Чехов Антон Павлович
Упразднили!

   Антон Павлович Чехов
   УПРАЗДНИЛИ!
   Недавно, во время половодья, помещик, отставной прапорщик Вывертов, угощал заехавшего к нему землемера Катавасова. Выпивали, закусывали и говорили о новостях. Катавасов, как городской житель, обо всем знал: о холере, о войне и даже об увеличении акциза в размере одной копейки на градус. Он говорил, а Вывертов слушал, ахал и каждую новость встречал восклицаниями: "Скажите, однако! Ишь ты ведь! Ааа"...
   - А отчего вы нынче без погончиков, Семен Антипыч? - полюбопытствовал он между прочим.
   Землемер не сразу ответил. Он помолчал, выпил рюмку водки, махнул рукой и тогда уже сказал:
   - Упразднили!
   - Ишь ты! Ааа... Я газет-то не читаю и ничего про это не знаю. Стало быть, нынче гражданское ведомство не носит уже погонов? Скажите, однако! А это, знаете ли, отчасти хорошо: солдатики не будут вас с господами офицерами смешивать и честь вам отдавать. Отчасти же, признаться, и нехорошо. Нет уже у вас того вида, сановитости! Нет того благородства!
   - Ну, да что! - сказал землемер и махнул рукой. - Внешний вид наружности не составляет важного предмета. В погонах ты или без погонов это всё равно, было бы в тебе звание сохранено. Мы нисколько не обижаемся. А вот вас так действительно обидели, Павел Игнатьич! Могу посочувствовать.
   - То есть как-с? - спросил Вывертов. - Кто же меня может обидеть?
   - Я насчет того факта, что вас упразднили. Прапорщик хоть и маленький чин, хоть и ни то ни сё, но всё же он слуга отечества, офицер... кровь проливал... За что его упразднять?
   - То есть... извините, я вас не совсем понимаю-с... - залепетал Вывертов, бледнея и делая большие глаза. - Кто же меня упразднял?
   - Да разве вы не слыхали? Был такой указ, чтоб прапорщиков вовсе не было. Чтоб ни одного прапорщика! Чтоб и духу их не было! Да разве вы не слыхали? Всех служащих прапорщиков велено в подпоручики произвести, а вы, отставные, как знаете. Хотите, будьте прапорщиками, а не хотите, так и не надо.
   - Гм... Кто же я теперь такой есть?
   - А бог вас знает, кто вы. Вы теперь - ничего, недоумение, эфир! Теперь вы и сами не разберете, кто вы такой.
   Вывертов хотел спросить что-то, но не смог. Под ложечкой у него похолодело, колени подогнулись, язык не поворачивался. Как жевал колбасу, так она и осталась у него во рту не разжеванной.
   - Нехорошо с вами поступили, что и говорить! -сказал землемер и вздохнул. - Всё хорошо, но этого мероприятия одобрить не могу. То-то, небось, теперь в иностранных газетах! А?
   - Опять-таки я не понимаю... - выговорил Вывертов. - Ежели я теперь не прапорщик, то кто же я такой? Никто? Нуль? Стало быть, ежели я вас понимаю, мне может теперь всякий сгрубить, может на меня тыкнуть?
   - Этого уж я не знаю. Нас же принимают теперь за кондукторов! Намедни начальник движения на здешней дороге идет, знаете ли, в своей инженерной шинели, по-нынешнему без погонов, а какой-то генерал и кричит: "Кондуктор, скоро ли поезд пойдет?" Вцепились! Скандал! Об этом в газетах нельзя писать, но ведь... всем известно! Шила в мешке не утаишь!
   Вывертов, ошеломленный новостью, уж больше не пил и не ел. Раз попробовал он выпить холодного квасу, чтобы прийти в чувство, но квас остановился поперек горла и - назад.
   Проводив землемера, упраздненный прапорщик заходил по всем комнатам и стал думать. Думал, думал и ничего не надумал. Ночью он лежал в постели, вздыхал и тоже думал.
   - Да будет тебе мурлыкать! - сказала жена Арина Матвеевна и толкнула его локтем. - Стонет, словно родить собирается! Может быть, это еще и неправда. Ты завтра съезди к кому-нибудь и спроси. Тряпка!
   - А вот как останешься без звания и титула, тогда тебе и будет тряпка. Развалилась тут, как белуга, и - тряпка! Не ты, небось, кровь проливала!
   На другой день, утром, всю ночь не спавший Вывертов запряг своего каурого в бричку и поехал наводить справки. Решил он заехать к кому-нибудь из соседей, а ежели представится надобность, то и к самому предводителю. Проезжая через Ипатьево, он встретился там с протоиереем Пафнутием Амаликитянским. Отец протоиерей шел от церкви к дому и, сердито помахивая жезлом, то и дело оборачивался к шедшему за ним дьячку и бормотал:
   "Да и дурак же ты, братец! Вот дурак!"
   Вывертов вылез из брички и подошел под благословение.
   - С праздником вас, отец протоиерей! - поздравил он, целуя руку. Обедню изволили служить-с?
   - Да, литургию.
   - Так-с... У всякого свое дело! Вы стадо духовное пасете, мы землю удобряем по мере сил... А отчего вы сегодня без орденов?
   Батюшка вместо ответа нахмурился, махнул рукой и зашагал дальше.
   - Им запретили! - пояснил дьячок шёпотом.
   Вывертов проводил глазами сердито шагавшего протоиерея, и сердце его сжалось от горького предчувствия: сообщение, сделанное землемером, казалось теперь близким к истине!
   Прежде всего заехал он к соседу майору Ижице, и когда его бричка въезжала в майорский двор, он увидел картину. Ижица в халате и турецкой феске стоял посреди двора, сердито топал ногами и размахивал руками. Мимо него взад и вперед кучер Филька водил хромавшую лошадь.
   - Негодяй! - кипятился майор. - Мошенник! Каналья! Повесить тебя мало, анафему! Афганец! Ах, мое вам почтение! - сказал он, увидев Вывертова. Очень рад вас видеть. Как вам это нравится? Неделя уж, как ссадил лошади ногу, и молчит, мошенник! Ни слова! Не догляди я сам, пропало бы к чёрту копыто! А? Каков народец? И его не бить по морде? Не бить? Не бить, я вас спрашиваю?
   - Лошадка славная, - сказал Вывертов, подходя к Ижице. - Жалко! Вы, майор, за коновалом пошлите. У меня, майор, на деревне есть отличный коновал!
   - Майор... - проворчал Ижица, презрительно улыбаясь. - Майор!.. Не до шуток мне! У меня лошадь заболела, а вы: майор! майор! Точно галка: крр!.. крр!
   - Я вас, майор, не понимаю. Нешто можно благородного человека с галкой сравнивать?
   - Да какой же я майор? Нешто я майор?
   - Кто же вы?
   - А чёрт меня знает, кто я! - сказал Ижица. - Уж больше года, как майоров нет. Да вы что же это? Вчера только родились, что ли?
   Вывертов с ужасом поглядел на Ижицу и стал отирать с лица пот, предчувствуя что-то очень недоброе.
   - Однако позвольте же... - сказал он. - Я вас все-таки не понимаю... Майор ведь чин значительный!
   - Да-с!!
   - Так как же это? И вы... ничего?
   Майор только махнул рукой и начал рассказывать ему, как подлец Филька сшиб лошади копыто, рассказывал длинно и в конце концов даже к самому лицу его поднес больное копыто с гноящейся ссадиной и навозным пластырем, но Вывертов не понимал, не чувствовал и глядел на всё, как сквозь решетку. Бессознательно он простился, влез в свою бричку и крикнул с отчаянием:
   - К предводителю! Живо! Лупи кнутом! Предводитель, действительный статский советник Ягодышев, жил недалеко. Через какой-нибудь час Вывертов входил к нему в кабинет и кланялся. Предводитель сидел на софе и читал "Новое время". Увидев входящего, он кивнул головой и указал на кресло.
   - Я, ваше превосходительство, - начал Вывертов, - должен был сначала представиться вам, но, находясь в неведении касательно своего звания, осмеливаюсь прибегнуть к вашему превосходительству за разъяснением...
   - Позвольте-с, почтеннейший, - перебил его предводитель. - Прежде всего не называйте меня превосходительством. Прошу-с!
   - Что вы-с... Мы люди маленькие...
   - Не в том дело-с! Пишут вот... (предводитель ткнул в "Новое время" и проткнул его пальцем) пишут вот, что мы, действительные статские советники, не будем уж более превосходительствами. За достоверное сообщают-с! Что ж? И не нужно, милостивый государь! Не нужно! Не называйте! И не надо!
   Ягодышев встал и гордо прошелся по кабинету... Вывертов испустил вздох и уронил на пол фуражку.
   "Уж ежели до них добрались, - подумал он, - то о прапорщиках да о майорах и спрашивать нечего. Уйду лучше..."
   Вывертов пробормотал что-то и вышел, забыв в кабинете предводителя фуражку. Через два часа он приехал к себе домой бледный, без шапки, с тупым выражением ужаса на лице. Вылезая из брички, он робко взглянул на небо: не упразднили ли уж и солнца? Жена, пораженная его видом, забросала его вопросами, но на все вопросы он отвечал только маханием руки...
   Неделю он не пил, не ел, не спал, а как шальной ходил из угла в угол и думал. Лицо его осунулось, взоры потускнели... Ни с кем он не заговаривал, ни к кому ни за чем не обращался, а когда Арина Матвеевна приставала к нему с вопросами, он только отмахивался рукой и - ни звука... Уж чего только с ним не делали, чтобы привести его в чувство! Поили его бузиной, давали "на внутрь" масла из лампадки, сажали на горячий кирпич, но ничто не помогало, он хирел и отмахивался. Позвали, наконец, для вразумления отца Пафнутия. Протоиерей полдня бился, объясняя ему, что всё теперь клонится не к уничижению, а к возвеличению, но доброе семя его упало на неблагодарную почву. Взял пятерку за труды, да так и уехал, ничего не добившись.
   Помолчав неделю, Вывертов как будто бы заговорил.
   - Что ж ты молчишь, харя? - набросился он внезапно на казачка Илюшку. - Груби! Издевайся! Тыкай на уничтоженного! Торжествуй!
   Сказал это, заплакал и опять замолчал на неделю. Арина Матвеевна решила пустить ему кровь. Приехал фельдшер, выпустил из него две тарелки крови, и от этого словно бы полегчало. На другой день после кровопролития Вывертов подошел к кровати, на которой лежала жена, и сказал:
   - Я, Арина, этого так не оставлю. Теперь я на всё решился... Чин я свой заслужил, и никто не имеет полного права на него посягать. Я вот что надумал: напишу какому-нибудь высокопоставленному лицу прошение и подпишусь: прапорщик такой-то... пра-пор-щик... Понимаешь? Назло! Пра-пор-щик... Пускай! Назло!
   И эта мысль так понравилась Вывертову, что он просиял и даже попросил есть. Теперь он, озаренный новым решением, ходит по комнатам, язвительно улыбается и мечтает:
   - Пра-пор-щик... Назло!