотрим. Главное — не потерять ее вовсе. Спартак воспрял духом.

* * *

   Комсомолец стоял, прижимаясь к холодной каменной кладке жилого дома. Когда кто-то проходил мимо, он старательно изображал пьяного, который возится со своей ширинкой. Ночные прохожие бормотали что-то недоброе в его адрес и ускоряли шаг. Комсомолец ждал условного сигнала. И прождать его, может быть, придется всю ночь. Может, никакого сигнала так и не будет и утро он встретит у этой стенки. А может, прямо сейчас будет дан знак «отбой».
   По-всякому бывает в их работе.
   Единственное, что знал Комсомолец, — поступило сообщение от надежного оперативного источника, что в таком-то месте примерно с такого-то по такое время будут находиться лидеры львовского отделения ОУН. Их требовалось или взять, или уничтожить. Но лучше бы, конечно, живыми. А с мелкой сошкой, что будет поблизости, разрешено не церемониться. Трудовые будни...

* * *

   Месяц назад его вызвали в кабинет Деева.
   За окном — Литейный проспект. В кабинете — сизая завеса из папиросного дыма. На зеленом сукне стола — пепельница с горой окурков, стопки бланков, кипа газетных вырезок, вскрытые конверты с разломанными сургучными блямбами, исписанные листы бумаги. На одной стене — портрет Сталина, на другой — Дзержинского.
   Напротив Комсомольца — комиссар госбезопасности второго ранга Деев. Его новый начальник.
   — Хороший оперативный работник, — Деев в такт словам сжимал-разжимал кулак, — обязан уметь пить. Он должен быть способен при необходимости перепить того, кого разрабатывает. Если он не умеет пить, то лучше всего тогда... что?
   — Разыгрывать непьющего, — так ответил Комсомолец на внезапный вопрос.
   — Правильно. Соображаете. Теперь представьте. В камере сидит, ну допустим, англичанин. И в ком он скорее заподозрит подсадку: в англоговорящем или в том, кто ни бельмеса не знает по-английски, с кем ему приходится объясняться жестами?
   — Во втором. Только...
   — Так вот, — начальник дослушать счел лишним, — то же можно отнести к хохлу, который на дух не переносит русских. Вы слышали об ОУН?
   — Так точно.
   — Они нам очень досаждают сейчас на Западной Украине. Как могут, мешают становлению там советской власти. Нечего объяснять, какое стратегическое значение имеет для нас этот район. Он граничит с Германской Польшей. Немецкие шпионы, большинство из которых принадлежат к ОУН, туда просачиваются, как вода в дырявую лоханку. Обстановка там, прямо скажу, чрезвычайно сложная. На местное население опираться трудно. Местное население пока, откровенно скажу, не на нашей стороне. Есть, конечно, сознательные, актив, но мало их пока, мало... Вот почему я рекомендовал в эту группу именно вас.
   Деев поднялся из-за стола, направился к окну.
   Комсомолец знал, зачем его пригласил к себе Деев, это известно всем со вчерашнего вечера. В Москве создается сводный отряд из оперативных работников со всей страны для борьбы с украинскими националистами на Западной Украине. Значит, его собираются направить в этот отряд от ленинградского НКВД.
   — Тут нужен не только хороший оперативник, но и политически грамотный человек, — говорил товарищ комиссар госбезопасности второго ранга, стоя лицом к окну и спиной к кабинету. — К тому же вы работали с людьми, сумеете, значит, объяснить, провести в массы. Как-нибудь так, — Деев крутанул пальцами, — не по шаблону объяснить, чтобы вышло доходчиво. Это там сейчас, может быть, важнее, чем изобличать и задерживать. Впрочем, и задержать вы при случае сможете, уже убедился. Словом, вы должны справиться. Но вы мне скажите, вы сами чувствуете в себе силы заниматься сейчас работой?
   Деев обернулся.
   Нет, Комсомолец и не думал отказываться. Наоборот, он был рад, что комиссар госбезопасности второго ранга выбрал для этой командировки именно его. Но почему-то, перед тем как сказать «да», он подумал: интересно, а что будет, если он откажется? Как в этом случае изменится его жизнь? Неужели не изменится?
   Но он, конечно, согласился. И вот он, Львов...

* * *

   Спартак вышел из зала не столько из-за того, что потянуло в заведение, которое хоть раз за вечер, а посещать приходится. Это уж так, попутно, заодно. А захотелось ему — стыдно кому признаться, потому и не станет признаваться, а то засмеют, — захотелось проверить, рассеются ли чары. «Может быть, виноват чертов полумрак вкупе с некоторой духотой и двумя бокалами сухого вина, — вот что пришло в голову. — Надо проветриться, а то не ровен час и вовсе голову потеряю».
   Высоченный субъект словно из воздуха соткался, не было его — и вот он рядом. И пошлепал сзади по коридору. И было совершенно очевидно, что не отстанет. Доведет до заведения и отведет обратно. А Спартак не собирался сразу возвращаться к столу. Ему хотелось выйти на улицу, перекурить на свежем воздухе, поглядеть на ночной Львов. И как-то не очень его радовало иметь эту долговязую тень за спиной. «Нарочно ведь издевается над советским летчиком, хочет хоть нервы немного подергать, если ничего другого нельзя», — со злостью подумал Спартак.
   Ага, так и есть! Спартак потянул на себя стеклянную дверь, разрисованную синими и желтыми цветами и украшенную силуэтом головы в цилиндре (для жентельменов, значит), а его конвоир опустился, или, вернее сказать, провалился в массивное кожаное кресло. И было очевидно, что в нем и станет дожидаться «господина летчика».
   Спартака вдруг охватило мальчишеское озорство. «Ах так! Хочешь сказать, что я, дворовый пацан, не сделаю тебя? Врешь, дылда!» Внутри туалет напоминал скорее апартаменты дворца: пол под мрамор, на стенах плафоны в виде головок тюльпанов, дверцы кабинок из обожженного дерева, чистота повсюду прямо-таки медицинская. Окно закрывает портьера красного бархата, просто театральный занавес какой-то. Погоди-ка, погоди... А ну-ка! Спартак откинул портьеру. Закрашенное краской, достаточно большое окно закрыто на шпингалет. Этот шпингалет Спартак легко отодвинул, распахнул окно, выглянул наружу.
   Ага, внизу двор, до его булыжников метра два с половиной, не высота для летчика истребительной авиации. Спартак улыбнулся, представив себе обалдение этого дылды в кресле, когда он появится пред его очами совсем с другой стороны. Поймешь тогда, верста западноукраинская, что летчики — это тебе не бабочки, которых сачком можно накрыть. Ну да, мальчишество чистой воды, никто не спорит. Ну и что?
   Хоп. Он приземлился на полусогнутые ноги. Огляделся. Во дворе было темновато, фонари здесь не висели, лишь из окон струился свет. Ну, любоваться красотами двора он не собирается. Пройдет сейчас подворотней, выйдет на улицу и вновь зайдет с парадного входа... Выйти, однако, не получилось.
   Спартак обогнул дворик по периметру (дворик небольшой, правда, хламу много всякого валяется) и не увидел ни арку подворотни, ни дверь, через которую можно выбраться наружу. И, что называется, обалдел. С таким он встречался впервые. Хитрый львовский дворик, небось заложенный еще при каком-нибудь предревнейшем короле. И как же отсюда выходят? Может быть, конечно, они сюда и не входят вовсе...
   Ага, вот она, эта дверца, низенькая, окованная тронутыми ржавчиной железными полосами. Дверца обнаружилась вовсе не там, где предполагал ее найти Спартак, находилась она на стороне, противоположной уличной. И куда она ведет? А какая разница! В дом куда-то, а там разберемся.
   Спартак потянул за кольцо, толкнул, подергал — ни с места. Объяснение сему феномену могло быть только одно: заперта изнутри. Допрыгался, раскудрить твою, дошутился!
   И что теперь делать? Что, что... Только одно остается — обратно в окно. Спартак еще раз осмотрелся. До туалетного окна высоковато, есть окошко и пониже. Совершенно темное. С одной стороны, это обнадеживает — никто не развизжится истошно, когда в комнату впрыгнет советский летчик, с другой — наводит на мысль, что и эта комната может оказаться запертой. Ладно, решил Спартак, пробуем этот вариант, а не получится, будем думать, как дотянуться до окна туалетного.
   Тут все было просто. Спартак подкатил под окно приземистый бочонок, встал на него, дотянулся, потрогал раму — отходит! — открыл, подтянулся и забрался внутрь.
   Если во дворе царил полумрак, то здесь — мрак кромешный. Спартак некоторое время решил посидеть на подоконнике, не опуская ноги на пол. Давал глазам привыкнуть к свету. Пахло то ли клопами, то ли пылью, то ли тем и другим. В общем, отвратно пахло...
   Спартак вдруг чуть не расхохотался в полный голос. Нет, ну надо же быть таким бестолковым! Впору стукнуть себя по лбу. Стучать, однако, он не стал, а сунул руку в карман брюк и достал спички.
   Увы, никаких роковых тайн старинного дома спичечный огонь не высветил. Никаких скелетов в цепях, полурассыпавшихся сундуков с пиастрами. На худой конец — склад современных контрабандистов? Увы, и не склад. А — кладовка. Пошлая кладовка с метлами, швабрами, тряпками и хозяйственным мылом. «Нет худа без добра, — подумал Спартак. — Зато уж ее точно не запирают, как секретное хранилище».
   Ага, так и есть. Дверь легко отворилась. Выходит она на какую-то невероятно узкую винтовую лестницу...
   Та-ак, это еще что?!
   Спартак вдруг услышал, как где-то разлетелось стекло, и вслед за тем раздался отчаянный женский визг. Обрушилось что-то невероятно тяжелое — аж пол задрожал. А потом примерно со стороны входа в ресторан проникла пронзительная и длинная трель свистка. А это? Где-то внизу громогласно застучали... ну да, похоже на опрокидываемые стулья, со звоном разбилось что-то стеклянное, потом что-то тяжко заскрипело.
   И как быть? Отсиживаться в чулане с метлами? А вдруг Жорке нужна помощь? Спартак решительно шагнул на лестницу. Вниз или вверх, гадать нечего. Внизу наверняка какие-нибудь продуктовые подвалы, а выход в коридор, из которого попадаешь в зал, должен быть наверху. И Спартак побежал наверх. Ну точно, еще одна дверца, изнутри запертая на щеколду. Спартак эту щеколду — легко ходит, смазанная — отодвинул, дернул дверь и...
   Нос к носу столкнулся с давешней незнакомкой. С которой так хотел сойтись поближе.

* * *

   Под потолком нервно замигала лампочка.
   — Что это? — недоуменно вскинулся Колун.
   — Шухер это, — грузно поднялся со своего места польский вор Янек. — Менты. И не просто менты, — он вслушался в доносящийся сверху грохот и топот, — а облава.
   — Кто сдал? — свистящим шепотом произнес Колун, обводя людей за столом помутневшим от ярости взглядом.
   — Тихо! — прошипел Янек. — После будем разбираться, кто и по чью душу. Сам порву ту гниду... — Он поднял свои огромные руки. — Сейчас уходить надо. Разбегаемся, пока хозяин будет убалтывать и отводить. Все, сбрызнули!
   Над головой усиливался грохот. Слышно было, как что-то шумно сдвигают.
   — Не сюда, — остановил Кемень дернувшегося было к дверному проему Колуна, где скрылись уже другие участники сходки.
   Он подошел к вмурованной в стену деревянной бочке, потянул за кран. Бочка оказалась дверью, ведущей в обыкновенный, ну разве очень узкий, коридор.
   Коридор этот, вопреки радужным ожиданиям Марселя, не вывел на улицу, в какой-нибудь тихий, темный, находящийся за чертой облавы переулок. Коридор вывел всего лишь на лестницу...
   — Стоять!!! — заорали над самым ухом.
   Вдребезги разлетелось витражное стрельчатое окно, и сверху спрыгнул черный силуэт.
   — Атас! — заорал Колун, сбрасывая с плеч навалившегося на него человека в пиджаке. Потом он схватил напавшего, чего-то крича, подтащил к окну и вместе с ним выбросился вниз.
   Янек, громко топоча, понесся вниз по лестнице; Марсель за ним. Сзади, совсем близко, азартно бухала сапогами погоня, ожидаемо орали про «стой-стрелять-буду». Чья-то рука вцепилась в рубашку, Марсель развернулся и наугад врезал легавому (а кому ж еще!) носком штиблета куда-то в область паха, а правой рукой отвесил полновесный удар под ложечку. Легавый, взвыв и схватившись за причинное место, закрутился на месте, кулем осел на пол. Но Марсель его страданиями не наслаждался, он бежал вниз...
   Добежал до подножия лестницы. Отсюда можно налево, а можно направо. Слева — видимо, как раз где-то там, куда умчался Янек, — шарахнул выстрел. Ч-черт, вот обложили! Марсель повернул направо.
   Ага, какое-то хозпомещение с гвоздями, молотками, скобами и прочей дрянью, освещенное тусклой угольной лампой. А вот и низенькая дверца, которая — чутье подсказывает — обязана вывести на улицу.
   Марсель откинул массивный металлический крючок, открыл дверь. Вроде сзади какое-то легкое шуршание, похожее на крысиное шебурш...
   — Не дергайся.
   В спину ему уткнулся ствол.
   — Медленно руки за голову и повернись.
   Стоящий сзади отступил на безопасное расстояние.
   Понимая, что сейчас не он банкует, Марсель выполнил приказ: завел руки за голову и медленно повернулся.
   — Ты?! — одновременно воскликнули оба...

* * *

   Она смотрела на него своими чудесными глазами. А вдали, за ее спиной, раздавались крики:
   — Стоять! Милиция! Куда?!
   И по-прежнему надрывался свисток.
   Милицейская облава. Теперь уже никаких сомнений. Спартак знал, что во Львове подобное не редкость. Нет, ну надо было так влипнуть, а!
   Девушка торопливо оглянулась.
   — Ну что же вы, решайтесь на что-нибудь, так и будете стоять столбом? Пропустите меня, схватите меня, делайте же что-нибудь! Мужчина вы или нет?
   У нее был такой милый польский акцент и такое обворожительное польское "л"...
   Спартак решился. Втянул незнакомку внутрь. Захлопнул дверь и вновь задвинул щеколду. Провел ее своим прежним путем по узенькой темной лестнице, остановился у двери кладовой.
   — Я не знаю, что там вниз по лестнице, — сказал он, чувствуя, как у него краснеют щеки, и подумал вдруг: «А ведь не мальчик уже», — здесь я побывал... случайно. Отсюда можно выбраться во двор, я там бочку подвинул, и переждать. Это же облава?
   — Вы очень догадливый молодой человек, — сказала она, хмуря брови. — Показывайте, где ваша бочка!
   Конечно, лазать через окна в платье и в туфлях на каблуке не слишком удобно, но управились и с этим. «А девочка, похоже, ко всему прочему, весьма и весьма спортивная...»
   Чуть раньше, кружа по дворику, он приметил ржавый фрагмент то ли ограды, то ли ворот. Поднял, приставил к стене. Получилось нечто вроде навеса. Поставил под навес два ящика — их тут валялось в избытке, — получилось вроде даже и уютно. Оставив девушку внутри, Спартак осмотрел свое творение снаружи. Кое-что не устроило, и он нанес последний штрих — набросал поверх ржавые прутья и прочий хлам типа досок и тряпья. Работой остался доволен — если не заглядывать под ограду, в жизни не разберешь, что за ней кто-то есть.
   — Это называется искусство маскировки. Между прочим, наиважнейшее для летчика умение, — сказал он, присаживаясь рядом с барышней на ящике. — А может быть, не стоило убегать от доблестной милиции?
   — А вас никто и не заставлял, — буркнула она.
   — А вас заставили?
   — Не ваше дело.
   Вот те на! Спартак даже обиделся. Он ее спасает, понимаешь, а она грубит!
   — А как там мой товарищ? — Спартак вдруг вспомнил о Жорке и испытал прилив стыда. Мало того, что товарища бросил, так еще и забыл о нем... и обо всем забыл, стоило только рядом оказаться смазливой красотке.
   — Товарищ ваш за столом остался, сидит спокойно, — сказала она.
   — А ваш... товарищ, он куда делся?
   Было темно, друг друга не видно, белые пятна какие-то проступают вместо лиц, однако Спартаку показалось, что его случайная подруга улыбнулась.
   — Тоже за столом сидит. Он хороший перед вашей властью.
   — А вы, получается, плохая перед властью?
   Спартак услышал, как она сердито засопела.
   — Ненавижу вашу милицию, — быстро и зло проговорила пани. — И власть вашу ненавижу.
   «Не о том чего-то, — понял Спартак. — О чем-то не о том мы говорим. И не так говорим... А ведь меня неприятно задела эта ее ненависть».
   — Почему вы ненавидите советскую власть? — сам собой вырвался вопрос. Задав его, Спартак уже ругал себя последними словами.
   — Как можно любить оккупантов!
   Все, надо срочно выкручиваться из политдиспута.
   — Простите, а как вас зовут? — он решительно пои вернул разговор. — Мое имя Спартак.
   Довольно долго никакого ответа он не получал. Наверное, незнакомка раздумывала, можно ли называть оккупанту свое имя. Или лучше назвать чужое? Или вообще гордо молчать?
   — Беата, — наконец ответила она.
   — Красивое имя, — сказал Спартак, тут же подумав, что Беата примет эти слова за пошлый комплимент. А он и в самом деле сказал лишь то, что пришло на ум. И задал самый животрепещущий вопрос: — А ваш товарищ... он вам кто?
   Вот сейчас она точно рассмеялась.
   — Не муж, не муж. Просто... хороший знакомый. Мне не с кем было идти потанцевать, а я хотела потанцевать. Я его попросила отвести меня. Не можно девушке ходить одной в рестораны.
   — А почему же вы все-таки бежали от милиции?
   — Документы не в порядке. Меня бы задержали, отвезли бы на выяснение. А мне очень не хочется ехать в вашу милицию и сидеть за решеткой со всяким отребьем. В вашей милиции...
   — Тихо, — шикнул Спартак, в темноте нащупал ее руку и крепко сжал...

* * *

   — Роман Дюма какой-то, — хмыкнул Марсель, медленно-медленно выводя руки из-за головы и опуская.
   — Тогда уж Гюго, «Девяносто третий год», — отстраненно проговорил Комсомолец, продолжая держать Марселя на мушке.
   — Да? Хорошо! — дурашливо воскликнул Марсель. — Еще лучше! А ты, значит, в засаде сидишь, пути возможного отступления стережешь, я ничего не напутал?
   — А ты, значит, уже вовсю бегаешь от органов правопорядка?
   — Где ты видел, чтобы я бегал от органов?
   Комсомолец тяжело вздохнул.
   — Дверь уже открыл, теперь давай выходи во дворик, на свежий воздух.
   — Ну давай на свежий. Как скажешь, гражданин начальник.
   Они вышли в дворик-колодец, очень тесный, заваленный всяким хламом. «Какого барахла тут только нет, — мельком отметил Комсомолец, — вон, даже воротная створка валяется, как только ее сюда затащили?»
   — Три шага до бочки, сел на нее и сиди, не шути.
   — У тебя пушка, куда мне шутить. — Марсель сел на бочку. — Закурить можно, начальник?
   — Ты что, связался с этой националистической мразью? — спросил Комсомолец.