Рэймонд Чандлер
Сестричка
Глава 1
Стояло теплое, ясное, солнечное утро, какие у нас в Калифорнии бывают ранней весной, до начала густых туманов. Дожди прекратились. На высоких вершинах из долины еще виден снег, но холмы уже зеленеют. Меховые магазины рекламируют ежегодную распродажу по сниженным ценам. Публичные дома, предлагающие своим клиентам шестнадцатилетних девочек, занимаются земельными сделками. А в Беверли-Хиллз зацветает джакаранда.
Минут пять я осторожно преследовал муху, дожидаясь, когда она, наконец, сядет. Но садиться муха не желала. Ей хотелось совершать фигуры высшего пилотажа, с одновременным исполнением увертюры к «Паяцам». На углу письменного стола лежало яркое солнечное пятно, и я знал, что рано или поздно муха туда сядет. Но этого мига я не уловил. Жужжание прекратилось, и муха оказалась на столе. Тут зазвонил телефон.
Я осторожно потянулся к трубке, медленно поднял ее и негромко сказал:
«Минутку, пожалуйста». Затем осторожно положил трубку на коричневую тетрадь. Муха сидела на месте, блестящая, сине-зеленая и преисполненная греха. Я сделал глубокий вдох и взмахнул мухобойкой. То, что осталось от мухи, отлетело и шлепнулось на ковер. Остатки я предал мусорной корзине.
– Извините, что заставил вас ждать, – сказал я в телефонную трубку.
– Вы мистер Марлоу, детектив?
Негромкий, чуть торопливый девичий голосок. Я ответил ей, что да, я мистер Марлоу, детектив.
– Сколько вы берете за услуги, мистер Марлоу?
– Какие услуги вам требуются?
Голосок стал чуть порезче.
– Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону. Дело... дело очень доверительное. Прежде чем тратить время на визит к вам, мне нужно иметь представление...
– Сорок долларов в день плюс расходы. Это в том случае, если работу нельзя выполнить за определенный гонорар.
– Слишком уж дорого, – произнес голосок. – Так ведь могут уйти сотни долларов, а у меня только маленькое жалование и...
– Где вы сейчас находитесь?
– Да я в аптеке. Рядом со зданием, где расположена ваша контора.
– Могли бы сэкономить пять центов. Лифт бесплатный.
– Я... я вас не понимаю.
– Поднимайтесь, покажитесь мне на глаза, – сказал я и добавил:
– Если дело у вас из тех, какими я занимаюсь, вы получите ясное представление...
– Мне надо знать о вас хоть что-нибудь, – очень твердо ответил голосок.
– Дело очень деликатное, очень личное. Я не могу разговаривать о нем с кем попало.
– Раз оно такое деликатное, – сказал я, – может, вам обратиться к женщине-детективу?
– Господи, я и не знала, что такие есть. – Пауза. – Нет, пожалуй, женщина-детектив не подойдет. Видите ли, мистер Марлоу, Оррин жил в очень дурном окружении. По крайней мере, мне так показалось. Управляющий дома с меблированными комнатами – противнейший тип. От него несло перегаром. Вы пьете, мистер Марлоу?
– Ну, раз уж вы об этом заговорили...
– Вряд ли я стану нанимать детектива, употребляющего алкоголь в каком бы то ни было виде. Я не одобряю даже курения.
– А если я очистил апельсин, ничего?
На другом конце провода послышался резкий вдох.
– Могли бы, по крайней мере, разговаривать как джентльмен, – сказала она.
– Раз так, обратитесь в университетский клуб, – посоветовал я. – Ходят слухи, что там сохранилась парочка джентльменов, только вряд ли они пойдут у вас на поводу.
И повесил трубку.
Это был шаг в нужном направлении, но я остановился на полпути. Надо было запереть дверь и забиться под стол.
Минут пять я осторожно преследовал муху, дожидаясь, когда она, наконец, сядет. Но садиться муха не желала. Ей хотелось совершать фигуры высшего пилотажа, с одновременным исполнением увертюры к «Паяцам». На углу письменного стола лежало яркое солнечное пятно, и я знал, что рано или поздно муха туда сядет. Но этого мига я не уловил. Жужжание прекратилось, и муха оказалась на столе. Тут зазвонил телефон.
Я осторожно потянулся к трубке, медленно поднял ее и негромко сказал:
«Минутку, пожалуйста». Затем осторожно положил трубку на коричневую тетрадь. Муха сидела на месте, блестящая, сине-зеленая и преисполненная греха. Я сделал глубокий вдох и взмахнул мухобойкой. То, что осталось от мухи, отлетело и шлепнулось на ковер. Остатки я предал мусорной корзине.
– Извините, что заставил вас ждать, – сказал я в телефонную трубку.
– Вы мистер Марлоу, детектив?
Негромкий, чуть торопливый девичий голосок. Я ответил ей, что да, я мистер Марлоу, детектив.
– Сколько вы берете за услуги, мистер Марлоу?
– Какие услуги вам требуются?
Голосок стал чуть порезче.
– Мне бы не хотелось говорить об этом по телефону. Дело... дело очень доверительное. Прежде чем тратить время на визит к вам, мне нужно иметь представление...
– Сорок долларов в день плюс расходы. Это в том случае, если работу нельзя выполнить за определенный гонорар.
– Слишком уж дорого, – произнес голосок. – Так ведь могут уйти сотни долларов, а у меня только маленькое жалование и...
– Где вы сейчас находитесь?
– Да я в аптеке. Рядом со зданием, где расположена ваша контора.
– Могли бы сэкономить пять центов. Лифт бесплатный.
– Я... я вас не понимаю.
– Поднимайтесь, покажитесь мне на глаза, – сказал я и добавил:
– Если дело у вас из тех, какими я занимаюсь, вы получите ясное представление...
– Мне надо знать о вас хоть что-нибудь, – очень твердо ответил голосок.
– Дело очень деликатное, очень личное. Я не могу разговаривать о нем с кем попало.
– Раз оно такое деликатное, – сказал я, – может, вам обратиться к женщине-детективу?
– Господи, я и не знала, что такие есть. – Пауза. – Нет, пожалуй, женщина-детектив не подойдет. Видите ли, мистер Марлоу, Оррин жил в очень дурном окружении. По крайней мере, мне так показалось. Управляющий дома с меблированными комнатами – противнейший тип. От него несло перегаром. Вы пьете, мистер Марлоу?
– Ну, раз уж вы об этом заговорили...
– Вряд ли я стану нанимать детектива, употребляющего алкоголь в каком бы то ни было виде. Я не одобряю даже курения.
– А если я очистил апельсин, ничего?
На другом конце провода послышался резкий вдох.
– Могли бы, по крайней мере, разговаривать как джентльмен, – сказала она.
– Раз так, обратитесь в университетский клуб, – посоветовал я. – Ходят слухи, что там сохранилась парочка джентльменов, только вряд ли они пойдут у вас на поводу.
И повесил трубку.
Это был шаг в нужном направлении, но я остановился на полпути. Надо было запереть дверь и забиться под стол.
Глава 2
Пять минут спустя в смежную комнату, которая служит мне приемной, позвонили. Входная дверь открылась и закрылась. Потом, некоторое время, не было слышно ничего. Дверь в ту комнату была приоткрыта. Я прислушался и решил, что кто-то по ошибке заглянул не туда и ушел. Потом послышалось легкое постукивание по дереву. Затем покашливание. Я снял со стола ноги, поднялся и выглянул в приемную. Там находилась она. Мне это было ясно без слов. Ничто не напоминало в ней леди Макбет. Маленькая, аккуратная, с виду довольно чопорная. На ней был строгий коричневый костюм, с плеча свисала неуклюжая квадратная сумочка, вызывающая мысль об оказывающей первую помощь раненым медсестре. На гладко причесанных каштановых волосах сидела бесформенная шляпка. Ни косметики, ни губной помады, ни украшений. Очки без оправы делали ее похожей на библиотекаршу.
– Так по телефону не разговаривают, – резко сказала она. – Вам должно быть стыдно.
– Гордость не позволяет мне выказывать свой стыд, – ответил я. – Входите.
Я придержал дверь, когда она входила. Потом стул, когда она садилась.
Села она на самый краешек.
– Если б я разговаривала так с кем-нибудь из пациентов доктора Загсмита, – заявила она, – то лишилась бы работы. Доктор обращает на это особое внимание и даже контролирует меня.
– Как поживает мой старый друг? Мы еще ни разу не виделись с ним после того, как я упал с крыши гаража.
Она с удивлением и без тени улыбки взглянула на меня.
– Вы никак не можете знать доктора Загсмита. – Кончик ее довольно бледного языка высунулся из ее ротика и стал украдкой искать неизвестно что.
– Я знаю одного доктора Загсмита. Он живет в Санта Росе.
– Нет, нет. Это доктор Алфред Загсмит из Манхэттена. Манхэттен, штат Канзас, не нью-йоркский.
– Значит, не тот, – сказал я. – А как ваша фамилия?
– Не знаю, стоит ли называть ее вам.
– Зашли просто поглазеть?
– Очевидно, можно сказать и так. Если мне предстоит рассказывать о семейных делах совершенно незнакомому человеку, я, по крайней мере, имею право решить, заслуживает ли он доверия.
– Вам никто не говорил, что вы славная девочка?
Ее глаза за стеклами очков сверкнули.
– Этого еще не хватало.
Я взял трубку и стал набивать ее табаком.
– Вот именно, – кивнул я, – не хватало. Сбросьте эту шляпку и наденьте изящные очки в цветной оправе. Знаете, из тех, что сужаются к вискам...
– Доктор Загсмит не позволит мне ничего подобного, – торопливо перебила она. Потом спросила:
– Вы правда так считаете? – и слегка зарделась.
Я поднес зажженную спичку к трубке и выдохнул дым через стол. Она отшатнулась.
– Если хотите нанять меня, – сказал я, – нанимайте таким, какой я есть.
А если надеетесь отыскать детектива, изъясняющегося слогом рыцарских баллад, вы не в своем уме. Во время разговора я бросил трубку, однако ж вы пришли сюда. Значит, нуждаетесь в помощи. Как ваше имя, и в чем ваша проблема?
Она молча таращилась на меня.
– Послушайте. Вы из Манхэттена, штат Канзас. Когда я последний раз просматривал «Всемирный альманах», это был небольшой городок рядом с Топекой. Население – около двенадцати тысяч. Вы работаете у доктора Загсмита и разыскиваете человека по имени Оррин. Манхэттен небольшой городок. Наверняка. В Канзасе все городки, за вычетом полудюжины, маленькие. У меня уже достаточно сведений о вас, чтобы разузнать всю вашу подноготную.
– Но зачем вам это нужно? – встревоженно спросила она.
– Мне? – ответил я. – Вовсе не нужно. Я по горло сыт людьми, рассказывающими мне свои истории. Сижу здесь только потому, что некуда пойти. И работать мне не нужно. Ничего не нужно.
– Вы слишком много говорите.
– Да, – согласился я. – Слишком много. Одинокие мужчины всегда говорят слишком много. Или вовсе не раскрывают рта. Может, перейдем к делу? Вы не похожи на тех, кто обращается к частным детективам, тем более к незнакомым.
– Я знаю, – спокойно сказала она. – И Оррин бы очень рассердился. Мать тоже вышла бы из себя. Я просто выбрала вашу фамилию в телефонном справочнике...
– По какому принципу? – спросил я. – С открытыми глазами или закрытыми?
Она уставилась на меня, как на урода.
– Шесть и одиннадцать, – последовал спокойный ответ.
– То есть?
– В фамилии Марлоу шесть букв, – сказала она, – а в имени и фамилии одиннадцать. Шесть плюс одиннадцать...
– Как ваше имя? – Я уже почти кричал.
– Орфамэй Квест.
Она сморщилась, будто собиралась заплакать, и произнесла свое имя по слогам. Затем торопливо, словно пришлось бы платить за отнятое у меня время, продолжила:
– Я живу вместе с матерью. Отец умер четыре года назад. Сестра Лейла давно не живет с нами. – Она помолчала. – Отец был врачом. Мой брат Оррин тоже собирался стать хирургом, но, проучась два года в медицинском колледже, решил пойти в инженеры. Потом, год назад, уехал в Бэй-Сити работать в компании «Кал-Вестерн Эркрафт». Не знаю почему. У него была очень хорошая работа в Уичите. Наверное, ему захотелось пожить в Калифорнии. Этого хочется, почитай, всем.
– Почти всем, – заметил я. – Раз уж вы носите очки без оправы, то старайтесь говорить правильно.
Орфамэй хихикнула и, потупясь, провела по столу кончиком пальца.
– Вы, наверное, имели в виду раскосые очки, те, в которых становишься похожей на азиатку?
– Угу. Теперь об Оррине. Он приехал в Калифорнию, в Бэй-Сити. Ну и что же?
Она задумчиво нахмурилась. Принялась изучать мое лицо, словно никак не могла решиться. Потом слова хлынули из нее потоком:
– Мы думали, что Оррин будет регулярно писать нам. Но за полгода он прислал всего два письма матери и три мне. Последнее из них пришло несколько месяцев назад. Мы с матерью забеспокоились. Поэтому я взяла отпуск и приехала повидать его. До этого он никогда не выезжал из Канзаса.
Орфамэй умолкла. Потом спросила:
– Вы не будете делать никаких записей?
Я хмыкнул.
– Мне казалось, что детективы всегда записывают полученные ими сведения в маленькие блокноты.
– Пометки сделаю, – сказал я. – Рассказывайте дальше. Вы взяли отпуск и приехали. Что потом?
– Я написала Оррину, что приезжаю, но ответа не получила. Тогда я послала ему телеграмму из Солт-Лейк-Сити, но он и на нее не ответил. Так что мне осталось только отправиться туда, где он жил. Путь очень далекий.
Я ехала автобусом. Это в Бэй-Сити, Айдахо-стрит, четыреста сорок девять.
Она снова умолкла, потом повторила адрес, и я опять не записал его. Я сидел, глядя на ее очки, прилизанные каштановые волосы и нелепую шляпку, на бесцветные ногти, губы без помады и то и дело высовывающийся изо рта кончик языка.
– Может, вы не знаете Бэй-Сити, мистер Марлоу?
– Ха, – ответил я. – О Бэй-Сити я знаю только то, что после каждой поездки туда мне нужно покупать новую голову. Хотите, я сам доскажу вашу историю?
– Что-о?
Глаза Орфамэй раскрылись так широко, что сквозь стекла очков казались выпученными, как у выловленной глубоководной рыбы.
– Он переехал, – сказал я. – Неизвестно куда. И вы опасаетесь, что он ведет греховную жизнь в особняке на крыше небоскреба Ридженси-Тауэрс с кем-то, облаченным в длинное норковое манто и окутанным ароматом терпких духов.
– О господи, перестаньте!
– Неужели я выражаюсь грубо?
– Прошу вас, мистер Марлоу, – сказала, наконец, Орфамэй. – Об Оррине я не думаю ничего подобного. И если б Оррин услышал вас, вы пожалели бы о своих словах. Иногда он бывает очень зловредным. Но с ним явно что-то стряслось. Этот дом с дешевыми меблирашками очень мне не понравился.
Управляющий – отвратительный тип. Сказал, что Оррин недели две назад съехал, куда – он не знает и знать не хочет, после чего изъявил желание пропустить хорошую дозу джина. Не представляю, почему Оррин стал жить в таком месте.
– Вы сказали – дозу джина? – переспросил я.
Орфамэй покраснела.
– Это управляющий. Я только передаю его слова.
– Ладно. Давайте дальше.
– Потом я позвонила туда, где Оррин работал. В компанию «Кал-Вестерн».
Мне сказали, что он уволен, как и многие другие, и больше о нем ничего не известно. Тогда я пошла в почтовое отделение и спросила, не оставлял ли Оррин нового адреса. Мне ответили, что они не вправе давать никаких сведений. Я объяснила в чем дело, и тот человек сказал, что, раз я его сестра, он пойдет проверит. Пошел, проверил и сказал, что нового адреса Оррин не оставил. Тут мне стало страшновато. Мало ли что могло случиться.
– Вам не пришло на ум справиться о нем в полиции?
– Я не посмела обращаться в полицию. Оррин никогда не простил бы мне.
Он даже в лучшие минуты тяжелый человек. Наша семья... – Орфамэй замялась, в глазах ее что-то мелькнуло. – Наша семья не из тех...
– Послушайте, – устало сказал я. – Я вовсе не думаю, что он украл бумажник. Возможно, его сшибла машина, и он потерял память или же слишком плох и не в состоянии говорить.
Орфамэй спокойно посмотрела на меня.
– Случись с ним такое, мы бы узнали. У каждого в кармане есть что-то, по чему можно установить личность.
– Иногда остаются только пустые карманы.
– Вы хотите напугать меня, мистер Марлоу?
– Если и так, то получается это у меня плохо. Так что же, по-вашему, с ним могло случиться?
Орфамэй поднесла тонкий указательный палец к губам и осторожно коснулась его кончиком языка.
– Если б я знала, что думать, то, наверное, не пришла бы к вам. Сколько вы запросите, чтобы отыскать его?
Я ответил не сразу:
– Имеется в виду, что я должен отыскать его, ничего никому не говоря?
– Да. Ничего никому не говоря.
– Угу. Трудно сказать. Я назвал вам свои расценки.
Она сложила руки на краю стола и крепко стиснула их. Таких бессмысленных жестов, как у нее, мне почти никогда еще не приходилось видеть.
– Я думаю, раз вы детектив, то сможете найти его сразу же, – сказала она. – Самое большее, что я смогу израсходовать – это двадцать долларов.
Мне нужно питаться, платить за номер в отеле, покупать обратный билет на поезд, а в отелях, сами знаете, цены жутко высокие, и питаться в поезде...
– В каком отеле вы остановились?
– Я... я не хотела бы говорить этого, если можно.
– Почему?
– Не хотела бы, и все. Жутко боюсь вспыльчивости Оррина. И к тому же я всегда могу позвонить вам сама, разве не так?
– Угу. Ну а чего вы боитесь, кроме вспыльчивости Оррина, мисс Квест?
Трубка у меня погасла. Я зажег спичку и поднес к чашечке, не сводя глаз с клиентки.
– А курение не очень скверная привычка? – спросила она.
– Может быть, – ответил я. – Но за двадцать долларов я не стану от нее отказываться. И не уклоняйтесь от ответов на мои вопросы.
– Не смейте так разговаривать со мной, – вскипела Орфамэй. – Курение – скверная привычка. Мать никогда не позволяла отцу курить в доме, даже последние два года, после того, как с ним случился удар. Иногда он сидел с пустой трубкой во рту. Матери это очень не нравилось. У нас были большие долги, и мать говорила, что не может давать ему деньги на такую бессмысленную вещь, как табак. Церковь нуждалась в этих деньгах гораздо больше, чем он.
– Кажется, начинаю понимать, – протянул я. – В такой семье, как ваша, кто-то непременно должен быть черной овцой.
Орфамэй вскочила, прижав к телу свою нелепую сумочку.
– Вы мне не нравитесь. Видимо, я не стану вас нанимать. А если вы намекаете, будто Оррин совершил что-то нехорошее, могу вас уверить, что черная овца в нашей семье – вовсе не он.
Я даже глазом не моргнул. Орфамэй развернулась, промаршировала к двери, взялась за ручку, потом повернулась снова, промаршировала обратно и вдруг расплакалась. Реагировал я на это так же, как чучело рыбы на блесну.
Орфамэй достала платочек и легонько коснулась им уголков глаз.
– А теперь вы, небось, позвоните в п-полицию, – протянула она дрожащим голосом. – В редакциях манхэттенских г-газет все станет известно, и они н-напечатают о нас что-нибудь отвратительное.
– Вы ничего подобного не думаете. Перестаньте играть на жалости.
Покажите-ка лучше фотографию брата.
Орфамэй торопливо спрятала платочек, достала что-то из сумочки и протянула через стол мне. Оказалось – это конверт. Тонкий, но там вполне могла уместиться парочка фотографий. Заглядывать внутрь я не стал.
– Опишите его, – сказал я.
Орфамэй задумалась. Это дало ей возможность привести в движение свои брови.
– В марте ему исполнилось двадцать восемь. У него светло-каштановые волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза – тоже посветлее моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил светлые усики, но мать заставила сбрить их. Сказала...
– Можете не продолжать. Они потребовались священнику для набивки подушечки.
– Не смейте говорить так о моей матери, – взвизгнула Орфамэй, побледнев от ярости.
– Оставьте. Я вас не знаю. Но корчить из себя пасхальную лилию не стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы: родинки, шрамы или вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть вовсе не обязательно.
– Незачем кричать на меня. Что же вы не смотрите фотографии?
– Потому что снят он, скорее всего, одетым. В конце концов, вы его сестра. Вы должны знать.
– Нету, – выдавила она. – Только маленький шрамик на левой руке – ему удаляли жировик.
– Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он не курит, не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?
– Как... откуда вы узнали это?
– От вашей матери.
Орфамэй улыбнулась. А я уж было решил, что она не способна улыбаться.
Зубы у нее были очень ровные, белые, и она не старалась демонстрировать их. Это уже кое-что.
– Вы догадливы, – сказала она. – Оррин много занимается, потом у него есть очень дорогой фотоаппарат, он любит снимать людей, когда те ничего не подозревают. Иногда это их бесит. Но Оррин говорит, что людям надо видеть себя такими, как они есть.
– Будем надеяться, с ним этого никогда не случится, – сказал я. – Что у него за аппарат?
– Маленький, с очень хорошей оптикой. Снимать можно при любом освещении. «Лейка».
Я полез в конверт и достал две небольшие, очень четкие фотографии.
– Снимки сделаны вовсе не «лейкой», – заметил я.
– Нет, нет. Его снимал Филип. Филип Андерсон. Молодой человек, с которым я одно время встречалась. – Орфамэй вздохнула. – Очевидно, потому-то я и обратилась к вам, мистер Марлоу. Потому что вас тоже зовут Филип.
Я буркнул: «Угу», но был слегка тронут.
– Что же сталось с Филипом Андерсоном?
– Но мы говорили об Оррине...
– Знаю, – перебил я. – Но что сталось с Филипом Андерсоном?
– Живет все там же, в Манхэттене. – Орфамэй отвела взгляд. – Матери он очень не нравился. Вы, наверное, знаете, как это бывает.
– Да, – ответил я. – Знаю. Можете заплакать если хотите. Не стану вас упрекать. Я и сам сентиментальный плакса.
Я взглянул на фотографии. На одной Оррин смотрел вниз, и она мне была ни к чему. Другая представляла собой вполне сносный снимок высокого угловатого парня с близко поставленными глазами, тонким прямым ртом и острым подбородком. Выражение лица было таким, как я и ожидал. Если забудете вытереть ноги, этот парень напомнит вам. Отложив снимки, я взглянул на Орфамэй Квест, пытаясь найти в ее лице хотя бы отдаленное сходство с братом, но не смог. Ни малейшего сходства, что, разумеется, ни о чем не говорило. И не могло сказать.
– Ладно, – вздохнул я. – Съезжу туда, полюбопытствую. Но вы, наверное, и сами догадываетесь, что случилось. Ваш брат живет в чужом городе.
Какое-то время недурно зарабатывает. Может, побольше, чем когда-либо в жизни. Встречает людей, каких до сих пор не встречал. Притом в городе – поверьте, я знаю Бэй-Сити, – совершенно не похожем на Манхеттен в штате Канзас. Поэтому он пренебрегает всем, что ему внушали, и не хочет, чтобы дома об этом узнали. Хватит с него семейного гнета.
Орфамэй молча поглядела на меня, потом потрясла головой.
– Нет, Оррин не способен на это, мистер Марлоу.
– На это способны все, – сказал я. – Особенно такие, как Оррин.
Набожный парень из маленького городка, всю жизнь прожил под каблуком матери и надзором священника. Здесь он предоставлен сам себе. У него завелись деньги. Теперь ему подавай развлечений и света, отнюдь не того, что падает из восточного окна церкви. Не подумайте, что я осуждаю добродетельную жизнь. Я хочу сказать, что она ему осточертела. Так ведь?
Орфамэй молча кивнула.
– И он начинает пользоваться благами жизни, – продолжал я, – но не знает, как это делается. Здесь ведь тоже нужен опыт. Сходится с какой-нибудь заурядной девицей, пьет дешевое виски и чувствует себя ужасным грешником. В конце концов, парню двадцать девятый год: хочет поваляться в канаве, пусть себе. Потом он найдет, на кого свалить вину.
– Я не хочу верить вам, мистер Марлоу, – медленно произнесла Орфамэй. – Не хочу, чтобы мать...
– Если я не ошибаюсь, вами было что-то сказано о двадцати долларах, – перебил я.
Орфамэй была потрясена.
– Платить сейчас?
– А как это принято в Манхеттене, штат Канзас?
– У нас нет частных детективов. Только полиция. То есть вроде бы нет.
Она снова полезла в свою уродливую сумочку, достала красный кошелек, а из него – несколько аккуратно сложенных по отдельности ассигнаций. Три пятерки и пять долларовых бумажек. Оставалось у нее, похоже, немного.
Орфамэй подержала кошелек, словно демонстрируя, как он пуст. Потом разгладила на столе деньги, сложила их стопкой и придвинула ко мне. Очень медленно, очень печально, словно топила любимого котенка.
– Сейчас напишу расписку, – сказал я.
– Мне не нужна расписка, мистер Марлоу.
– Она нужна мне. Вы не оставляете визитной карточки, так уж пусть у меня будет какая-то бумажка с вашей фамилией.
– Для чего?.
– При необходимости я смогу доказать, что представляю ваши интересы.
Взяв квитанционную книжку, я заполнил бланк и протянул ей, чтобы Орфамэй подписала дубликат. Помедлив, она неохотно взяла жесткий карандаш и аккуратным секретарским почерком вывела на дубликате: «Орфамэй Квест».
– Адреса вы так и не указываете? – спросил я.
– Я бы не хотела.
– Тогда звоните в любое время. Номер моего домашнего телефона тоже есть в справочнике. «Бристол апартментс», квартира четыреста двадцать восемь.
– Вряд ли я пойду к вам в гости, – холодно сказала Орфамэй.
– Я вас пока и не приглашал. Если хотите, позвоните часа в четыре.
Возможно, я что-то разузнаю. А может, и нет.
Орфамэй поднялась.
– Надеюсь, мать не сочтет мой поступок дурным, – сказала она, почесывая губу ногтем без маникюра. – Я имею в виду мой приход сюда.
– Только не рассказывайте мне, чего не одобряет ваша мать, – сказал я.
– Просто опускайте эти подробности.
– Ну, знаете ли!
– И перестаньте говорить «Ну, знаете ли!»
– Мне кажется, вы очень неприятный человек, – сказала она.
– Нет, вам этого не кажется. Вы находите меня очень симпатичным. А я нахожу вас очаровательной лгунишкой. Неужели вы думаете, что я берусь за это дело ради двадцати долларов?
Орфамэй обратила на меня немигающий, неожиданно холодный взгляд.
– Тогда почему? – И не получив ответа, добавила:
– Потому что на дворе весна?
Я опять промолчал. Она слегка покраснела. Потом хихикнула.
У меня не хватило духу сказать, что я просто устал от безделья. Может, какую-то роль сыграла тут и весна. И кое-что в ее глазах, гораздо более древнее, чем Манхеттен, штат Канзас.
– Я нахожу вас очень славным, право же, – негромко сказала Орфамэй.
Потом быстро повернулась и чуть ли не бегом бросилась из кабинета. В коридоре ее ноги издавали легкий, резкий, отрывистый стук: так стучит, наверное, по столу ее мать, когда отец тянется за вторым куском пирога. А у отца больше нет денег. Нет ничего. Он сидит в кресле-качалке на веранде в Манхеттене, штат Канзас, держа во рту пустую трубку. Раскачивается легко, спокойно, так как после удара нужно ко всему относиться легко, спокойно. И ждать следующего. С пустой трубкой во рту. Без табака. Ничего не делать и ждать.
Я положил двадцать заработанных тяжким трудом долларов Орфамэй Квест в конверт, написал на нем ее имя и бросил в ящик стола. Выходить на улицу с такой большой суммой денег в кармане не хотелось.
– Так по телефону не разговаривают, – резко сказала она. – Вам должно быть стыдно.
– Гордость не позволяет мне выказывать свой стыд, – ответил я. – Входите.
Я придержал дверь, когда она входила. Потом стул, когда она садилась.
Села она на самый краешек.
– Если б я разговаривала так с кем-нибудь из пациентов доктора Загсмита, – заявила она, – то лишилась бы работы. Доктор обращает на это особое внимание и даже контролирует меня.
– Как поживает мой старый друг? Мы еще ни разу не виделись с ним после того, как я упал с крыши гаража.
Она с удивлением и без тени улыбки взглянула на меня.
– Вы никак не можете знать доктора Загсмита. – Кончик ее довольно бледного языка высунулся из ее ротика и стал украдкой искать неизвестно что.
– Я знаю одного доктора Загсмита. Он живет в Санта Росе.
– Нет, нет. Это доктор Алфред Загсмит из Манхэттена. Манхэттен, штат Канзас, не нью-йоркский.
– Значит, не тот, – сказал я. – А как ваша фамилия?
– Не знаю, стоит ли называть ее вам.
– Зашли просто поглазеть?
– Очевидно, можно сказать и так. Если мне предстоит рассказывать о семейных делах совершенно незнакомому человеку, я, по крайней мере, имею право решить, заслуживает ли он доверия.
– Вам никто не говорил, что вы славная девочка?
Ее глаза за стеклами очков сверкнули.
– Этого еще не хватало.
Я взял трубку и стал набивать ее табаком.
– Вот именно, – кивнул я, – не хватало. Сбросьте эту шляпку и наденьте изящные очки в цветной оправе. Знаете, из тех, что сужаются к вискам...
– Доктор Загсмит не позволит мне ничего подобного, – торопливо перебила она. Потом спросила:
– Вы правда так считаете? – и слегка зарделась.
Я поднес зажженную спичку к трубке и выдохнул дым через стол. Она отшатнулась.
– Если хотите нанять меня, – сказал я, – нанимайте таким, какой я есть.
А если надеетесь отыскать детектива, изъясняющегося слогом рыцарских баллад, вы не в своем уме. Во время разговора я бросил трубку, однако ж вы пришли сюда. Значит, нуждаетесь в помощи. Как ваше имя, и в чем ваша проблема?
Она молча таращилась на меня.
– Послушайте. Вы из Манхэттена, штат Канзас. Когда я последний раз просматривал «Всемирный альманах», это был небольшой городок рядом с Топекой. Население – около двенадцати тысяч. Вы работаете у доктора Загсмита и разыскиваете человека по имени Оррин. Манхэттен небольшой городок. Наверняка. В Канзасе все городки, за вычетом полудюжины, маленькие. У меня уже достаточно сведений о вас, чтобы разузнать всю вашу подноготную.
– Но зачем вам это нужно? – встревоженно спросила она.
– Мне? – ответил я. – Вовсе не нужно. Я по горло сыт людьми, рассказывающими мне свои истории. Сижу здесь только потому, что некуда пойти. И работать мне не нужно. Ничего не нужно.
– Вы слишком много говорите.
– Да, – согласился я. – Слишком много. Одинокие мужчины всегда говорят слишком много. Или вовсе не раскрывают рта. Может, перейдем к делу? Вы не похожи на тех, кто обращается к частным детективам, тем более к незнакомым.
– Я знаю, – спокойно сказала она. – И Оррин бы очень рассердился. Мать тоже вышла бы из себя. Я просто выбрала вашу фамилию в телефонном справочнике...
– По какому принципу? – спросил я. – С открытыми глазами или закрытыми?
Она уставилась на меня, как на урода.
– Шесть и одиннадцать, – последовал спокойный ответ.
– То есть?
– В фамилии Марлоу шесть букв, – сказала она, – а в имени и фамилии одиннадцать. Шесть плюс одиннадцать...
– Как ваше имя? – Я уже почти кричал.
– Орфамэй Квест.
Она сморщилась, будто собиралась заплакать, и произнесла свое имя по слогам. Затем торопливо, словно пришлось бы платить за отнятое у меня время, продолжила:
– Я живу вместе с матерью. Отец умер четыре года назад. Сестра Лейла давно не живет с нами. – Она помолчала. – Отец был врачом. Мой брат Оррин тоже собирался стать хирургом, но, проучась два года в медицинском колледже, решил пойти в инженеры. Потом, год назад, уехал в Бэй-Сити работать в компании «Кал-Вестерн Эркрафт». Не знаю почему. У него была очень хорошая работа в Уичите. Наверное, ему захотелось пожить в Калифорнии. Этого хочется, почитай, всем.
– Почти всем, – заметил я. – Раз уж вы носите очки без оправы, то старайтесь говорить правильно.
Орфамэй хихикнула и, потупясь, провела по столу кончиком пальца.
– Вы, наверное, имели в виду раскосые очки, те, в которых становишься похожей на азиатку?
– Угу. Теперь об Оррине. Он приехал в Калифорнию, в Бэй-Сити. Ну и что же?
Она задумчиво нахмурилась. Принялась изучать мое лицо, словно никак не могла решиться. Потом слова хлынули из нее потоком:
– Мы думали, что Оррин будет регулярно писать нам. Но за полгода он прислал всего два письма матери и три мне. Последнее из них пришло несколько месяцев назад. Мы с матерью забеспокоились. Поэтому я взяла отпуск и приехала повидать его. До этого он никогда не выезжал из Канзаса.
Орфамэй умолкла. Потом спросила:
– Вы не будете делать никаких записей?
Я хмыкнул.
– Мне казалось, что детективы всегда записывают полученные ими сведения в маленькие блокноты.
– Пометки сделаю, – сказал я. – Рассказывайте дальше. Вы взяли отпуск и приехали. Что потом?
– Я написала Оррину, что приезжаю, но ответа не получила. Тогда я послала ему телеграмму из Солт-Лейк-Сити, но он и на нее не ответил. Так что мне осталось только отправиться туда, где он жил. Путь очень далекий.
Я ехала автобусом. Это в Бэй-Сити, Айдахо-стрит, четыреста сорок девять.
Она снова умолкла, потом повторила адрес, и я опять не записал его. Я сидел, глядя на ее очки, прилизанные каштановые волосы и нелепую шляпку, на бесцветные ногти, губы без помады и то и дело высовывающийся изо рта кончик языка.
– Может, вы не знаете Бэй-Сити, мистер Марлоу?
– Ха, – ответил я. – О Бэй-Сити я знаю только то, что после каждой поездки туда мне нужно покупать новую голову. Хотите, я сам доскажу вашу историю?
– Что-о?
Глаза Орфамэй раскрылись так широко, что сквозь стекла очков казались выпученными, как у выловленной глубоководной рыбы.
– Он переехал, – сказал я. – Неизвестно куда. И вы опасаетесь, что он ведет греховную жизнь в особняке на крыше небоскреба Ридженси-Тауэрс с кем-то, облаченным в длинное норковое манто и окутанным ароматом терпких духов.
– О господи, перестаньте!
– Неужели я выражаюсь грубо?
– Прошу вас, мистер Марлоу, – сказала, наконец, Орфамэй. – Об Оррине я не думаю ничего подобного. И если б Оррин услышал вас, вы пожалели бы о своих словах. Иногда он бывает очень зловредным. Но с ним явно что-то стряслось. Этот дом с дешевыми меблирашками очень мне не понравился.
Управляющий – отвратительный тип. Сказал, что Оррин недели две назад съехал, куда – он не знает и знать не хочет, после чего изъявил желание пропустить хорошую дозу джина. Не представляю, почему Оррин стал жить в таком месте.
– Вы сказали – дозу джина? – переспросил я.
Орфамэй покраснела.
– Это управляющий. Я только передаю его слова.
– Ладно. Давайте дальше.
– Потом я позвонила туда, где Оррин работал. В компанию «Кал-Вестерн».
Мне сказали, что он уволен, как и многие другие, и больше о нем ничего не известно. Тогда я пошла в почтовое отделение и спросила, не оставлял ли Оррин нового адреса. Мне ответили, что они не вправе давать никаких сведений. Я объяснила в чем дело, и тот человек сказал, что, раз я его сестра, он пойдет проверит. Пошел, проверил и сказал, что нового адреса Оррин не оставил. Тут мне стало страшновато. Мало ли что могло случиться.
– Вам не пришло на ум справиться о нем в полиции?
– Я не посмела обращаться в полицию. Оррин никогда не простил бы мне.
Он даже в лучшие минуты тяжелый человек. Наша семья... – Орфамэй замялась, в глазах ее что-то мелькнуло. – Наша семья не из тех...
– Послушайте, – устало сказал я. – Я вовсе не думаю, что он украл бумажник. Возможно, его сшибла машина, и он потерял память или же слишком плох и не в состоянии говорить.
Орфамэй спокойно посмотрела на меня.
– Случись с ним такое, мы бы узнали. У каждого в кармане есть что-то, по чему можно установить личность.
– Иногда остаются только пустые карманы.
– Вы хотите напугать меня, мистер Марлоу?
– Если и так, то получается это у меня плохо. Так что же, по-вашему, с ним могло случиться?
Орфамэй поднесла тонкий указательный палец к губам и осторожно коснулась его кончиком языка.
– Если б я знала, что думать, то, наверное, не пришла бы к вам. Сколько вы запросите, чтобы отыскать его?
Я ответил не сразу:
– Имеется в виду, что я должен отыскать его, ничего никому не говоря?
– Да. Ничего никому не говоря.
– Угу. Трудно сказать. Я назвал вам свои расценки.
Она сложила руки на краю стола и крепко стиснула их. Таких бессмысленных жестов, как у нее, мне почти никогда еще не приходилось видеть.
– Я думаю, раз вы детектив, то сможете найти его сразу же, – сказала она. – Самое большее, что я смогу израсходовать – это двадцать долларов.
Мне нужно питаться, платить за номер в отеле, покупать обратный билет на поезд, а в отелях, сами знаете, цены жутко высокие, и питаться в поезде...
– В каком отеле вы остановились?
– Я... я не хотела бы говорить этого, если можно.
– Почему?
– Не хотела бы, и все. Жутко боюсь вспыльчивости Оррина. И к тому же я всегда могу позвонить вам сама, разве не так?
– Угу. Ну а чего вы боитесь, кроме вспыльчивости Оррина, мисс Квест?
Трубка у меня погасла. Я зажег спичку и поднес к чашечке, не сводя глаз с клиентки.
– А курение не очень скверная привычка? – спросила она.
– Может быть, – ответил я. – Но за двадцать долларов я не стану от нее отказываться. И не уклоняйтесь от ответов на мои вопросы.
– Не смейте так разговаривать со мной, – вскипела Орфамэй. – Курение – скверная привычка. Мать никогда не позволяла отцу курить в доме, даже последние два года, после того, как с ним случился удар. Иногда он сидел с пустой трубкой во рту. Матери это очень не нравилось. У нас были большие долги, и мать говорила, что не может давать ему деньги на такую бессмысленную вещь, как табак. Церковь нуждалась в этих деньгах гораздо больше, чем он.
– Кажется, начинаю понимать, – протянул я. – В такой семье, как ваша, кто-то непременно должен быть черной овцой.
Орфамэй вскочила, прижав к телу свою нелепую сумочку.
– Вы мне не нравитесь. Видимо, я не стану вас нанимать. А если вы намекаете, будто Оррин совершил что-то нехорошее, могу вас уверить, что черная овца в нашей семье – вовсе не он.
Я даже глазом не моргнул. Орфамэй развернулась, промаршировала к двери, взялась за ручку, потом повернулась снова, промаршировала обратно и вдруг расплакалась. Реагировал я на это так же, как чучело рыбы на блесну.
Орфамэй достала платочек и легонько коснулась им уголков глаз.
– А теперь вы, небось, позвоните в п-полицию, – протянула она дрожащим голосом. – В редакциях манхэттенских г-газет все станет известно, и они н-напечатают о нас что-нибудь отвратительное.
– Вы ничего подобного не думаете. Перестаньте играть на жалости.
Покажите-ка лучше фотографию брата.
Орфамэй торопливо спрятала платочек, достала что-то из сумочки и протянула через стол мне. Оказалось – это конверт. Тонкий, но там вполне могла уместиться парочка фотографий. Заглядывать внутрь я не стал.
– Опишите его, – сказал я.
Орфамэй задумалась. Это дало ей возможность привести в движение свои брови.
– В марте ему исполнилось двадцать восемь. У него светло-каштановые волосы, причем гораздо светлее, чем мои, и голубые глаза – тоже посветлее моих. Волосы он зачесывает назад. Очень рослый, выше шести футов. Но весит всего сто сорок фунтов. Тощий. Носил светлые усики, но мать заставила сбрить их. Сказала...
– Можете не продолжать. Они потребовались священнику для набивки подушечки.
– Не смейте говорить так о моей матери, – взвизгнула Орфамэй, побледнев от ярости.
– Оставьте. Я вас не знаю. Но корчить из себя пасхальную лилию не стоит. Есть ли у Оррина какие-нибудь особые приметы: родинки, шрамы или вытатуированный на груди текст двадцать третьего псалма? И краснеть вовсе не обязательно.
– Незачем кричать на меня. Что же вы не смотрите фотографии?
– Потому что снят он, скорее всего, одетым. В конце концов, вы его сестра. Вы должны знать.
– Нету, – выдавила она. – Только маленький шрамик на левой руке – ему удаляли жировик.
– Что вы можете сказать о его привычках, кроме того, что он не курит, не пьет и не ухаживает за девушками? Каким образом он развлекается?
– Как... откуда вы узнали это?
– От вашей матери.
Орфамэй улыбнулась. А я уж было решил, что она не способна улыбаться.
Зубы у нее были очень ровные, белые, и она не старалась демонстрировать их. Это уже кое-что.
– Вы догадливы, – сказала она. – Оррин много занимается, потом у него есть очень дорогой фотоаппарат, он любит снимать людей, когда те ничего не подозревают. Иногда это их бесит. Но Оррин говорит, что людям надо видеть себя такими, как они есть.
– Будем надеяться, с ним этого никогда не случится, – сказал я. – Что у него за аппарат?
– Маленький, с очень хорошей оптикой. Снимать можно при любом освещении. «Лейка».
Я полез в конверт и достал две небольшие, очень четкие фотографии.
– Снимки сделаны вовсе не «лейкой», – заметил я.
– Нет, нет. Его снимал Филип. Филип Андерсон. Молодой человек, с которым я одно время встречалась. – Орфамэй вздохнула. – Очевидно, потому-то я и обратилась к вам, мистер Марлоу. Потому что вас тоже зовут Филип.
Я буркнул: «Угу», но был слегка тронут.
– Что же сталось с Филипом Андерсоном?
– Но мы говорили об Оррине...
– Знаю, – перебил я. – Но что сталось с Филипом Андерсоном?
– Живет все там же, в Манхэттене. – Орфамэй отвела взгляд. – Матери он очень не нравился. Вы, наверное, знаете, как это бывает.
– Да, – ответил я. – Знаю. Можете заплакать если хотите. Не стану вас упрекать. Я и сам сентиментальный плакса.
Я взглянул на фотографии. На одной Оррин смотрел вниз, и она мне была ни к чему. Другая представляла собой вполне сносный снимок высокого угловатого парня с близко поставленными глазами, тонким прямым ртом и острым подбородком. Выражение лица было таким, как я и ожидал. Если забудете вытереть ноги, этот парень напомнит вам. Отложив снимки, я взглянул на Орфамэй Квест, пытаясь найти в ее лице хотя бы отдаленное сходство с братом, но не смог. Ни малейшего сходства, что, разумеется, ни о чем не говорило. И не могло сказать.
– Ладно, – вздохнул я. – Съезжу туда, полюбопытствую. Но вы, наверное, и сами догадываетесь, что случилось. Ваш брат живет в чужом городе.
Какое-то время недурно зарабатывает. Может, побольше, чем когда-либо в жизни. Встречает людей, каких до сих пор не встречал. Притом в городе – поверьте, я знаю Бэй-Сити, – совершенно не похожем на Манхеттен в штате Канзас. Поэтому он пренебрегает всем, что ему внушали, и не хочет, чтобы дома об этом узнали. Хватит с него семейного гнета.
Орфамэй молча поглядела на меня, потом потрясла головой.
– Нет, Оррин не способен на это, мистер Марлоу.
– На это способны все, – сказал я. – Особенно такие, как Оррин.
Набожный парень из маленького городка, всю жизнь прожил под каблуком матери и надзором священника. Здесь он предоставлен сам себе. У него завелись деньги. Теперь ему подавай развлечений и света, отнюдь не того, что падает из восточного окна церкви. Не подумайте, что я осуждаю добродетельную жизнь. Я хочу сказать, что она ему осточертела. Так ведь?
Орфамэй молча кивнула.
– И он начинает пользоваться благами жизни, – продолжал я, – но не знает, как это делается. Здесь ведь тоже нужен опыт. Сходится с какой-нибудь заурядной девицей, пьет дешевое виски и чувствует себя ужасным грешником. В конце концов, парню двадцать девятый год: хочет поваляться в канаве, пусть себе. Потом он найдет, на кого свалить вину.
– Я не хочу верить вам, мистер Марлоу, – медленно произнесла Орфамэй. – Не хочу, чтобы мать...
– Если я не ошибаюсь, вами было что-то сказано о двадцати долларах, – перебил я.
Орфамэй была потрясена.
– Платить сейчас?
– А как это принято в Манхеттене, штат Канзас?
– У нас нет частных детективов. Только полиция. То есть вроде бы нет.
Она снова полезла в свою уродливую сумочку, достала красный кошелек, а из него – несколько аккуратно сложенных по отдельности ассигнаций. Три пятерки и пять долларовых бумажек. Оставалось у нее, похоже, немного.
Орфамэй подержала кошелек, словно демонстрируя, как он пуст. Потом разгладила на столе деньги, сложила их стопкой и придвинула ко мне. Очень медленно, очень печально, словно топила любимого котенка.
– Сейчас напишу расписку, – сказал я.
– Мне не нужна расписка, мистер Марлоу.
– Она нужна мне. Вы не оставляете визитной карточки, так уж пусть у меня будет какая-то бумажка с вашей фамилией.
– Для чего?.
– При необходимости я смогу доказать, что представляю ваши интересы.
Взяв квитанционную книжку, я заполнил бланк и протянул ей, чтобы Орфамэй подписала дубликат. Помедлив, она неохотно взяла жесткий карандаш и аккуратным секретарским почерком вывела на дубликате: «Орфамэй Квест».
– Адреса вы так и не указываете? – спросил я.
– Я бы не хотела.
– Тогда звоните в любое время. Номер моего домашнего телефона тоже есть в справочнике. «Бристол апартментс», квартира четыреста двадцать восемь.
– Вряд ли я пойду к вам в гости, – холодно сказала Орфамэй.
– Я вас пока и не приглашал. Если хотите, позвоните часа в четыре.
Возможно, я что-то разузнаю. А может, и нет.
Орфамэй поднялась.
– Надеюсь, мать не сочтет мой поступок дурным, – сказала она, почесывая губу ногтем без маникюра. – Я имею в виду мой приход сюда.
– Только не рассказывайте мне, чего не одобряет ваша мать, – сказал я.
– Просто опускайте эти подробности.
– Ну, знаете ли!
– И перестаньте говорить «Ну, знаете ли!»
– Мне кажется, вы очень неприятный человек, – сказала она.
– Нет, вам этого не кажется. Вы находите меня очень симпатичным. А я нахожу вас очаровательной лгунишкой. Неужели вы думаете, что я берусь за это дело ради двадцати долларов?
Орфамэй обратила на меня немигающий, неожиданно холодный взгляд.
– Тогда почему? – И не получив ответа, добавила:
– Потому что на дворе весна?
Я опять промолчал. Она слегка покраснела. Потом хихикнула.
У меня не хватило духу сказать, что я просто устал от безделья. Может, какую-то роль сыграла тут и весна. И кое-что в ее глазах, гораздо более древнее, чем Манхеттен, штат Канзас.
– Я нахожу вас очень славным, право же, – негромко сказала Орфамэй.
Потом быстро повернулась и чуть ли не бегом бросилась из кабинета. В коридоре ее ноги издавали легкий, резкий, отрывистый стук: так стучит, наверное, по столу ее мать, когда отец тянется за вторым куском пирога. А у отца больше нет денег. Нет ничего. Он сидит в кресле-качалке на веранде в Манхеттене, штат Канзас, держа во рту пустую трубку. Раскачивается легко, спокойно, так как после удара нужно ко всему относиться легко, спокойно. И ждать следующего. С пустой трубкой во рту. Без табака. Ничего не делать и ждать.
Я положил двадцать заработанных тяжким трудом долларов Орфамэй Квест в конверт, написал на нем ее имя и бросил в ящик стола. Выходить на улицу с такой большой суммой денег в кармане не хотелось.
Глава 3
Можно долгое время знать Бэй-Сити, не зная Айдахо-стрит. И многое знать об Айдахо-стрит, ничего не зная о доме номер 449. Площадка перед ним неравномерно вымощена булыжником. К потрескавшемуся тротуару на другой стороне улицы примыкает покосившийся забор лесосклада. Чуть подальше ржавые рельсы подходят к высоким, скрепленным цепями деревянным воротам, похоже, не открывавшимся лет двадцать. Ворота и забор мальчишки исписали и разрисовали мелом.
На низкой некрашеной веранде дома в беспорядке праздно стояло пять деревянных и тростниковых кресел-качалок, скрепленных проволокой и влагой океанского воздуха. Зеленые потрескавшиеся жалюзи нижних окон были опущены на две трети. У парадной двери красовалось печатное объявление «Свободных мест нет». Висело оно, видимо, уже давно, так как выгорело и было засижено мухами. За дверью тянулся длинный коридор, из него наверх вела лестница длиной в треть коридора. Справа от двери находилась узкая полка с подвешенным на цепочке карандашом. Там же была пуговка звонка, а над ней приколотая тремя разными кнопками черно-желтая бумажная табличка «Управляющий». На противоположной стене висел телефон-автомат.
Я нажал пуговку. Звонок раздался где-то поблизости, но за ним ничего не последовало. Я позвонил снова. Опять ничего. Тогда я подошел к двери с черно-белой, теперь уже металлической, табличкой «Управляющий». Постучал.
На низкой некрашеной веранде дома в беспорядке праздно стояло пять деревянных и тростниковых кресел-качалок, скрепленных проволокой и влагой океанского воздуха. Зеленые потрескавшиеся жалюзи нижних окон были опущены на две трети. У парадной двери красовалось печатное объявление «Свободных мест нет». Висело оно, видимо, уже давно, так как выгорело и было засижено мухами. За дверью тянулся длинный коридор, из него наверх вела лестница длиной в треть коридора. Справа от двери находилась узкая полка с подвешенным на цепочке карандашом. Там же была пуговка звонка, а над ней приколотая тремя разными кнопками черно-желтая бумажная табличка «Управляющий». На противоположной стене висел телефон-автомат.
Я нажал пуговку. Звонок раздался где-то поблизости, но за ним ничего не последовало. Я позвонил снова. Опять ничего. Тогда я подошел к двери с черно-белой, теперь уже металлической, табличкой «Управляющий». Постучал.