Страница:
Вдогонку ему открыли огонь из двадцати карабинов. Пули неумолимо преследовали его. Вдруг Сорви-голова странно подпрыгнул в седле и зашатался, но тут же выпрямился, вскрикнул не то от боли, не то от бешенства и продолжал свой путь вдоль скалистых берегов, среди которых змеится река Клип перед своим впадением в реку Сюрприз-Гилль.
— Браво, Сорви-голова! Браво!.. — закричал просиявший от гордости Фанфан при виде нового подвига своего командира.
— Браво, Сорви-голова! — вторили восхищенные буры. «А все-таки мы пропали, — размышлял Фанфан, — если только скоро, очень скоро не подоспеет помощь… Эх, попадись и мне такой конек, уж я бы тоже не отказал ему в чести спасти меня на своей спине. Но что поделать — его нет! Придется, видно, пошевелить мозгами».
В эту минуту грянуло радостное «ура». Бурам удалось наконец, выкопав землю из-под колес третьего вагона, пустить его под откос. Путь назад был свободен, по крайней мере на известное расстояние.
Машинист дал задний ход, чтобы сцепить вагоны; потом, разогнав состав и рискуя разбить паровоз, пустил его полным ходом вперед. Первый удар только сместил тендер, второй сдвинул его на край полотна, третий сбросил с насыпи.
Мужество и ловкость буров не пропали даром. Вновь положенные рельсы не подвели. Поезд благополучно прошел. Проскочили! Буры понесли тяжелые потери, но спасли вооружение.
Машинист дал полный ход. Поезд понесся вперед на всех парах и… налетел на огромный обломок скалы, сброшенный на рельсы.
Удар оказался сильнее первого. Он повредил механизм паровоза, из всех отверстий которого повалили густые клубы пара.
— Теперь-то уж совсем погорели! — воскликнул Фанфан. — А так как вы не питаете ровно никакой симпатии к понтонам, господин Фанфан, то и придется вам выкинуть свой номер.
И покуда англичане обстреливали остановленный поезд, Фанфан стал потихоньку пробираться к паровозу.
А Сорви-голова по-прежнему мчался на большой английской лошади к бурским аванпостам. Всадник явно слабел. Бедному Молокососу стало трудно дышать, на лбу у него выступил холодный пот, его розовые щеки побледнели. Ему приходилось напрягать всю свою железную волю, чтобы удержаться в седле и осилить боль, терзавшую его при каждом скачке коня. — Домчусь ли? — шептал он ослабевшим голосом. — Надо доехать, надо…
И он снова пришпорил теперь уже взмыленную лошадь, а чтобы не упасть, ухватился за ее гриву.
— Задыхаюсь!.. Пить!.. Пить!.. Я, кажется, отдал бы сейчас весь остаток своей жизни за стакан воды!
На секунду он выпустил из рук гриву коня, достал носовой платок и, просунув его под куртку, зажал им рану на груди.
Вдруг ему почудилось, что показались бурские траншеи.
Так и есть: над гребнями холмов мелькнуло около дюжины желтоватых вспышек, и над его головой засвистели пули.
— Ружейные выстрелы! — прошептал Жан с горькой усмешкой. — Теперь это единственный вид приветствия между людьми.
Он вытащил из-за пазухи платок и замахал им в знак своих мирных намерений.
И хотя белая ткань платка стала красной от его крови, огонь все же прекратился. Из траншей выскочили люди и побежали навстречу этому странному всаднику.
Сорви-голова, бледный, как тяжело больной человек, собрал последние силы, чтобы прямо и гордо держаться в седле.
Он остановил коня, которого буры мгновенно схватили с обеих сторон под уздцы.
— Кто вы? Откуда? Зачем?..
— Я капитан Сорви-голова. Привез бумаги генералу Жуберу от Кронье. Там дерутся… Поезд, на котором я ехал, будет захвачен англичанами.
Буры заметили наконец, как он бледен, увидели кровь, большим темным пятном проступившую на его куртке.
— Вы ранены?.. Мы понесем вас.
— Ведите меня к генералу Жуберу.
— Он сейчас в Нихолсонснеке, а это совсем рядом. «Рядом» означает у буров по меньшей мере километр. В сопровождении группы всадников Жан Грандье направился к генералу.
— Это ваш почетный конвой, дорогой товарищ, — произнес узнавший его фельд-корнет.
— Сейчас мне больше нужна, пожалуй, простая сиделка note 92 , — ответил Сорви-голова, бледный, как полотно, но сумевший еще найти в себе силы шутить.
Наконец они подъехали к большой палатке, над которой развевался национальный флаг. Через открытые полы ее было видно, что она полна пароду.
— Вот мы и приехали, — сказал фельд-корнет. Сорви-голова, сделав отчаянное усилие, сам слез с коня и твердой поступью, но с искаженным от боли лицом приблизился к генералу. Отдавая правой рукой честь,
Сорви-голова левой протянул ему обагренный кровью конверт и, не успев ничего сказать, даже не вскрикнув, тяжело рухнул навзничь. Очевидно, это последнее усилие окончательно подорвало его силы.
— Отнесите этого храброго мальчика в больницу — взволнованно приказал Жубер. — И пусть о нем заботятся, как обо мне самом.
Жана уложили на носилки, и дружеские руки с бесконечными предосторожностями понесли его в ближайший госпиталь.
Через полчаса Сорви-голова пришел в себя. Едва открыв глаза, он тотчас же узнал очки, добрую улыбку я воркотню своего друга, доктора Тромпа.
— Ну конечно, это я, мой дорогой Сорви-голова! Я — Тромп, по профессии целитель. «Тромп — обманите смерть» note 93 , как вы однажды удачно выразились… Надеюсь провести ее и на сей раз.
— Так, значит, я серьезно ранен? И не скоро смогу снова сражаться? — встревожился Сорви-голова.
— Очень серьезно! Пробита верхушка легкого. Пуля ли-метфорд, не так ли?.. Она попала вам в спину и вышла через грудь. Как вы знаете, эта английская пуля — весьма гуманное существо. Но тем не менее, несмотря на все ее человеколюбие, я просто теряюсь в догадках, как могли вы добраться сюда? Вы молодец, мой мальчик, настоящий герой!.. Герой дня! Сейчас все в лагере только о вас и говорят. Да это и неудивительно.
— Значит, доктор, вы уверены, что я выживу?
— Вполне! Но пока вам надо молчать и отбросить от себя все тревоги. Животное существование, и ничего больше! Старайтесь даже не думать — и, увидите, все пойдет как по маслу.
— Еще одно только слово, доктор! Что с подорванным поездом?
— Поезд взят англичанами, оставшиеся в живых люди захвачены в плен.
— Бедный Фанфан! — вздохнул Сорви-голова. Доктор Тромп, с обычным своим искусством перевязав Жана, дал ему успокоительного, и наш герой заснул крепким сном.
Время бежало. Наступила ночь, потом утро, а Сорви-голова все еще крепко спал. Его разбудил шум: где-то рядом спорили.
— Убирайся вон, черномазый! — кричал на кого-то санитар.
— Не уйду!.. Мне надо с ним повидаться.
— А, не уйдешь? Так на тебе, получай!.. — и санитар замахнулся палкой.
Но тут негр заговорил довольно странным для африканца языком:
— Отстань, чертов дуралей!.. Он сразу узнает меня, если только жив…
И, не обращая внимания на санитара, негр затянул марш Молокососов.
— Фанфан! Да это же Фанфан! — радостно закричал Сорви-голова.
Санитар пытался было помешать Фанфану войти, но тот, услыхав голос друга, с ловкостью заправского Гавроша дал санитару подножку, от которой тот растянулся на полу, а сам вихрем влетел в госпитальную палатку и подскочил к койке Жана Грандье, который ждал его с распростертыми объятиями.
Перед раненым предстал какой-то черный человечек, вращавший белками глаз. От него нестерпимо несло запахом машинного масла и колесной мази.
Сорви-голова так и затрясся от неудержимого смеха. А обрадованный Фанфан воскликнул:
— Ну, если раненый хохочет, значит, наполовину уже здоров. Да, хозяин, это я! Ты жив, я свободен. Мы счастливы! Пойду умыться. Потом обнимемся и поболтаем.
— Нет, Фанфан, нет! Постой! Расскажи только, как тебе удалось выбраться оттуда?
— Ты же сказал мне: «Выкручивайся», вот я и выкрутился… Когда уланы подошли, чтобы подцепить нас, я пробрался к углю и вывалялся в нем с головы до пяток. Потом я навел косметику превосходной черной краской из колесной мази и стал негром, настоящим негром самого чудесного черного цвета. Англичанишки приняли меня за кафра и называли «боем» note 94 . А невеселое, скажу тебе, занятие — быть здесь кафром или боем. Англичане, едва увидев меня, тут же влепили несколько здоровенных пинков сапожищами по задку моей кареты, приговаривая:
«Пошел прочь, мошенник!» Я, разумеется, не заставил их повторять это напутствие и помчался в лагерь. Там меня били за черную кожу. А здесь тоже побили, да еще наврали, что ты умер. Но, как видишь, я решил сам убедиться в этом. Теперь я с тобой. Ты жив… Молчи! Тебе нельзя говорить… Я счастлив! Бегу мыться. Потом вернусь и буду по-братски за тобой ухаживать.
Выздоровление Жана Грандье шло с поразительной быстротой.
Этому немало способствовали, кроме неустанного внимания доктора Тромпа и ухода преданного Фанфана, крепкий организм и неугасимая воля к жизни нашего героя.
Не обошлось, конечно, и без асептики.
— Видите ли, дорогой мой, — повторял своему пациенту доктор, — без асептики нет и не может быть настоящей хирургии. Вас здорово поддели… Случись это лет двадцать назад, вы через два-три дня умерли бы от такой раны. А теперь от этого не умирают. Я хотел бы даже заполучить вас с обоими пробитыми легкими, насквозь пробуравленной печенкой и пусть даже с дыркой в желудке.
— О, вы слишком добры ко мне, доктор! — стараясь сохранить серьезность, ответил Сорви-голова. — Благодарю вас и в следующий раз непременно постараюсь устроить так, чтобы меня привезли к вам изрешеченным, как шумовка.
— И увидите тогда, что процесс выздоровления не станет от этого ни более длительным, ни более трудным.
— Итак, доктор, до следующего раза!
Этот разговор происходил спустя восемь дней после ранения Жана.
Фанфан, отмытый добела, покидал своего друга только для того, чтобы побегать по лагерю и собрать для него свежие новости.
Под Ледисмитом продолжали драться. На фронт то и дело отправлялись партии подлечившихся раненых. С нетерпением ожидал своей очереди и Сорви-голова.
В конце второй недели он уже отлично ходил, проявлял волчий аппетит и во что бы то ни стало хотел вернуться в строй.
Однако доктор Тромп настоял, чтобы он пробыл в госпитале еще неделю. Всю эту неделю Сорви-голова сгорал от нетерпения ринуться в битву.
И битва произошла. Жестокая битва! Она прославилась благодаря бесстрашному наступлению буров и вошла в историю под названием «сражение на Спионскопе».
«Коп» — это на языке буров более или менее крутой холм, подъем на который не представляет, однако, больших трудностей. Полевые укрепления, траншеи, нагромождения скал и засеки превращали его в удобную стратегическую единицу.
Спионскоп высился над долиной Вентера, левого притока Тугелы. Со стороны английских позиций он представлял собой три вала, вернее — три контр-эскарпа note 95 .
Англичане сильно преувеличивали стратегическое значение Спионскопа, в то время как буры недооценивали его. Может быть, потому, что в их руках были другие высоты, господствовавшие над этим холмом.
Но, какова бы ни была причина, бюргеры плохо охраняли свои позиции на Спионскопе. Настолько плохо, что однажды ночью англичанам удалось выбить оттуда весь бурский гарнизон, состоявший из ста пятидесяти человек. А заняв холм, они затрубили победу. Они были искренне убеждены, что овладели ключом от Ледисмита.
Телеграф немедленно разнес эту весть по всей Европе, а падкая до сенсаций английская печать преувеличила и раздула ее до размеров события огромной важности. Словом, известие о взятии бурских позиций на Спионскоие вызвало в Англии один из тех взрывов энтузиазма, которые превращают великую нацию в посмешище всего мира.
По существу, то была простая военная операция, стычка на аванпостах, в результате которой, как это часто бывает на войне, вскоре завязалось действительно большое сражение.
На другой же день англичанам пришлось запеть совсем иную песню.
Жубер понял, какой стратегический и моральный ущерб нанесла бурам эта потеря, и приказал генералу Луи Бота во что бы то ни стало отобрать у англичан позиции на Спионскопе.
Бота, молодой, тридцатипятилетний генерал, уже четыре дня успешно бился под Колензо.
Это был энергичный человек, прекрасный знаток маневренной войны, умевший быстро вынашивать свой замысел и хорошо выполнять его. Короче говоря, генерал Бота был выдающимся полководцем.
Противником его был генерал Уоррен, командовавший английскими войсками.
Еще накануне Сорви-голова вошел в состав отряда генерала Бота. В виде единственной награды за свой подвиг он выпросил у генерала Жубера позволение идти в бой в первых рядах.
Старый генерал горячо рекомендовал нашего героя генералу Бота. Вспомнив о происхождении Жана Грандье, Жубер пожал ему руку и произнес:
— Я тем более горжусь таким храбрым и преданным нашему делу солдатом, как вы, что и в моих жилах течет французская кровь.
Бота тепло встретил отважного посланца Кронье и доверил ему командование небольшим отрядом авангарда, которому предстояло действовать в ближайшую же ночь.
Авангард состоял из трехсот пятидесяти буров, набранных во всех частях из числа самых выносливых и ловких бойцов. Молокососы, рассеянные теперь по всем фронтам, были представлены в нем Жаном Грандье и Фанфаном.
Это была отборная часть, опираясь на которую Бота впервые в военной практике буров решился на обходное движение.
Речь шла ни больше ни меньше как о том, чтобы взобраться ночью на один из трех валов Спионскопа и на рассвете ударить по первой английской траншее.
Дерзкий замысел, который именно благодаря своей смелости должен был увенчаться успехом, но какою ценой!
Никто из людей не сомневался, что все они обречены, но с тем большим мужеством шли они на приступ.
Тяжелое задание.
Молокососы выступили со своим отрядом в полночь. Оставив лошадей у подножия первого вала, они стали карабкаться вверх.
Положение буров было ужасно. Под ногами пропасть, наверху, над головами, траншеи англичан с их шквальным огнем, а еще повыше, слева от траншей, английская артиллерия.
Люди взбирались медленно. Затаив дыхание, избегая малейшего шороха, они с ловкостью кошек цеплялись за каждый выступ.
Авангард поддерживали пятьсот человек, сосредоточенных у подножия второго вала, и столько же — у третьего.
Сорви-голова и Фанфан возглавляли передовой отряд, Они отлично были знакомы с местностью, которую успели изучить, когда эскадрон Молокососов действовал тут в качестве разведчиков.
Это опасное и утомительное восхождение длилось три с половиной часа.
На рассвете передовые английские караулы подняли тревогу.
Измученные и задыхающиеся от усталости буры сгрудились за выступом земли, чтобы передохнуть, прежде чем ринуться на штурм английской траншеи.
Отличительная черта этой операции — наступление, и притом один из труднейших его видов — ночная атака. Ни возгласов команды, ни криков «ура», ни театральных эффектов. Примкнутые штыки, маузеры с полными магазинами да пронзительный свисток, означающий: «Вперед!»
О, какие же они храбрецы! Какой стремительный порыв! И откуда взялась такая горячность у этих бесспорно отважных, но обычно спокойных буров, характеру которых противно всякое бравирование опасностью?
Между бурами и первой английской траншеей, до отказа набитой солдатами, простиралась открытая местность.
Бойцы генерала Бита бесстрашно устремились вперед, хотя бурская военная школа и не учила их наступательному бою.
— Да здравствует свобода!
Эти магические слова рвались у них прямо из сердца, переполненного горячим патриотизмом, и часто переходили в предсмертный хрип.
Буров встретил убийственный залп ли-метфордов Пушки грохотали без перерыва, поливая их шрапнелью и лиддитовыми снарядами. Скошена была уже половина отряда. Но и тяжело раненные буры собирали последние силы для ответного огня. Даже те, кому уже не суждено было вырваться из объятий смерти, судорожно хватали ружья и, спустив курок, тут же умирали с возгласом: «Да здравствует свобода!»
К ним можно было отнести слова, сказанные о русских одним из наших знаменитых генералов:
«Для того чтобы вывести из строя русского солдата, нужны две пули: одна — чтобы повалить его, другая — чтобы его убить» note 96
Наступил все же момент, когда буры дрогнули. Сорви-голова и Фанфан находились в первых рядах, но ни один из них не получил еще ни единой царапины.
Война всегда чревата неожиданностями.
— Вперед! Вперед! От этих пуль не умирают!.. — крикнул Сорви-голова, первым бросаясь на неприятеля.
— Вперед! — вторил парижский Гаврош, ни на шаг не отстававший от своего друга.
Как раз в эту минуту вступили в действие резервные отряды буров. Они только что вскарабкались на другие валы и с ходу пошли на штурм английских позиций. Загремела артиллерия генерала Бота. Пушки Круппа, «Максимы» и орудия Крезо извергали на английские траншеи убийственный град стальных снарядов
Теперь дублинские стрелки, которые защищали английские передовые укрепления, в свою очередь стали нести тяжелые потери. Их ряды буквально таяли. Скоро положение дублинцев стало безнадежным. Из пятисот защитников триста уже выбыли из строя. К тому же они попали в окружение. Ничего не поделаешь — приходилось сдаваться!
Английский капитан с раздробленным левым плечом размахивал белым платком, нацепленным на кончик сабли.
— Hands up! — крикнули Сорви-голова, Фанфан и несколько буров, первыми спрыгнувшие в траншею.
Англичане побросали оружие, подняли руки и сдались на милость победителя. Их немедленно отправили вниз, в бурский лагерь.
Трудно переоценить значение этого первого успеха, купленного столь дорогою ценой. Но то было лишь начало. Надо еще отвоевать остальные позиции.
На помощь англичанам подошел генерал Вуд с двумя пехотными полками. То были отборные английские войска. Они храбро ринулись в штыки под водительством своего отважного начальника.
Сорви-голова навел на генерала ружье. Сейчас он выстрелит и убьет его…
Внезапно он вздрогнул и отвел свой маузер. Жан узнал того самого генерала, который некогда спас его от злейшей и оскорбительной пытки «pigsticking».
Разумеется, это враг. Но враг честный и благородный!
В душе юного француза никогда не умирало чувство благодарности к своему спасителю.
Жану Грандье хотелось как-нибудь спасти его, укрыть от пуль. Он отлично понимал, что Вуда сейчас убьют, тем не менее он думал о том, как было бы хорошо взять его в плен, избавить от всех опасностей войны, окружить заслуженным вниманием.
Убийственный огонь буров остановил контратаку англичан. Бюргеры стреляли, пользуясь малейшим прикрытием, причем каждый из них целился в заранее намеченную жертву. Их огонь косил ряды англичан. Протяжный и тоскливый стон на несколько мгновений заглушил пальбу.
Английские солдаты отступали, невзирая на просьбы, угрозы и даже удары своих офицеров. Генерал Вуд пал одним из первых. Сорви-голова бросился к тому месту, где он свалился, и отыскал его среди мертвых и раненых. Высвободив из-под трупов и увидев его, бледного, окровавленного и еле дышавшего, Жан воскликнул:
— Это не я, генерал! О нет, не я! Клянусь!
Сорви-голова расстегнул его мундир, поднял рубашку и увидел по обеим сторонам его груди круглые синеватые отверстия с дрожащими на них каплями крови.
Фанфан, прибежавший вслед за своим другом, помог ему осторожно усадить раненого.
С первого же взгляда им стало ясно, что раны смертельны. Да и сам генерал, казалось, не питал никаких иллюзий относительно своего состояния.
— Генерал! — снова заговорил Сорви-голова. — Мы отнесем вас в тыл, в госпиталь. Вас будут лечить, вас спасут!
Раненый, уже несколько секунд напряженно вглядывавшийся в лицо Жана, видимо, стараясь что-то вспомнить, узнал наконец это молодое честное лицо, на котором нетрудно было прочесть выражение глубокого горя. Из побелевших губ его вырвалось тихое, как дыхание, слово:
— Брейк-нек!
— Да, генерал, это я. И я в отчаянии, что вам так плохо! Но мы вас спасем.
— Благодарю. Мне уже никто не поможет. Умираю… Я прошу вас только… Во внутреннем кармане мундира бумажник, в нем завещание… Передайте его после боя какому-нибудь английскому офицеру, пусть отошлет моей семье. А меня снесите туда, поближе к моим товарищам по оружию… Обещаете?
— Клянусь, генерал!
— Благодарю… Вашу руку… Прощайте! Взгляд его потускнел, на губах показалась струйка розоватой от крови пены, он глубоко вздохнул и замолк навсегда.
Между тем со всех сторон сбегались и вступали в бой резервы буров. Англичане, понесшие огромные потери, отходили к месту слияния рек Венгера и Тугелы. Было около двух часов пополудни. Там и сям еще шла перестрелка. Но пушечные выстрелы раздавались реже. То были последние судороги ожесточенной битвы.
Буры победили: Спионскоп снова в их руках!
Сражение кончилось. Победители пропели благодарственный псалом, а генерал Жубер в ответ на многочисленные поздравления обнажил голову и скромно ответил:
— С божьего соизволения.
Обе стороны понесли жестокие потери. На поле битвы осталось более полутора тысяч убитых и раненых.
Генерал Уоррен попросил перемирия, и Жубер, верный своим правилам, великодушно согласился.
Другой на его месте, безусловно, отказал бы и тем самым сделал бы свою победу более полной и надежной. Скоро, увы, именно так и поступят англичане, воспользовавшись неизмеримо более тяжелым положением буров. Мы увидим, как они будут испепелять огнем стопушечной артиллерии своих великодушных противников и жестоко истреблять истощенных, умирающих от голода и ран бойцов, не щадя ни женщин, ни детей.
Впрочем, для буров скоро вообще пробьет час, возвещающий конец их победам, плодами которых они не умели пользоваться. В самом непродолжительном времени им предстоит столкнуться с новой стратегией, на службу которой англичане бросят подавляющие противника силы.
И это будет конец! Но если буры и падут на глазах равнодушной Европы, они, как хорошо сказал старик Крюгер, все же увидят весь мир и спасут свою национальную честь.
Как только перемирие было подписано, Сорви-голова поспешил исполнить волю генерала Вуда.
Он потребовал носилки и попросил у Бота почетный караул, чтобы отдать генералу последние почести. Получив разрешение бурского полководца, Сорви-голова в сопровождении двадцати солдат, трубача и носильщиков отправился па поле битвы.
Шествие двинулось в нейтральную зону, где буры и англичане бок о бок мирно выполняли скорбное дело — разыскивали и уносили с поля боя раненых и мертвых.
При виде траурной процессии все они тотчас же бросали работу и, вытянувшись в струнку, отдавали честь.
Но вот кортеж приблизился к английским линиям. По приказу Жана Грандье трубач заиграл парламентерский сигнал.
Из траншеи выступил взвод англичан во главе с юным офицером.
Сорви-голова удивленно воскликнул:
— Лейтенант Патрик Ленокс! Вы? И свободны?
— Счастлив приветствовать вас, капитан Сорви-голова!
— Но как же вы очутились здесь?
— Мне удалось бежать… после того как мой отец был убит на моих глазах в бурском госпитале.
— Его убили?! Кто же мог совершить столь низкое преступление, противное сердцу каждого порядочного человека?.. Верьте мне, лейтенант: моими устами все буры осуждают этот гнусный поступок.
— Да, Сорви-голова, я знаю, вы — честный противник, и я жму вашу руку с искренней симпатией, которая навсегда останется неизменной.
— И вы, лейтенант, также можете быть уверены в моем к вам расположении.
После того как оба молодых человека обменялись теплым рукопожатием, Сорви-голова произнес:
— Имею честь, лейтенант, передать вам останки генерала Вуда, павшего на поле брани. Вручаю вам также личные бумаги генерала. Я принял последний вздох этого храброго солдата, который поручил мне отнести его тело к своим и позаботиться о том, чтобы этот бумажник был доставлен его семье.
Шотландский офицер обнажил саблю и скомандовал:
— На-караул!
— На-караул! — повторил за ним Жан. Взводы буров и англичан, стоявшие по обе стороны носилок, одновременно отдали последнюю честь усопшему.
— Браво, Сорви-голова! Браво!.. — закричал просиявший от гордости Фанфан при виде нового подвига своего командира.
— Браво, Сорви-голова! — вторили восхищенные буры. «А все-таки мы пропали, — размышлял Фанфан, — если только скоро, очень скоро не подоспеет помощь… Эх, попадись и мне такой конек, уж я бы тоже не отказал ему в чести спасти меня на своей спине. Но что поделать — его нет! Придется, видно, пошевелить мозгами».
В эту минуту грянуло радостное «ура». Бурам удалось наконец, выкопав землю из-под колес третьего вагона, пустить его под откос. Путь назад был свободен, по крайней мере на известное расстояние.
Машинист дал задний ход, чтобы сцепить вагоны; потом, разогнав состав и рискуя разбить паровоз, пустил его полным ходом вперед. Первый удар только сместил тендер, второй сдвинул его на край полотна, третий сбросил с насыпи.
Мужество и ловкость буров не пропали даром. Вновь положенные рельсы не подвели. Поезд благополучно прошел. Проскочили! Буры понесли тяжелые потери, но спасли вооружение.
Машинист дал полный ход. Поезд понесся вперед на всех парах и… налетел на огромный обломок скалы, сброшенный на рельсы.
Удар оказался сильнее первого. Он повредил механизм паровоза, из всех отверстий которого повалили густые клубы пара.
— Теперь-то уж совсем погорели! — воскликнул Фанфан. — А так как вы не питаете ровно никакой симпатии к понтонам, господин Фанфан, то и придется вам выкинуть свой номер.
И покуда англичане обстреливали остановленный поезд, Фанфан стал потихоньку пробираться к паровозу.
А Сорви-голова по-прежнему мчался на большой английской лошади к бурским аванпостам. Всадник явно слабел. Бедному Молокососу стало трудно дышать, на лбу у него выступил холодный пот, его розовые щеки побледнели. Ему приходилось напрягать всю свою железную волю, чтобы удержаться в седле и осилить боль, терзавшую его при каждом скачке коня. — Домчусь ли? — шептал он ослабевшим голосом. — Надо доехать, надо…
И он снова пришпорил теперь уже взмыленную лошадь, а чтобы не упасть, ухватился за ее гриву.
— Задыхаюсь!.. Пить!.. Пить!.. Я, кажется, отдал бы сейчас весь остаток своей жизни за стакан воды!
На секунду он выпустил из рук гриву коня, достал носовой платок и, просунув его под куртку, зажал им рану на груди.
Вдруг ему почудилось, что показались бурские траншеи.
Так и есть: над гребнями холмов мелькнуло около дюжины желтоватых вспышек, и над его головой засвистели пули.
— Ружейные выстрелы! — прошептал Жан с горькой усмешкой. — Теперь это единственный вид приветствия между людьми.
Он вытащил из-за пазухи платок и замахал им в знак своих мирных намерений.
И хотя белая ткань платка стала красной от его крови, огонь все же прекратился. Из траншей выскочили люди и побежали навстречу этому странному всаднику.
Сорви-голова, бледный, как тяжело больной человек, собрал последние силы, чтобы прямо и гордо держаться в седле.
Он остановил коня, которого буры мгновенно схватили с обеих сторон под уздцы.
— Кто вы? Откуда? Зачем?..
— Я капитан Сорви-голова. Привез бумаги генералу Жуберу от Кронье. Там дерутся… Поезд, на котором я ехал, будет захвачен англичанами.
Буры заметили наконец, как он бледен, увидели кровь, большим темным пятном проступившую на его куртке.
— Вы ранены?.. Мы понесем вас.
— Ведите меня к генералу Жуберу.
— Он сейчас в Нихолсонснеке, а это совсем рядом. «Рядом» означает у буров по меньшей мере километр. В сопровождении группы всадников Жан Грандье направился к генералу.
— Это ваш почетный конвой, дорогой товарищ, — произнес узнавший его фельд-корнет.
— Сейчас мне больше нужна, пожалуй, простая сиделка note 92 , — ответил Сорви-голова, бледный, как полотно, но сумевший еще найти в себе силы шутить.
Наконец они подъехали к большой палатке, над которой развевался национальный флаг. Через открытые полы ее было видно, что она полна пароду.
— Вот мы и приехали, — сказал фельд-корнет. Сорви-голова, сделав отчаянное усилие, сам слез с коня и твердой поступью, но с искаженным от боли лицом приблизился к генералу. Отдавая правой рукой честь,
Сорви-голова левой протянул ему обагренный кровью конверт и, не успев ничего сказать, даже не вскрикнув, тяжело рухнул навзничь. Очевидно, это последнее усилие окончательно подорвало его силы.
— Отнесите этого храброго мальчика в больницу — взволнованно приказал Жубер. — И пусть о нем заботятся, как обо мне самом.
Жана уложили на носилки, и дружеские руки с бесконечными предосторожностями понесли его в ближайший госпиталь.
Через полчаса Сорви-голова пришел в себя. Едва открыв глаза, он тотчас же узнал очки, добрую улыбку я воркотню своего друга, доктора Тромпа.
— Ну конечно, это я, мой дорогой Сорви-голова! Я — Тромп, по профессии целитель. «Тромп — обманите смерть» note 93 , как вы однажды удачно выразились… Надеюсь провести ее и на сей раз.
— Так, значит, я серьезно ранен? И не скоро смогу снова сражаться? — встревожился Сорви-голова.
— Очень серьезно! Пробита верхушка легкого. Пуля ли-метфорд, не так ли?.. Она попала вам в спину и вышла через грудь. Как вы знаете, эта английская пуля — весьма гуманное существо. Но тем не менее, несмотря на все ее человеколюбие, я просто теряюсь в догадках, как могли вы добраться сюда? Вы молодец, мой мальчик, настоящий герой!.. Герой дня! Сейчас все в лагере только о вас и говорят. Да это и неудивительно.
— Значит, доктор, вы уверены, что я выживу?
— Вполне! Но пока вам надо молчать и отбросить от себя все тревоги. Животное существование, и ничего больше! Старайтесь даже не думать — и, увидите, все пойдет как по маслу.
— Еще одно только слово, доктор! Что с подорванным поездом?
— Поезд взят англичанами, оставшиеся в живых люди захвачены в плен.
— Бедный Фанфан! — вздохнул Сорви-голова. Доктор Тромп, с обычным своим искусством перевязав Жана, дал ему успокоительного, и наш герой заснул крепким сном.
Время бежало. Наступила ночь, потом утро, а Сорви-голова все еще крепко спал. Его разбудил шум: где-то рядом спорили.
— Убирайся вон, черномазый! — кричал на кого-то санитар.
— Не уйду!.. Мне надо с ним повидаться.
— А, не уйдешь? Так на тебе, получай!.. — и санитар замахнулся палкой.
Но тут негр заговорил довольно странным для африканца языком:
— Отстань, чертов дуралей!.. Он сразу узнает меня, если только жив…
И, не обращая внимания на санитара, негр затянул марш Молокососов.
— Фанфан! Да это же Фанфан! — радостно закричал Сорви-голова.
Санитар пытался было помешать Фанфану войти, но тот, услыхав голос друга, с ловкостью заправского Гавроша дал санитару подножку, от которой тот растянулся на полу, а сам вихрем влетел в госпитальную палатку и подскочил к койке Жана Грандье, который ждал его с распростертыми объятиями.
Перед раненым предстал какой-то черный человечек, вращавший белками глаз. От него нестерпимо несло запахом машинного масла и колесной мази.
Сорви-голова так и затрясся от неудержимого смеха. А обрадованный Фанфан воскликнул:
— Ну, если раненый хохочет, значит, наполовину уже здоров. Да, хозяин, это я! Ты жив, я свободен. Мы счастливы! Пойду умыться. Потом обнимемся и поболтаем.
— Нет, Фанфан, нет! Постой! Расскажи только, как тебе удалось выбраться оттуда?
— Ты же сказал мне: «Выкручивайся», вот я и выкрутился… Когда уланы подошли, чтобы подцепить нас, я пробрался к углю и вывалялся в нем с головы до пяток. Потом я навел косметику превосходной черной краской из колесной мази и стал негром, настоящим негром самого чудесного черного цвета. Англичанишки приняли меня за кафра и называли «боем» note 94 . А невеселое, скажу тебе, занятие — быть здесь кафром или боем. Англичане, едва увидев меня, тут же влепили несколько здоровенных пинков сапожищами по задку моей кареты, приговаривая:
«Пошел прочь, мошенник!» Я, разумеется, не заставил их повторять это напутствие и помчался в лагерь. Там меня били за черную кожу. А здесь тоже побили, да еще наврали, что ты умер. Но, как видишь, я решил сам убедиться в этом. Теперь я с тобой. Ты жив… Молчи! Тебе нельзя говорить… Я счастлив! Бегу мыться. Потом вернусь и буду по-братски за тобой ухаживать.
ГЛАВА 7
Выздоровление. — Сорви-голова хочет вернуться на фронт. — Пятнадцать дней спустя. — Битва на Спионскопе. — Луи Бота. — Наступление буров. — Страшная пальба. — Пленники. — Смерть генерала Вуда. — Горе капитана Сорви-голова. — Последняя воля. — Патрик Ленокс. — Возвращение под Кимберли.
Современная «пулька», как, по свойственной ему склонности к деликатному обращению, называл ее доктор Тромп, и на этот раз оказалась гуманной.Выздоровление Жана Грандье шло с поразительной быстротой.
Этому немало способствовали, кроме неустанного внимания доктора Тромпа и ухода преданного Фанфана, крепкий организм и неугасимая воля к жизни нашего героя.
Не обошлось, конечно, и без асептики.
— Видите ли, дорогой мой, — повторял своему пациенту доктор, — без асептики нет и не может быть настоящей хирургии. Вас здорово поддели… Случись это лет двадцать назад, вы через два-три дня умерли бы от такой раны. А теперь от этого не умирают. Я хотел бы даже заполучить вас с обоими пробитыми легкими, насквозь пробуравленной печенкой и пусть даже с дыркой в желудке.
— О, вы слишком добры ко мне, доктор! — стараясь сохранить серьезность, ответил Сорви-голова. — Благодарю вас и в следующий раз непременно постараюсь устроить так, чтобы меня привезли к вам изрешеченным, как шумовка.
— И увидите тогда, что процесс выздоровления не станет от этого ни более длительным, ни более трудным.
— Итак, доктор, до следующего раза!
Этот разговор происходил спустя восемь дней после ранения Жана.
Фанфан, отмытый добела, покидал своего друга только для того, чтобы побегать по лагерю и собрать для него свежие новости.
Под Ледисмитом продолжали драться. На фронт то и дело отправлялись партии подлечившихся раненых. С нетерпением ожидал своей очереди и Сорви-голова.
В конце второй недели он уже отлично ходил, проявлял волчий аппетит и во что бы то ни стало хотел вернуться в строй.
Однако доктор Тромп настоял, чтобы он пробыл в госпитале еще неделю. Всю эту неделю Сорви-голова сгорал от нетерпения ринуться в битву.
И битва произошла. Жестокая битва! Она прославилась благодаря бесстрашному наступлению буров и вошла в историю под названием «сражение на Спионскопе».
«Коп» — это на языке буров более или менее крутой холм, подъем на который не представляет, однако, больших трудностей. Полевые укрепления, траншеи, нагромождения скал и засеки превращали его в удобную стратегическую единицу.
Спионскоп высился над долиной Вентера, левого притока Тугелы. Со стороны английских позиций он представлял собой три вала, вернее — три контр-эскарпа note 95 .
Англичане сильно преувеличивали стратегическое значение Спионскопа, в то время как буры недооценивали его. Может быть, потому, что в их руках были другие высоты, господствовавшие над этим холмом.
Но, какова бы ни была причина, бюргеры плохо охраняли свои позиции на Спионскопе. Настолько плохо, что однажды ночью англичанам удалось выбить оттуда весь бурский гарнизон, состоявший из ста пятидесяти человек. А заняв холм, они затрубили победу. Они были искренне убеждены, что овладели ключом от Ледисмита.
Телеграф немедленно разнес эту весть по всей Европе, а падкая до сенсаций английская печать преувеличила и раздула ее до размеров события огромной важности. Словом, известие о взятии бурских позиций на Спионскоие вызвало в Англии один из тех взрывов энтузиазма, которые превращают великую нацию в посмешище всего мира.
По существу, то была простая военная операция, стычка на аванпостах, в результате которой, как это часто бывает на войне, вскоре завязалось действительно большое сражение.
На другой же день англичанам пришлось запеть совсем иную песню.
Жубер понял, какой стратегический и моральный ущерб нанесла бурам эта потеря, и приказал генералу Луи Бота во что бы то ни стало отобрать у англичан позиции на Спионскопе.
Бота, молодой, тридцатипятилетний генерал, уже четыре дня успешно бился под Колензо.
Это был энергичный человек, прекрасный знаток маневренной войны, умевший быстро вынашивать свой замысел и хорошо выполнять его. Короче говоря, генерал Бота был выдающимся полководцем.
Противником его был генерал Уоррен, командовавший английскими войсками.
Еще накануне Сорви-голова вошел в состав отряда генерала Бота. В виде единственной награды за свой подвиг он выпросил у генерала Жубера позволение идти в бой в первых рядах.
Старый генерал горячо рекомендовал нашего героя генералу Бота. Вспомнив о происхождении Жана Грандье, Жубер пожал ему руку и произнес:
— Я тем более горжусь таким храбрым и преданным нашему делу солдатом, как вы, что и в моих жилах течет французская кровь.
Бота тепло встретил отважного посланца Кронье и доверил ему командование небольшим отрядом авангарда, которому предстояло действовать в ближайшую же ночь.
Авангард состоял из трехсот пятидесяти буров, набранных во всех частях из числа самых выносливых и ловких бойцов. Молокососы, рассеянные теперь по всем фронтам, были представлены в нем Жаном Грандье и Фанфаном.
Это была отборная часть, опираясь на которую Бота впервые в военной практике буров решился на обходное движение.
Речь шла ни больше ни меньше как о том, чтобы взобраться ночью на один из трех валов Спионскопа и на рассвете ударить по первой английской траншее.
Дерзкий замысел, который именно благодаря своей смелости должен был увенчаться успехом, но какою ценой!
Никто из людей не сомневался, что все они обречены, но с тем большим мужеством шли они на приступ.
Тяжелое задание.
Молокососы выступили со своим отрядом в полночь. Оставив лошадей у подножия первого вала, они стали карабкаться вверх.
Положение буров было ужасно. Под ногами пропасть, наверху, над головами, траншеи англичан с их шквальным огнем, а еще повыше, слева от траншей, английская артиллерия.
Люди взбирались медленно. Затаив дыхание, избегая малейшего шороха, они с ловкостью кошек цеплялись за каждый выступ.
Авангард поддерживали пятьсот человек, сосредоточенных у подножия второго вала, и столько же — у третьего.
Сорви-голова и Фанфан возглавляли передовой отряд, Они отлично были знакомы с местностью, которую успели изучить, когда эскадрон Молокососов действовал тут в качестве разведчиков.
Это опасное и утомительное восхождение длилось три с половиной часа.
На рассвете передовые английские караулы подняли тревогу.
Измученные и задыхающиеся от усталости буры сгрудились за выступом земли, чтобы передохнуть, прежде чем ринуться на штурм английской траншеи.
Отличительная черта этой операции — наступление, и притом один из труднейших его видов — ночная атака. Ни возгласов команды, ни криков «ура», ни театральных эффектов. Примкнутые штыки, маузеры с полными магазинами да пронзительный свисток, означающий: «Вперед!»
О, какие же они храбрецы! Какой стремительный порыв! И откуда взялась такая горячность у этих бесспорно отважных, но обычно спокойных буров, характеру которых противно всякое бравирование опасностью?
Между бурами и первой английской траншеей, до отказа набитой солдатами, простиралась открытая местность.
Бойцы генерала Бита бесстрашно устремились вперед, хотя бурская военная школа и не учила их наступательному бою.
— Да здравствует свобода!
Эти магические слова рвались у них прямо из сердца, переполненного горячим патриотизмом, и часто переходили в предсмертный хрип.
Буров встретил убийственный залп ли-метфордов Пушки грохотали без перерыва, поливая их шрапнелью и лиддитовыми снарядами. Скошена была уже половина отряда. Но и тяжело раненные буры собирали последние силы для ответного огня. Даже те, кому уже не суждено было вырваться из объятий смерти, судорожно хватали ружья и, спустив курок, тут же умирали с возгласом: «Да здравствует свобода!»
К ним можно было отнести слова, сказанные о русских одним из наших знаменитых генералов:
«Для того чтобы вывести из строя русского солдата, нужны две пули: одна — чтобы повалить его, другая — чтобы его убить» note 96
Наступил все же момент, когда буры дрогнули. Сорви-голова и Фанфан находились в первых рядах, но ни один из них не получил еще ни единой царапины.
Война всегда чревата неожиданностями.
— Вперед! Вперед! От этих пуль не умирают!.. — крикнул Сорви-голова, первым бросаясь на неприятеля.
— Вперед! — вторил парижский Гаврош, ни на шаг не отстававший от своего друга.
Как раз в эту минуту вступили в действие резервные отряды буров. Они только что вскарабкались на другие валы и с ходу пошли на штурм английских позиций. Загремела артиллерия генерала Бота. Пушки Круппа, «Максимы» и орудия Крезо извергали на английские траншеи убийственный град стальных снарядов
Теперь дублинские стрелки, которые защищали английские передовые укрепления, в свою очередь стали нести тяжелые потери. Их ряды буквально таяли. Скоро положение дублинцев стало безнадежным. Из пятисот защитников триста уже выбыли из строя. К тому же они попали в окружение. Ничего не поделаешь — приходилось сдаваться!
Английский капитан с раздробленным левым плечом размахивал белым платком, нацепленным на кончик сабли.
— Hands up! — крикнули Сорви-голова, Фанфан и несколько буров, первыми спрыгнувшие в траншею.
Англичане побросали оружие, подняли руки и сдались на милость победителя. Их немедленно отправили вниз, в бурский лагерь.
Трудно переоценить значение этого первого успеха, купленного столь дорогою ценой. Но то было лишь начало. Надо еще отвоевать остальные позиции.
На помощь англичанам подошел генерал Вуд с двумя пехотными полками. То были отборные английские войска. Они храбро ринулись в штыки под водительством своего отважного начальника.
Сорви-голова навел на генерала ружье. Сейчас он выстрелит и убьет его…
Внезапно он вздрогнул и отвел свой маузер. Жан узнал того самого генерала, который некогда спас его от злейшей и оскорбительной пытки «pigsticking».
Разумеется, это враг. Но враг честный и благородный!
В душе юного француза никогда не умирало чувство благодарности к своему спасителю.
Жану Грандье хотелось как-нибудь спасти его, укрыть от пуль. Он отлично понимал, что Вуда сейчас убьют, тем не менее он думал о том, как было бы хорошо взять его в плен, избавить от всех опасностей войны, окружить заслуженным вниманием.
Убийственный огонь буров остановил контратаку англичан. Бюргеры стреляли, пользуясь малейшим прикрытием, причем каждый из них целился в заранее намеченную жертву. Их огонь косил ряды англичан. Протяжный и тоскливый стон на несколько мгновений заглушил пальбу.
Английские солдаты отступали, невзирая на просьбы, угрозы и даже удары своих офицеров. Генерал Вуд пал одним из первых. Сорви-голова бросился к тому месту, где он свалился, и отыскал его среди мертвых и раненых. Высвободив из-под трупов и увидев его, бледного, окровавленного и еле дышавшего, Жан воскликнул:
— Это не я, генерал! О нет, не я! Клянусь!
Сорви-голова расстегнул его мундир, поднял рубашку и увидел по обеим сторонам его груди круглые синеватые отверстия с дрожащими на них каплями крови.
Фанфан, прибежавший вслед за своим другом, помог ему осторожно усадить раненого.
С первого же взгляда им стало ясно, что раны смертельны. Да и сам генерал, казалось, не питал никаких иллюзий относительно своего состояния.
— Генерал! — снова заговорил Сорви-голова. — Мы отнесем вас в тыл, в госпиталь. Вас будут лечить, вас спасут!
Раненый, уже несколько секунд напряженно вглядывавшийся в лицо Жана, видимо, стараясь что-то вспомнить, узнал наконец это молодое честное лицо, на котором нетрудно было прочесть выражение глубокого горя. Из побелевших губ его вырвалось тихое, как дыхание, слово:
— Брейк-нек!
— Да, генерал, это я. И я в отчаянии, что вам так плохо! Но мы вас спасем.
— Благодарю. Мне уже никто не поможет. Умираю… Я прошу вас только… Во внутреннем кармане мундира бумажник, в нем завещание… Передайте его после боя какому-нибудь английскому офицеру, пусть отошлет моей семье. А меня снесите туда, поближе к моим товарищам по оружию… Обещаете?
— Клянусь, генерал!
— Благодарю… Вашу руку… Прощайте! Взгляд его потускнел, на губах показалась струйка розоватой от крови пены, он глубоко вздохнул и замолк навсегда.
Между тем со всех сторон сбегались и вступали в бой резервы буров. Англичане, понесшие огромные потери, отходили к месту слияния рек Венгера и Тугелы. Было около двух часов пополудни. Там и сям еще шла перестрелка. Но пушечные выстрелы раздавались реже. То были последние судороги ожесточенной битвы.
Буры победили: Спионскоп снова в их руках!
Сражение кончилось. Победители пропели благодарственный псалом, а генерал Жубер в ответ на многочисленные поздравления обнажил голову и скромно ответил:
— С божьего соизволения.
Обе стороны понесли жестокие потери. На поле битвы осталось более полутора тысяч убитых и раненых.
Генерал Уоррен попросил перемирия, и Жубер, верный своим правилам, великодушно согласился.
Другой на его месте, безусловно, отказал бы и тем самым сделал бы свою победу более полной и надежной. Скоро, увы, именно так и поступят англичане, воспользовавшись неизмеримо более тяжелым положением буров. Мы увидим, как они будут испепелять огнем стопушечной артиллерии своих великодушных противников и жестоко истреблять истощенных, умирающих от голода и ран бойцов, не щадя ни женщин, ни детей.
Впрочем, для буров скоро вообще пробьет час, возвещающий конец их победам, плодами которых они не умели пользоваться. В самом непродолжительном времени им предстоит столкнуться с новой стратегией, на службу которой англичане бросят подавляющие противника силы.
И это будет конец! Но если буры и падут на глазах равнодушной Европы, они, как хорошо сказал старик Крюгер, все же увидят весь мир и спасут свою национальную честь.
Как только перемирие было подписано, Сорви-голова поспешил исполнить волю генерала Вуда.
Он потребовал носилки и попросил у Бота почетный караул, чтобы отдать генералу последние почести. Получив разрешение бурского полководца, Сорви-голова в сопровождении двадцати солдат, трубача и носильщиков отправился па поле битвы.
Шествие двинулось в нейтральную зону, где буры и англичане бок о бок мирно выполняли скорбное дело — разыскивали и уносили с поля боя раненых и мертвых.
При виде траурной процессии все они тотчас же бросали работу и, вытянувшись в струнку, отдавали честь.
Но вот кортеж приблизился к английским линиям. По приказу Жана Грандье трубач заиграл парламентерский сигнал.
Из траншеи выступил взвод англичан во главе с юным офицером.
Сорви-голова удивленно воскликнул:
— Лейтенант Патрик Ленокс! Вы? И свободны?
— Счастлив приветствовать вас, капитан Сорви-голова!
— Но как же вы очутились здесь?
— Мне удалось бежать… после того как мой отец был убит на моих глазах в бурском госпитале.
— Его убили?! Кто же мог совершить столь низкое преступление, противное сердцу каждого порядочного человека?.. Верьте мне, лейтенант: моими устами все буры осуждают этот гнусный поступок.
— Да, Сорви-голова, я знаю, вы — честный противник, и я жму вашу руку с искренней симпатией, которая навсегда останется неизменной.
— И вы, лейтенант, также можете быть уверены в моем к вам расположении.
После того как оба молодых человека обменялись теплым рукопожатием, Сорви-голова произнес:
— Имею честь, лейтенант, передать вам останки генерала Вуда, павшего на поле брани. Вручаю вам также личные бумаги генерала. Я принял последний вздох этого храброго солдата, который поручил мне отнести его тело к своим и позаботиться о том, чтобы этот бумажник был доставлен его семье.
Шотландский офицер обнажил саблю и скомандовал:
— На-караул!
— На-караул! — повторил за ним Жан. Взводы буров и англичан, стоявшие по обе стороны носилок, одновременно отдали последнюю честь усопшему.